Раздел II. ЧЕЛОВЕК-СОЗНАНИЕ-ПОЗНАНИЕ 7 страница

Подобно тому, как наше тело в целом ряде рудиментарных органов хранит пережитки древних функций и состояний, так же и наша душа, казалось бы, переросшая эти архаические влечения, тем не менее несет в себе признаки пройденных этапов развития и повторяет древние мотивы в своих фантазиях и снах.

Наиболее адекватная форма проявления архетипов — сны. К снам, считал Юнг, нельзя относиться легкомысленно, чаще всего это не наши сны, а порождение коллективной души. Сны нередко предупреждают нас об опасности, только мы не понимаем их языка. Тревожные, пугающие сны говорят о том, что в человеке зародилась болезнь, он ее < еще не ощущает, а коллективное бессознательное посылает в мозг сигналы тревоги. Сны также часто предупреждают человека об опасности, если он совершает сомнительные поступки и подрывает свои собствен­ные душевные силы.

Как-то Юнгу родители рано умершей от болезни девочки принесли альбом с изображением всяких страшных чудовищ. Они хотели узнать у него, не сошла ли она перед смертью с ума. Юнг показал им старинный альбом с изображением таких же чудовищ и сказал, что люди знали о них столетия назад. Это символические звери, являвшиеся ребенку во сне, были свидетельствами нарождающейся болезни.

Однако в массе своей люди перестали чувствовать и понимать язык архетипов, оторвались от своих глубинных корней, утратили живитель­ную связь с ними. Люди больше не боятся окружающей природы и не доверяют своим снам, развенчали своих богов и демонов и считают себя свободными. Однако их боги и демоны никуда не ушли, они получили новые обличья и новые имена и все так же ведут спор за души людей. Они приняли форму преступности, алкоголизма, бесчисленных невро­зов и страхов, наркотиков и массовых психозов. Современный человек потерял свою душу и находится в постоянных поисках ее.

Большой интерес представляет для нас структура психики по Юн­гу. Если у Фрейда психика состоит из трех этажей: сверх-Я, Я и Оно, то у Юнга она значительно сложнее, он выделяет пять таких структурных элементов: Я, Анима, Персона, Тень и Самость.

Анима — это бессознательное женское начало в психике муж­чины или мужское (Анимус) в психике женщины. Обычно «Анимой» называют душу, то есть нечто божественное и бессмертное. Но это очень позднее культурное понимание. Анима — это природный ар­хетип. Она сводит воедино все проявления бессознательного, она есть основа настроений, реакций, импульсов, всего того, что психи­чески спонтанно. Анима живет из самой себя и делает нас живущи­ми. Это жизнь подсознания или в глубине сознания, которую созна­ние не может интегрировать в себя, наоборот, само сознание возни­кает из этой жизни. Для сына в первые годы жизни Анима сливается со всесильной матерью, что затем накладывает отпечаток на всю его судьбу. Эта сентиментальная связь сохраняется на протяжении всей жизни и либо препятствует человеку, либо дает ему мужество для смелых деяний. Античному человеку Анима являлась или как богиня или как ведьма. Средневековый человек заменил богиню церковью. Анима предстает то как демоническое начало, то как ангел света. Обычно мужчине вменяется в обязанность в максимальной степени вытеснять из себя женские черты, но будучи вытесненными, они скапливаются в бессознательном и во многом предопределяют по­ступки мужчины, тот идеал женщины, который он ищет, и т.д.

Персона — это маска, которую человек бессознательно надевает на себя, чтобы производить впечатление на других и скрывать свою ис­тинную природу. Человек строит искусственную личность, чтобы оп­равдать то поведение, которое от него ожидают. Так, если я профессор, то я должен ходить все время с умным лицом, быть рассеянным, жела­тельно, носить очки, говорить медленно и продумывая каждое слово. На самом деле под этой маской скрывается моя частная жизнь, в которой я могу быть вовсе не таким. Но часто происходит так, что человек слива­ется со своей маской, со своей социальной ролью, маска как бы прили­пает к его лицу, и он уже не в силах ее снять. Человек рад бы показать, что он добрый и милый, но не может и с каменным строгим лицом из­рекает что-нибудь важное и значительное. У человека возникает то, что Андрей Платонов называл «мордой лица».

