![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Р < 0,01 9 страница
Наше предположение о природе феноменального сознания (то есть собственно квалий, или «чувственной ткани образа» — см. 1.2.1 и 4.4.3) состоит в том, что она может быть связана с возможностью широкого спонтанного обследования окружения. Опосредованная движениями глаз вместе с поворотами головы и корпуса возможность получения в любой момент информации об окружении объясняет главную особенность перцептивного образа — впечатление обширного, стабильного, красочного и детального видимого мира. Если ответа на спонтанный запрос нет (или если ответ не меняется), то феноменальная «картинка» исчезает, как это происходит в экспериментах с длительной сенсорной депривацией или со стабилизацией изображения на сетчатке. Та же гипотеза моторных запросов и сенсорных ответов как основы феноменального сознания может объяснять его нарушения при паркинсонизме — заболевании, связанном с дефицитом дофамина. Причина, возможно, состоит в том, что как раз этот нейромедиатор опосредует процессы ме-такогнитивного контроля, а также (вместе с ацетилхолином) активного поиска в рамках «дорзального потока» и его префронтального продолжения — дорзолатеральной префронтальной коры (см. 4.3.3 и 9.4.3). В пользу данной гипотезы говорит и пробуждение сознания (к сожалению,
лишь временное), которое наблюдается при дофаминозамещающей фармакотерапии. Совершенно иными, на первый взгляд, представляются механизмы высших форм сознания. Как поэтическое (см. 4.4.3 и 5.3.2), так и рефлексивное, автоноэтическое сознание в значительной мере имеют социокультурную и коммуникативную основу. Они, казалось бы, освобождены от связи с нейрофизиологическим субстратом и необходимости чувственной подпитки. Но это впечатление явно ошибочно (см. 6.1.3 и 8.1.1). Интересны случаи ретроспективного описания состояний «сознания без речи» пациентами-афазиками, прошедшими успешную нейро-психологическую реабилитацию (Т.Г. Визель, личное сообщение, март 2004). Оказывается, невозможность спонтанно найти слово для выражения своих мыслей также может приводить к явным изменениям чувственного образа ситуации, сопровождающимся ощущением несвободы, а также впечатлением сужения и общего затемнения поля зрения — подобного описанному Мандельштамом и вдохновлявшему многих психологов, начиная с Л.С. Выготского, «чертогу теней» («Я слово позабыл что я хотел сказать... и мысль бесплотная в чертог теней вернется»). Рефлексивная оценка при этом, правда, сохраняется. Кроме того, воспринимаемая яркость сцены зависит от эмоционального тона, так что в будущем предстоит выяснить, какой вклад вносит в описанные феномены очень частое в подобных случаях состояние психологической депрессии. Префронтальные механизмы уровня F обладают наиболее мощными интегративными возможностями. Они располагают прямыми нейро-анатомическими связями со всеми другими уровнями (включая и уровень А). Эти связи, которые образуют несколько специализированных петель, обычно вовлекающих также задние («гностические», в терминологии А.Р. Лурия — см. 2.4.3) структуры коры и подкорковые центры, будут рассмотрены нами в следующей главе (см. 9.4.3). При их участии реализуются процессы продуктивного мышления, принятия решений, самоконтроля и межличностного общения (коль скоро последнее не сводится к разыгрыванию одного из фиксированных на уровне Ε «сценариев» поведения). Совершенно аналогично обстоит дело с обеспечением интеллектуальных достижений. Если в случае уровней А, В и С речь идет о сравнительно элементарных сенсомоторных и перцептивных функциях, то уже уровень предметных действий D реализует весьма сложные процессы, в частности, некоторые когнитивные автоматизмы, лежащие в основе решения экспертных задач. Важность уровня Ε иллюстрируется тем обстоятельством, что большинство психометрических тестов интеллекта имеет отношение к этому уровню знаний и культурных навыков. Особое значение для выбора и конечного успеха наших начинаний имеют процессы, реализуемые