Протоколы воспроизведения 2 страница

34 Уорфа в области восприятия и запоминания оттенков цвета (см. 8.1.2).

в когнитивной психологии понимания семантических категорий как объединения дискретных признаков, якобы необходимых и достаточ­ных для идентификации понятий: «Ни модель формирования понятий в терминах заучивания " правильной" комбинации дискретных атрибу­тов, ни модель процесса абстракции в терминах абстрагирования цент­ральной тенденции... некоторого произвольного сочетания признаков не являются адекватными объяснениями природы и развития есте­ственных категорий... Предлагается... следующая альтернатива: суще­ствуют... формы, которые перцептивно более заметны, чем все другие стимулы в данной области... эти наиболее заметные формы являются " хорошими формами" гештальтпсихологии» (Rosen, 1973, р. 113—114).

Наряду с гештальтпеихологией, теоретической основой работ Рош служат идеи Людвига Витгенштейна. На примере категории «игра» он описал так называемые категории семейного сходства, отдельные пред­ставители которых не имеют единого набора семантических признаков. В самом деле, что общего может быть между играми животных, игрой в карты и Олимпийскими играми? Члены одной большой семьи могут быть в целом похожи друг на друга, но по различным признакам в раз­ных ответвлениях семейства, Точчно так же в случае многих семанти­ческих категорий не существует единого характеристического набора признаков. Некоторые понятия, входящие в подобные категории, явля­ются более типичными их представителями, чем другие. Одновременно с Витгенштейном такие разветвленные цепочки объектов, построенные вокруг одного или нескольких прототипов на основании меняющихся признаков, были описаны Л.С. Выготским при изучении формирования искусственных понятий у детей. Выготский считал эти «комплексы» промежуточной формой на пути от псевдопонятий к подлинным поня­тиям, построенным на основе достаточных и необходимых признаков, но оказалось, что они представляют собой общий случай организации знания и у взрослых.

Анализируя организацию ряда естественных категорий (оттенки цвета, мебель, преступления, эмоции...), Рош прежде всего описала факт различной типичности отдельных их представителей: «шкаф», на­пример, скорее может служить одним из прототипов категории «ме­бель», чем «секретер». Большинство таких категорий организовано вок­руг нескольких прототипов, которые, по ее мнению, не могут быть описаны фиксированным набором определительных признаков. Рош показала, что люди могут устойчиво оценивать типичность (близость к прототипу) отдельных представителей категории (ср. рис. 6.6). Типич­ные представители более естественно выглядят в качестве заместителей имени категории. Так, о «птице» естественно сказать, что она «сидит за окном на ветке». Теперь в это предложение можно подставить слова «орел», «ворона», «попугай», «курица», «воробей», «дятел», «пингвин»... Можно создать искусственные категории с характерной организацией

Рис. 6.6. Некоторые из изображенных птиц в большей степени соответствуют представ­лению о типичной птице, чем другие.

вокруг прототипов, в этом случае прототипы — «фокальные примеры» — заучиваются быстрее, чем другие объекты (Rosch, 1978). Они могут уз­наваться и воспроизводиться как присутствовавшие в наборе объек­тов, даже если на деле так и не были предъявлены (например, при по­казе некоторого количества близких по значению слов, указывающих в направлении прототипа). Хотя Рош неоднократно подчеркивала, что не ставит целью создание теории семантической памяти, ее работы замет­но повлияли на эту область исследований¹⁴.

