Конфликт высокой интенсивности конфликт низкой интенсивности

Сторонники данной концепции делают акцент на том, что развитие и всепроникающее распространение информационных технологий в военной области достигло сегодня критической массы. Можно выделить ряд новых информационноемких технологических решений военного или двойного назначения, способных в комплексе повлечь за собой революционные изменения в тактике и стратегии ведения войны: это высокоточное оружие, технология стелс, радио-электронные средства боевого и разведывательного назначения, новые средства коммандования, контроля и коммуникации (К3), средства космического базирования, виртуальные симуляторы и системы подготовки персонала, и наконец футуристические, с точки зрения обывателя, разработки в области роботизации и автоматизации боевых средств.

Компьютеризация отдельных платформ и систем вооружений позволяет обнаруживать, отслеживать перемещения и поражать одновременно нескольких целей на значительных расстояниях, в режиме близком к реальному времени, а также при необходимости обеспечивать данными целеуказания другие системы вооружений с большим радиусом действия. Полная интеграция этих возможностей в рамках комплексных систем коммандования, контроля и коммуникации, сочетающих элементы наземного, морского, воздушного и космического базирования, позволяет выйти на качественно новый уровень, преодолевающий прежние временные и пространственные ограничения на ведение одновременных и совместных операций. При этом размываются также понятийные границы между оборонительными и наступательными видами вооружений и способами их применения: обороняющаяся сторона, обладающая такими высокоточными системами оружия, способна нанести неприемлемый ущерб стороне атакующей прежде, чем последняя успеет приблизиться на расстояние, достаточное для вступления в бой с традиционными видами вооружений.[79]

Информационная война является новой категорией конфликтного спектра, размывающей границы и предметные области традиционных понятий экономических, военно-политических и социальных конфликтов (войн). Концепт информационной войны привлекает внимание аналитиков к тому факту, что в конфликтах XXI века информация становится как одним из основных объектов (целей), так и одним из ключевых средств осуществления враждебных действий.

Информационная война предполагает нарушение, повреждение либо модификацию информационных ресурсов и «знаний» людей о самих себе и об окружающем их мире, и может включать в себя меры воздействия на общественное мнение и мнение элит, меры дипломатического характера, пропагандистские и психологические кампании, подрывные акции в области культуры и политики, дезинформацию и внедрение в местные медиа каналы, проникновение в компьютерные сети и базы данных, техническое содействие и информационную поддержку диссидентских и оппозиционных движений. На смену мышления в категориях «размещения танков, самолетов и дислокации частей» приходит стратегия «размещения ценностей, убеждений, идеалов и дислокации информационных ресурсов». Проектирование стратегии информационной войны, таким образом, может предполагать комбинирование в новом ракурсе ряда мер, успешно применявшихся в прошлом, однако воспринимавшихся самостоятельно и изолированно.

Информационные войны могут принимать разнообразные формы в зависимости от характера участвующих сторон: это может быть более традиционный конфликт между государствами или группами государств в духе Холодной войны; либо конфликт между государством и негосударственными акторами (например, война с терроризмом, наркоторговлей, распространением оружия массового поражения); война против политики конкретных государств в вопросах защиты прав человека, охраны окружающей среды либо свободы слова и вероисповедания, при этом негосударственные организации могут обладать, либо не обладать ясной национально-государственной принадлежностью, либо быть объединены в широкие транснациональные сети и коалиции.

Наконец, концепт сетевой войны призван отобразить явления по своему характеру наиболее инновационные, эмерджентные, трудноуловимые, противоречащие всем нашим традиционным представлениям о природе и способах ведения военного конфликта. Уже одно это привлекает пристальное внимание экспертов и аналитиков к данному феномену, представляющему собой, бесспорно, один из наиболее интересных и серьезных вызовов научному сообществу. Фактор «9/11», в свою очередь, выводит концепцию сетевой войны на орбиту актуальных интересов политического, военного и разведывательного сообществ ведущих стран мира.

Многие авторы, обращающиеся к концепции сетевой войны, пребывая под впечатлением от эффектных, высоко технологичных аспектов информационной революции, нередко склонны изображать сетевую войну в терминах компьютеризированной агрессии, осуществляемой посредством сетевых атак в киберпространстве, тем самым сдвигая предметное поле в пользу таких смежных понятий, как интернет-война, хактивизм, кибертерроризм, сайботаж и др. При этом, на второй план отходит ключевое для концепции сетевой войны измерение – организационное.