Тень — это все мерзкое, грязное, неприятное, что живет внутри нас и что мы прячем где-то глубоко в себе. Мало кто может посмотреть че­стно и объективно на себя, обычно мы все нехорошее, что есть в нас, проецируем на других, на внешний мир. Если человек в состоянии уви­деть собственную Тень, то это уже крупный шаг вперед в самопозна­нии. Устранить Тень с помощью доказательств или рассуждений невозможно, да и не бывает человека без Тени, это необходимая составная часть его психики.

Самость, целостный человек, возникает, когда все структуры пси­хики находится между собой в относительной или полной гармонии. Это как бы образ Бога в нас, идеал, к которому мы постоянно стремимся.

Где находится сознание?

Строго говоря, сознание, в точном смысле этого слова, не есть не­что находящееся внутри человека, не есть что-то, принадлежащее ему, как рука или нога. Сознание — всегда между мной и другим человеком или людьми, между мной и миром. Поэтому правильнее было бы гово­рить о «поле» сознания. Сознание есть некоторое напряженное поле или поле напряжения, существующее в мире. Я могу попасть в это поле, а могу и не попасть. Человек не всегда находится в сознании, очень часто ему достаточно ограниченного набора рефлексов — не вдаваясь ни в какие размышления, он встает утром, пьет кофе, едет на работу, маши­нально здоровается с сослуживцами, машинально делает одну и ту же механическую работу. В сознании я нахожусь, когда решаю какую-нибудь проблему, когда пытаюсь что-то понять, предсказать дальней­ший ход событий. Но можно жить, годами не приходя в сознание в строгом смысле этого слова.

Сознания во мне нет, во мне нет ни мыслей, ни чувств. Во мне, в моем мозгу протекают только материальные процессы. Мозг вообще ничего не запоминает, а только кодирует материальную информацию. Если она поступает в мозг в течение тридцати секунд, она остается там навсегда: происходят необратимые изменения в РНК клеток мозга. Как если бы старушка, собираясь в магазин, завязала узелок на платке, что­бы не забыть купить соль. В магазине она увидит узелок и вспомнит. Но если она по дороге в магазин потеряет этот платок, — ни одна разведка мира не сможет догадаться, что означал завязанный узелок. Точно так же в мозге: одни клетки, нервные цепи, электрохимические реакции, то есть одни «узелки».

Можно привести еще одну аналогию: наш мозг — как фортепиано, там есть струны, клавиши, молоточки, но нет никакой музыки. Нужно играть на фортепиано, тогда появляется музыка. Человеку нужно взаи­модействовать с миром, с другими людьми, и тогда появляется сознание.

Последнее время даже появилось понятие «сфера сознания», неко­торые ученые всерьез полагают, что вокруг земли существует сфера сознания, куда мы иногда пробиваемся — любая интуиция, озарение, внезапная догадка — это «пробой» (подобно электрическому разряду) в эту сферу. Здесь «большое сознание» понимается буквально. Появляются даже рассуждения о некоем «галактическом коде», о сознании как «космическом шифре». Возможно, в этих гипотезах и есть доля истины.

Возможно также, что сознание не кончается со смертью человека и не начинается с его рождением, то есть оно потенциально существует всегда, а человек овладевает им и обладает, пока живет. Американский врач-реаниматор Раймонд Моуди в своей книге «Жизнь после смерти» описывал показания ста больных, испытавших клиническую смерть, то есть умерших и возвращенных к жизни через несколько минут. Их по­казания удивительно совпадают и говорят о том, что сознание продол­жает функционировать после смерти: сначала человек видит себя со стороны, видит, как над ним склонились врачи; потом его засасывает в какую-то темную трубу или тоннель, по которому человек несется с большой скоростью; постепенно проходит страх и наступает чувство счастливого освобождения; затем человек идет через туманное болото или реку и видит на той стороне своих умерших ранее родственников (причем реку никто из испытавших клиническую смерть не переходил), и т.д.

Возможно, что это не настоящая смерть, мозг еще живет. Но все эти свидетельства расширяют наше представление о сознании.

