![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Р < 0,01 8 страница
55 В живописи такое же значение для утверждения идеала свободной личности имели Рис. 8.5. Базовая когнитивная модель принятия решений (по: Сергеев, Цымбурский, 1990). Он ведет к формулированию задачи и связан с выбором средств достижения поставленной цели. Этот подход вводит аксеологические компоненты в механизмы принятия решений, подчеркивая, что в исследованиях процессов принятия решений существенны не только целесообразность средств, но и соответствие самих выбранных целей системе ценностей. Система ценностей относится к числу метакогнитивных переменных, наряду с моделями себя и других, а также метапроцедурами, позволяющими работать с онтологическими параметрами знания. Как мы видели, категория цели длительное время рассматривалась в научной психологии как пережиток аристотелевского способа образования понятий (см. 1.3.2). В последние десятилетия с появлением сначала кибернетики и позднее когнитивной психологии эта категория стала общепринятой. Таким образом, в центре внимания исследователей оказались познавательные процессы, отвечающие на вопросы «что?» и «как?», а также предположительно лежащие в их основе декларативные и, соответственно, процедурные формы знания. При этом вопрос «зачем?» первоначально выпал из рассмотрения как.непсихологический или, в лучшем случае, относящийся к психологии мотивации и личности (см. 4.1.1 и 9.4.3). Надо сказать, что в большом мире, вне стен психологических лабораторий игнорирование тесной взаимосвязи целей и ценностей может вести к весьма опасному фетишизму целей Он особенно характерен для военно-политической практики, с древнейших времен основанной на задаче последовательного ослабления и уничтожения противника (по принципу «Карфаген должен быть разрушен»). Новейшая история содержит примеры затяжных разрушительных конфликтов, подобных американской войне во Вьетнаме и, несколько позже, советской интервенции в Афганистане, когда сотни специалистов по принятию решений пытались найти все новые средства достижения поставленных однажды военно-стратегических целей, вместо того чтобы проверить их соответствие национальным интересам и общечеловеческим ценностям. В конце концов потерял свой смысл и характерный для 19-го и первой половины 20-го веков принцип массовой войны, ведущейся до полного поражения противника — в условиях развития ядерного оружия «победный конец» стал перспективой гибели и самого победителя. Психологическим сигналом кризисного состояния связки «ценности — цели» является внезапное понимание абсурдности происходящего, стимулирующее работу по переосмыслению ситуации и изменению стратегических целей (мотивов). Для возникновения впечатления абсурдности недостаточно поверхностных противоречий воспринимаемой действительности и ее ментальной модели. Существенно возникновение противоречий между онтологическими переменными семантических категорий (см. 6.3.1). Примерами таких противоречий можно считать семантику описанного в романе Оруэлла «1984» языка New speak с заменой понятий «война» и «мир», а также ряд противоречий в массовой пропаганде советского периода истории России. Среди них выделяются лозунг освобождения пролетариата, менее всего стремящегося «освободиться» от отношений наемного труда, à также призыв защищать мир любыми средствами и, следовательно, перспектива уничтожения человечества из гуманистических побуждений. Таким образом, массовая пропаганда могла оказать крайне спорное влияние на модель мира и мотивы деятельности советских людей, внеся вклад в создание атмосферы абсурдности и в исчезновение ценностной основы для принимаемых решений и совместных действий. Если пути анализа целеполагания только намечаются, интерес психологов, философов, историков и политологов к выбору средств достижения целей как к основной проблематике психологии мышления традиционно велик. Примеры мышления в политике, правда, замаскированы ограничениями ресурсов, действиями контрагентов и собственной динамикой событий («фортуной»). Политик должен противопоставить этому личную энергию, проницательность, умение быстро реагировать на меняющиеся обстоятельства и гибкость в выборе средств, «оправдываемых целью». В память о флорентийском политологе Никколо Макиавелли релевантный набор личностных качеств называют макиавеллизмом. Метакогнитивный аспект состоит здесь в способности увлечь (или 266 нейтрализовать) других действующих лиц, объединив их ресурсы для Jh. достижения поставленных целей. Этим искусством, например, владел Бисмарк, деятельность которого обнаруживает глубокую иерархию целей и подцелей — от преследования постоянных национальных интересов до множества фланкирующих действий, включающих