![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
ПЕРСПЕКТИВЫ 2 страница
Более сложные образные явления учитывают не только простран когда они должны представить себе — вообразить — нереалистические ситуации (Scott & Baron-Cohen, 1996). В предыдущей главе было показано (см. 8.1.3), что уровень F располагает средствами, позволяющими решать подобные задачи. К ним прежде всего относятся метапроцедуры ПРЕДСТАВЛИВАНИЕ и КОНТРОЛЬ. Например, чтобы разметить цветочную клумбу, мы обычно сначала просто пытаемся увидеть ее в том или ином положении на пока еще ровной лужайке. Информация, которая явно не подтверждает такое восприятие, — отсутствие перепадов цвета и текстуры на «границах» клумбы и лужайки — должна при этом игнорироваться, для чего приходится использовать стратегию произвольного подавления зрительной информации (метапроцедура КОНТРОЛЬ). Сам факт такого подавления не проходит бесследно, его результатом оказывается то, что воображение имеет для нас подчеркнуто субъективный характер. С этим обстоятельством связана важнейшая роль воображения в решении творческих (продуктивных) задач. Поскольку такие задачи по определению не могут быть решены путем ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ готовых знаний из памяти, для них необходимо особое пространство движения в модальности «как если бы» (см. 8.3.2). В качестве процесса, связывающего сенсомоторные предвосхищения с произвольным (эндогенным) КОНТРОЛЕМ, воображение и создает тот особый пространственно-смысловой контекст, который позволяет нам работать с моделями гипотетических и контрфактических ситуаций5. Трудности формализации содержательных предметных областей и даже строгого обоснования самой математической логики во многом определяли направленность центральных научных дискуссий прошедшего века, которые были начаты знаменитым перечнем нерешенных математических проблем, составленным Давидом Гильбертом (см. 2.1.1). Надо полагать, что сегодня, в начале 21-го века, таких нерешенных математических проблем осталось никак не меньше. К ним, безусловно, относятся такие проблемы применения математики в когнитивной науке, как моделирование рефлексивного сознания и описание взаимодействия компонентов многоуровневых развивающихся систем. Одна из причин возникающих на этом пути методологических затруднений была отмечена голландским математиком, основателем интуиционизма Л.Э.Я. Брауэром, по мнению которого «тот, кто говорит на формализованном языке, часто теряет суть проблемы, поскольку при абстрагировании мы отвлекаемся, прежде всего, от содержания» (цит. по: Непейвода, 2000). Этот видный оппонент Гильберта инициировал развитие неклассических логик, которые могут стать одной из основ
более успешного применения логико-математических средств к содержательным когнитивным системам (см. 9.2.2). 9.1.3 Нейрокогнитивизм и теория идентичности В современных теориях образных явлений и других психологических феноменов все чаще используются данные о работе мозга. С начала 1990-х годов для психологии и когнитивной науки в целом становится типичным обращение к нейрофизиологическим объяснительным схемам и методам. Эта новая смена парадигмы была подготовлена развитием нейронаук, в частности, нейропсихологии, постепенно выявлявших все более полную связь мозгового субстрата и психологических функций (см. 2.4.3 и 8.4.3). Тесная связь с субстратом обнаружилась не только для сравнительно элементарных сенсомоторных процессов, но и в случае более сложных функций, таких как самосознание, принятие решений и понимание поэтических метафор (7.4.2 и 8.1.1). Хотя можно было бы и дальше рассматривать эти данные с позиций параллелизма, современная когнитивная наука предпочитает избегать избыточного удвоения языков описаний. Переход к исследованию «психики/мозга» (mind/brain) был ускорен революционными изменениями методологии, в первую очередь появлением методов трехмерного картирования, позволившим визуализировать данные о функционировании мозга в процессе решения задач (см. 2.4.2). Нейрокогнитивная парадигма изменила подходы к решению ряда классических проблем, в том числе и проблемы образов. На пути ее решения в последние годы было показано, что процессы представливания действительно вовлекают первичные и вторичные сенсорные зоны, но при этом они также обязательно сопровождаются изменениями активности в высших отделах коры, включающих префронтальные структуры (см. 6.3.1). Кроме того, внимание было обращено на нейропсихологичес-кий материал. Выявленные при этом двойные диссоциации восприятия и представливания ослабили позиции сторонников радикальной теории образов (см. 5.3.1), хотя Косслином и его коллегами были предприняты определенные шаги по адаптации к новой парадигме (они, в частности, привели к интерпретации образов как изображений... на кортикальных дисплеях — Kosslyn, 2003). Еще менее понятно то, как нейронные сети мозга могли бы генерировать дискретные логические суждения — пропозиции6. Спор о том, являются ли образы аналого-перцептивными или логико-лингвистическими репрезентациями, по-видимому, теряет свою недавнюю актуальность, становясь достоянием истории.
294 щественно на материале фонетики речи (см. 2.3.3).