Выделением прототипов вклад Рош в изучение структуры есте­ственных категорий не ограничился. Она также отметила, что многие категории образуют иерархии включения классов, состоящие обычно не менее чем из трех уровней абстрактности. По ее мнению, понятия среднего уровня имеют по сравнению с понятиями высокого или низко­го уровней абстрактности более базовый статус. Так, «стол» является базовым понятием по сравнению с «мебелью» или «столиком», а «паль­то» — по сравнению с «одеждой» или, скажем, «дождевиком». Базовые понятия могут быть прежде всего представлены в виде обобщенного образа. Интересным является и то обстоятельство, что по отношению ко всем представителям некоторого базового понятия мы обычно вы­полняем некоторый общий набор специфических движений и дей­ствий. В случае категорий более высокого уровня абстрактности такого единого набора движений уже не существует. Ряд экспериментов позво­ляет продемонстрировать особую значимость семантических единиц

36

¹⁴ В частности, они вызвали попытки использования для описания категориальной организации памяти математического аппарата теории размытых множеств. Эта теория широко использовалась в 1970-е годы для описания процессов категоризации, включаю­щих градуальные оценки. В настоящее время для моделирования таких оценок часто при­меняются модели, основанные на нейронных сетях (см. 2.3.3).

базового уровня в процессах коммуникации, так как именно они обыч­но используются в качестве референтных терминов в сравнительных конструкциях.

Некоторые из результатов, полученных в рамках данного подхода, вполне нетривиальны. Так, понятия базового уровня первыми обрабаты­ваются в задачах сравнения слов и картинок: изображение розы быстрее идентифицируется как «цветок» (базовое понятие), чем как «роза». Ис­следования развития речи в онтогенезе также показали, что слова, соот­ветствующие базовым понятиям, раньше, чем более абстрактные или бо­лее конкретные, усваиваются ребенком. Следует заметить, что сами обобщения, лежащие в основе ранних категоризации, могут быть чрез­вычайно широкими — достаточно широкими, чтобы учитывать только глобальные различия между живым и неживым или чтобы, как это об­суждалось в предыдущем разделе, отнести к одной категории крокодила и комара. Складывается впечатление, что базовые понятия, связываю­щие воедино обозначающие их слова, наглядные образы и специфичес­кие движения, выполняют функцию «быстрого интерфейса» между про­цессами сенсомоторного взаимодействия с объектами и обобщенным концептуальным знанием о них¹⁵.

В последние два десятилетия эта теория приобрела большую попу­лярность не только в психологии, но и вне ее, особенно в теоретичес­кой лингвистике. Надо сказать, однако, что, несмотря на заявленный интерес к анализу естественных категорий, значительная часть работ Рош проводилась со студентами университетов, причем на материале специально подобранных абстрактных семантических областей. Иначе говоря, возможно, что и сами эти работы были недостаточно экологи­чески валидны. Для проверки этого предположения особенно интерес­ны этнографические исследования категоризации. Такие исследования интенсивно проводились в последние годы. Их результаты в ряде отно­шений не подтвердили представления Рош о структуре категорий. Во-первых, этнографические данные ставят под сомнение организующую роль собственно прототипов — вместо перцептивно наиболее частотно­го или типичного эту роль часто выполняет «самое важное» с практичес­кой точки зрения. Во-вторых, базовые понятия в таких исследованиях обычно оказываются значительно более конкретными, чем у испытуемых Рош. Например, у индейцев айтца-майя из Гватемалы базовая категория

¹⁵ Красивая иллюстрация «склеивания» слова и стоящего за ним знания принадлежит
A.B. Запорожцу. Дети не чувствуют противоречия в том, что в рассказываемой им сказке
хозяин оставляет чернильницу сторожить дом вместо собаки. Однако они протестуют,
когда чернильница начинает лаять на забравшихся в дом воров — по их мнению, черниль­
ница должна брызгать на них чернилами. Такое объединение свойств обозначаемого и
обозначающего характерно для ранних этапов формирования понятий и для мифологи­
ческого сознания, что отражается в латинской пословице «nomen est omen» («Имя — это
предзнаменование») 37

для птиц — это индейка (из-за ее вкусного мяса и особого культурного значения), а для змей — наиболее ядовитая, хотя и сравнительно ред­кая в этом регионе разновидность.

