![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Протоколы воспроизведения 4 страница
ментах Алана Бэддели (см. 5.2.3), где вторичная задача заключалась в отслеживании движущейся акустической цели. Кроме того, практически все эффекты зрительных образов, типа мысленного вращения в трехмерном пространстве, наблюдаются и у слепых от рождения испытуемых. Здесь мы, возможно, имеем дело с априорным знанием, особен-, но если учесть, как рано интермодальные пространственные операции оказываются доступны младенцу (см. 3.4.3). В этой и предыдущей главах часто отмечалась важная роль пространственных схем в организации памяти, но не меньшее значение они имеют для структурирования процессов коммуникации и мышления (см. 7.1.3 и 8.2.3). Второй фундаментальный результат заключается в установлении как сходства, так и ряда качественных различий между образами и восприятием. Существование подобных различий не позволяет более считать образные представления просто «ослабленными копиями» предыдущих сенсорных воздействий (см. 1.1.2 и 6.4.2), особенно в случае «продуктов» нашего творческого воображения, часто имеющих гипотетический и даже явно фантастический характер (см. 8.1.3). Третий результат продемонстрировал связь воображения с речью. Дело в том, что между различными по происхождению форматами представления знаний могут быть установлены систематические отношения, например, отношения сходства или контраста. Такие отношения, в частности, могут быть связаны с разделением сцены на фигуру и фон (см. 1.3.1). Фигура обычно меньше, подвижнее, ярче и ближе, чем фон. Соответственно, фон оказывается обширным, стабильным, гомогенным и отодвинутым на задний план — он образует систему отсчета для характеристик фигуры. Манипулируя этими отношениями, можно влиять на воображение. Так, в выражениях «X рядом с Y» первый член выполняет функцию фигуры, а второй — фона. Поэтому если мы слышим или читаем «Мышь рядом со слоном», то представляемая мышь оказывается маленькой и подвижной. Когда же мы слышим «Слон рядом с мышью», то мышь как бы увеличивается в размерах, в пределе превращаясь в серую неподвижную массу. При этом сохраняются неизменными как характер заполнения «мысленного поля зрения», так и знаемые размеры животных. Лексико-грамматические средства построения образов будут рассмотрены нами в следующей главе (см. 7.3.2). Нейрофизиологические корреляты этих эффектов в настоящее время интенсивно исследуются, так что можно с высокой степенью уверенности установить круг участвующих мозговых механизмов. Как и в случае реальных восприятий, собственно визуальные (цвет, форма и величина) и пространственные (относительная локализация) характеристики зрительных образов кодируются различными структурами коры, а именно затылочными и, соответственно, заднетеменными отделами в основном правого полушария. Наблюдаемая при этом спорадическая активация левого полушария предположительно связана с находящимися под вербальным контролем процессами произвольного генерирования и манипулирования образной информацией (см. 4.4.2). Творческое воображение вовлекает также структуры префронтальной коры, в особенности справа (см. 8.4.3). Нейропсихологические данные свидетельствуют далее о том, что визуализация знакомых предметов и их расположения может диссоциировать с процессами ориентации в пространстве. Иными словами, знание пространственного окружения связано с несколько иными механизмами, чем собственно образная память и процессы визуализации предметов и предметных сцен. 6.3.2 Репрезентация пространственного окружения Со времени работ Эдварда Толмена (см. 1.3.3) субъективные репрезентации непосредственного пространственного окружения, а также макропространства принято называть когнитивными картами. Несмотря на совершенствование методик и постоянный рост числа исследований, многие особенности наших субъективных представлений об окружающей пространственной среде до сих пор не вполне ясны. В том числе спорным остается вопрос о степени соответствия когнитивных карт реальной топографии местности. Такое соответствие, конечно же, не может быть полным. Ни один человек не помнит всех деталей и особенностей даже того района, в котором живет. Так, например, хорошо известно, что когнитивные карты города весьма схематичны и отражают лишь самые основные элементы городских массивов, называемые в литературе «ориентирами», «путями», «районами» и «границами». В первую очередь в этой связи возникает вопрос о том, насколько точно наши внутренние представления отражают метрику внешнего пространства. Противоположные ответы на данный вопрос даются представителями радикальной теории образов и пропозициональных концепций (см. 5.3.1). Первые полагают, что когнитивные карты подобны картам местности и содержат метрическую информацию. Вторые считают, что знание о пространственном окружении фиксировано в форме набора утверждений, отражающих лишь порядковые отношения ориентиров. Если эта последняя точка зрения справедлива, следует ожидать возникновения грубых ошибок в оценке расстояний и направлений. Эти ожидания подтверждаются в ряде экспериментов, которые мы обсудим ниже. Вместе с тем, имеются данные о том, что метрическая информация, несомненно, присутствует во внутренних репрезентациях пространства. Так, например, согласно многочисленным исследованиям, при сравнении близости зданий университетского городка студенты дают ответы, латентное время которых линейно растет с увеличением реальной дистанции. Возникшие противоречия могут быть устранены, если учесть, что характеристики пространственных репрезентаций, несомненно, различны на разных этапах освоения пространства и при решении разных 57 задач. Можно предположить, что репрезентация слабо освоенного пространства содержит прежде всего информацию о топологии, то есть о порядке расположения объектов-ориентиров по одному или нескольким избранным маршрутам передвижения. Хорошо знакомая местность, напротив, представлена скорее в виде векторной карты, примерно отражающей реальные направления и расстояния между основными ориентирами. Мы приходим, таким образом, к разграничению карты-пути и карты-обозрения, впервые введенному около 50 лет назад русским психологом Ф.Н. Шемякиным. Исследуя развитие пространственных представлений, он установил, что у ребенка вначале формируются репрезентации первого, топологического типа. Лишь в процессе дальнейшего развития и освоения среды (эти два фактора не были разведены в наблюдениях Шемякина) в опыте ребенка начинают появляться репрезентации второго, обзорного типа. При переходе к обзорному знанию, в частности, становится возможным нахождение пути в обход фиксированных маршрутов. Примерно те же этапы можно обнаружить и у взрослых, осваивающих новый город или любую другую новую для себя среду. Например, авиадиспетчеры, начинающие работать в новой зоне управления воздушным движением, при воспроизведении по памяти основных ориентиров делают это шаг за шагом, вдоль тех коридоров, по которым они проводят самолеты. На стадии освоенного пространства порядок реконструкции становится иным: последовательные уточнения положения часто относятся к ориентирам, между которыми самолеты могут и не летать (Величковский, Блинникова, Лапин, 1987). Рассмотрим эти два вида знания несколько подробнее. Во-первых, карта-путь совсем не обязательно есть некоторое целостное представление маршрута, даже в форме траектории. Ее основу могут составлять отдельные операции, имеющие характер автоматизированных процедур и фиксирующие способы действия в ответ на появление того или иного ориентира. Простое изменение привычного направления движения по некоторому маршруту может поэтому приводить к ошибочным действиям. Так, используя в течение длительного времени для поездок на работу одну и ту же линию метро, можно выучить нечто вроде следующего имплицитного правила: «Если [станция «Охотный ряд»], то [выходи из вагона и сразу иди направо]». Понятно, что при внезапном изменении направления движения к этой станции на противоположное такое процедурное знание должно автоматически вести нас в противоположную от нужной нам цели сторону. О связи карты-пути с процедурными формами знания говорит и тот факт, что она, по-видимому, может формироваться и при отвлечении внимания испытуемого на стадии обучения (Presson, DeLange & Hazelrigg, 1989). Надо сказать, что карта-обозрение также может лишь с большой долей условности быть названа «картой». Хотя эта форма знания допус- кает возможность метрических оценок расстояний, более детальный анализ выявляет систематические искажения пространственных параметров. Согласно данным многомерного шкалирования расстояний, группы относительно близких и хорошо знакомых объектов — например, наиболее заметные здания университетского кампуса или центра города — еще более