![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
ПЕРСПЕКТИВЫ 1 страница
когаитивнои НАУКИ Структура главы: 9.1 От дуализма Декарта к новой монадологии 9.1.1 Третий кризис научной психологии 9.1.2 Произвольность формальных моделей 9.1.3 Нейрокогнитивизм и теория идентичности 9.2 Перспектива методологического солипсизма 9.2.1 Искусственный интеллект и человеческий разум 9.2.2 Философия искусственного интеллекта 9.2.3 Виртуальные формы жизни 9.3 Перспектива прямого реализма 9.3.1 Экологический подход: вклад Джи Джи Гибсона 9.3.2 Исследования ситуативного действия 9.3.3 Телесная заземленность познания 9.4 Перспектива методологического плюрализма 9.4.1 Разнообразие подходов и моделей 9.4.2 Вертикальная интеграция и парадигмы развития 9.4.3 Когнитивно-аффективная наука Несмотря на высокий уровень работ, вызванных к жизни когнитивным подходом, к середине 1980-х годов значительное число авторов стало критически оценивать соотношение затраченных усилий и реального прогресса. Тулвинг и Мэдиган одними из первых отметили, что поток психологических исследований не привел к соответствующему росту наших знаний. «Многие изобретения и открытия в других областях науки потрясли и озадачили бы Аристотеля, но самые яркие и неожиданные результаты психологических исследований... заставили бы его поднять брови только на мгновение» (Tulving & Madigan, 1970, p. 437). «Психология, — писал Джерри Фодор, — это очень трудное занятие... С одной стороны, внутренние репрезентации очень лабильны и их использование определяет эффективность ментальной обработки. С другой стороны,... по-видимому, имеются какие-то структурные ограничения возможностей организмов в этом отношении, однако никто не знает, в чем они заключаются» (Fodor, 1978, р. 166). Другой автор признавался, что за глянцевой убедительностью психологических журналов кроется все большая неуверенность (Claxton, 1980). В чем причины такого изменения оценок перспектив направления, которое должно было произвести переворот во взглядах на природу человека? Причины нового кризиса следует искать в общих основаниях когнитивной науки. Декарт выдвинул идею независимости материи и мысли (духа). Несмотря на ряд кризисов и обусловленную ими смену глобальных подходов, эта идея доминировала в психологических исследованиях с момента возникновения психологии как науки вплоть до начала 1990-х годов. Благодаря созданию новых методов анализа работы мозга (прежде всего трехмерного мозгового картирования) ситуация стала меняться в направлении признания массивного взаимодействия этих якобы независимых «субстанций». Более того, из-за распространения моделей с параллельными и параллельно-иерархическими архитектурами ведущая парадигма когнитивной науки более всего напоминает сегодня монадологию Лейбница. Дальнейшие перспективы когнитивной науки и ее практических приложений могут быть связаны с плюралистической стратегией исследований, в частности, с полузабытой, но исключительно продуктивной деятельностной парадигмой, впервые сформулированной Новалисом, Фихте и Гегелем. 9.1 От дуализма Декарта к новой монадологии 9.1.1 Третий кризис научной психологии В этом разделе мы остановимся на чрезвычайно важном моменте в новейшей истории когнитивных исследований — выраженном методологическом переломе, или, как сейчас принято говорить, «смене парадигмы», который произошел на границе нового тысячелетия (см. 2.3.1 и 2.4.1). Широкое употребление термина «парадигма» началось с 1962 года, в контексте получившей широкую известность теории «научных революций» американского философа и историка науки Томаса Куна (русский перевод, 1977). Согласно этому автору, на определенных — нормальных — отрезках истории любой науки можно выделить установившуюся научную парадигму. Она представляет собой комплекс практически безоговорочно принимаемых научным сообществом фундаментальных допущений: методологических установок, теоретических и претеоретических представлений (метафор), определений важных и второстепенных задач исследований, критериев оценки их успешности и т.