Применительно к этнографическим работам, проводимым, как пра­вило, путем словесного опроса, всегда можно усомниться в правильнос­ти интерпретации вопросов и ответов. Разумно предположить также, что академическое образование в целом подчеркивает роль абстрактных, а не прагматически-ситуативных критериев категоризации, доминирующих в относительно традиционных культурах (например, Nisbett et al., 2001). Там, где неграмотный афганский крестьянин выберет (в тестовом за­дании «один лишний») из набора «топор, молоток, бревно, пила» в ка­честве лишнего элемента «молоток», для европейцев совершенно ес­тественной стратегией будет объединение объектов на основе абстрактной категории «инструмент», ведущее к удалению слова «брев­но». Но и в стандартных исследованиях когнитивных психологов, про­водимых во всем мире в основном со студентами или выпускниками уни­верситетов, сегодня утвердилось Мнение, что семантические категории зачастую могут иметь весьма рыхлую структуру, формируясь ad hoc на базе одного-двух ярких примеров или ситуативно возникающих наме­рений и целей действий.

6.2.3 Роль примеров и ситуативных факторов

Основной альтернативой рассмотренным представлениям об иерархи­ческой организации семантических категорий стал так называемый эк-земплярный подход. В принципе, он призван объяснить примерно тот же круг феноменов, что и теория Рош. При этом, однако, отрицается суще­ствование или, по крайней мере, эффективность абстрактных прототи­пов вроде понятий базового уровня. Предполагается, что эпизодическая память в комбинации с восприятием способны сохранять конкретные примеры категорий, по отношению к которым и определяется возмож­ная категориальная принадлежность других объектов. О целесообразно­сти такой стратегии говорят некоторые общие соображения — прежде всего то, что у нас обычно нет ни времени, ни особого желания зани­маться абстрактными классификациями. Например, хотя можно пред­ставить себе, что кто-то специально занимается классификацией про­фессий как таковых, обычно нас интересуют конкретные примеры: «мой доктор», «друг-программист», «сосед-бизнесмен», «знакомый из­датель». Сохранение конкретных примеров означает также сохранение максимальной информации, которая может гибко использоваться в за­висимости от возникающих задач.

Эмпирические данные в пользу экземплярного подхода могут быть найдены в результатах многих лабораторных и прикладных исследова-38

ний. То, что отдельные примеры из памяти действительно могут суще­ственно влиять на категориальные оценки, наиболее последовательно демонстрирует в своих работах канадский психолог Ли Брукс. В некото­рых из них испытуемым показывались примеры двух классов существ, отличавшихся по целому ряду видимых признаков (размеры, форма, ок­раска, количество конечностей и т.д.). Лишь часть этих признаков была релевантна и явно упоминалась в одновременно предъявлявшемся фор­мальном правиле классификации. На стадии тестирования показыва­лись новые картинки, причем иррелевантные признаки существ одного класса могли теперь быть столь же иррелевантными признаками существ другого класса. Результаты классификации обнаружили сильное влия­ние иррелевантных перцептивных признаков тех примеров, которые были показаны ранее — формальные правила классификации объектов применяются с трудом и сопровождаются ошибками, если эти правила противоречат простому перцептивному сходству.

В других известных (хотя, возможно, и несколько спорных) экспери­ментах проверялось, насколько формирование эталонных представле­ний о некоторой категории объектов связано со статистическим усред­нением параметров отдельных примеров. Испытуемым показывались объекты двух категорий, которые имели одинаковые средние величины некоторого признака, но различный разброс этих величин в конкретных экземплярах. Например, на стадии обучения классификации испытуе­мым демонстрировались круглые упаковки, как утверждалось, с пиццей, размеры которых случайно варьировали в диапазоне от 20 до 60 см (средняя величина 40 см), и такие же упаковки якобы с автомобильны­ми «баранками» — их диаметр был постоянным и равным 40 см. Через какое-то время испытуемым показывалась для категоризации круглая упаковка размером 55 см. Если формирование знание о категориальной принадлежности объектов связано с усреднением параметров примеров и последующим забыванием индивидуальных характеристик, то отнесе­ние тест-объекта к одной из этих категорий было бы одинаково слож­ным и равновероятным. Однако испытуемые уверенно называли подоб­ный тест-объект «пиццей». Знание о вариативности конкретных экземпляров таким образом сохраняется, а не исчезает, как это должно было бы происходить в процессе формирования прототипа.

