Р < 0,01 8 страница

⁵⁴ Как неоднократно отмечалось в литературе по истории культуры, этот короткий
период между Персидскими и Пелопонесскими войнами чрезвычайно интересен с точки
зрения эволюции сознания и интеллекта. Другое метакогнитивное или, точнее, метаязы-
ковое открытие — выделение в составе речи гласных и согласных звуков и их обозначе­
ние особыми графемами — произошло несколько раньше, в 8—9-м веке. При этом ис­
пользовались знаки финикийского шрифта, который первоначально возник как силла­
бический, не различавший гласные звуки как таковые (см. 7.2.1).

⁵⁵ В живописи такое же значение для утверждения идеала свободной личности имели
264 работы Джотто (фрески капеллы Скровеньи в Падуе) и Гойи.

Рис. 8.5. Базовая когнитивная модель принятия решений (по: Сергеев, Цымбурский, 1990).

Он ведет к формулированию задачи и связан с выбором средств дости­жения поставленной цели.

Этот подход вводит аксеологические компоненты в механизмы при­нятия решений, подчеркивая, что в исследованиях процессов принятия решений существенны не только целесообразность средств, но и соот­ветствие самих выбранных целей системе ценностей. Система ценностей относится к числу метакогнитивных переменных, наряду с моделями себя и других, а также метапроцедурами, позволяющими работать с он­тологическими параметрами знания. Как мы видели, категория цели длительное время рассматривалась в научной психологии как пережиток аристотелевского способа образования понятий (см. 1.3.2). В последние десятилетия с появлением сначала кибернетики и позднее когнитивной психологии эта категория стала общепринятой. Таким образом, в центре внимания исследователей оказались познавательные процессы, отвеча­ющие на вопросы «что?» и «как?», а также предположительно лежащие в их основе декларативные и, соответственно, процедурные формы зна­ния. При этом вопрос «зачем?» первоначально выпал из рассмотрения как.непсихологический или, в лучшем случае, относящийся к психоло­гии мотивации и личности (см. 4.1.1 и 9.4.3).

Надо сказать, что в большом мире, вне стен психологических лабо­раторий игнорирование тесной взаимосвязи целей и ценностей может вести к весьма опасному фетишизму целей Он особенно характерен для военно-политической практики, с древнейших времен основанной на задаче последовательного ослабления и уничтожения противника (по принципу «Карфаген должен быть разрушен»). Новейшая история со­держит примеры затяжных разрушительных конфликтов, подобных аме­риканской войне во Вьетнаме и, несколько позже, советской интервен­ции в Афганистане, когда сотни специалистов по принятию решений пытались найти все новые средства достижения поставленных однажды военно-стратегических целей, вместо того чтобы проверить их соответ­ствие национальным интересам и общечеловеческим ценностям. В кон­це концов потерял свой смысл и характерный для 19-го и первой поло­вины 20-го веков принцип массовой войны, ведущейся до полного поражения противника — в условиях развития ядерного оружия «побед­ный конец» стал перспективой гибели и самого победителя.

Психологическим сигналом кризисного состояния связки «ценности — цели» является внезапное понимание абсурдности происходящего, сти­мулирующее работу по переосмыслению ситуации и изменению стра­тегических целей (мотивов). Для возникновения впечатления абсурд­ности недостаточно поверхностных противоречий воспринимаемой действительности и ее ментальной модели. Существенно возникновение противоречий между онтологическими переменными семантических кате­горий (см. 6.3.1). Примерами таких противоречий можно считать семан­тику описанного в романе Оруэлла «1984» языка New speak с заменой понятий «война» и «мир», а также ряд противоречий в массовой пропа­ганде советского периода истории России. Среди них выделяются лозунг освобождения пролетариата, менее всего стремящегося «освободиться» от отношений наемного труда, à также призыв защищать мир любыми средствами и, следовательно, перспектива уничтожения человечества из гуманистических побуждений. Таким образом, массовая пропаганда могла оказать крайне спорное влияние на модель мира и мотивы дея­тельности советских людей, внеся вклад в создание атмосферы абсурд­ности и в исчезновение ценностной основы для принимаемых решений и совместных действий.