д. Парадигма определяет имплицитные правила, по которым делается нормальная наука. По мере накопления опытных данных, все более убеждающих научное сообщество в правильности парадигмы, в ходе исследований неизбежно возникают аномалии — отдельные наблюдения, которые не могут быть теоретически предсказаны на основе принятой парадигмы. Поскольку нормальная наука — это в первую очередь деятельность по решению научных головоломок, аномалии привлекают внимание наиболее способных членов сообщества исследователей. Если аномалии сохраняются и даже множатся, наука переходит из нормального состояния в состояние кризиса. В том случае, если парадигма принципиально недостаточна и зона кризиса продолжает расширяться, данная наука созрела для революции. Пытаясь спасти парадигму, лояльные члены научного сообщества делают все большее количество частных поправок и дополнений. По словам Николая Коперника, «с ними происходит нечто подобное тому, когда скульптор собирает ноги, голову и другие элементы для своей скульптуры из разных моделей: каждая часть превосходно вылеплена, но не относится к одному и тому же телу... получается скорее чудовище, чем человек» (цит. по Кун, 1977, с. 118). Иначе говоря, парадигма теряет свою эстетическую привлекательность (см. 1.1.1). Научная молодежь проявляет недовольство и начинает открыто обсуждать не оспаривавшиеся ранее фундаментальные допущения. Но для революции в науке нужно нечто большее, чем неудовлетворенность старой парадигмой и недовольство старшим поколением, а именно новая парадигма. Как подчеркивает Кун, отбросить парадигму, не имея для нее замены, значит «отбросить науку вообще» (там же, с. 112). Анализируя крупные революционные эпизоды в развитии 283 естествознания (подобные коперниканско-галилеевской революции в астрономии и физике), он приходит к выводу, что новая парадигма обычно является созданием гения, способного порвать с привычным взглядом на вещи. В меру своей достаточности для разрешения кризиса новая парадигма завоевывает науку. Этот процесс сопровождается ожесточенными спорами, вызванными взаимным непониманием из-за имплицитного характера основной части фундаментальных допущений1. Теория научных революций Томаса Куна дает яркое и узнаваемое описание глобальных концептуальных изменений, лежащих в основе развития научных представлений (см. 6.3.1). В отечественной философской литературе, по понятным причинам, длительное время была особенно широко представлена точка зрения марксистской истории и методологии науки. Для последней существенно предположение о поступательности и прогрессивности развития. Отвергая психологические («иррациональные») моменты концепции научных революций, марксизм одновременно подчеркивает революционность всякого крупного продвижения науки вперед. Прогресс научного знания определяется, согласно этой точке зрения, законами гегелевской диалектики: перехода количественных изменений в качественные и отрицания отрицания — развития путем противоречия в соответствии с принципом смены тезиса антитезисом и разрешения противоречия на стадии синтезиса (см. 1.4.1). В силу этих особенностей развития науки на новых витках спирали возможно возвращение к старым проблемам, но на более высоком уровне обсуждения и с более мощным арсеналом средств их решения. Однако возвращение к старым проблемам может происходить и при движении по кругу. В этом случае возможна смена парадигм и довольно живая иллюзия революционных изменений. Эти процессы, особенно если они охватывают научные сообщества, насчитывающие тысячи членов, напоминают колебания гигантского маятника. Интересен в этом отношении проведенный С.Л. Рубинштейном еще в 1940 году анализ, позволивший ему сделать вывод, что подобные колебания в психологии могут осуществляться одновременно в ряде плоскостей: сенсуализм-рационализм, натурализм-спиритуализм, элементаризм-холизм, иррационализм-интеллектуализм и т.д. Значительно позже похожий анализ провел создатель семантического дифференциала Чарльз Осгуд (Osgood, 1980), который выделил два основных полюса колебаний парадигм в психологии и лингвистике На одном полюсе локализованы бихевиоризм и традиционные (сравнительно-описательные) направления лингвистики. На другом — когнитивизм и трансформационные течения, прежде всего порождающая грамматика Хомского. Одним из 25 (') коррелирующих противопоставлений оказалась классическая пара «эмпиризм-рационализм» (см. 1.1.2).