С точки зрения практических приложений интересны многочислен­ные работы Брукса и его коллег по психологическим аспектам медицин­ской диагностики (Brooks, Norman & Allen, 1991; Brooks, LeBlank & Norman, 2000). В двух областях с явно выраженным зрительным харак­тером исходных данных, радиологии и дерматологии, эти работы пока­зали сильную зависимость диагностических оценок от чисто визуального сходства тестового случая с виденными ранее конкретными примерами того же самого или, иногда, совсем иных заболеваний. Кстати, подоб­ные яркие примеры особенно эффективно меняют поведение людей — всем, и не в последнюю очередь медикам, известно, что курение ведет к раку и другим тяжелым легочным заболеваниям. Из всех категорий ме-

Рис. 6.7. Два примера изображений, используемых с начала 2002 года на упаковках ка­надских сигарет.

дицинских работников радиологи, пульмонологи и патологоанатомы, то есть именно те специалисты, которые непосредственно наблюдают кон­кретные примеры разрушений легочных тканей, курят значимо меньше, чем другие. Трудно сказать, насколько велик здесь относительный вклад эпизодической памяти и непосредственного восприятия, но совместно они явно способны серьезно трансформировать процессы семантической классификации в направлении устойчивой модификации поведения.

Эти результаты и теоретические соображения привели в последнее время к изменению форм борьбы с курением. Вместо абстрактных вер­бальных предупреждений «Минздрава» или «Главного врача» канадские психологи предложили использовать на упаковках сигарет яркие визу­альные образы, более или менее непосредственно демонстрирующие медицинские последствия курения (рис. 6.7). Их предложение было под­держано в законодательном порядке. Согласно предварительным иссле­дованиям, в результате до 40% курильщиков выразили готовность пре­одолеть эту зависимость¹⁶.

Подобные результаты говорят об ошибочности трактовки семанти­ческой памяти как хранилища одной лишь абстрактной символьной информации (см. 2.2.3 и 6.4.2). Вместе с тем, при рассмотрении этих результатов складывается впечатление, что речь идет об описании лишь одной из форм репрезентации знания. Она может сосуществовать с бо­лее структурированным и менее зависимым от восприятия знанием. Даже маленькие дети ориентируются в своих оценках не только на зри­тельное сходство, но и на абстрактные представления. Л.С. Выготский

40

¹⁶ Можно предположить, что эффективность эмоциональных образов при долговре­менном запоминании и в контроле поведения объясняется обнаруженным недавно эф­фектом улучшения запоминания при синхронизации электрофизиологической активно­сти структур гиппокампа и его непосредственного окружения (Fell et al, 2002). Одной из ближайших к гиппокампу структур является амигдала (или миндалина), регистрирующая как раз эмоциональную значимость стимулов (см 5 3.1 и 9 4.3).

описал развитие концептуальных структур как разнонаправленные, но взаимодействующие процессы формирования житейских и научных по­нятий, отметив, что рефлексивное сознание и произвольный контроль связаны преимущественно с научными понятиями. Понятия, основан­ные на общности признаков и перцептивном сходстве, формируются под определяющим влиянием восприятия, так сказать, по направлению «снизу вверх». Опорой для них может быть естественная структуриро­ванность и сходство объектов в окружении. Вполне возможно, однако, формирование понятий, преимущественно основанных на наших тео­ретических представлениях. Академическое образование и формальное обучение опираются именно на теоретическое определение понятий. Генеральным направлением развития здесь будет движение «сверху вниз». В этом случае категоризация вполне возможна и без какого-либо пересечения перцептивных признаков экземпляров.