сближаются друг с другом, образуя своеобразный пространственно-семантический кластер, или «точку», внутри которой расстояния недооцениваются, а вне — переоцениваются. При изменении масштаба рассмотрения сама такая «точка» развертывается в полноценную когнитивную карту. Зрелые репрезентации окружения образуют, таким образом, нечто вроде иерархии вложенных друг в друга (наподобие матрешки!) и развертываемых по мере необходимости про-станственно-семантических систем отсчета (см. 3.1.2). Эта форма организации знания обнаруживает следы использования РЕКУРСИИ — глобальной метапроцедуры, существенной также для речевых функций и математических навыков (см. 1.3.3 и 8.1.3). Наличием иерархических систем отсчета объясняются искажения дистанций и направлений в наших представлениях о макропространстве. Даже знакомые с географией люди обычно с недоверием относятся к информации, согласно которой Дрезден находится ближе к Праге, чем к Берлину. Аналогично, лишь 1 из 10 проживающих в Центральной Европе испытуемых (в России или Америке данные могут быть несколько другими) согласны с правильными утверждениями, что канадский Торонто или российский Хабаровск расположены южнее, чем Париж, а Сантьяго-де-Чили — восточнее, чем Нью-Йорк. Почему трудности возникают именно в этих случаях? Рассмотренные примеры демонстрируют организацию знания в соответствии с такими таксономическими единицами, как страны (внутри страны расстояния кажутся меньше, чем между странами), географические пояса (Франция находится на юге, а Россия и Канада — на севере) и континенты. В последнем случае ошибочные оценки возникают потому, что, хотя Сантьяго-де-Чили находится на западном побережье, а Нью-Йорк — на восточном, южная часть американского континента в целом смещена на восток по сравнению с северной. Пространственные репрезентации могут включать третье измерение, что типично для авиадиспетчеров, которые должны отслеживать не только положение проекции самолета на земную поверхность, но обязательно и высоту («эшелон») полета. Присутствие третьего измерения очевидно в когнитивных картах жителей высотных зданий, причем оценка расстояний зависит здесь также от типичного времени ожидания лифта. Искажения по типу взаимодействия времени и пространства наблюдаются у таксистов, которые склонны оценивать пространственную протяженность знакомой улицы не только в зависимости от ее реальной длины, но и в зависимости от числа светофоров. Дополнением этой картины служат полученные в последнее время данные о том, что присутствие в окружении объектов, субъективно оцениваемых как опасные, также искажает метрику психологического пространства. Расстояния до таких 59
С учетом этих данных можно сделать вывод, что имеется множество различных аспектов пространственного знания. Они зависят не только от чисто пространственной информации, включая как декларативные (знание «что?»), так и процедурные (знание «как?») компоненты. Соотношение этих компонентов может меняться в процессах развития, но обычно они сосуществуют в репрезентациях любой сколько-нибудь сложной пространственной среды. Даже при работе с информацией, известной нам, главным образом, по картам, речь идет не просто о более или менее точной двумерной проекции некоторой территории, сколько о сложной, часто иерархически организованной конструкции, включающей также концептуальную информацию. Эти же свойства, кстати, можно обнаружить и в случае многих, особенно старых карт22. На рис. 6.10 показана карта, составленная главным инспектором мостов и дорог наполеоновской Франции М. Минаром. Она изображает траекторию движения «Великой армии» по направлению к Москве и обратно. Наряду с чисто топографической информацией, эта карта содержит информацию о численности личного состава, датах и, кроме того, об изменениях температуры. Все это говорит о том, что введенный в психологию Толменом термин «когнитивная карта», несомненно, чрезмерно упрощает суть дела. По мнению психолога из Стэнфордского университета Барбары Тверс-ки (Tversky, 2000), значительно более адекватным представляется термин «когнитивный коллаж:», отражающий комбинацию образных и вербальных форм знания. Далее, хорошо известная из клиники ней-ропсихологических нарушений связь пространственной ориентации с заднетеменными структурами коры (так называемый дорзальный по-