Для внешнего наблюдателя психология к началу этого периода представляла собой картину почти тотального когнитивизма. Этому подходу отводилась значительная часть симпозиумов международных конгрессов. Когнитивный ментализм утвердился в лингвистике (см. 7.3.2) и все чаще становился предметом философского анализа. Это нашло выражение в решениях специальной междисциплинарной конференции, состоявшейся в 1979 году в Сан-Диего по инициативе Дональда Нормана. Здесь было впервые официально объявлено о создании когнитивной науки, призванной синтезировать психологию с лингвистикой, антропологией и такими разделами кибернетики, как искусственный интеллект и машинное зрение. Появились и новые журналы под тем же названием. Интересно, что нейрофизиология и нейропсихология первоначально оставались в стороне от этого развития, за исключением цикла работ по анализу специализации левого и правого полушарий, проведенного Роджером Сперри и его коллегами. За последние два десятилетия достижения в области когнитивной науки трижды отмечались Нобелевским комитетом — премии получили Р. Сперри (по медицине и физиологии), Г. Саймон и Д. Канеман (оба по экономике). Вернемся, однако, к психологии, где когнитивный подход охватил самые разные области исследований. Это проявилось, например, в быстрой ассимиляции американскими психологами теории развития Пиаже, а затем и Выготского. Этот подход также быстро распространился на изучение эмоционально-аффективной сферы и личности, начало чему положили ранние когнитивные теории социальной психологии (см. 1.3.3). В наиболее известных когнитивных теориях эмоций и стресса, связанных, прежде всего, с именами С. Шектера, Дж. Сингера, Р. Лазаруса и Дж. Мандлера, эмоциональные состояния описывались как результат, с одной стороны, физиологической активации и, с другой, когнитивной оценки (appraisal) ситуации. Физиологическая активация определяет при этом лишь интенсивность и генерализованные «телесные» проявления эмоций, когнитивная оценка — их качество и субъективное содержание. Следует отметить, что в данном отношении эти теории хорошо вписывались в картезианские представления, согласно которым неспецифические проявления «страстей души» относятся к сфере пространственной телесности, а не духовности (см. 1.1.1)2. Авторы практически всех обзорных работ, подводивших в 1980-е годы итоги исследований мотивационных процессов, полагали, что они могут быть сведены к формуле «мысль направляет действие» («thought directs action»). В работах такого крупного европейского исследователя, как Хайнц Хекхаузен (2003), представление об аффективной или эмоциональной детерминации поведения объявлялось «гедонистическим»
и было заменено представлением о мотивах как о некоторых когнитивных конструктах, включающих рациональную оценку ситуации и учитывающих вероятность достижения той или иной цели. Важнейшим опосредующим звеном мотивированного когнитивными конструктами поведения считается каузальная атрибуция — та или иная стратегия объяснения успешности результатов собственных действий. Так, в случае неудачи ее можно объяснить отсутствием способностей, недостаточными усилиями или, наконец, просто случайным стечением обстоятельств — «невезением». Продолжение активности будет, очевидно, зависеть от подобного, выбранного на основании индивидуальной стратегии атрибуции объяснения (см. 6.4.3 и 8.4.1). На фоне все более широкого распространения когнитивной терминологии меньший энтузиазм постепенно стал наблюдаться в тех областях, где когнитивная психология первоначально возникла. Признаки замешательства появились, когда выяснилось, что основанные на использовании компьютерной метафоры мультикомпонентные модели памяти не имеют того общего характера, который им приписывался. Настоящей аномалией в куновском смысле слова оказались экспериментальные данные о возможности долговременного сохранения гигантских массивов сложной невербальной информации, подобной видовым слайдам (см. 5.2.1). Последующие модификации этого поколения моделей памяти стали настолько громоздкими, что они фактически потеряли возможность выполнять объяснительные функции. Рост числа их частных вариантов, различимых, пожалуй, лишь с помощью факторного анализа, стал практически бесконтрольным. Аналогичная судьба постигла глобальные когнитивные модели (см. 6.4.1). Даже наиболее успешные из них срочно подстраиваются сегодня под нейрофизиологические объяснительные схемы (рис. 9.1). Первым резкой критике подверг когнитивную психологию один из пионеров вычислительного моделирования мышления Алан