Структурирование опыта в режиме «сверху вниз» происходит не только в условиях академического образования. Широкую известность получили использующие эти представления работы ученика Найссера Л. Барсалу (Barsalou, 1983). Он показал, как естественно сугубо ситуа­тивные задачи могут обусловливать формирование спонтанных, или «ad hoc категорий», типа «возможный новогодний подарок», «то, что мож­но есть, находясь на диете», «все, что мне больше не понадобится» и т.д. В этом случае категоризация оказывается подчиненной решаемым в данном жизненном эпизоде задачам. Иными словами, понимание по­добных спонтанных группировок возможно лишь с учетом личностного смысла предметов и ситуаций. Следует отметить, что традиционный логический подход к описанию значений понятий в терминах необходи­мых и достаточных признаков неоднозначен, так как существует беско­нечное количество разнообразных признаков и семантических измере­ний объектов, а равно их комбинаций (см. 6.4.2). Селекция, основанная на наших целевых установках, позволяет ограничить это разнообразие и, таким образом, несмотря на свою субъективность, способствует — в оперативном контексте — формированию устойчивых структур знания.

Может показаться, что описания Барсалу представляют собой пре­дельный случай. Однако контекст возможного практического или тео­ретического (аргументация в споре) использования играет критическую роль и в выявлении различных аспектов значений самых обычных по­нятий. Об этой гибкости структур семантической памяти человека еще в 19-м веке прекрасно сказал И.М. Сеченов: «Описание всех рубрик, под которыми занесено в память все перечувствованное и передуман­ное... определяется для каждой отдельной вещи всеми возможными для нее отношениями к прочим вещам, не исключая отношения к самому чувствующему человеку. Так, например, дерево может быть занесено в память как часть леса или ландшафта (часть целого); как предмет, род­ственный траве и кустам (категория сходства); как горючий или строи-

тельный материал (здесь... разумеются под одним и тем же родовым именем " дерево" дрова, бревна, брусья, доски — различно и искусст­венно сформированные части целого дерева); как нечто одаренное жиз­нью (в отличие, например, от камня); как символ бесчувственности и т.д.» (Сеченов, 1953, с. 255).

Подобная гибкость представляет собой серьезную проблему для теорий концептуальных структур. Гибкости нет ни в статических иерар­хиях понятий, ни в пространственных моделях, ни в репрезентациях, предполагающих существование прототипов. То же самое можно ска­зать о репрезентациях, выявляемых с помощью латентного семантичес­кого анализа, хотя полезной особенностью этой формы репрезентации является богатство потенциальных связей (см. 6.1.1 и 7.4.2). Решение может состоять в том, чтобы ввести внешнюю по отношению к семан­тике активность — метакогнитивную работу со знанием, как в случае описанного Барсалу влияния целей и мотивов деятельности, образую­щих ситуативные смысловые контексты (см. 8.1.3). Продуктивный по­тенциал демонстрирует, например, контекст СРАВНЕНИЯ понятий друг с другом. Так, сравнение дерева с брусьями и другими пиломатериалами в только что приведенной цитате из И.М. Сеченова моментально выяв­ляет один из множества возможных срезов семантики этого понятия. Сравнение с человеком — совсем другой. Этот потенциал переходов между понятиями связан с межкатегориальной организацией знания, которая будет рассмотрена в следующем разделе. Отметим здесь только, что понятия и обьщенные представления могут выполнять по отноше­нию к другим компонентам концептуальных структур функции объясни­тельных конструктов, то есть функции рудиментарных теорий.