Именно сочетание организационных, технологических, доктринальных и социальных факторов определяет, в конечном счете, специфику и уникальную динамику сетевого конфликта. Таким образом, понятие сетевой войны относится к новому типу конфликта социально-политического (преимущественно невоенного, в традиционном смысле этого слова) характера, характеризующегося применением участниками сетевых форм организации и соответствующих им доктрин, стратегий и технологий информационной эпохи. [80]

В эпоху информационно-коммуникативной революции, сетевая структура (в сравнении с другими типами организации[81]) обладает наибольшим потенциалом. Преимущества сетевой организации перед другими типами, и в особенности иерархической организацией, проявляются как в оборонительном, так и в наступательном отношении. Так, в организационном дизайне преобладают горизонтальные связи, и в идеале такая структура не имеет главного, центрального управляющего звена – лидера, руководства, штаба – которое может быть основным объектом атаки. Сеть в целом (не обязательно каждое отдельное звено) не имеет иерархических взаимосвязей, в ней может быть множество лидеров. Процесс принятия решений в этой организации является децентрализованным, при этом может отсутствовать как таковой единый план действий, могущий также быть объектом враждебных действий (разведка и принятие превентивных мер). Наконец, децентрализация принятия решений позволяет высвободить локальную инициативу и обеспечить высокую степень автономии отдельным звеньям, действующим на свой страх и риск в тех направлениях и теми способами, которые заданы общей (рамочной) идеологией или системой ценностей, формирующей организационную идентичность и систему координат «свой-чужой». Таким образом, в наступательном отношении сетевая структура обладает способностью к асинхронным, непредсказуемым, реализуемым одновременно на различных уровнях общественной системы акциям, не имеющим преемственности в отношении объекта, времени, места и способа их проведения.[82]

Всеканальная сетевая структура, из всех названных типов организации, - самая сложная в плане организации и обеспечения функционирования, поскольку является исключительно информационно- и коммуникационноемкой. Именно ограниченность коммуникационных средств и ресурсов в прошлом не позволяла в полной мере реализовать потенциал данной организационной формы. Сегодня, организации сетевого типа не только заимствуют принципы архитектуры Глобальной Сети, воплощая их в определенных структурно-функциональных аналогах, но и непосредственно используют технологии сетевых компьютерных коммуникаций в своей деятельности, успешно утилизируя их новые возможности и преимущества.

Аналогом управляющих сетевых протоколов в такой организации выступает система общих ценностей, целей и интересов, пронизывающей все уровни и все звенья сети и обеспечивающей организационную идентичность. Такая система принципов, вырабатываемая, возможно, в процессе интерактивного многостороннего диспута и консультаций (посредством, например, специализированных Web-сайтов, форумов, e-mail рассылок и листов), позволяет участникам пребывать в «единстве мысли и действия», даже в условиях географической (а также национальной, языковой, расовой и т.д.) распыленности и дифференциации решаемых задач. Идеологическая и стратегическая целостность организации и «программная» совместимость всех звеньев обеспечивает возможность децентрализации на тактическом уровне.[83] «Рамочная» стратегия организации задает общую систему координат, – чего мы хотим? кто наш враг? что делать? – основные направления и типовые формы деятельности, руководствуясь которыми низовые звенья свободно принимают тактические решения, соответствующие особенностям конкретных ситуаций, без согласования и санкций сверху.