Ньюэлл (Newell, 1974b). Позднее с основными выводами его анализа солидаризировались А. Олпорт и М. Айзенк. По мнению всех этих авторов, для когнитивной психологии стала типичной концентрация усилий на изучении феноменов, полученных в очень специальных лабораторных условиях. Исследование этих феноменов обычно ведется в контексте дихотомических противопоставлений: последовательный или параллельный, периферический или центральный, непрерывный или дискретный, врожденный или приобретенный... — Ньюэлл обнаружил свыше 20 таких оппозиций. В зависимости от доминирующих в данный момент теоретических настроений эти оппозиции могут приобретать еще и оценочный оттенок «плохой — хороший». При этом действительно важные вопросы остаются неизученными. Если эта практика будет продолжаться, предупреждал Ньюэлл, то от будущего нельзя ожидать ничего хорошего: «Другая сотня плюс-минус дюжина феноменов. Сорок новых 286
Рис. 9.1. Нейрофизиологическая модификация модели ACT-R Дж.Р. Андерсона (по: Taatgen & van Rijn, 2005). противопоставлений. Будет ли в результате развиваться психология? Мне кажется, что... с течением времени картина просто будет становиться все более мутной» (Newell, 1974b, p. 287—289). И в самом деле, общая картина перестает быть понятной даже для активных участников исследований. Складывается ситуация, описанная одним из когнитивных психологов следующим образом: «Мы напоминаем обитателей тысяч островов, расположенных в одной части океана, но не имеющих сообщения друг с другом. На каждом острове развивается своя культура, свой язык. Иногда мы видим на соседнем острове группы каких-то людей, которые, судя по всему, танцуют, издавая при этом непонятные крики. Но поскольку мы не знаем, что все это означает, то эти впечатления быстро забываются» (Claxton, 1980, р. 15). Критическая оценка состояния психологии, связанная с отсутствием систематического накопления знаний, отчетливо проявилась в работах ведущих американских авторов, вышедших в связи со 100-летним юбилеем научной психологии в 1979 году. Многие участники серии юбилейных симпозиумов, среди них такие известные авторы, как Дж. Гибсон, 3. Кох, Р. Кетелл, Дж. Левенджер, Р. Льюс и даже патриарх американской математической психологии У. Эстес, пришли к выводу, что за этот период прогресс психологии оказался либо очень скромным, либо отсутствовал, либо обернулся регрессом3. В качестве ведущего направления последних десятилетий когнитивная психология несет часть вины за это положение. К близкому выводу пришел и Тулвинг (Tulving, 1979), который подвел итоги исследований в области психологии памяти, одной из центральных для когнитивного подхода. Основным признаком развития науки, по его мнению, является то, что результаты предыдущих исследований «глубоко укореняются в кумулятивно разворачивающейся структуре знания». Однако за прошедшие 100 лет в этой области так и не появилось инвариантного, окончательно установленного ядра. Особый интерес представляет мнение Найссера, «Когнитивная психология» которого в течение длительного времени была основным руководством не только для работающих психологов, но и для студентов американских университетов. В следующей книге «Познание и реальность» (Найссер, 1981) он пришел к выводу, что когнитивная психология дает искаженный образ природы человека, копируя стандартные лабораторные процедуры и традиционные способы объяснения. Заимствуя термин у Брунсвика и Гибсона, он призывает к экологической валидности исследований познавательных процессов. «Короче говоря, — пишет Найссер, — результаты 100 лет исследований памяти несколько обескураживают. Мы установили надежные эмпирические обобщения, но большинство из них столь очевидны, что известны даже десятилетнему ребенку... Позвольте мне быть искренним: я не вижу никаких фатальных ошибок в мультикомпонентных моделях памяти, в принципе специфического кодирования Тулвинга, в моделе АС Τ Андерсона и т.д.... Но они говорят так мало о повседневном использовании памяти, что кажутся мне созревшими для судьбы, которая сравнительно недавно постигла бихевиористскую теорию научения» (Neisser, 1978, р. 12—13). Экологическая валидность для Найссера — это также соответствие теоретических представлений экологическому подходу, который связан с именем Гибсона. Речь идет прежде всего о модели перцептивного цикла, описывающей восприятие как процесс развернутого во времени взаимодействия организма и окружения (см. 3.3.3). По мнению Найссера,