Совсем недавно появилось еще понятие «пренатальная память», то есть память о том, что было до рождения. В очень глубоких снах чело­век иногда видит себя яйцом, покачивающимся в теплом растворе. Это память даже не

Всякий человек, говорили мы по поводу философии Ф. Ницше, це­нен постольку, поскольку он есть путь к сверхчеловеку, то есть к идеалу человечности, — к художнику, философу и с

Разум большой и разум малый вятому. А каждое сознание значимо постольку, поскольку оно есть возможность большого созна­ния, большого разума.

Но человек, как мы видели, чаще всего живет или вообще не при­ходя в сознание, или живя малым сознанием, малым разумом, почти как супершимпанзе. Малый разум развивает специфические качества чело­века: хитрость, умение приспособиться к жизни, умение добиться отно­сительного комфорта и достатка, не мучаясь над проблемами бытия и смысла жизни, не страдая от несовершенства мира и общества, не оты­скивая новых путей для самовыражения.

Никто, конечно, не может осудить человека за то, что он живет ма­лым разумом, потому что перспектива жить большим разумом часто до рождения, а до оплодотворения. Так что природа и сущность сознания все еще представляет собой великую тайну, и чело­вечество ждут впереди удивительные открытия.

Пугает человека. Большой разум — это мудрость, которая часто пред­ставляется малому разуму как безумие. Апостол Павел говорил: «Будьте безумными, чтобы быть мудрыми». Это значит, что в «безумии», в от­речении от малого разума у человека появляется возможность разума большого.

Большой разум — это то, о чем ранее говорилось как о «мысли сердца». С помощью большого разума мы не просто воспринимаем мир как совокупность вещей и законов, для этого достаточно и малого разу­ма. Большой разум по-настоящему открывает нам мир как бездонную, бесконечную, завораживающую тайну.

Большим разумом мы как бы познаем мир изнутри, мы сливаемся с потаенным и невыразимым в мире, мы — больше не любопытные на­блюдатели, старающиеся хитростью вырвать у мира его тайны и упот­ребить их себе на пользу. Теперь мы сами и есть мир, это он сам себя познает через нас.

Такое видение мира есть у детей, поэтов, у любого мудрого челове­ка — известного ученого или простого обывателя. «Величайший, самый проницательный и сведущий ученый, — писал С. Франк, — человек, которому ведомы в мире содержания и связи, остающиеся тайной для других, — должен, поскольку он сохранил в себе способность вообще видеть саму реальность как она есть — глядеть на мир тем же изумлен­ным, восхищенным, полным благоговения взором, которым глядит на него маленький ребенок».

И такая мудрость, конечно, выглядит безумием в глазах обладателя малого разума. Надо было действительно быть безумным, чтобы уви­деть, подобно Демокриту, что мир состоит из атомов и пустоты. Ведь никаких приборов у него не было, и никаких атомов Демокрит видеть не мог. Надо было быть безумцем, чтобы услышать музыку сфер, как ее услышал Пифагор, чтобы увидеть искривляющуюся Вселенную, как А. Эйнштейн.

Все, что говорили и писали эти и другие «безумцы», нельзя было вывести ни из каких опытных данных. Нужно было действительно иметь большой разум, жить большим сознанием, быть чистым и неза­мутненным зеркалом Вселенной, разговаривать с ней и прислушиваться к ее невразумительному голосу, которым она доверяла им свои детские секреты. Так, знаменитый астроном Кеплер, помимо научных изыска­ний, занимался составлением гороскопов для важных особ и считал это основным своим занятием — он полагал, что знает особые внутренние тайны движения звезд, чувствует их подспудное влияние на себя и только в силу этого вообще может быть астрономом. Ньютон по тем же соображениям писал алхимические трактаты, искал философский камень и уделял этому не меньше внимания, чем исследованиям по теоре­тической физике.

Видение мира большим сознанием — не только не менее важная вещь, чем утилитарно-практическое отношение к миру, оно вообще де­лает возможным любое отношение, любую науку, любые практические действия. Вид звездного неба с загадочно-прихотливым узором светя­щихся и мигающих на нем точек, с таинственным молчанием темных и непроницаемых небесных бездн, с объемлющим человека благоговени­ем и чувством как одиночества перед лицом этого неба, так и своего сродства с ним, — все это, взятое вместе как нераздельное единство, есть в большей мере реальность, считал Франк, чем астрономическая «действительность», преподносящаяся в астрономической теории.