Если пути анализа целеполагания только намечаются, интерес пси­хологов, философов, историков и политологов к выбору средств достиже­ния целей как к основной проблематике психологии мышления традици­онно велик. Примеры мышления в политике, правда, замаскированы ограничениями ресурсов, действиями контрагентов и собственной дина­микой событий («фортуной»). Политик должен противопоставить этому личную энергию, проницательность, умение быстро реагировать на ме­няющиеся обстоятельства и гибкость в выборе средств, «оправдываемых целью». В память о флорентийском политологе Никколо Макиавелли релевантный набор личностных качеств называют макиавеллизмом. Метакогнитивный аспект состоит здесь в способности увлечь (или 266 нейтрализовать) других действующих лиц, объединив их ресурсы для

Jh.

достижения поставленных целей. Этим искусством, например, владел Бисмарк, деятельность которого обнаруживает глубокую иерархию це­лей и подцелей — от преследования постоянных национальных интере­сов до множества фланкирующих действий, включающих диффамацию и другие приемы влияния на отношения внутри политической элиты Европы⁵⁶. Не случайно уход Бисмарка разбалансировал всю систему ев­ропейской безопасности конца 19-го века, что дважды ввергало Герма­нию в войну на два фронта.

Еще одно важное личностное измерение этих работ связано с ана­лизом когнитивных стилей. В дифференциальной психологии это поня­тие часто трактуется очень «уплощенно», например, как «полезависи-мость» — относительная зависимость перцептивных оценок некоторого параметра (такого как ориентация линии или величина объекта) от пер­цептивных же характеристик «поля» окружающих объектов. При этом до последнего времени не учитывалась как раз специфика высших по­знавательных процессов, состоящая в их связи с принятием решений и метакогнитивным контролем»(Холодная, 2003). С точки зрения предъявляемых к ним требований, особый интерес могут представлять типологические особенности военно-политических решений (Теплов, 1945/1961). «На войне, — отмечал Клаузевиц, — события развиваются не так, как мы этого ожидаем. Вблизи они кажутся совсем другими, чем на расстоянии... Во время военных действий генерал постоянно бомбар­дируется сообщениями, которые могут быть как истинными, так и лож­ными. Он сталкивается с ошибками, возникающими из-за страха, не­знания или поспешности; с невыполнением приказов, порожденным правильной или ошибочной интерпретацией ситуации, враждебной во­лей, верно или ложно понятым чувством долга, ленью или же полной потерей сил; с событиями, которые никто не мог заранее предвидеть... Тот, кто поддастся этому напору, никогда не сможет довести до конца ни одной операции» (Clausewitz, 1976, р. 193).

Один из вариантов выделяемых при этом стилей — это жесткая связь целей и средств с почти алгоритмической фиксацией планируемых действий в пространстве и времени, по образцу изображенной в «Войне и мире» схемы «Erste Kolonne marschiert, zweite Kolonne marschiert...». В новейшей истории Европы примером подобного подхода может служить детальнейший план военной компании 1914 года, разработанный на­чальником немецкого генерального штаба фон Шлиффеном. Весь этот

⁵⁶ Анализ когнитивной сложности деятельности Бисмарка позволяет выделить до
6уровней рефлексивной поддержки процессов принятия решений, что контрастирует с
одним или, максимум, двумя уровнями в случае других известных политиков того вре­
мени (см. 8.4.3) Максимальную глубину (сывше 10 уровней!) когнитивно ориентиро­
ванным историкам удалось обнаружить у византийского царедворца и историографа
11-го века Михаила Пселла, успешно пережившего нескольких императоров (Луков,
Сергеев, 1983) 267

план, однако, был основан на допущении, что русская армия не успеет отмобилизоваться до нанесения решающего удара по французским вой­скам. Похожую кардинальную ошибку немецкий генштаб повторил и в ходе русской компании 1941 года, когда по плану противник должен был быть разгромлен до наступления зимы⁵⁷.

В другом варианте цели фиксируются относительно жестко, зато тактические средства выбираются предельно гибко, в зависимости от ак­туального развития ситуации. Этот двухуровневый стиль был характерен для военно-политических решений Наполеона, отмечавшего в конце жизни, что он никогда не верил в реализуемость планов, претендующих на установление длинной цепочки причинно-следственных связей. Не­сколько загадочным для современников и потомков остается при этом когнитивный стиль главного контрагента Наполеона в войне 1812 года — М.И. Кутузова, который, не выиграв в этой компании полностью ни од­ного сражения, уничтожил армию Наполеона и сохранил в целости рус­ские силы. Для его характеристики следует, во-первых, постулировать существование ценностного уровня регуляции, задающего личностную устойчивость и временную перспективу, перекрывающую рамки продол­жительности собственно войсковых операций. Во-вторых, мы сталкива­емся здесь с примером экологического мышления, когда принимаемые ре­шения настолько соответствуют условиям среды, что иногда возникает впечатление, что ни волевых решений, ни лежащих в их основе мыслен­ных усилий и не было, а все произошло в силу стечения обстоятельств (см. 9.3.3).