диффамацию и другие приемы влияния на отношения внутри политической элиты Европы56. Не случайно уход Бисмарка разбалансировал всю систему европейской безопасности конца 19-го века, что дважды ввергало Германию в войну на два фронта. Еще одно важное личностное измерение этих работ связано с анализом когнитивных стилей. В дифференциальной психологии это понятие часто трактуется очень «уплощенно», например, как «полезависи-мость» — относительная зависимость перцептивных оценок некоторого параметра (такого как ориентация линии или величина объекта) от перцептивных же характеристик «поля» окружающих объектов. При этом до последнего времени не учитывалась как раз специфика высших познавательных процессов, состоящая в их связи с принятием решений и метакогнитивным контролем»(Холодная, 2003). С точки зрения предъявляемых к ним требований, особый интерес могут представлять типологические особенности военно-политических решений (Теплов, 1945/1961). «На войне, — отмечал Клаузевиц, — события развиваются не так, как мы этого ожидаем. Вблизи они кажутся совсем другими, чем на расстоянии... Во время военных действий генерал постоянно бомбардируется сообщениями, которые могут быть как истинными, так и ложными. Он сталкивается с ошибками, возникающими из-за страха, незнания или поспешности; с невыполнением приказов, порожденным правильной или ошибочной интерпретацией ситуации, враждебной волей, верно или ложно понятым чувством долга, ленью или же полной потерей сил; с событиями, которые никто не мог заранее предвидеть... Тот, кто поддастся этому напору, никогда не сможет довести до конца ни одной операции» (Clausewitz, 1976, р. 193). Один из вариантов выделяемых при этом стилей — это жесткая связь целей и средств с почти алгоритмической фиксацией планируемых действий в пространстве и времени, по образцу изображенной в «Войне и мире» схемы «Erste Kolonne marschiert, zweite Kolonne marschiert...». В новейшей истории Европы примером подобного подхода может служить детальнейший план военной компании 1914 года, разработанный начальником немецкого генерального штаба фон Шлиффеном. Весь этот
план, однако, был основан на допущении, что русская армия не успеет отмобилизоваться до нанесения решающего удара по французским войскам. Похожую кардинальную ошибку немецкий генштаб повторил и в ходе русской компании 1941 года, когда по плану противник должен был быть разгромлен до наступления зимы57. В другом варианте цели фиксируются относительно жестко, зато тактические средства выбираются предельно гибко, в зависимости от актуального развития ситуации. Этот двухуровневый стиль был характерен для военно-политических решений Наполеона, отмечавшего в конце жизни, что он никогда не верил в реализуемость планов, претендующих на установление длинной цепочки причинно-следственных связей. Несколько загадочным для современников и потомков остается при этом когнитивный стиль главного контрагента Наполеона в войне 1812 года — М.И. Кутузова, который, не выиграв в этой компании полностью ни одного сражения, уничтожил армию Наполеона и сохранил в целости русские силы. Для его характеристики следует, во-первых, постулировать существование ценностного уровня регуляции, задающего личностную устойчивость и временную перспективу, перекрывающую рамки продолжительности собственно войсковых операций. Во-вторых, мы сталкиваемся здесь с примером экологического мышления, когда принимаемые решения настолько соответствуют условиям среды, что иногда возникает впечатление, что ни волевых решений, ни лежащих в их основе мысленных усилий и не было, а все произошло в силу стечения обстоятельств (см. 9.3.3). 8.4.3 Функциональная структура интеллекта В первом разделе этой главы (см. 8.1.1) мы рассмотрели некоторые типичные исследования интеллекта, отметив недостаточность корреляционных подходов и чисто операциональных определений. Наиболее систематичная попытка построения общей теории интеллекта была предпринята в прошлом века Пиаже, однако в свете новых фактов, установленных, главным образом, уже после его смерти, эта теория вызывает множество критических замечаний. Ученики и научные наслед-