«Теория теории» категоризации, иными словами, предположение, что мы используем одни понятия в функции теорий для других поня­тий и чувственных данных, становится в последние годы популярной альтернативой более традиционным моделям, основанным на анализе сходства с перцептивными примерами и прототипами (Medin & Heit, 1999). При этом подчеркивается важная функция процессов катего­ризации, заключающаяся в интерпретации и объяснении наблюдаемых явлений. Так, слово «молоток» рассматривается нами в контексте ка­тегорий ИНСТРУМЕНТ и АРТЕФАКТ (предмет искусственного проис­хождения), «лошадь» — в контексте того, что мы знаем и как представ­ляем себе ЖИВОЕ СУЩЕСТВО. В результате становятся возможными многочисленные, чисто теоретические умозаключения, типа «лошадь дышит», «имеет внутренние органы» и т.д. Напротив, «игрушечная ло­шадь», несмотря на ее возможное высокое перцептивное сходство с на­стоящей, сразу рассматривается в контексте общей категории АРТЕ­ФАКТ, поэтому приведенные умозаключения оказываются просто немыслимыми — разве только в контексте очень специфического мен­тального фрейма «как если бы», характерного для ролевой игры или для творческого воображения (см. 8.1.3).

Как и когда используются те или иные «теории/категории» — серь­езный, во многом еще неясный вопрос. Ярким примером различных стратегий объяснения в зависимости от категоризации служит так назы­ваемая фундаментальная ошибка атрибуции (см. 6.4.3 и 8.4.1). Суть этой ошибки состоит в тенденции приписывать причины того или иного по­ведения некоторым устойчивым чертам личности, вместо того чтобы пытаться разобраться в конкретных условиях, которые могли ситуатив­но обусловить данное поведение или поступок. Как показывают много­численные исследования, эта упрощающая наши оценки стратегия (или, иными словами, эвристика — см. 8.1.1) выражена более сильно при оценке поведения лиц, относимых к категории «чужих». При объясне­нии такого же поведения «своих», обычно лучше знакомых нам людей мы, напротив, избегаем поспешных обобщений, пытаясь найти оправ­дание в особенностях ситуации: «был поставлен в невыносимые усло­вия», «торопился», «заморочили ему голову», «хотел как лучше» и т.д. (обе стратегии оказывают сильное влияние и на то, как мы описываем в речи поведение других людей — см. Maass, 1999). Интересно, что сама глобальная категоризация на «своих» и «чужих» весьма лабильна — эти категории могут объединять или разделять сотрудников одного учрежде­ния, равно как и население целых регионов. Так, можно выделять евро­пейцев как «чужих» и одновременно, считая себя европейцем, с сомне­нием относиться к обитателям американского континента.

Таким образом, семантическая память в ее функционировании дает широкий спектр примеров конкретных и абстрактных, ситуатив­ных и относительно стабильных понятий. Эту особенность наших зна­ний неоднократно использовал в качестве художественного приема ар­гентинский писатель Луис Хорхе Борхес. В одном из своих рассказов он описал якобы найденную при раскопках древнюю энциклопедию «Щедрые знания Поднебесной Империи», разделяющую животный мир на (примерно) следующие категории: а) «животные, принадлежа­щие императору», б) «свиньи и домашние животные», в) «бродячие со­баки», г) «русалки и водяные», д) «сказочные животные», е) «те, кото­рые только что разбили фарфоровую вазу», ж) «дрожащие, как если бы они были бешеными», з) «нарисованные самой тонкой верблюжьей ки­сточкой», и) «напоминающие мух с большого расстояния», к) «вклю­ченные в эту классификацию», л) «все остальные». На первый взгляд подобный список кажется довольно странным, если не безумным, но на самом деле он прекрасно иллюстрирует существенные особенности эк­лектичных принципов организации наших концептуальных структур.

6.3 Межкатегориальная организация

6.3.1 Онтологии, схемы и образы

Из предыдущего обсуждения видно, что наряду с категориальной орга­низацией, фиксирующей принадлежность понятия к некоторому се­мантическому классу и его отношения к другим представителям этого класса, исключительно существенна и межкатегориальная организация знаний, связывающая между собой понятия из различных, подчас до­вольно далеких семантических областей'⁷. Интерес к межкатегориаль­ной организации заставляет прежде всего поставить очень общий воп­рос — какие семантические области и категории вообще существуют в нашем знании? Данный вопрос давно обсуждается в философии (от Лейб­ница и Канта до Карнапа), а в последние годы также и в работах по ис­кусственному интеллекту и роботике, так как мобильные роботы будуще­го должны быть оснащены если и не полным знанием о мире, то хотя бы первыми элементами знаний о наиболее существенных его катего­риях. Изучение основных категорий обыденного сознания («здравого смысла»), позволяющих нам справляться с повседневными жизненны­ми задачами, выдвигается поэтому на передний план когнитивных ис­следований.