8.4.3 Функциональная структура интеллекта

В первом разделе этой главы (см. 8.1.1) мы рассмотрели некоторые ти­пичные исследования интеллекта, отметив недостаточность корреля­ционных подходов и чисто операциональных определений. Наиболее систематичная попытка построения общей теории интеллекта была предпринята в прошлом века Пиаже, однако в свете новых фактов, ус­тановленных, главным образом, уже после его смерти, эта теория вы­зывает множество критических замечаний. Ученики и научные наслед-

⁵⁷ Одна из новых версий событий 1941 года дает метакогнитивное объяснение поведе­нию советского руководства непосредственно перед нападением, возникшим вследствие этого тяжелым потерям и.. последующему поражению вермахта. Согласно этому объяс­нению, Сталина подвела его индивидуальная теория психики (см. 8.1.3) противника. Он не мог представить, что войну против России можно начать без запасов зимней одежды Поэтому усилия советской разведки были направлены на отслеживание закупок немец­кой армии. Сталин якобы сам просматривал информацию о ценах на овчину и шерсть на европейских товарных рынках, игнорируя сведения, поступавшие от резидентов и по дип­ломатическим каналам Гитлер же понадеялся на завершение кампании до наступления 268 холодов — выиграл ряд сражений и проиграл войну.

никй Пиаже сегодня, с одной стороны, склонны уделять значительно большее внимание социокультурному контексту развития в духе кри­тических замечаний Выготского, а с другой, стремятся найти замену столь характерному для этой теории предположению о существовании универсальной «ментальной логики». Возможность описания более спе­цифических механизмов высших форм интеллектуальной активности некоторые из них видят в метапознании. В частности, ближайшая со­трудница Пиаже Барбель Инельдер ввела в когнитивные исследования термин «метапроцедуры», а американский историк генетической эпис­темологии Джон Флейвел — понятие «метапамять».

Подводя итоги анализа механизмов и проявлений высших позна­вательных процессов, здесь можно еще раз вспомнить классическое ис­следование «Лохаузен» Дитриха Дёрнера (см. 8.3.2), свидетельствующее об отсутствии корреляции успешности управления сложными система­ми с основными тестами интеллекта. Таким же оказался результат при­менения тестов креативности, или дивергентного мышления. Мотива­ция испытуемых не была критической переменной, так как она менялась лишь к концу эксперимента, когда явно намечались контуры успеха или неудачи. Показателем, различавшим успешных и неуспеш­ных испытуемых, была общая установка на ПОНИМАНИЕ, выражав­шаяся в числе вопросов о состоянии системы. Существенными были также метакогнитивный КОНТРОЛЬ и организация семантической па­мяти. Присутствие в последней репрезентаций среднего уровня абст­рактности позволяло, с одной стороны, «заземлять» представления о ситуативно адекватных действиях, а с другой — выделять общие харак­теристики ситуации и на основании умозаключений по АНАЛОГИИ переносить способ решения на новые области. «Конвергенция» и «ди­вергенция» мышления, следовательно, выступили не как независимые факторы, а как моменты единой активности аналитико-синтетическо-го типа⁵⁸.

Поразительна именно эта высокая степень интеграции разнород­ных компонентов познавательных процессов. Любое действие, любое решение в разных своих аспектах регулируется и управляется различны­ми механизмами, которые, по крайней мере в норме, обычно согласова­ны друг с другом. Это видно на примере простого действия срывания яблока с ветки, которое обеспечивается целым рядом уровней: от скорее

⁵⁸ К числу уроков этого исследования относится вывод о высокой эффективности гло­
бальных экспертных оценкок' там, где психометрические тесты не позволяли дифферен­
цировать испытуемых, проводившие эксперимент психологи постепенно научились уз­
навать успешных и неуспешных испытуемых. Аналогичные выводы можно сделать и на
основании опыта применения тестов интеллекта в школе. Как правило, глобальная оценка
учителя служит лучшим предиктором будущих успехов, чем результаты психометричес­
ких тестов. В этом случае, правда, следует еще учитывать возможное влияние эффекта
самореализующегося пророчества 269

рефлекторных механизмов сохранения равновесия уровня А до скорее рефлексивных символических координации (Е и F), определяющих ин-тенциональную сторону и мотивацию этого действия. Мы в должной мере осознаем координационную сложность и степень этого согласова­ния только тогда, когда наблюдаем его дезинтеграцию в случае раненого или больного мозга.

