Остановка в Шенноне

Из Америки в Россию мы возвращались через Шеннон. В

ирландском аэропорту нашему самолету предстояло пробыл около

часа -- у президента Ельцина была запланирована сорокаминутная

встреча с премьер-министром Ирландии. Но встреча не состоялась.

Вместо Бориса Николаевича по трапу спустился первый

вице-премьер правительства Олег Николаевич Сосковец и, не дав

опомниться изумленному Альберту Рейнольдсу, сам начал

дипломатическое мероприятие.

Пресса на следующий день " взорвалась". Российские и

зарубежные журналисты излагали десятки версий, одна

неправдоподобнее другой, почему все-таки Борис Николаевич не

вышел из самолета. Официальному сообщению президентской

прессслужбы: дескать, Борис Николаевич так сильно утомился, что

попросту проспал встречу в Шенноне, -- никто не верил. Видимо,

многие понимали: в самолете произошло неординарное событие, за

тайной завесой которого кроется нечто большее, чем рядовой

дипломатический конфуз.

...У меня сохранилась забавная фотография: Клинтон едва не

падает от смеха, а Ельцин продолжает его смешить. Переводчик же

сохраняет непроницаемое, напряженное лицо, будто вынужден

переводить поминальную молитву.

В тот сентябрьский день 94-го между президентами России и

США шли обычные, в рамках визита переговоры. Встречу решили

устроить в парке, перед музеем Рузвельта под Вашингтоном.

Погода выдалась на славу: дул легкий прохладный ветерок, солнце

заливало ярко-зеленые ухоженные лужайки, обрамляющие дом.

Ельцин и Клинтон с удовольствием позировали перед фотокамерами,

И я тоже сфотографировал улыбающихся друзей -- Билла и Бориса.

Переговоры начались по стандартной схеме: сначала в узком

составе, затем в расширенном. Они проходили в библиотеке

Франклина Рузвельта.

Завтрак накрыли в столовой. Дом-музей там устроен

своеобразно: половина помещений отдана под действующую

экспозицию, другие же комнаты предназначены для встреч особо

важных персон.

Членов делегации пригласили к столу. Во время завтрака

произошел обмен хоккейными свитерами. На одном было написано

" Клинтон-96", а на другом -- " Ельцин-96". Оба президента

готовились к выборам. Бело-красные свитера на фоне сочной

зелени смотрелись особенно элегантно.

Сфотографировав Билла и Бориса еще раз, я вышел из

столовой. Во мне росло раздражение, и хотелось немного

успокоиться, созерцая окружающее благополучие. Я всегда

чувствовал, когда радостное настроение Ельцина перерастает в

неуправляемое им самим вульгарное веселье. Крепких напитков за

завтраком не подавали, зато сухого вина было вдоволь. Не

секрет, что на официальных встречах принято дозированно

принимать спиртные напитки: чокнулся, глоточек отпил и поставил

бокал. Тотчас официант подольет отпитый глоток. Если же гость

махом выпивает содержимое до дна, ему наполняют бокал заново.

Во время завтрака Борис Николаевич съел крохотный кусочек

мяса и опустошил несколько бокалов. Клинтон еще на аперитиве

сообразил, что с коллегой происходит нечто странное, но делал

вид, будто все о'кей.

Из-за стола шеф вышел, слегка пошатываясь. Я от злости

стиснул зубы. Вино ударило в голову российскому президенту, и

он начал отчаянно шутить. Мне все эти остроты казались до

неприличия плоскими, а хохот -- гомерическим. Переводчик с

трудом подыскивал слова, стремясь корректно, но смешно

перевести на английский произносимые сальности. Клинтон

поддерживал веселье, но уже не так раскованно, как вначале --

почувствовал, видимо, что если завтрак закончится некрасивой

выходкой, то он тоже станет ее невольным участником.

Облегченно я вздохнул только в аэропорту, когда без

инцидентов мы добрались до самолета.

Летали на ИЛ-62, который достался нам от Горбачева. После

первого дальнего перелета мы поняли: салон плохо приспособлен

для продолжительных путешествий. Странно, Михаил Сергеевич,

обожавший роскошь и комфорт, не мог более или менее сносно

оборудовать свой самолет. Поэтому в 93-м году Ельцин принял

решение подготовить самолет президента России на базе нового

ИЛ-96. Управление делами выделило полмиллиона долларов, и

вскоре руководитель Государственной транспортной компании

" Россия" продемонстрировал обновленный за эти деньги салон.