При этом, утилизация возможностей сетевых компьютерных технологий позволяет таким организациям: минимизировать организационные издержки (включая «издержки входа», или доступа к сфере политической деятельности); повысить оперативность за счет координации в режиме реального времени; снизить риски за счет (относительной) анонимности коммуникаций; повысить пропагандистские и рекрутинговые возможности за счет преодоления географических, языковых, расовых, классовых и иных традиционных коммуникативных преград (см. Глава 1 и 2)

Открытость сетевой архитектуры позволяют каждой организационной ячейке наращивать новые структурные звенья во всех направлениях, повышая ее выживаемость во враждебной среде. Предельно упрощенный идеологический «протокол» такой организации, отсутствие жестких требований в отношении структуры, регламента, форм участия каждой новой ячейки в «общем деле» значительно облегчают задачу ее распространения и роста, снимая многие барьеры, характерные для более традиционных организаций и движений. Неизбежным результатом такой модели роста является снижение общего уровня профессионализма, однако ставка на «любителей» имеет смысл в том случае, если рассматривать последних как ресурсы «разового пользования» (например, смертников). Наконец, крайне интересным и неисследованным представляется явление «совместимости протоколов», позволяющей в некоторых случаях осуществлять информационный обмен и координацию действий между сетевыми организациями, построенными на принципиально различных идеологических «платформах», [84] результататом чего оказывается возникновение глобальной «сети сетей».[85] Эти и другие особенности сетевой структуры существенным образом осложняют задачу политического контроля и противодействия организациям нового типа.

При всем многообразии способов и сфер реализации возможностей сетевых структур, на сегодняшний день наиболее актуальной областью является деятельность террористических и экстремистских организаций. Эксперты отмечают качественные изменения в данной области, позволяющие говорить о формировании терроризма «нового типа».[86] «Атака против США», первыми актами которой были даже не события 11 сентября 2001 года, а более ранняя серия акций, направленных против американских посольств (Кения и Танзания, 1998 г.), военных объектов (авиабаза и учебно-тренировочный центр в Саудовской Аравии, 1996 г.) и символов экономического и политического могущества (попытка взрыва Всемирного Торгового Центра в Нью-Йорке, 1993 г.), является образцом новой тактики терроризма. Вопреки традиции, ни одна организация не заявила официально о своей ответственности за данные акции, не были также выдвинуты ясные требования и цели, за исключением невнятного обещания «повсеместно преследовать американские вооруженные силы и наносить удары по интересам США».

Традиционный образ профессионального террориста, идеологически мотивированного, действующего в соответствии с конкретной политической повесткой, вооруженного взрывчаткой и огнестрельным оружием и поддерживаемого государствами-спонсорами, не исчез окончательно. Скорее, он был вытеснен, замещен терроризмом нового типа, способного вести сетевую войну, имеющего иные мотивы, иных акторов и спонсоров, самоорганизующегося иным образом и в значительно большей степени делающего ставку на «любителей», непрофессионалов.[87] Все это делает накопленный аналитический материал и практический опыт в области борьбы с терроризмом в значительной мере устаревшим, ставя в повестку дня задачи выработки новых форм и освоения новых методов деятельности разведывательных и антитеррористических структур.

Какие же политико-управленческие и организационные выводы можно сделать из вышесказанного?

Перспектива кибервойны предполагает глубокие изменения в таких областях, как перевооружение и переоснащение ВС, государственный оборонный заказ, финансирование ориентированных на военные нужды НИОКР, подготовка военных специалистов. Речь идет, по сути, не просто об ускоренном моральном устаревании, но отмирании значительных классов вооружений и военных систем и связанных с ними воинских специальностей.

Прогресс в области компьютерных и информационно-коммуникативных технологий, по оценке военных экспертов, будет иметь своим следствием постепенный отказ от решений на базе «платформ» и переход к менее уязвимым, распределенным сетевым решениям, позволяющим в полной мере реализовать потенциал миниатюризации, роботизации, многофункциональности новых видов вооружений.[88]

Другим направлением реализации данного потенциала станет усиление роли человеческого фактора. Компактные, легкие, высокомобильные, обладающие значительной поражающей мощью, оснащенные индивидуальными средствами ориентации, коммуникации и координации в режиме реального времени, практически неуязвимые и неуловимые подразделения, благодаря новым средствам и способам ведения войны смогут решать задачи, для выполнения которых сегодня требуются значительно большие и тяжело вооруженные силы. Изменится и характер решаемых задач: в силу своей природы, кибератаки могут производиться из таких мест и в таких условиях, где и когда применение тяжелых видов вооружения неизбежно будет связано с недопустимо высоким риском жертв со стороны гражданских лиц либо ущерба для социальной инфраструктуры и культурных ценностей (например, крупный мегаполис на территории нейтрального государства, или территория прилегающая к атомной станции)[89]. Для действия в такой обстановке потребуются высокопрофессиональные, одинаково эффективно действующие как в реальном, так и в виртуальном пространстве, самостоятельно принимающие инициативные и нетривиальные решения в незнакомой обстановке, обученные молниеносно наносить удар и столь же молниеносно покидать место действия силы специального назначения. Хотя такие вооруженные силы должны быть обучены и оснащены для действий во всех существующих средах, критически значимыми представляются воздушное, космическое и кибер- пространства – среды, обеспечивающие максимально высокие скорости, эффективную коммуникацию и информационный поток.[90]