До сих пор наиболее яркой концепцией управления двигательны­ми компонентами поведения остается теория уровней построения дви­жений H.A. Бернштейна (1947). Она же дает описание возможной структуры сенсомоторного интеллекта. К сожалению, в этой концеп­ции не было (и не могло быть — см. 1.4.3) обсуждения когнитивных процессов. Потребовалось несколько десятилетий, чтобы установить пересечения этих, обычно изолированных друг от друга, областей иссле­дований. Эта работа была инициирована выявленным к началу 1970-х годов функциональным и нейроанатомическим расщеплением процес­сов перцептивной обработки на этапы пространственной локализации и идентификации объектов (Trevarthen, 1968; Величковский, 1973). Ра­бота была продолжена исследованиями уровневой организации памяти (Velichkovsky, 1999). На этой основе нами была предпринята попытка осовременить модель Бернштейна, дополнив ее в верхней, когнитивной части за счет введения двух уровней «высших символических коорди­нации». Общая модель уровневого Grand Design интеллекта представле­на в табл. 8.4. От более ранних вариантов данной модели (Величковс­кий, 19866) представленная в этой книге версия отличается тем, что здесь впервые указан возможный нейрофизиологический субстрат каж­дого из уровней.

Хотя наиболее интересными для нас были когнитивные и метаког-нитивные механизмы, мы не могли оставить без изменений сенсомо-торную часть данной модели. Суть введенных в нее изменений состоит в следующем. Во-первых, предметные действия требуют предметного восприятия, а оно связано, согласно современным представлениям (см. 3.4.2), с нижневисочными (вентральными) механизмами коры. Во-вторых, в последнее время выявляются факты фундаментальной ими­тационной природы предметных действий человека и приматов, поэто­му имитация упомянута в качестве одной из функций соответствующей группы механизмов (см. 2.4.3 и 9.4.1). В-третьих, исследования про­шедших десятилетий показали, что спинной мозг и стволовые отделы головного мозга (то есть бернштейновский уровень А) содержат базо­вый репертуар программ поведенческих реакций, необходимых для вы­живания: дыхание, жевание, защитные реакции, локомоции, движения глаз, изменения позы и т.д. (Grillner et al., 2005). Они находятся под то­ническим контролем следующего уровня, представленного нейронными и нейрогуморальными механизмами паллидума (уровень В). Эти меха­низмы, в свою очередь, находятся под селективным контролем стриату-ма (уровень С), который фильтрует и комбинирует элементы моторного

Таблица 8.4. Уровни когнитивной организации и регуляции поведения — модель Grand Design (по: Величковский, 19866, с изменениями)

инструментария в соответствии с пространственными характеристиками ситуации и, что существенно (см. 9.4.3), их аффективной разметкой.

Что дает уровневый подход с точки зрения анализа проблем когни­тивной науки? Способности и все без какого-либо исключения традици­онные познавательные функции оказываются при таком подходе слож­ными, многоуровневыми образованиями. Простейшие из них — их традиционно называют «ощущениями» — связаны с работой трех из этих уровней (А, В и С), причем соответствующая уровню А протопатическая чувствительность столь примитивна, что даже сам термин «ощущение» кажется в этом случае неоправданно интеллектуальным⁵⁹.

Столь же неоднородны в отношении «вертикального» измерения и более центральные для когнитивной науки процессы. Разнообразные феномены восприятия в основном реализуются посредством уровней пространственного поля (С) и действий (D). Они стали широко извест­ны в последние 30 лет под совсем другими именами (см. 3.4.2), но глав­ное в представлениях об их функциях сохранилось — разделение дина­мической локализации (вопрос «где?» с модификацией «как?») и идентификации объектов (вопрос «что?»). Память в виде ее различных подсистем (см. 5.3.3) требует участия, по меньшей мере, трех уровней (D, Ε и F), тогда как мышление и воображение, главным образом, двух (Е и F), хотя и с возможными фоновыми координациями из нижележа­щих механизмов. Например, не только пространственное воображение, но и (как показано в теории ментальных моделей — см. 8.2.2) процессы решения силлогистических задач обычно опираются на специфические ресурсы и навыки уровня пространственного поля С. Механизмы вос­приятия и порождения речи распределены между тремя уровнями (D, Ε и F). Лишь наиболее творческие аспекты речевых функций, подобные формированию коммуникативных интенций, применению пропозици­ональных установок, пониманию и порождению поэтического текста (см. 7.4.1), требуют участия уровня метакогнитивных координации F.