Опись «всего, что существует» относится к компетенции раздела философии, называющегося онтологией. К сожалению, речь идет об од­ном из наиболее нечетких терминов обширной философской, а в пос­леднее время и научно-технической литературы. Мы будем понимать под «онтологией» описание того, что истинно и существует в данном мире. Соответственно, «онтологическими переменными» будут назы­ваться истинностные переменные, а «онтологическими категориями» — наиболее общие таксономические классы существующих в мире объек­тов. В философии онтологии обычно противопоставляют гносеологию — теорию познания сущего. (В этом смысле когнитивная психология мог­ла бы называться «экспериментальной гносеологией».) Подчеркнем, что психологическая онтология занимается спецификацией результатов процесса познания как они репрезентированы в индивидуальных кон­цептуальных структурах. При этом, конечно, нельзя ожидать упорядо­ченности и полноты «Британской энциклопедии». Более того, следует быть в принципе готовым к встречам с кем-нибудь из обитателей бор­хесовского зверинца, например русалками и водяными.

¹⁷ В лингвистике начала 20-го века было распространено довольно похожее проти­
вопоставление парадигматических и синтагматических отношений. Если первые име­
ют, так сказать, формальный, например родовидовой, характер, то вторые объединяют
понятия из различных категорий в описание ситуаций и событий, как они встречаются
в нашем опыте (Лурия, 1975). Современная лингвистика использует при изучении се­
мантических категорий различные лексико-фразеологическое подходы, направленные
на выделение примитивных семантических компонентов слов (например, Кобозева,
44 2000; Jackendoff, 2002).

Самыми общими, возможно, априорными категориями являются категории пространства и времени. Хотя параметры времени и места действия более явно выступают в нашем автобиографическом опыте (эпизодическая память, автоноэтическое сознание — см. 5.3.2), они также присутствуют и в безличностном, энциклопедическом знании концептуальных структур (семантическая память, или ноэтическое со­знание по Тулвингу), так как практически любое описание некоторой сцены, а равно события предполагает спецификацию пространствен­ных и временных параметров.

Более внимательный взгляд на содержание этих онтологических ка­тегорий обнаруживает их отличие от пространства и времени восприя­тия (см. 3.1.1 и 3.1.2). Прежде всего представляемое пространство не яв­ляется гомогенным и строго метрическим, оно явно расчленено на дискретные области в соответствии с организацией нашей среды обита­ния. Далее, пространство обыденного сознания опирается на множество находящихся в иерархических отношениях систем отсчета (здесь наблю­даются сильные межъязыковые и межкультурные различия — см. 8.1.2). Одновременно мы способны легко представить себе пустое, метрическое и изотропное пространство галилеевско-ньютоновской механики. Про­странство-время неклассической физики не стало или, может быть, еще не стало компонентом нашей наивной модели мира (см. 6.4.3). В силу высокой сложности и абстрактности категории ВРЕМЯ мы представля­ем его по образу и подобию более понятной нам категории ПРОСТРАН­СТВО, а именно как пространство одного измерения — горизонтальную ось или вектор, обычно лежащий перед нами. При этом мы можем в за­висимости от обстоятельств чувствовать себя в потоке событий или же пассивно наблюдать его (см. 7.4.2). Но это представление не является всеобщим. Для носителей китайского языка (мандарин) время может двигаться и в вертикальном направлении, причем, подобно частицам воды в водопаде, сверху (более раннее) вниз (более позднее). Это дви­жение абсолютно и не включает наблюдателя. Несомненно, что суще­ствует множество других культурных моделей времени, например, име­ющих разную «зернистость».