Внутреннее пространство пассажирского отсека было

разделено хлипкими картонными перегородками на комнаты, которые

мне напомнили кабинки для примерки одежды в универмагах.

Недостаток дизайна, видимо, должны были компенсировать

развешанные повсюду кокетливые занавески. Но особенно нас

поразила широкая двуспальная кровать -- смотрелась она на фоне

скромного интерьера как рояль в огороде.

-- А где президентский санузел? -- начал с вопроса по

существу Павел Бородин, управляющий делами президента.

-- Во втором салоне.

-- Это что же, Борис Николаевич должен через весь самолет

бегать в общественный туалет?!

Руководитель компании оказался находчивым человеком и с

ходу предложил оригинальный вариант -- рядом с кроватью

поставить персональный биотуалет для президента. " За

занавесочкой", -- добавил про себя я.

После провалившегося проекта реконструкции мы с Бородиным

съездили на завод в Швейцарию, где делают салоны для

президентов, шейхов, королей и просто состоятельных клиентов.

Продемонстрированные образцы салонов понравились, и мы пригнали

на этот завод ИЛ-96. Внутри он был абсолютно пустым. По эскизам

сына русского художника Ильи Сергеевича Глазунова -- Ивана --

швейцарцы сделали изумительный интерьер. В новом самолете можно

было работать и жить не менее комфортно, чем в Кремле. Теперь

появились душевые кабины для президента и персонала, две

спальни, зал для совещаний на 12 человек, просторные кресла для

сопровождающих. В ту пору мы планировали визит в Австралию и

радовались, что полетим на другой континент без бытовых

неудобств. Сопровождающие нас врачи тоже ликовали -- наконец-то

появилось место для сложного, громоздкого медицинского

оборудования.

Комфорт в полете был не основной причиной наших стараний.

Внешний вид и внутреннее убранство самолета -- это одна из

составляющих престижа президента России.

...Но тогда, в Америке, мы разместились в горбачевском

ИЛ-62. Самые важные члены делегации рассаживались в салоне

первого класса. Он вмещал восемь персон.

Президентские апартаменты тоже выглядели скромно: тесная

раздевалочка, умывальник, унитаз, коридор с двумя узкими, как в

поезде, кроватями и откидным столиком. Был и общий салон, в

котором вдоль стен опять же стояли узкие диваны -- на них

иногда кто-нибудь спал во время дальних перелетов.

Обычно до взлета мы все, словно по команде, переодевались

в спортивные костюмы. Часто сопровождающие президента члены

делегации не умещались в первом салоне, и шефу протокола --

Владимиру Шевченко предстояло определить, кому покинуть первый

салон и перейти на менее удобное и престижное место.

У меня с Виктором Илюшиным места были постоянными -- мы

сидели напротив друг друга. Перед глазами маячила кнопка

" вызова", она была между нами. Если Борис Николаевич хотел с

кем-нибудь из нас переговорить, сразу загорался сигнал. Потом

установили такую же кнопку рядом с креслом врача. К тому

моменту с нами уже постоянно летала целая бригада докторов.

Но где бы и как бы кто ни рассаживался, особого

дискомфорта не ощущал. Кормили всех одинаково -- сытно и

вкусно. Стюардессы предлагали спиртное. У Ельцина, как и

полагалось по инструкции, даже в самолете еда была особой -- ее

готовили личные повара из " президентских", тщательно

проверенных продуктов.

Спустя некоторое время после взлета шеф вызывал меня и

спрашивал:

-- Кто там у нас в салоне?

Я начинал перечислять.

-- Кого позовем сюда, ко мне?

И вот мы вдвоем обсуждали, кого же пригласить. Принцип

отбора был предельно простым -- кто чаще всех летал, того

звали. Если нас сопровождал Козырев, значит, звали Козырева.

Если Сосковец был, то его обязательно приглашали. По канонам

безопасности в одном самолете или вертолете не должны летать

вместе президент и премьер. Поэтому Виктора Черномырдина в

нашей самолетной компании никогда не было. А вообще-то

постоянный круг включал Илюшина, Грачева, Бородина, Барсукова и

обязательно шефа протокола Шевченко.

