![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Протоколы воспроизведения 7 страница
J Более объективным представляется статистический анализ языкового материала. Один из современных вариантов этого подхода — латентный семантический анализ — уже упоминался нами в начале этой главы (см. 6.1.1 и 7.4.2). Для психологии личности и ее приложений — дифференциальной психологии и психодиагностики — особенно важно выделение списка черт личности, который позволял бы эффективно ка-тегоризировать многообразие форм поведения человека. Подходы к решению этой задачи также чаще всего опираются на работу с имплицитным знанием, которое содержится в языке. В простейшем случае сотни прилагательных, используемых для описания свойств личности, подвергаются оценке сходства/различия, результаты которой затем факто-ризуются. Интересно, что подобный факторный анализ обычно выявляет примерно один и тот же список черт, получивший в последние десятилетия название «Большой пятерки» факторов личности (англ. Big Five или В5 — обозначение, вообще-то зарезервированное в политической лексике за странами, постоянными членами Совета Безопасности ООН). Близкие факторы были выделены и в исследованиях, проведенных с русскоязычными респондентами (Шмелев, 2002), с тем отличием, что в русском обыденном сознании эмоциональная составляющая, по-видимому, играет более выраженную роль, чем сознательный контроль (табл. 6.2). Относя данные исследования к примерам изучения наивной психологии, мы ни в коей мере не хотим поставить под вопрос их научное значение, но лишь подчеркнуть, что черты личности — это типичные схематические компоненты концептуальных структур, которые поддерживают категоризацию, запоминание и воспроизведение информации в сфере межличностных отношений. Роль таких схематических форм знания, однако, ослабевает при увеличении реального опыта общения. Действительно, тенденция к использованию терминологии черт Таблица 6.2. Возможная интерпретация пяти основных факторов, выделяемых в психометрических исследованиях черт личности (в порядке снижения весовых нагрузок — Шмелев, 2002)
личности становится менее выраженной при объяснении особенностей поведения хорошо знакомых людей или лиц, которые воспринимаются нами в каком-то отношении как «свои». В результате увеличивается готовность искать тем же самым поступкам сугубо ситуативные объяснения (Maas, 1999). Хотя в современной психологии продолжается интенсивный поиск возможных генетических, биохимических и физиологических коррелятов черт личности как устойчивых внутренних диспозиций (см. 9.4.3), распространение получил и так называемый ситуативный подход, трактующий стремление психологов приписывать различия в поведении гипотетическим чертам личности как удобную, но в принципе довольно сомнительную стратегию объяснения («фундаментальную ошибку атрибуции» — см. 6.2.3 и 8.4.1). Основанием для этой последней точки зрения служат обширные эмпирические исследования, показывающие, что варьирование ситуаций наблюдения поведения резко снижает воспроизводимость (надежность) оценок характеристик личности, получаемых с помощью стандартных психометрических тестов (например, Росс, Нис-бетт, 2000). Заканчивая обсуждение нашего обыденного сознания, нельзя не упомянуть такую важную его составляющую, как веру в сверхъестественное37. Своеобразное расщепление сознания, которое может заинтересовать психолога, заключается в том, что мы, с одной стороны, преклоняемся перед наукой и воспитаны на ее достижениях и идеалах, а с другой, временами следуем в своем поведении предрассудкам и суевериям. Миллионы людей в цивилизованном мире регулярно просматривают гороскопы, внимательно отслеживают траекторию движения каждой появляющейся в их поле зрения черной кошки и стараются не останавливаться в 13-м номере гостиницы (если таковой вообще еще оставлен в списке номеров), словом, демонстрируют то, что антропологи и этнографы называют магическим мышлением. Насколько универсальны эти моменты внутренней жизни и в какой степени они подвержены культурным и ситуативным вариациям? Е. Субботский и Г. Квинтерос (Subbotsky & Quinteros, 2002) провели недавно исследование мышления у студентов одного из английских университетов и индейцев майя, в повседневную жизнь которых до сих пор органически входит вера в магию и колдовство. Эти авторы использовали в своих экспериментах специальную коробку, сконструированную таким образом, что помещенные в нее объекты могли незаметно для
наблюдателя разрушаться. В экспериментах все происходило либо в «научно-техническом» контексте, после нажатия на кнопку в некотором устройстве, соединенном с коробкой проводом, либо после произнесения заклинания (это последнее авторы заимствовали в романе Тол-кина «Властелин колец»). Как и можно было предположить, между двумя группами наблюдались выраженные различия в готовности принять на веру магическое объяснение. Однако преобладание научной стратегии объяснения и соответствующее поведение сохранялись в английской выборке лишь до тех пор, пока ситуация эксперимента не была связана с возможностью какого-либо ущерба. При увеличении риска различия между группами исчезали. Если испытуемым предлагалось положить в коробку руку (или кредитную карточку), то и европейцы предпочитали — на всякий случай — учитывать возможную действенность «магического заклинания». Противопоставление научного и магического, следовательно, должно быть несколько релятивизировано. Обе сферы хотя и слабо, но взаимодействуют между собой. Существует фундаментальная когнитивная потребность в объяснении. Здравый смысл подсказывает, что лучше допустить возможность не вполне научного объяснения, чем остаться без какого-либо объяснения вообще. Многие современные научные достижения, такие как передача речи и изображения на расстоянии или полеты в космос, по-видимому, были бы отнесены к колдовству и магии не только чиновниками Святой инквизиции, но и самими создателями европейской науки (Nemeroff & Rozin, 2000). Отметим также, что и наше отношение к религии подвержено ситуативным влияниям, так что ее роль, безусловно, возрастает в периоды витальной неопределенности38. Не случайно нет ни одной области приложения научных знаний, которая была бы столь тесно переплетена с откровенно антинаучными представлениями и практиками, как медицина. В одной из следующих глав мы рассмотрим расширенное психологическое представление о рациональности, позволяющее объяснить эти феномены (см. 8.4.2), а сейчас, после продолжительного обсуждения семантики, перейдем к анализу речевой активности и ее механизмов.
|