Чрезвычайно сложен вопрос о месте сознания в этой модели. По мнению Бернштейна, нами осознается содержание работы ведущего для решения данной задачи уровня. Иными словами, сознание ориентирует деятельность по отношению к содержанию решаемой задачи, обеспечи­вая, тем самым, функциональную интеграцию мозговых механизмов (см. 5.3.3). Кроме того, по Бернштейну, степень отчетливости сознания

⁵⁹ Протопатическую чувствительность описал в начале 20-го века английский невро­лог Генри Хэд, наблюдавший в опытах на себе восстановление болевых и тактильных ощущений после перерезки нерва. Оказалось, что вначале восстанавливалась некоторая общая раздражимость, без четкой локализации места раздражения (наличие таких про­странственных «локальных знаков» вообще-то считалось до этого необходимым призна­ком ощущений). Эту смутную раздражимость Хэд и описал как филогенетически древ­нюю, протопатическую ступень развития ощущений. И.М. Сеченов использовал ранее в 272 сходном контексте термин «темные чувства».

увеличивается при движении от низших к высшим уровням. Следует до­бавить, что при таком движении радикально меняется и качество фено­менов сознания, как показано в предпоследнем столбце табл. 8.4. В этом ряду различных форм осознания (awareness) классическому представле­нию философии об интроспекции (восприятии собственных менталь­ных состояний) и рефлексивном сознании (самосознании, или автоноэ-тическом сознании современных авторов) отвечают лишь координации уровня F⁶⁰. В 20-м веке феноменология, экзистенционализм и гештальт-психология, с их установкой на изучение наивного восприятия мира, описали нерефлексивные формы осознания, характерные для уровней от Ε до С. Современные нейрофилософия и психология осваивают и другие «пласты» явлений сознания, исследуя, например, парадоксальные зако­номерности хронических (Grahek, 2001; Ramachandran, & Hirstein, 1998) и острых (Kahneman et al., 1993) болей.

Вместе с тем, спектр состояний сознания шире списка его форм, ориентирующих наши попытки решить те или иные поведенческие и когнитивные задачи. Подобно наблюдаемому из внешней позиции («от 3-го лица») поведению, субъективный образ ситуации в общем случае есть амальгама вкладов разноуровневых механизмов (это впервые отме­тил еще Кант — см. 1.1.3). Относительно явное выделение ведущего уровня и, соответственно, доминирующей формы осознания происхо­дит только тогда, когда возникает некоторая проблемная ситуация, явно принимаемая нами в качестве требующей решения задачи. При этом же условии возникают эффекты внимания, которые, как мы отме­чали (см. 4.1.1 и 4.4.2), отнюдь не синонимичны сознанию. В эндоген­ном варианте эффекты внимания являются результатом воздействий более высоких уровней на нижележащие (прежде всего F на Е, а также Ε на D, С и В) и соответствуют контрольным компонентам координа­ционной структуры действия в целом. Работа любого из уровней в фо­новом режиме остается вне сферы сознания, хотя при этом она вполне может иметь произвольный и контролируемый («интенциональный» и «внимательный») характер.

Несколько неудобное следствие такого рода анализа состоит в том, что он заставляет признать возможность и даже регулярность нереф­лексивных состояний сознания, которые не являются осознанными с точки зрения традиционных философских представлений об интро­спекции и сознании. Существуют лингвистический и концептуальный подходы к проблеме «бессознательного сознания». Лексико-лингвис-тический аспект связан просто с различными вариантами перевода русского термина «сознание» в разных языках. В том же английском

• ^№ Участие механизмов уровня F, судя по всему, является необходимым, но не доста­
точным условием самосознания, так как лишь часть этих механизмов (прежде всего ме-
диобазальные и фронтополярные структуры, особенно справа) реализует функции само­
контроля, личностной оценки и регуляции социального поведения (см. 4.4.2 и 9.4.3). 273

языке один из возможных переводов — «awareness» — не имеет выра­женного рефлексивного оттенка термина «consciousness» (см. 4.4.3). В концептуальном отношении нам известно сегодня, что значительная часть познавательных процессов вообще не ведет к формированию экс­плицитной эпизодической памяти, необходимой для любого устойчиво­го анализа переживаний. Без достаточных возможностей для ретроспек­ции невозможной оказывается также и интроспекция. В частности, как отмечалось (см. 3.4.1 и 4.2.3), пространственный поиск и вполне целе­направленные сенсомоторные взаимодействия в рамках уровня С («дор-зальной системы») не сопровождаются эксплицитным запоминанием, протекая как бы в вечном настоящем времени.