В свете названных перспектив, осуществляемая в Росии военная реформа получает новые содержательные вводные. Неизбежными представляются глубокие структурные и организационные изменения, смена приоритетов финансирования и переоснащения отдельных родов и видов ВС. В частности, речь идет не только о существенной переоценке роли, но уже в среднесрочной перспективе и об отказе от ядерной составляющей. На смену доктрине стратегического ядерного сдерживания приходит доктрина стратегической информационной войны.

Концепция стратегической информационной войны, в свою очередь, преодолевает границы оборонного ведомства, диктуя новое понимание вооруженных сил в качестве одного из компонентов более общих «сил национальной безопасности». Силы национальной безопасности могут объединять военные и гражданские, вооруженные и невооруженные компоненты. Одни из этих компонентов должны обладать способностями долговременного, кооперативного, ненасильственного присутствия в зонах национальных интересов. Другие должны быть готовы к краткосрочному, некооперативному и насильственному вооруженному вмешательству в зоны отказанного доступа или повышенной враждебности. Вооруженные силы - подобно острому кинжалу, который всегда держат под одеждой на крайний случай, - должны быть способны, при необходимости, «произвести шок, посеять ужас, нанести неожиданный удар во «внешнем мире», посредством показательного применения военных возможностей, в целях дезориентации противника в его «внутреннем мире»»; нельзя исключать возможность того, что небольшие, исключительно жесткие демонстрации такого рода могут потребоваться в качестве мер обеспечения стратегической информационной войны.[91] Следует также ожидать, что известные ограничения в будущем могут потребовать характеризовать все вооруженные акции как «специальные операции» того или иного рода.

Что касается невооруженных компонентов сил национальной безопасности, то их предназначение может заключаться в обеспечении размещения ценностных ориентаций и поведенческих моделей в контексте локальных культур; культивировании партнерских сетей, связей и взаимоотношений; проникновении в сознание потенциального противника. Заслуживает внимания концепция «медиасил специального назначения», формируемых по модели «спецназа», однако вооруженных медийным оружием – цифровыми камерами, спутниковыми передатчиками и т.д. «При определенных обстоятельствах такие силы могли бы быть заброшены в зоны конфликтов для содействия разрешению противоречий посредством выявления и распространения правдивой информации».[92] Стратегический акцент в предпринимаемых усилиях и ассигнуемых ресурсах должен быть сделан на последовательном и всестороннем обеспечении ненасильственного влияния. Показательно, что в едином контексте стратегической информационной войны сегодня переосмысливается роль национальных дипломатических структур, образовательных учреждений и гуманитарных организаций.[93]

Ядром этой системы компонентов видится мощный и современный аппарат по сбору, анализу и распространению информации, объединяющий опыт и возможности контрразведки, внешней, военной и радио-электронной разведки на уровне, качественно превосходящем возможности нынешней межведомственной координации и взаимодействия.

Размывание традиционных ведомственных границ и смешивание сфер ответственности оборонных, разведывательных, дипломатических и правоохранительных структур (а в определенном смысле и границ публичной и частной сфер) перед лицом новых вызовов общественной и государственной безопасности в эпоху информационно-коммуникативной революции следует признать ключевым политически значимым выводом приведенных концептуальных подходов, прогнозов и оценок. Актуальность данного вывода становится еще более очевидной с учетом фактора сетевой войны.