22 По этому же принципу строятся современные мультимедийные карты, которые при 60 вить окружающую местность в разное время суток и при любых погодных условиях. Рис. 6.10. Карта московского похода Наполеона, содержащая данные об изменениях численности французской армии и температуры воздуха. а> ток, или бернштейновский уровень пространственного поля С — см. 3.4.2) находит свое выражение в данных о тесной связи этой формы знания с опытом осуществления движений и действий в соответствующей среде. Наконец, как мы могли убедиться, структурирование пространственного знания зависит также и от эмоционально-аффективных оценок отдельных объектов и участков окружения. Не менее сложными оказываются и наши представления об организации событий во времени, к рассмотрению которых мы и переходим. 6.3.3 Сценарии и грамматики историй Схемы событий отличаются от схем сцен решающим значением временного измерения. Хотя последовательности событий могут быть классифицированы и, как показывают эксперименты по селективному зрительному наблюдению (см. 4.2.1), эффективно разделены, длительное время эта область оставалась практически белым пятном в исследованиях когнитивной психологии, посвященных преимущественно запоминанию списков слов и категориальной организации семантической памяти. Одним из ранних примеров анализа запоминания событий могут служить работы A.A. Смирнова (1966), просившего своих сотрудников (он был директором психологического института) рассказать обо всем, что с ними случилось по дороге к месту работы. Роль схематизированного знания выступила в том, что обычно запоминались эпизоды, нарушавшие привычное течение событий. Очевидно именно этот результат можно было бы ожидать на основе «закона Клапареда» — подобные эпизоды лучше осознаются, а следовательно, и лучше фиксируются эпизодической памятью (см. 1.2.3 и 5.2.2). В современной когнитивной науке имеется два основных направления, занимающихся анализом психологического структурирования «потока времени»: более эмпирическое и скорее теоретическое, связанное с формализацией последовательностей событий. Первое направление пытается выявить эмпирические основания для разделения отдельных событий, эпизодов и действий. Несмотря на чрезвычайную популярность этих терминов, в психологии, лингвистике и философии до сих пор нет четких операциональных критериев для их разделения (Tversky, Morrison & Zacks, 2002). Исследования когнитивной структуры событий выявляют отчетливую тенденцию к предпочтению иерархической классификации, при которой более дробные единицы включаются в состав более глобальных, охватывающих продолжительные отрезки времени. В экспериментах наблюдателям обычно предлагается разбивать ви сопровождаться или не сопровождаться речевым комментарием. Вопрос состоит в том, входят ли мелкие сегменты в состав крупных без остатка (признак иерархической классификации) или же дробное разбиение основано на независимых критериях, так что границы мелких и крупных событий не совпадают. Результаты в целом подтверждают гипотезу иерархической классификации, особенно если испытуемые вербально описывают основания для своих ответов. Крупные эпизоды выделяются на основании целей соответствующих действий. При этом словесный комментарий обязательно включает наименования предметов — приготовить постель или помыть посуду. Используя терминологию теории деятельности (см. 1.4.3), можно сказать, что локальные эпизоды скорее связаны с отдельными операциями. Так, приготовление постели предполагает серию манипуляций с простынями — достать, развернуть, набросить, заправить один край, заправить другой, натянуть, поправить и т.д. При речевом описании оснований для выделения таких мелких эпизодов часто упоминаются лишь глаголы, а названия предметов заменяются местоимениями или же совсем опускаются23. Второе направление исследований возникло под влиянием задач создания машинных систем, «понимающих» и резюмирующих фрагменты текста. Р. Шенк и Р. Абельсон (Schank & Abelson, 1977) первыми описали «скрипты», или сценарии, привычных событий, таких как посещение ресторана или поездка в другой город. Всякий сценарий состоит из ряда актов или эпизодов, каждый из которых, в свою очередь, разбивается на более дробные единицы, причем конкретное их значение может зависеть от культурных и социальных факторов. Так, в сценарии посещения ресторана последовательность появления сыра и десерта будет различной в зависимости от того, происходит ли действие в Англии или во Франции. Гордон Бауэр и его сотрудники (например, Bower, 1975) приводят некоторые факты, свидетельствующие об организующей роли сценариев при воспроизведении и придумывании рассказов. Например, зная, что по ходу действия некоторый персонаж посетил ресторан, можно с высокой степенью уверенности реконструировать или же сконструировать цепочку связанных с этим банальным событием элементарных эпизодов. Одновременно в литературоведческих работах появились первые классификации фрагментов прозы — описаний, объяснений, шуток, историй и т.