Избранные тексты

Сознание как поток переживаний, подобный внутренней музыке

«Чистая длительность (психологическое время — ВТ.) есть форма, которую принимает последовательность наших состояний сознания, когда наше «я» просто живет, когда оно не устанавливает различия ме­жду наличными состояниями и теми, что им предшествовали,.... как бывает тогда, когда мы вспоминаем ноты какой-нибудь мелодии, как бы слившиеся вместе. Разве нельзя сказать, что, хотя ноты следуют друг за другом, мы все же воспринимаем их одни в других, и вместе они напо­минают живое существо, различные части которого взаимопроникают в силу самой их общности? <...>

Сильная любовь, глубокая меланхолия захватывают всю нашу ду­шу: тысячи различных элементов сливаются, взаимопроникают, без точных очертаний, без малейшего стремления существовать в отрыве друг от друга. В этом их оригинальность. Они постепенно распадаются, когда мы начинаем различать в их смутной массе числовую множест­венность. Во что они превратятся, когда мы развернем их, изолировав друг от друга, в однородной среде, которую можно будет назвать, по желанию, пространством или временем?...Всякое чувство есть сущест­во, которое живет, развивается, а следовательно, непрерывно изменяет­ся. Иначе было бы трудно понять, каким образом чувство постепенно приводит нас к определенному решению: ведь решение должно быть принято немедленно. Но чувство живет, потому что моменты длитель­ности, в которой оно развивается, пронизывают друг друга: разделяя эти моменты, развертывая время в пространстве, мы отнимаем у чувства его живость и окраску. <...>

...Мы забываем, что состояния сознания суть процессы, а не вещи. и что только для удобства языка мы обозначаем их одним и тем же сло­вом. Мы забываем, что они живут и беспрерывно изменяются, а значит мы не можем вычеркнуть из них ни одного момента, не лишая их како­го-нибудь впечатления, не изменяя их качества и не обедняя их. <...>

Итак, существуют два различных «я», одно из которых является как бы внешней проекцией другого, его пространственным и, скажем так, социальным представлением. Мы достигаем первого из них в углублен­ном размышлении, представляющим наши внутренние состояния как живые, непрерывно возникающие существа, как взаимопроникающие состояния, не поддающиеся никакому измерению, последовательность которых в длительности ничего не имеет общего с рядоположностью в однородном пространстве. Но моменты, когда мы вновь постигаем са­мих себя, очень редки, и потому мы редко бываем свободными. Боль­шей частью мы существуем как бы вне самих себя. Мы замечаем только обесцвеченный призрак нашего «я», лишь тень его, которую чистая длительность отбрасывает в однородное пространство. Наше существо­вание развертывается скорее в пространстве, чем во времени; мы живем больше для внешнего мира, чем для себя; больше говорим, чем мыслим; больше подвергаемся действиям, чем действуем сами.» (А. Бергсон. Опыт о непосредственных данных сознания // Собрание сочинений в 4 т. Т. 1.М., 1992. С. 93, 107, 135, 151).

Функция снов

«Общая функция снов заключается в попытке восстановить наш психический баланс посредством производства сновидческого материа­ла, который восстанавливает — весьма деликатным образом — целост­ное психическое равновесие. Я назвал бы это дополнительной (или компенсаторной) ролью снов в нашей психической жизни. Этим объяс­няется, почему люди с нереальными целями, или слишком высоким мнением о себе, или строящие грандиозные планы, не соответствующие их реальным возможностям, видят во сне полеты и падения. Сон ком­пенсирует личностные недостатки и в то же время предупреждает об опасности неадекватного пути. Если же предупредительные знаки сновидения игнорируются, то может произойти реальный несчастный случай. Жертва может упасть с лестницы или попасть в автомобильную катастрофу.