в это взаимодействие равный вклад вносят внутренние когнитивные схемы, активность организма и внешнее окружение. Найссер, следовательно, не настолько радикален, чтобы вообще отрицать существование внутренних репрезентаций окружения даже в столь общей форме, как схемы. Именно такое отрицание содержится в работах Гибсона и его последователей (см. 9.3.1). Сомнениям, как мы видим, подвергается не только главное методическое средство научной психологии — гипотетико-дедуктивный эксперимент, но и центральное для когнитивного подхода понятие внутренней репрезентации (см. 2.2.1). «Каждый, кто попытался бы читать современную литературу о когнитивных репрезентациях, довольно скоро пришел бы в недоумение, — отметил четверть века назад Стивен Палмер, — и с полным на то основанием. Эта область запутана, плохо определена и крайне дезорганизована. Среди наиболее популярных терминов можно найти следующие: зрительные коды, вербальные коды, пространственные коды, физические коды, наименования, образы, аналоговые, цифровые и векторные репрезентации, изоморфизмы первого и второго порядков, многомерные пространства, шаблоны, признаки, структурные описания, семантические сети и даже голограммы. Эта избыточность терминов... была бы хорошим делом, если бы все различения были ясны и систематически дополняли друг друга. Факт состоит в том, что они не ясны и не соотносимы между собой... Это не характерно для области с глубоким пониманием своих проблем и серьезным стремлением к их разрешению» (Palmer, 1978, р. 259). 9.1.2 Произвольность формальных моделей В чем заключалась причина этого нового кризиса? Возникновение ком Например, Дж. Таунсэнд (Townsend, 1976) проанализировал основания для выбора моделей решения задач бинарной классификации, широко представленных в исследованиях познания (см. 2.2.3 и 5.1.2). Он показал, как трудно подобрать массив хронометрических данных, который бы позволил остановиться на одной из моделей. В частности, типичные данные стернберговского эксперимента могут быть аппроксимированы не только моделью последовательного, но и моделями параллельного поиска Акцент на формальном моделировании привел к появлению десятков моделей, представляющих разные комбинации допущений об обработке информации в этой сравнительно простой задаче. Дж. Тейос (Theios, 1977) выдвинул модель последовательного самооканчивающегося поиска, который распространяется и на «отрицательное множество», то есть на элементы, не входящие в положительное множество данной пробы. Существуют модели самооканчивающегося поиска в обратном направлении и исчерпывающего, но параллельного поиска. В одной из работ (Reed, 1976) обсуждалось сразу 14 подобных моделей, тогда как другие авторы доказывали, что, изменяя параметры базовой параллельно-зависимой модели (все процессы переработки параллельны, но их скорость лимитируется ресурсами внимания), можно описать практически любой массив данных. Как отметил У. Чейз, «после проведения сотен исследований нужно честно признаться, что вопрос о том, является ли поиск в памяти последовательным или параллельным, самооканчивающимся или исчерпывающим, по-прежнему остается открытым» (Chase, 1978, р. 36). В последующие годы интерес к этой проблеме просто угас. В других областях исследований сложилась очень похожая ситуация. Так, после появления десятков работ по психосемантике, направленных на сравнение пространственных и сетевых моделей репрезентации значений, неожиданно было показано, что с математической точки зрения они полностью эквивалентны, так что при желании можно выбрать любую из этих форм описания данных (Hollan, 1975). Сама эта проблема быстро потеряла актуальность. Ведущиеся в настоящее время в рамках когнитивной науки исследования направлены скорее на выявление нейрофизиологических механизмов сохранения семантической информации (см. 6.1.3) и на проведение лингвистического анализа функционирования концептуальных структур в процессах понимания и порождения речи (о так называемых грамматиках конструкций см. 7.3.2). В ряде классических дискуссий, таких как дискуссия об образах (imagery debate — см. 5.3.1иб. 3.1), некоторые авторы склоняются к мысли, что можно произвольно выбрать любую из точек зрения о характере репрезентаций. Так, Дж.