уровнем F. Хотя некоторые из намеченного нами в начале этой главы списка метакогнитивных координации позволяют работать преимущественно с вербальными, а другие с образными компонентами знаний, в целом именно они определяют индиви-276 дуальные различия в общих способностях (см. 8.1.1). Так, хорошие «решатели» тратят сравнительно много времени на ПОНИМАНИЕ задачи и создание адекватной репрезентации (ОПИСАНИЕ и/или ПРЕД-СТАВЛИВАНИЕ) условий. Плохие начинают сразу же искать ответ в памяти (ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ). Лишь первая стратегия дает возможность обобщить приемы решения и перенести их в случае необходимости на проблемные ситуации в другой предметной области. Успешность решения реальных жизненных задач определяется не столько количеством знаний, сколько ВАРЬИРОВАНИЕМ подходов к решению и критическим КОНТРОЛЕМ их применимости, а также умением «видеть», что информация, полученная в одном контексте, пригодна для использования в другом (АНАЛОГИЯ и МЕТАФОРИЗАЦИЯ). Уровню F, формирующемуся прежде всего в связи с появлением индивидуальной теории психики (см. 5.4.3 и 8.1.1), принадлежит ведущая роль и в механизмах социального интеллекта и коммуникативной прагматики. При этом, в частности, очень важна метапроцедура РЕКУРСИЯ, позволяющая осуществлять вложение ментальных пространств друг в друга (см. 7.4.1 и 8.3.2). Поскольку в ряду таких вложений могут с некоторыми вариациями многократно повторяться образы «Я» и «значимого другого», возникают столь характерные для координации уровня F эффекты диалогичности, рефлексивности и стереоскопичности: мы часто замечаем, что ведем с кем-то внутренний диалог, смотрим на себя со стороны глазами окружающих, оцениваем других в зависимости от того, как они предположительно оценивают нас, пытаемся представить, как бы мы поступили на месте другого либо другой человек повел бы себя в нашей ситуации, и т.д. Сложность экспериментального изучения этих процессов объясняет тот факт, что в когнитивной науке они до последнего времени анализировались в основном на литературном материале. В связи с интересом к особенностям «дедуктивного метода» Шерлока Холмса, примечательна следующая цитата из «Обряда дома Месгрейвов»: «Вы знаете мой метод... Уотсон: я ставлю себя на место действующего лица и, прежде всего уяснив для себя его умственный уровень, пытаюсь вообразить, как бы я сам поступил при аналогичных обстоятельствах». В русском литературоведении признанным «героем рефлексии» является лермонтовский Печорин. Интеллектуальное превосходство Печорина над окружением в значительной степени является превосходством в полноте и глубине рефлексии, ведущей его от одного успеха к другому. Но и его возможности рекурсивного построения ментальных пространств небезграничны — в «Тамани» Печорин едва не погибает, «не подумав, что могут подумать, что он может донести». Таким образом, проблематичной стала ситуация, потребовавшая трехслойной конструкции ментальных пространств, или второго уровня рефлексии. Ограничения в глубине рефлексии характеризуют индивидуальную когнитивную сложность решений (равно как и индивидуальную теорию психики — см. 5.4.3 и 8.1.1) и в этом качестве более интересны, чем другие показатели когнитивной сложности, например, опирающиеся на 277 параметры репрезентаций уровня Ε оценки числа независимых семантических измерений, используемых при классификации понятий. Не совсем понятна связь этих ограничений с объемом рабочей памяти, поскольку последняя тестируется в совсем иных ситуациях. Скорее можно ожидать некоторой корреляции с долговременной рабочей памятью, учитывающей степень развития экспертных знаний в определенной области (см. 5.3.2 и 8.3.3). Как мы отмечали, анализ деятельности Бисмарка (по материалам его собственных мемуаров) позволяет выделить до 6 уровней стратегического планирования, в отличие от 1—2 уровней у других известных немецких и европейских политиков того времени62. Интересно, что этими же числами обычно оценивается глубина