Вспоминается случай с человеком, запутавшимся в большом количе­стве сомнительных афер. У него развилась почти болезненная страсть к альпинизму, в виде компенсации. Он все время искал, куда бы «забраться повыше себя». Однажды ночью во сне он увидел себя шагающим с высо­кой горы в пустоту. Когда он рассказал свой сон, я сразу же увидел опас­ность и попытался предупредить ее, убеждая его ограничить свои восхож­дения. Я даже сказал, что сон предвещает его смерть в горах. Но все было напрасно. Через шесть месяцев он таки шагнул в «пустоту»... Таким образом, сны могут иногда оповещать о некоторых ситуаци­ях задолго до того, как те произойдут в действительности. И это вовсе не чудо или мистическое предсказание. Многие кризисы в нашей жизни имеют долгую бессознательную историю. Мы проходим ее шаг за ша­гом, не сознавая опасности, которая накапливается. Но то, что мы соз­нательно стараемся не замечать, часто улавливается нашим бессозна­тельным, которое передает информацию в виде снов.

Сны часто предупреждают нас подобным образом, хотя далеко не всегда. Наивным было бы, поэтому считать, что существует благоде­тельная «рука», которая нас всегда и все время останавливает. Выража­ясь определеннее, служба добродетели иногда работает, а иногда и нет. Таинственная рука может даже указать дорогу к гибели, иногда сны кажутся ловушками, каковыми и оказываются на самом деле. Порой они ведут себя как дельфийский оракул, который предвещал царю то, что, перейдя реку Халис, он разрушит огромное царство. Только после того, как он был полностью побежден в битве, выяснилось, что это царство было его собственное.

Имея дело со снами, не следует становиться наивными. Они зарож­даются в духе, который носит не вполне человеческий характер, а явля­ется скорее дыханием природы — дух прекрасного и благородного, равно как и жестокого божества. Чтобы охарактеризовать этот дух, сле­дует скорее приблизиться к миру древних мифологий или к сказкам первобытного леса, чем к сознанию современного человека. <...>

...Символы сна — важные посланники от инстинктивной к рацио­нальной составляющей человеческого разума, и их интерпретация обо­гащает нищету сознания, так как она учит его снова понимать забытый язык инстинктов». (К. Юнг. Подход к бессознательному/УАрхетип и символ. М, 1991. С. 46-48).

Поговорим о прочитанном:

1. Как вы понимаете слова апостола Павла: «Что мне в том, что я приобре­ту богатства всего мира, а душу свою потеряю»?

2. Можете ли вы согласиться с тем, что не разум, а душа является главным
признаком человечности? Ведь немало людей умных, но жестоких и
злых. И можно ли представить себе человека, развитого душевно, но
глупого и жестокого?

3. Можно ли из предыдущего изложения сделать вывод, что разум,
интеллект — это малый разум, а разум, соединенный с душой —
большой разум?

Замечали ли вы, что иногда в голову приходят неожиданные и правиль­ные решения, которые никак не вытекают из вашего опыта, словно кто то за вас решил и вам подсказал? Может быть, это проявления «большо­го разума» в вас?

5. Говорят, что человек — самое несчастное из животных, поскольку зара­нее знает о своей будущей смерти. Считаете ли вы, что животные более
счастливы в этом плане?

6. Достоевский утверждал, что гений и безумие очень близки. Сам он был
человеком психически больным. Психически больны были Ницше, Шо­пенгауэр, великий русский художник М. Врубель и т.д. Фрейд утвер­ждал, что гениальные люди — это люди с совершенно особым устройст­вом психики. Они живут и ведут себя так, что с точки зрения обывателей
кажутся сумасшедшими. Нередко трудно установить грань между безу­мием и гениальными прозрениями. Иногда, кажется, что только безум­ный человек может вырваться из устоявшихся стереотипов и стандартов
и увидеть нечто совершенно новое. Что вы думаете по этому поводу?

7. Архетипы часто проявляются в сказках — у многих народов, даже жи­вущих на разных континентах, одни и те же сказочные сюжеты: напри­
мер, архетип Золушки (бедная девочка превращается в принцессу, гад­
кий утенок — в лебедя), архетип пяти пальцев — пяти братьев, которых
злая мачеха заводит в лес, а младший брат-мизинец спасает их. Можете
ли вы вспомнить какие-нибудь архетипические сюжеты в сказках или
художественной литературе?

8. Согласны ли вы с К. Юнгом в том, что к снам нужно относиться серьез­
но, что есть вещие сны, предупреждающие нас?