д., внутри которых отдельные предложения выполняют определенные функции. Некоторые из фрагментов текста развиваются от
общего к конкретному, другие — в противоположном направлении, в третьих происходит чередование тематики в целях сравнения и подчеркивания контраста, в четвертых детали изложены в хронологическом или пространственном порядке либо скомпонованы так, чтобы привести к кульминации (см. также 8.1.3). Знание правил организации парат графов позволяет замечать, когда в некотором тексте происходит отклонение от допущенных вариантов. По сути дела, речь идет о жанрах. Первоначально это понятие применялось по отношению к литературному материалу (роман, рассказ или, скажем, мадригал), но в последнее время стало использоваться значительно более широко. Например, жанр «письма, содержащего деловое предложение», причем в его специфической форме, характерной для англоязычного делового мира, обычно предполагает, что письмо строится по следующей схеме: 1. Источник сведений о фирме-адресате; 2. Содержание предложения; 3. История своей фирмы; 4. Обоснование предложения; 5. Формулировка условий; 6. (Другие предложения и их условия); 7. Выражение надежды на сотрудничество; 8. Сердечное завершение. Не менее строго регламентирован жанр научной статьи. Так, статья по экспериментальной психологии обычно состоит из таких частей: I. Название; 2. Резюме; 3. (Введение); 4. Проблема; 5. Методика; 6. Ре II. (Приложения). В скобках указаны возможные, но не обязательные При таком разнообразии вариантов поиск лексико-грамматических критериев специфики жанров представляется практически безнадежным делом. Для решения этой задачи полезно рассмотрение более абстрактных и гомогенных разновидностей текстов, называемых пассажами. Их число ограничено следующими основными видами: 1. Нарративные, или повествовательные; 2. Дескриптивные, или описательные; 3. Объяснительные; 4. Инструктивные; 5. Убеждающие, или аргументативные. Связь с речевыми механизмами здесь оказывается более устойчивой. Например, в повествовательных пассажах естественно ожидать использования прошедшего времени совершенных глаголов. Некоторые разновидности жанров могут быть результатом комбинации нескольких видов пассажей — в рассказах доминируют нарративные пассажи, но обязательно должна присутствовать также экспозиция времени, места и действующих лиц, то есть описательная часть. Одним из источников современных исследований схематической организации текстов являются идеи этнографа и литературоведа Владимира Яковлевича Проппа (1895—1970). Проанализировав особенности волшебных сказок, он показал, что все они, при большом внешнем раз-64 нообразии, имеют довольно устойчивую и поэтому легко воспроизво- димую внутреннюю структуру. Мельчайшей единицей сказочного повествования он предложил считать «функцию» — действие героя, важное для развития повествования. Согласно проведенному им анализу, любой сказке соответствует примерно 30 функций, порядок следования которых в различных текстах примерно одинаков. Так, в самом первом приближении, в любой из сказок должен быть герой (Иван-царевич, Иванушка-дурачок, Снегурочка24 и т.п.). Кроме того, в начале волшебной сказки («Иных форм завязок в волшебной сказке не существует» — Пропп, 1969, с. 39) всегда фиксируется некоторая «недостача» или «вредительство». Действия героя направлены на устранение рассогласования действительности и желаемой ситуации. При этом с героем происходят разнообразные приключения, часто образующие некоторый почти замкнутый круг или спираль: герой покидает (или вынужден покинуть) дом, совершает ошибки и подвергается на своем пути разнообразным испытаниям, но рано или поздно добывает волшебное средство (перо жар-птицы, живую воду, скатерть-самобранку), возвращается домой, выясняет отношения с лжегероем, решает все заданные ему задачи, женится и восходит на трон — становится хозяином в доме. За прошедшие десятилетия в литературоведении и культурологии предпринимались многочисленные попытки, с одной стороны, «укоротить» предложенную Проппом формулу, а с другой, вывести ее за границы сказочного повествования, распространив, например, на анализ современных киносюжетов (см. 9.4.2). Эти идеи получили дальнейшее развитие в когнитивной психологии и работах по искусственному интеллекту, где были созданы различные варианты формализованных сценариев или грамматик историй, иногда записываемые в алгоритмизированной форме с помощью систем продукций (рис. 6.