Р. Андерсон (Anderson, 1978; Андерсон, 2002) последовательно подчеркивает, что любое утверждение о когнитивных репрезентациях невозможно оценить до тех пор, пока не указаны процессы, которые оперируют над ними. Комбинируя в разных соотношениях разнообразные «ментальные акты» и «ментальные элементы», можно дать множество разных описаний любой системы эмпирических данных. Это точка зрения известна как «теорема мимикрии Андерсона» (Hayes-Roth, 1979). Следует признать, что в силу выраженной зависимости данных от процедуры измерения психологический эксперимент является не очень точным средством проверки гипотез, поэтому темпы создания формальных моделей в течение последних 30 лет намного превышали скорость, с которой они проверялись. Если Андерсон прав, всякий эксперимент оказывается вообще ненужным — снимаются все ограничения на пути формального моделирования ради моделирования. На примере проблемы образов можно увидеть, в каком направлении возможен выход из наметившегося тупика. Хотя сегодня никто не будет отрицать значение воображения для познавательной активности, природа образов продолжает вызывать оживленные споры (см. 5.3.1 и 6.3.1). Дискуссия была начата Пылишиным (Pylyshyn, 1981), атаковавшим исследования образной памяти за чрезмерную «картинность» лежащей в их основе метафоры. Фактически утверждается, что наглядные образы являются эпифеноменами, а эффективная форма репрезентации — это дискретные логические функции, или пропозиции. Спор об аналоговой или пропозициональной природе образов продолжался несколько десятилетий, приобретая такой характер, что для его разрешения нужно было бы уметь буквально «заглянуть в мысли» другого человека. Интересно, что позиция, занимаемая в этой дискуссии, коррелирует с особенностями зрительных образов участников и различиями в их подготовке, причем сторонники картинной метафоры тяготеют к гуманитарным наукам и биологии, а представители пропозициональной точки зрения — к математике и языкам программирования4. Для эмпиризма, равно как и для значительной части традиционной психологии, представления были ослабленными копиями восприятий. В когнитивной психологии первоначально также не делалось качественного различения между ними: восприятие, воображение и галлюцинация понимались как явления одного порядка, иногда как результат возбуждения одной и той же гипотетической структуры — «зрительного буфера». Так, видный представитель аналоговой точки зрения Косслин описывает образы как изображения на экране электронно-лучевой трубки, которые генерируются из более абстрактных репрезентаций долговременной памяти. Механизмы интерпретации («мысленный взор») обрабатывают («смотрит на») эти внутренние дисплеи и классифицируют изображения в терминах семантических категорий (Kosslyn, 1981). Проблематичность подобной трактовки образов была отмечена не только сторонниками пропозиционального формата описания знаний (см. 6.3.1), но и Улриком Найссером (см. 5.3.1). Восприятие, познание и
действие понимаются им как процессы циклического взаимодействия организма и окружения. В таком взаимодействии нельзя выделить отдельные фрагменты — есть только все более полно воспринимаемое окружение. Схемы, перцептивная активность и предметы включены в более широкий контекст: когнитивные карты, локомоции субъекта и реальный мир. Включение перцепции в устойчивые структуры знания об окружении позволяет предвосхитить изменения окружения во время перемещений (путешествий) в пространстве. Воображение — это внутренний аспект пространственной антиципации. Когда кто-то сообщает о своих наглядных образах, то в действительности он говорит о том, что ожидал увидеть, но по каким-то причинам не увидел. Иными словами, найссеровская теория зрительных образов — Это теория неподтвердив-шихся ожиданий. Воспользуемся этими соображениями, чтобы дать описание образов, альтернативное их пониманию как картинок или логико-лингвистических описаний. Оно состоит в трактовке образов как инициированных, но затем задержанных движений — «действий про себя». Подобно внешним движениям человека, образ есть в общем случае амальгама вкладов разных уровней (см. 1.1.3 и 8.4.3). В основе микроструктуры образных явлений обычно лежит работа пространственно-предметных механизмов уровней С и D. Например, включенность перцептивных автоматизмов в знания и умения иллюстрируют результаты исследований, показавших, что взрослый образованный человек располагает знанием об очертаниях частотных слов, написанных привычным шрифтом (см. 7.2.1). Эта процедурная форма памяти обычно недоступна для интроспекции и специфически связана с процессами чтения. Точно так же среди подобных «действий про себя» могут быть и воображаемые вращения трехмерного предмета. При их экспериментальном анализе может быть установлено хорошее соответствие динамики мысленного и реального вращения, хотя сомнительно, что при этом происходит какое-либо физическое вращение в голове самого наблюдателя (см. 9.3.3).
|