Глава 2. Мышление, его истоки и сущность Можно ли человека чему-нибудь научить?

Еще одним серьезным аргументом в пользу существования большого сознания служит теория воспоминания Платона. Платон утверждал, что человека ничему нельзя научить, если понимать учение как перекладыва­ние знаний из одной головы в другую. Человек должен сам все вспомнить. У этого высказывания Платона есть два плана: мифологический и рациональный. В мифологическом плане душа, согласно Платону, до рождения человека жила среди богов и там набиралась знаний, так что человек, родившись и получив от богов эту душу, должен только вспо­минать то, что она усвоила ранее.

В рациональном плане в теории воспоминаний есть глубокий смысл: всему действительно важному человека научить нельзя. Нельзя, например, научить быть Эйнштейном — нет таких учебников. Эйн­штейн, кстати, сам во время учебы особых талантов в физике не обна­руживал и имел в выпускном классе тройку по физике. Но что-то такое было в Эйнштейне, чего не было в других: раскованная фантазия, смелость мышления, то есть то, чему научить нельзя, что нужно только из себя извлечь, в этом смысле — вспомнить.

Нельзя научить быть Моцартом, очень многие музыканты знали теорию композиции лучше, тот же Сальери был гораздо более образо­ванным в музыке, чем Моцарт. Но того, что было в Моцарте, не было тогда ни в одном музыканте. Когда жена Моцарта в фильме «Амадеус» приносит Сальери ноты какого-то произведения мужа, тот с удивлением узнает, что это не черновик, что у Моцарта вообще нет черновиков, что он слышит музыку и пишет, а не сочиняет ее, не вымучивает. Что зна­чит — слышит? Бог ему напевает? Или он слышит музыку сфер, как Пифагор? В любом случае научить такому слуху нельзя, хоть десять консерваторий закончи.

Есть лингвисты, которые знают несколько десятков языков. Вы­учить несколько десятков языков нельзя. Чтобы овладеть одним — не­мецким или французским — надо запомнить несколько тысяч слов, в том числе сотни глаголов в шести-восьми временах, огромное количе­ство идиоматических выражений и т.д. А тут человек знает десятки языков. На самом деле он выучивает два-три языка (уже для этого нуж­ны специфические способности), а все остальные как бы вспоминает. Он начинает чувствовать «душу» языка, внутренние связи и опорные блоки как внутри языка, так и между всеми языками, например, индоев­ропейской группы. Язык как бы «открывается» такому человеку, и каж­дый следующий язык «всплывает» в нем, поднимается из глубины ду­ши. Ребенок, когда учится говорить, — он ведь не постепенно запоми­нает огромное количество слов и выражений. Язык как бы просыпается в нем, и он вдруг начинает говорить.

В истории философии известен спор между немецким философом-рационалистом и математиком Г.В. Лейбницем и английским филосо­фом-эмпириком Дж. Локком. Локк считал, что все знание проистекает из опыта. Лейбниц, вслед за Декартом, утверждал существование врож­денных идей, говоря, что самое важное и главное знание врожденно че­ловеку. Не в том смысле, что человек рождается со знанием законов физики или математики, но в том, что человек, если его правильно раз­вивать и воспитывать, неизбежно сам придет к открытию важнейших истин. Врожденное знание как бы потенциально заложено в человеке. Как скульптор, смотря на кусок мрамора, уже видит в нем скульптуру, видит по прожилкам и линиям этого куска, что нужно отсечь, чтобы скульптура проявилась, так и знание определенным образом уже есть в человеке, каким бы «сырым» и необразованным человек ни был. Но достать, извлечь это знание из себя, «вспомнить» его — очень сложная и для многих непосильная задача.

Человека вообще ничему нельзя научить, ибо всякое знание, всякий набор приемов работы — все это уже мертвое. А важное и ценное передать невозможно, нужно самому додуматься, самому дойти до всех тон­костей профессии или области знания, нужно, чтобы тебе самому от­крылось. И только тебе открылось — в том же смысле, в каком никто за тебя понимать не будет, ты сам должен понять. И никто за тебя не соз­даст ничего нового — того, чему нельзя научить, что можно извлечь только из себя с помощью очень специфических усилий.