Угроза сетевой войны в еще большей степени будет характеризоваться нелинейностью, множественностью и разнообразием. Благодаря снижению «издержек входа» (прежде всего стоимости сетевых компьютерных технологий) значительно расширяется круг потенциальных акторов – участников такого рода конфликтов, так что по одну сторону баррикад могут оказаться государства, не способные бросить открытый вызов лидирующим в технологическом и военном отношении странам мира, общественные негосударственные организации, наркокартель или преступный транснациональный синдикат, частные корпорации со своими интересами, экстремистские и террористические сети, глобальные СМИ, и даже международные финансовые спекулянты и харизматические авантюристы. Подобная коалиция может включать в себя игроков на различных уровнях системы, она многомерна, и каждый из ее компонентов преследует собственные политические или экономические интересы, действуя асинхронно, возможно без единого стратегического плана, местами умножая совместные усилия, местами раздробляя их. Это пример нелинейной, неравновесной, «сложно дезорганизованной» системы, в которой нестабильность на одном уровне может сочетаться с временной стабильностью на другом уровне. Залог успеха такой коалиции не в традиционном («вестфальском») «балансе сил», но в умении сконфигурировать правильную комбинацию сил и игроков в нужное время и в нужном месте.[94]

Сетевая война в глобальном масштабе может также обладать преимуществом обучения на чужих ошибках: благодаря тому, что обмен информацией практически неограничен, будет обеспечиваться постоянное аккумулирование опыта и совершенствование навыков и способов ведений сетевой войны. В результате, каждая новая сетевая атака может отличаться как по характеру цели, так и по характеру актора, и механизму осуществления. С точки же зрения объекта, подвергающегося нападению, провести различие между информационными атаками, инициированными теми или иными акторами, практически невозможно. Эксперты отмечают, что потенциал сетевых форм и методов подрывной и террористической деятельности может быть востребован странами и политическими организациями, не решающимися бросить открытый вызов своим противникам, и потому стремящимися таким путем избежать прямых ответных действий военного, экономического и дипломатического характера.[95] Таким образом, утрачивают привычную определенность границы между а) полицейскими функциями, связанными с защитой интересов личности и общества против криминальных акций, б) функциями спецслужб, оберегающих интересы общества и государства в области (информационной) безопаности, в) военно-политическими функциями, связанными с обеспечением национальной обороноспособности, и г) внешнеполитическими функциями, связанными с дипломатическим обеспечением национальных интересов.

Ответы на эти вызовы лежат прежде всего в области межведомственной координации и обмена опытом: преодоление пережитков соперничества и взаимного недоверия между военным, разведывательным и правоохранительным сообществами; реорганизация и объединение баз данных, введение практики трехсторонних (возможно, и четырехсторонних, с привлечением представителей дипломатического ведомства) консультаций по по широкому кругу вопросов информационной безопасности, обмен опытом и включение в оперативный арсенал названных ведомств нехарактерных для них средств и методов. ответ вызовам сетевой войны предполагает выработку гибридных (сочетающих иерархические и сетевые формы) многоуровневых и многофункциональных организационных решений, определенные компоненты которых уже обретают реальные очертания – например, накопленный после 11 сентября 2001 г. опыт международного обмена разведывательной информацией и координации оперативных мероприятий в качестве первых элементов гипотетической глобальной антитеррористической сети. Коммуникативные связи и информационные каналы таких сетей могут причудливым образом пронизывать как сферу межгосударственных отношений, организаций и институтов, так и сферу гражданского общества, с неизбежностью преодолевая ограниченность традиционного государственного суверенитета с одной стороны, и утрачивающую свою актуальность дихотомию публичного и частного сектора, с другой.

На уровне концепции национальной безопасности и оборонной доктрины, содержательным выводом из приведенных аналитических подходов и прогнозов является признание не просто актуального, но по сути всеобъемлющего и перманентного характера угроз безопасности государства, общества и индивида в эпоху информационно-коммуникативной революции. Каждая нация, претендующая на сколь-нибудь заметную роль в современном мире, находится сегодня в состоянии войны, решающие сражения которой сопровождаются не канонадой орудий и скрежетом гусениц, но монотонными щелчками клавиатур, мерцанием дисплеев и апплодисментами аудиторий. Парадоксальная закономерность постиндустриальной эпохи заключается в том, что чем более технологически развита нация, тем более уязвима она перед угрозами информационной, сетевой и кибер- войны. Природа этих угроз не оставляет места привычным, линейным подходам и стереотипам.