Далее, актуально нами, видимо, осознается прежде всего само изме­нение модуса осознания, связанное со сменой задачи и с межуровневыми переходами. Феномены сознания демонстрируют здесь их подвержен­ность общему принципу работы биологических систем — адаптации к абсолютным параметрам ситуации. Весь фактический материал психо­физики свидетельствует о повышенной чувствительности именно к из­менениям. При движении «сверху вниз» уровневые переходы рефлек­сивно осознаются как волевое усилие (судя по некоторым данным, это осознание происходит с задержкой по отношению к реальным измене­ниям и может иметь более или менее выраженный иллюзорный харак­тер — см. 4.4.3) и произвольное (эндогенное) внимание. Переходы в противоположном направлении, когда некоторый уровень не справляет­ся с задачей имеющимися у него средствами и апеллирует к более мощ­ным механизмам, также хорошо известны в психологии. Они описыва­ются законом Клапареда (см. 1.2.3), согласно которому осознание возникает в случае нарушения привычного протекания действий. В этом последнем контексте было бы интересно проанализировать ориентиро­вочный рефлекс и другие разновидности реакций на значимость (новиз­ну) воспринимаемых событий (см. 4.4.1 и 5.1.1).

Сами механизмы вертикальной интеграции, то есть межуровневых взаимодействий и переходов, пока в значительной степени неясны. В отношении их нейрофизиологических проявлений можно предполо­жить, что они как-то связаны с изменениями фазовой когерентности интегральных ритмов мозга, а также с использованием различных ней-ротрансмиттеров, которые, в свою очередь, участвуют в регуляции ин­тегральных ритмов (см. 4.3.3 и 5.3.3). С точки зрения феноменологии этих переходов, наше рефлексивное сознание (уровень F), несомненно, имеет частичный доступ к содержанию работы филогенетически более старых механизмов. Так, мы можем более или менее отчетливо осознать интероцептивные, болевые и тактильные ощущения в некоторой части тела, если такая задача вдруг возникнет объективно или мы почему-то поставим ее перед собой произвольно. Используя аналогию из вычисли­тельной техники, можно сказать, что новые эволюционные приобрете­ния демонстрируют в отношении их координационных возможностей нечто вроде асимметричной — «снизу вверх» — совместимости (upwards compatibility) программных продуктов, когда функциональные возмож­ности относительно примитивных программ предыдущих поколений

могут быть, в известной мере, использованы более современными опе­рационными системами⁶¹.

В опубликованной только сейчас монографии 1930-х годов H.A. Берн-штейн (2003) подробно останавливается на проблеме сознания (не имея, впрочем, возможности использовать для ее анализа свою уровневую кон­цепцию, созданную десятилетием позже). Он очень проницательно выде­ляет при этом два, по его словам, «объективных явления», характеризую­щих сознание. Речь идет о произвольности и о связи феноменов сознания с самонаблюдением. За прошедшие 70 лет мы действительно научились объективно различать произвольные и автоматические процессы (см. 4.3.2 и 5.1.3). Говоря о связи сознания с интроспекцией, Бернштейн имеет в виду не жесткую связь, а потенциальную доступность некоторого класса феноменов рефлексивному контролю. Так, он отмечает, что «...процесс самонаблюдения не течет параллельно с процессом наблюдаемых в себе психических явлений, а чередуется с ним и перебивает его...» (2003, с. 217). Все это похоже на принцип частичной межуровневой совмести­мости, очерченный в предыдущем абзаце. Современные исследования также подтверждают мысль H.A. Бернштейна об объективности само­наблюдения. Проявлением рефлексивного контроля является верти­кальная интеграция уровневых механизмов (см. 3.4.1 и 5.3.3). Кроме того, самонаблюдение может заметно менять протекание отдельных процес­сов, например, приводить к сбоям в выполнении сложного навыка (см. 5.4.2) и модифицировать аффективные реакции (см. 9.4.3).