А этому никто не учит. Это дается только в воспоминании, только на пути раскрытия в себе большого сознания.

Это, однако, не значит, будто не нужно учиться, овладевать обыч­ными рутинными знаниями, изучать то, что люди до тебя давно уже знали. Ты-то ведь ничего этого не знаешь. Чтобы подняться на уровень большого сознания, нужно постоянно и всесторонне развивать малое, создавать базу, опору для дальнейшего прыжка в неизвестное.

Откуда приходит мысль?

Мы очень хорошо знаем, как устроен наш мозг, как идут от клетки к клетке электрохимические реакции, как замыкаются нервные цепи, сколько клеток в коре головного мозга, какова биохимическая основа памяти и т.д. Но мы не знаем, как мы мыслим, когда и как приходит в голову мысль. Мысль нельзя заставить прийти сознательно, иначе мы все были бы гениями. Философия утверждает, что мысль приходит че­ловеку в голову несколько раз в жизни и далеко не всем людям.

А то, что ежесекундно проносится в нашей голове: всякие всплы­вающие впечатления, ассоциации, переживания — не мысли, а разный необязательный мусор. Вы сидите на уроке, на секунду отвлеклись и уже думаете о том, что скоро перемена и надо будет сходить в буфет. Потом думаете о прочитанной книге, об Австралии, Америке, ваши «мысли» уже далеко-далеко от урока. И когда придет настоящая мысль, ей просто трудно будет вклиниться в вашу голову, ибо там все уже за­бито этим мусором. Поэтому голову нужно очищать, чтобы быть гото­вым к мысли.

Древняя индийская мудрость предлагает это делать так: утром, проснувшись и позавтракав, сесть в позу лотоса, но можно и просто сесть на стул, расслабиться, положить руки на колени и постараться пятнадцать минут ни о чем не думать. Не прогонять весь мусор, кото­рый тут же полезет вам в голову, а постараться, чтобы все это, как осен­ние листья на воде, потихоньку уплывало куда-то от вас. И точно такую же операцию проделать вечером перед сном. Это очень сложно — це­лых пятнадцать минут ни о чем не думать, но постепенно вы будете привыкать к этому состоянию, очищать свою голову. И потом, со вре­менем, вам вдруг станет стыдно своей внутренней болтовни, вы будетеготовы к тому, что если вдруг придет настоящая мысль, вы ее заметите и оцените.

А когда приходит мысль — это всегда чудо. Самому что-то понять, самому что-то увидеть невероятно сложно, это редкостное состояние. Вот как описывал его Достоевский в «Петербургских сновидениях в стихах и прозе»:

«Помню раз в зимний январский вечер, я спешил с Выборгской стороны к себе домой... Подойдя к Неве, я остановился на минутку и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль... Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от за­мерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея... Сжатый воздух дро­жал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель поднима­лись и неслись вверх столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами... походит на фантастическую волшебную грезу, на сон, который... тотчас искурится паром. Какая-то странная мысль вдруг зашевелилась во мне. Я вздрогнул и сердце мое как будто облилось в это мгновение горячим ключом крови, вдруг вски­певшей от прилива могущественного, но доселе незнакомого мне ощу­щения. Я как будто что-то понял в эту минуту... как будто прозрел во что-то новое, в совершенно новый мир, мне незнакомый и известный по каким-то темным слухам, по каким-то таинственным знакам. Я полагаю, что с той именно минуты началось мое существование...».

Увидеть самому что-то впервые — и означает прихождение в голо­ву мысли, мысли-видения, мысли-открытия. Мыслить и значит — ви­деть, видеть не просто глазами и не столько глазами, сколько всем сво­им существом.

Говоря о творчестве, мы уже приводили примеры такого рода видения.

Два понимания мышления

В связи с возрастающим местом естественных и технических наук в современном мире мышление сплошь и рядом понимается как представление, как совокупность наглядных картинок мира. Современ­ная наука говорит о картине мира. Составить себе картину чего-то зна­чит: поставить перед собой все, что есть в мире, так, словно мы сами и есть авторы этой картины. Картина мира здесь — не картина, изобра­жающая мир, а мир, понятый как картина. А на картине мир можно изобразить, представить только как совокупность вещей и предметов, ни­чего больше в этом мире нет.