никй Пиаже сегодня, с одной стороны, склонны уделять значительно большее внимание социокультурному контексту развития в духе критических замечаний Выготского, а с другой, стремятся найти замену столь характерному для этой теории предположению о существовании универсальной «ментальной логики». Возможность описания более специфических механизмов высших форм интеллектуальной активности некоторые из них видят в метапознании. В частности, ближайшая сотрудница Пиаже Барбель Инельдер ввела в когнитивные исследования термин «метапроцедуры», а американский историк генетической эпистемологии Джон Флейвел — понятие «метапамять». Подводя итоги анализа механизмов и проявлений высших познавательных процессов, здесь можно еще раз вспомнить классическое исследование «Лохаузен» Дитриха Дёрнера (см. 8.3.2), свидетельствующее об отсутствии корреляции успешности управления сложными системами с основными тестами интеллекта. Таким же оказался результат применения тестов креативности, или дивергентного мышления. Мотивация испытуемых не была критической переменной, так как она менялась лишь к концу эксперимента, когда явно намечались контуры успеха или неудачи. Показателем, различавшим успешных и неуспешных испытуемых, была общая установка на ПОНИМАНИЕ, выражавшаяся в числе вопросов о состоянии системы. Существенными были также метакогнитивный КОНТРОЛЬ и организация семантической памяти. Присутствие в последней репрезентаций среднего уровня абстрактности позволяло, с одной стороны, «заземлять» представления о ситуативно адекватных действиях, а с другой — выделять общие характеристики ситуации и на основании умозаключений по АНАЛОГИИ переносить способ решения на новые области. «Конвергенция» и «дивергенция» мышления, следовательно, выступили не как независимые факторы, а как моменты единой активности аналитико-синтетическо-го типа58. Поразительна именно эта высокая степень интеграции разнородных компонентов познавательных процессов. Любое действие, любое решение в разных своих аспектах регулируется и управляется различными механизмами, которые, по крайней мере в норме, обычно согласованы друг с другом. Это видно на примере простого действия срывания яблока с ветки, которое обеспечивается целым рядом уровней: от скорее
рефлекторных механизмов сохранения равновесия уровня А до скорее рефлексивных символических координации (Е и F), определяющих ин-тенциональную сторону и мотивацию этого действия. Мы в должной мере осознаем координационную сложность и степень этого согласования только тогда, когда наблюдаем его дезинтеграцию в случае раненого или больного мозга. До сих пор наиболее яркой концепцией управления двигательными компонентами поведения остается теория уровней построения движений H.A. Бернштейна (1947). Она же дает описание возможной структуры сенсомоторного интеллекта. К сожалению, в этой концепции не было (и не могло быть — см. 1.4.3) обсуждения когнитивных процессов. Потребовалось несколько десятилетий, чтобы установить пересечения этих, обычно изолированных друг от друга, областей исследований. Эта работа была инициирована выявленным к началу 1970-х годов функциональным и нейроанатомическим расщеплением процессов перцептивной обработки на этапы пространственной локализации и идентификации объектов (Trevarthen, 1968; Величковский, 1973). Работа была продолжена исследованиями уровневой организации памяти (Velichkovsky, 1999). На этой основе нами была предпринята попытка осовременить модель Бернштейна, дополнив ее в верхней, когнитивной части за счет введения двух уровней «высших символических координации». Общая модель уровневого Grand Design интеллекта представлена в табл. 8.4. От более ранних вариантов данной модели (Величковский, 19866) представленная в этой книге версия отличается тем, что здесь впервые указан возможный нейрофизиологический субстрат каждого из уровней. Хотя наиболее интересными для нас были когнитивные и метаког-нитивные механизмы, мы не могли оставить без изменений сенсомо-торную часть данной модели. Суть введенных в нее изменений состоит в следующем. Во-первых, предметные действия требуют предметного восприятия, а оно связано, согласно современным представлениям (см. 3.4.2), с нижневисочными (вентральными) механизмами коры. Во-вторых, в последнее время выявляются факты фундаментальной имитационной природы предметных действий человека и приматов, поэтому имитация упомянута в качестве одной из функций соответствующей группы механизмов (см. 2.4.3 и 9.4.1). В-третьих, исследования прошедших десятилетий показали, что спинной мозг и стволовые отделы головного мозга (то есть бернштейновский уровень А) содержат базовый репертуар программ поведенческих реакций, необходимых для выживания: дыхание, жевание, защитные реакции, локомоции, движения глаз, изменения позы и т.д. (Grillner et al., 2005). Они находятся под тоническим контролем следующего уровня, представленного нейронными и нейрогуморальными механизмами паллидума (уровень В). Эти механизмы, в свою очередь, находятся под селективным контролем стриату-ма (уровень С), который фильтрует и комбинирует элементы моторного Таблица 8.4. Уровни когнитивной организации и регуляции поведения — модель Grand Design (по: Величковский, 19866, с изменениями)