Порой места всем не хватало за одним столом, и мы

накрывали второй. За едой обсуждали поездку и практически

никогда не критиковали Бориса Николаевича. С нами всегда сидела

и Наина Иосифовна. В первые поездки Ельцин ее старался не

брать, но потом, когда начались проблемы со здоровьем, мы все

были заинтересованы, чтобы с президентом кто-то постоянно

находился рядом. Мало ли что с ним ночью случится. Хотя в

последнее время он любил проводить время в одиночестве. Вызовет

официанта, прикажет что-то принести и сидит молча, в

задумчивости.

В Америке ничего из ряда вон выходящего не произошло,

поэтому все присутствующие за столом дружно поздравляли Бориса

Николаевича с очередной дипломатической победой, от

комплиментов он млел. Ельцин давно заметил, что льстивые

дифирамбы мне не нравились. Когда мы оставались вдвоем, он

постарчески ворчал:

-- Я же знаю, как вы меня ненавидите. Никогда хорошего

слова от вас не услышишь, одна критика.

Но критика утопала в потоке похвал. Андрей Козырев

произносил свой фирменный тост, дипломатично называя Наину

Иосифовну " секретным оружием президента". Она своим обаянием

располагала жен других президентов. Наина умела вести себя

безукоризненно. Я поражался ее способности находить общий язык

с совершенно незнакомыми людьми. Жены высокопоставленных людей,

как правило, достаточно простые милые женщины. И если они

видят, что к ним относятся по-доброму, без зазнайства,

протокольная чопорность исчезает мгновенно.

Борис Николаевич тоже произносил тост за команду, за тех

людей, которые ему помогали, писали бумаги, охраняли...

Видимо, Ельцин чувствовал, что с ним происходит что-то

неладное. Он был то чересчур возбужден, то беспричинно

подавлен. Поэтому мы долго не засиживались, да и выпили совсем

немного. Все устали, хотелось спать.

Когда шеф лег в своей комнатке, к нам подошла Наина

Иосифовна и предложила перейти в общий салон, где обедали. Со

столов уже убрали, и можно было прилечь, вытянув ноги на узких

диванах. С моим ростом и комплекцией почти невозможно отдохнуть

в кресле. Сергей Медведев, пресс-секретарь президента, хоть и

длинный, а виртуозно складывался на сиденье. Остальные тоже за

считанные минуты засыпали в смешных позах, только животы

двигались, да щеки, словно жабры, раздувались. Если же я спал в

кресле, то всегда задевал Илюшина ногами. Никак нас судьба не

разводила, даже в самолете.

Приглашение жены президента я принял с удовольствием --

улегся на диване, накрывшись пледом и положив под голову пару

миниатюрных подушек. Заснул моментально.

Вдруг сквозь сон слышу панический шепот Наины Иосифовны:

-- Александр Васильевич, Александр Васильевич...

Я вскочил. Наина со святым простодушием говорит:

-- Борис Николаевич встал, наверное, в туалет хотел... Но

упал, описался и лежит без движения. Может, у него инфаркт?

Врачей из-за щекотливости ситуации она еще не будила,

сразу прибежала ко мне. В бригаде медиков были собраны

практически все необходимые специалисты: реаниматор, терапевт,

невропатолог, нейрохирург, медсестры, и я крикнул Наине:

-- Бегом к врачам!

А сам вошел в комнату президента. Он лежал на полу

неподвижно, с бледным, безжизненным лицом. Попытался его

поднять. Но в расслабленном состоянии сто десять килограммов

веса Бориса Николаевича показались мне тонной. Тогда я

приподнял его, обхватил под мышки и подлез снизу. Упираясь

ногами в пол, вместе с телом заполз на кровать.

Когда пришли врачи, президент лежал на кровати в

нормальном виде. Начали работать. Была глубокая ночь. В

иллюминаторы не видно ни зги, под ногами океан. Через три часа

у нас запланирована встреча в Шенноне.

Доктора колдовали над Ельциным в сумасшедшем темпе --

капельницы, уколы, искусственное дыхание. Наина Иосифовна

металась по салону, причитая:

-- Все, у него инфаркт, у него инфаркт... Что делать?!

Охает, плачет. Я не выдержал:

-- Успокойтесь, пожалуйста, ведь мы же в полете, океан

внизу.

Все, конечно, проснулись. Начало светать. Я говорю

Сосковцу:

-- Олег Николаевич, давай брейся, чистенькую рубашечку

надень, на встречу с ирландским премьером пойдешь ты.

Олег опешил. А что делать?! Нельзя же Россию поставить в

такое положение, что из официальной делегации никто не в

состоянии выйти на запланированные переговоры.