проработки решений в современных игровых методиках изучения стратегического интеллекта (Colman, 2003). При этом лишь очень незначительное число испытуемых — менее 10% — демонстрирует способность работать на втором уровне рефлексии. Предположение Хомского о продуктивном использовании РЕКУРСИИ сыграло важную роль в критике бихевиористских теорий развития языка и в возникновении когнитивного подхода (см. 1.3.3). Эмпирические данные говорят о том, что эта продуктивность ограниченна. В реальных диалоговых ситуациях (а не в письменной, вынесенной вовне речи — см. 7.2.1 и 7.3.2) рекурсивные вложения довольно редки, а если они и встречаются, то их глубина не превышает одного-двух. Речевое взаимодействие также обнаруживает многочисленные признаки редукции сложности, когда анализ и продуктивное порождение заменяются имитацией по типу прайминга, настраивающей нас на фонетику, семантику и синтаксис речи собеседника (см. 7.1.2). Из-за отмеченных ограничений рефлексивное управление заменяется где только возможно следованием системе правил. Например, чтобы избежать постоянного мысленного моделирования намерений каждого встречного, в особенно опасном сегменте поведения — дорожном движении вводится строгая регламентация. Более того, функции рефлексивного управления постепенно передаются автоматам, таким как проектируемые адаптивные системы поддержки (AAS = Adaptive Assistant Systems). Эти системы отслеживают состояние внимания и намерения человека, вмешиваясь только в том случае, когда для этого есть достаточные основания, например, когда водитель не увидел красного света светофора или не заметил выбежавшего на проезжую часть дороги ребенка (Величковский, 2003). Заканчивая эту главу, следует поставить вопрос о реальности уровней, положенных нами в основу классификации когнитивных феноменов. Речь идет, как и в случае любой теории, о полезной абстракции,
хотя, возможно, задействованные механизмы и менее дискретны, чем это имплицируется списком, приведенном в табл. 8.4. В их филогенезе и в индивидуальном развитии эти механизмы обнаруживают явные переходы и градиенты роста. Так, «восприятие для действия» (дорзальный поток) демонстрирует элементы восприятия формы, полностью разворачивающегося на следующем уровне (см. 3.3.4). «Восприятие для познания» (вентральный поток) ведет (под метакогнитивным контролем — см. 7.1.2) к накоплению категориального знания, мозговые механизмы которого распределены в местах соответствующей перцептивной обработки. Семантическая категоризация вовлекает не только височные механизмы (совместный субстрат с высшими формами восприятия), но и фронтальные структуры. При этом она взаимодействует с метакогни-тивными координациями, субстрат которых, по-видимому, развивается из двух базовых подсистем восприятия (дорзо-латеральная и вентроме-дианная префронтальная кора — см. 9.4.3). Между разными уровнями происходит постоянное согласование и делегирование функций. Формирование когнитивных навыков, которые служат основой сложных умений в разных областях деятельности, можно объяснить передачей функций контроля с уровня Ε на уровень D, то есть переходом от преимущественно декларативного знания к лроцедурному ноу-хау. Аналогичные изменения постоянно происходят и во взаимоотношениях уровня метакогнитивных координации F с нижележащими структурами. То, что представляется нам уникальным воспоминанием, свежей метафорой или смелой научной гипотезой, постепенно утрачивает свой экстраординарный характер и становится просто частью концептуальной модели мира. Кроме того, фоновые координации могут осуществляться и более высокими по отношению к актуально ведущему уровню структурами. Так, выполняя предметное действие, мы можем неожиданно ощутить гордость за нашу работу (или же стыд). Многие детали этой сложнейшей картины практически незаметных, градуальных переходов и внезапных, «катастрофических» скачков пока остаются неясными. Но процессы коммуникации требуют расчленения реальности, хотя бы в дидактических целях.
|