инструментария в соответствии с пространственными характеристиками ситуации и, что существенно (см. 9.4.3), их аффективной разметкой. Что дает уровневый подход с точки зрения анализа проблем когнитивной науки? Способности и все без какого-либо исключения традиционные познавательные функции оказываются при таком подходе сложными, многоуровневыми образованиями. Простейшие из них — их традиционно называют «ощущениями» — связаны с работой трех из этих уровней (А, В и С), причем соответствующая уровню А протопатическая чувствительность столь примитивна, что даже сам термин «ощущение» кажется в этом случае неоправданно интеллектуальным59. Столь же неоднородны в отношении «вертикального» измерения и более центральные для когнитивной науки процессы. Разнообразные феномены восприятия в основном реализуются посредством уровней пространственного поля (С) и действий (D). Они стали широко известны в последние 30 лет под совсем другими именами (см. 3.4.2), но главное в представлениях об их функциях сохранилось — разделение динамической локализации (вопрос «где?» с модификацией «как?») и идентификации объектов (вопрос «что?»). Память в виде ее различных подсистем (см. 5.3.3) требует участия, по меньшей мере, трех уровней (D, Ε и F), тогда как мышление и воображение, главным образом, двух (Е и F), хотя и с возможными фоновыми координациями из нижележащих механизмов. Например, не только пространственное воображение, но и (как показано в теории ментальных моделей — см. 8.2.2) процессы решения силлогистических задач обычно опираются на специфические ресурсы и навыки уровня пространственного поля С. Механизмы восприятия и порождения речи распределены между тремя уровнями (D, Ε и F). Лишь наиболее творческие аспекты речевых функций, подобные формированию коммуникативных интенций, применению пропозициональных установок, пониманию и порождению поэтического текста (см. 7.4.1), требуют участия уровня метакогнитивных координации F. Чрезвычайно сложен вопрос о месте сознания в этой модели. По мнению Бернштейна, нами осознается содержание работы ведущего для решения данной задачи уровня. Иными словами, сознание ориентирует деятельность по отношению к содержанию решаемой задачи, обеспечивая, тем самым, функциональную интеграцию мозговых механизмов (см. 5.3.3). Кроме того, по Бернштейну, степень отчетливости сознания
увеличивается при движении от низших к высшим уровням. Следует добавить, что при таком движении радикально меняется и качество феноменов сознания, как показано в предпоследнем столбце табл. 8.4. В этом ряду различных форм осознания (awareness) классическому представлению философии об интроспекции (восприятии собственных ментальных состояний) и рефлексивном сознании (самосознании, или автоноэ-тическом сознании современных авторов) отвечают лишь координации уровня F60. В 20-м веке феноменология, экзистенционализм и гештальт-психология, с их установкой на изучение наивного восприятия мира, описали нерефлексивные формы осознания, характерные для уровней от Ε до С. Современные нейрофилософия и психология осваивают и другие «пласты» явлений сознания, исследуя, например, парадоксальные закономерности хронических (Grahek, 2001; Ramachandran, & Hirstein, 1998) и острых (Kahneman et al., 1993) болей. Вместе с тем, спектр состояний сознания шире списка его форм, ориентирующих наши попытки решить те или иные поведенческие и когнитивные задачи. Подобно наблюдаемому из внешней позиции («от 3-го лица») поведению, субъективный образ ситуации в общем случае есть амальгама вкладов разноуровневых механизмов (это впервые отметил еще Кант — см. 1.1.3). Относительно явное выделение ведущего уровня и, соответственно, доминирующей формы осознания происходит только тогда, когда возникает некоторая проблемная ситуация, явно принимаемая нами в качестве требующей решения задачи. При этом же условии возникают эффекты внимания, которые, как мы отмечали (см. 4.1.1 и 4.4.2), отнюдь не синонимичны сознанию. В эндогенном варианте эффекты внимания являются результатом воздействий более высоких уровней на нижележащие (прежде всего F на Е, а также Ε на D, С и В) и соответствуют контрольным компонентам координационной структуры действия в целом. Работа любого из уровней в фоновом режиме остается вне сферы сознания, хотя при этом она вполне может иметь произвольный и контролируемый («интенциональный» и «внимательный») характер. Несколько неудобное следствие такого рода анализа состоит в том, что он заставляет признать возможность и даже регулярность нерефлексивных состояний сознания, которые не являются осознанными с точки зрения традиционных философских представлений об интроспекции и сознании. Существуют лингвистический и концептуальный подходы к проблеме «бессознательного сознания». Лексико-лингвис-тический аспект связан просто с различными вариантами перевода русского термина «сознание» в разных языках. В том же английском