Доктора тем временем поставили диагноз: либо сильный

сердечный приступ, либо микроинсульт. В этом состоянии не

только по самолету расхаживать нельзя -- просто шевелиться

опасно. Необходим полный покой.

Сосковец сначала отказывался выйти на переговоры вместо

Ельцина, но тут уже и Илюшин и Барсуков начали его уламывать:

-- Олег, придется идти. Изучай документы, почитай, с кем

хоть встречаться будешь.

У Олега Николаевича память феноменальная, к тому же он

читает поразительно быстро.

Приближается время посадки, и тут нам доктора сообщают:

-- Президент желает идти сам.

-- Как сам? -- я оторопел.

Захожу в его комнату и вижу душераздирающую картину. Борис

Николаевич пытается самостоятельно сесть, но приступы боли и

слабость мешают ему -- он падает на подушку. Увидел меня и

говорит:

-- Оденьте меня, я сам пойду.

Наина хоть и возражала против встречи, но сорочку подала

сразу. Он ее натянул, а пуговицы застегнуть сил не хватает.

Сидит в таком жалком виде и пугает нас:

-- Пойду на переговоры, пойду на переговоры, иначе выйдет

скандал на весь мир.

Врачи уже боятся к нему подступиться, а Борис Николаевич

требует:

-- Сделайте меня нормальным, здоровым. Не можете, идите к

черту...

Меня всегда восхищало терпение наших докторов.

Приземлились. Прошло минут десять, а из нашего самолета

никто не выходит. Посмотрели в иллюминатор -- почетный караул

стоит. Ирландский премьер-министр тоже стоит. Заметно, что

нервничает. Олег Николаевич стоит на кухне, в двух шагах от

выхода, и не знает, что делать.

Ельцин обреченно спрашивает:

-- А кто тогда пойдет?

-- Вместо вас пойдет Олег Николаевич.

-- Нет, я приказываю остаться. Где Олег Николаевич?

Свежевыбритый, элегантный Сосковец подошел к президенту:

-- Слушаю вас, Борис Николаевич.

-- Я приказываю вам сидеть в самолете, я пойду сам.

Кричит так, что, наверное, на улице слышно, потому что

дверь салона уже открыли. А сам идти не может. Встает и падает.

Как же он с трапа сойдет? Ведь расшибется насмерть.

Тогда принимаю волевое решение, благо, что Барсуков рядом

и меня поддерживает:

-- Олег Николаевич, выходи! Мы уже и так стоим после

приземления минут двадцать. Иди, я тебе клянусь, я его не

выпущу.

И Олег решился. Вышел, улыбается, будто все замечательно.

Когда он спустился по трапу, я запер дверь и сказал:

-- Все, Борис Николаевич, можете меня выгонять с работы,

сажать в тюрьму, но из самолета я вас не выпущу. Олег

Николаевич уже руки жмет, посмотрите в окно. И почетный караул

уходит.

Борис Николаевич сел на пуфик и заплакал. В трусах да

рубашке. Причем свежая сорочка уже испачкалась кровью от

уколов. Ельцин начал причитать:

-- Вы меня на весь мир опозорили, что вы сделали.

Я возразил:

-- Это вы чуть не опозорили всю Россию и себя заодно.

Врачи его уложили в постель, вкололи успокоительное, и

президент заснул.

А в это время Сосковец и Рейнольдс быстро нашли общие темы

для разговора. Вместо запланированных сорока минут встреча

продолжалась почти полтора часа. Они даже по кружке темного

пива " Пшесс" выпили.

Проспал Борис Николаевич до самой Москвы и минут за

пятнадцать до посадки вызвал меня:

-- Что будем делать, как объясним случившееся?

-- Борис Николаевич, скажите, что очень сильно устали.

Перелет тяжелый, часовые пояса меняются. Крепко заснули, а

охрана не позволила будить. Нагло заявила, что покой

собственного президента дороже протокольных мероприятий. И вы

нас непременно накажете за дерзость.

Он согласился и все это повторил перед журналистами. Вид у

президента в Москве после сна был более или менее свежий, и

мысль о том кошмаре, который на самом деле пришлось пережить,

журналистам в голову даже не пришла.

Сразу же с аэродрома Бориса Николаевича отвезли в

больницу. Никого, он, естественно, не наказал. Пресса пошумела,

погалдела да успокоилась, как всегда.

***