ПА). Как правило, всякая история, неважно сказочная или реалистическая, начинается с порции сведений, позволяющей слушателю (читателю) сориентироваться во времени и пространстве, а также познакомиться с некоторыми действующими лицами, потенциальными героями повествования («Давным-давно в некотором царстве, в некотором государстве жил царь и было у него три сына...»). События, описанные в истории, состоят из ряда эпизодов. Каждый эпизод имеет свою собственную структуру, включенную в контекст мотивов и целей действующих лиц, и т.д. На рис. 6.11Б показана одна из возможных схематических репрезентаций следующей, состоящей из трех эпизодов истории: «У фермера была корова, которую он хотел загнать в стойло. Он попытался затолкнуть ее, но корова не двигалась с места. Тогда фермер приказал собаке залаять и загнать корову в стойло. Но собака не захотела лаять, пока
А РАССКАЗ -> ОРИЕНТИРОВКА + ТЕМА + ЗАВЯЗКА + РАЗВЯЗКА ОРИЕНТИРОВКА -> ВРЕМЯ + МЕСТО + АКТОРЫ ТЕМА -» (СОБЫТИЕ)* + ЦЕЛЬ ЗАВЯЗКА -» ЭПИЗОД* ЭПИЗОД -> ПОДЦЕЛЬ + ПОПЫТКА* + РЕЗУЛЬТАТ ПОПЫТКА -» [СОБЫТИЕ*] [ЭПИЗОД] РЕЗУЛЬТАТ^ [СОБЫТИЕ*] [СОСТОЯНИЕ] РАЗВЯЗКА -» [СОБЫТИЕ] [СОСТОЯНИЕ] [ПОДЦЕЛЬ] [ЦЕЛЬ] -» ЖЕЛАЕМОЕ СОСТОЯНИЕ, где () — возможный, но не обязательный элемент структуры, * — элемент, который может повторяться, [ ] — альтернативы
Рис. 6.11. Схематическая организация текста (по: Thorndyke, 1977): А. Система продукции: «грамматика рассказа»; Б. Схема приведенной в тексте истории с фермером. фермер не даст ей мяса. Пришлось фермеру сходить в дом, взять там еду и дать ее собаке. После этого собака залаяла, корова испугалась и вбежала в стойло» (по Thorndyke, 1977)25.
25 Явная, легко формализуемая в виде грамматики структура по типу только что описанной часто полностью отсутствует в более гомогенных эпизодах общения, прежде всего, в повествовательных {нарративных) эпизодах, разворачивающихся в хорошо знакомом участникам коммуникативном контексте, например, в контексте «бесед детей и родителей за обеденным столом» (Capps & Ochs, 2002). Несмотря на отсутствие явной ориентировки и фактического окончания («развязки»), такой ритуал рассказа и моральной оценки со стороны родителей служит важным механизмом социализации в условиях европейской и ряда других культур. Насколько увлекательными могут быть следствия из анализа схематической организации знания, доказывают работы одного из ближайших сотрудников Конрада Лоренца, немецкого психолога Норбер-та Бишофа (Bischof, 1996). Опираясь частично на идеи В.Я. Проппа и французского антрополога Клода Леви-Стросса, он построил всеобъемлющую когнитивно-поведенческую теорию развития личности. При этом Бишоф попытался критически рассмотреть в едином контексте гигантский этнографический материал, психоаналитические представления о стадиях психосексуального развития и, наконец, данные современных когнитивных исследований онтогенеза. Эти последние данные говорят о чрезвычайно раннем становлении основных функций восприятия, а затем и памяти, что служит предпосылкой приобретения знаний. Появившаяся в результате прогресса экспериментальных исследований возможность реконструкции процессов индивидуального «создания мира» — становления познавательного и эмоционального отношения ребенка к окружению и себе позволяет объяснить мифы не как неизвестно откуда взявшиеся откровения, а как воспоминания — коллективную память человечества о ранних фазах культурогенеза, связанных также со стадиями развития сознания в онтогенезе. Вместо того чтобы объявлять, как это характерно для психоанализа, сознание ребенка и в значительной степени обыденное сознание взрослого мифологическим, Бишоф, напротив, рассматривает мифологический и сказочный материал в контексте возможных проявлений типичного детского и подросткового сознания.
|