языке один из возможных переводов — «awareness» — не имеет выраженного рефлексивного оттенка термина «consciousness» (см. 4.4.3). В концептуальном отношении нам известно сегодня, что значительная часть познавательных процессов вообще не ведет к формированию эксплицитной эпизодической памяти, необходимой для любого устойчивого анализа переживаний. Без достаточных возможностей для ретроспекции невозможной оказывается также и интроспекция. В частности, как отмечалось (см. 3.4.1 и 4.2.3), пространственный поиск и вполне целенаправленные сенсомоторные взаимодействия в рамках уровня С («дор-зальной системы») не сопровождаются эксплицитным запоминанием, протекая как бы в вечном настоящем времени. Далее, актуально нами, видимо, осознается прежде всего само изменение модуса осознания, связанное со сменой задачи и с межуровневыми переходами. Феномены сознания демонстрируют здесь их подверженность общему принципу работы биологических систем — адаптации к абсолютным параметрам ситуации. Весь фактический материал психофизики свидетельствует о повышенной чувствительности именно к изменениям. При движении «сверху вниз» уровневые переходы рефлексивно осознаются как волевое усилие (судя по некоторым данным, это осознание происходит с задержкой по отношению к реальным изменениям и может иметь более или менее выраженный иллюзорный характер — см. 4.4.3) и произвольное (эндогенное) внимание. Переходы в противоположном направлении, когда некоторый уровень не справляется с задачей имеющимися у него средствами и апеллирует к более мощным механизмам, также хорошо известны в психологии. Они описываются законом Клапареда (см. 1.2.3), согласно которому осознание возникает в случае нарушения привычного протекания действий. В этом последнем контексте было бы интересно проанализировать ориентировочный рефлекс и другие разновидности реакций на значимость (новизну) воспринимаемых событий (см. 4.4.1 и 5.1.1). Сами механизмы вертикальной интеграции, то есть межуровневых взаимодействий и переходов, пока в значительной степени неясны. В отношении их нейрофизиологических проявлений можно предположить, что они как-то связаны с изменениями фазовой когерентности интегральных ритмов мозга, а также с использованием различных ней-ротрансмиттеров, которые, в свою очередь, участвуют в регуляции интегральных ритмов (см. 4.3.3 и 5.3.3). С точки зрения феноменологии этих переходов, наше рефлексивное сознание (уровень F), несомненно, имеет частичный доступ к содержанию работы филогенетически более старых механизмов. Так, мы можем более или менее отчетливо осознать интероцептивные, болевые и тактильные ощущения в некоторой части тела, если такая задача вдруг возникнет объективно или мы почему-то поставим ее перед собой произвольно. Используя аналогию из вычислительной техники, можно сказать, что новые эволюционные приобретения демонстрируют в отношении их координационных возможностей нечто вроде асимметричной — «снизу вверх» — совместимости (upwards compatibility) программных продуктов, когда функциональные возможности относительно примитивных программ предыдущих поколений могут быть, в известной мере, использованы более современными операционными системами61. В опубликованной только сейчас монографии 1930-х годов H.A. Берн-штейн (2003) подробно останавливается на проблеме сознания (не имея, впрочем, возможности использовать для ее анализа свою уровневую концепцию, созданную десятилетием позже). Он очень проницательно выделяет при этом два, по его словам, «объективных явления», характеризующих сознание. Речь идет о произвольности и о связи феноменов сознания с самонаблюдением. За прошедшие 70 лет мы действительно научились объективно различать произвольные и автоматические процессы (см. 4.3.2 и 5.1.3). Говоря о связи сознания с интроспекцией, Бернштейн имеет в виду не жесткую связь, а потенциальную доступность некоторого класса феноменов рефлексивному контролю. Так, он отмечает, что «...процесс самонаблюдения не течет параллельно с процессом наблюдаемых в себе психических явлений, а чередуется с ним и перебивает его...» (2003, с. 217). Все это похоже на принцип частичной межуровневой совместимости, очерченный в предыдущем абзаце. Современные исследования также подтверждают мысль H.A. Бернштейна об объективности самонаблюдения. Проявлением рефлексивного контроля является вертикальная интеграция уровневых механизмов (см. 3.4.1 и 5.3.3). Кроме того, самонаблюдение может заметно менять протекание отдельных процессов, например, приводить к сбоям в выполнении сложного навыка (см. 5.4.2) и модифицировать аффективные реакции (см. 9.4.3).
|