С общенаучной точки зрения, нейрокогнитивизм означает ревизию картезианского противопоставления материи и духа как двух реальностей, существующих в разных измерениях — пространственном для мозга и временном для мысли (см. 1.1.1). При сохранении основной идеи в ходе исторического развития психологии происходило постепенное признание все большего сходства этих субстанций. В работах Вундта и его современников речь шла уже о параллелизме, что исключало взаимодействие (оно противоречило бы закону сохранения энергии), но в принципе допускало соответствие психического и физического, например, как соответствие образа и образца. Следующее поколение, в лице гештальтпсихологов, более дифференцированно говорило о структурном подобии («тройном изоморфизме») физического, физиологического и феноменального «полей». Появление кибернетики и вычислительных машин добавило к представлению об энергетическом обмене организма и среды идею информационного обмена (см. 2.2.1). Экспериментальное уточнение этой идеи в когнитивной психологии и выявило, отчасти независимо от поставленных задач, полномасштабную связь переработки информации qua психических процессов с физиологическим субстратом, причем как в пространственных (локализация функций — см. 2.4.3 и 8.4.3), так и во временном измерениях (интеграции признаков — см. 4.2.3 и 4.4.3). При таком развитии событий многими авторами, близкими к когнитивной науке, сегодня признается, что картезианский дуализм оказался, в конечном счете, ошибочной концепцией, задержавшей развитие научных представлений (Damasio, 1994). Говоря в этой связи об ошибке Декарта, следует отметить, что уже в предшествующий возникновению научной психологии период рассматривались различные альтернативы по отношению к его взглядам. Наиболее созвучной современному этапу исследований является, несомненно, монадология Лейбница с ее идей множества автономных агентов-субстанций, организованных в случае человеческого организма в функциональную иерархию (см. 1.1.2). При некотором усилии воображения в монадах, а не в единицах любых других философских концепций, можно увидеть сходство с когнитивными модулями Джерри Фодора (см. 2.3.2), а также с нейронными ансамблями Д. Хэбба и с функциональными системами (органами, уровнями) отечественных авторов — от A.A. Ухтомского и Л.С. Выготского до П.К. Анохина, H.A. Бернштейна и А.Р. Лурия (см. 1.4.3)7.
К числу активно обсуждаемых проблем относятся проблемы субъекта активности и свободы воли. Рассмотрим, например, раннюю теорию памяти Аткинсона и Шиффрина (см. 5.2.1). Заслуга этих авторов состояла в том, что они подчеркнули значение процессов управления в решении задач на запоминание. Но, определяя процессы управления, они вышли за рамки системы памяти: «Термин " процессы контроля (управления)" относится к тем процессам, которые, не являясь постоянными характеристиками памяти,... осуществляются под контролем (управлением) субъекта» (Аткинсон, 1980, с. 78). Иными словами, вне системы памяти находится некто, управляющий движением информации. Постановка данной проблемы видоизменилась при переходе к нейрокогаитив-ной парадигме: если на заре когнитивной психологии нередко раздавались призывы признать научную респектабельность гомункулуса (см. 2.1.3), то в последнее время вновь возобладал естественно-научный, прежде всего, физиологически ориентированный подход. Связывая сегодня в рамках этой парадигмы функции самосознания и самоконтроля с вентромедианными отделами префронтальной коры, мы должны иметь в виду, что любой скептически настроенный наблюдатель вправе задать уточняющий вопрос: «Кто» же все-таки контролирует/осознает «того» (и «кого» собственно?), которого этот «кто» контролирует/осознает?! По мнению Деннетта, решение классической проблемы Юма (см. 1.1.2) следует искать в иерархической организации нейрофизиологических механизмов: «Каждая подпрограмма " глупее", чем система в целом... В свою очередь подпрограммы могут состоять из подподпрог-рамм,... пока на нижнем уровне не окажутся элементы архитектуры компьютера... В случае человека этому уровню анализа будут, видимо, соответствовать отдельные нейроны. Хитрого гомункулуса удаляют из схемы, организуя работу целых армий таких идиотов» (Dennett, 1981, р. 124). Всеобъемлющая теория сознания будущего, подчеркивает Ден-нетт в одной из последних работ (Dennett, 2003), будет более всего напоминать полностью автоматизированную фабрику, где много машин и совершенно не видно людей. Чем более полно в рамках нейрокогнитивной парадигмы удается описать психику в терминах объективных мозговых процессов, тем больше, вообще говоря, оказывается соблазн вновь отказаться от мен-талистской терминологии и целиком перейти на язык физиологии. Эта тенденция поиска нейрофизиологических объяснений отчетливо выражена сегодня даже в случае, казалось бы, трудно представимых в данном контексте феноменов группового поведения и социальной психологии8. Философской платформой для подобного развития стала
теория идентичности психики и мозга, оперирующая следующими постулатами: «Психические состояния — это состояния мозга», «Сознание — это нейрофизиологический процесс». Представление об избыточности менталистской терминологии было, как известно, широко распространено в целом ряде направлений психологии и философии первой половины 20-го века, испытавших влияние неопозитивизма (см. 1.3.1 и 1.3.2). Само название «теория идентичности» было впервые предложено именно в тот период историком психологии Эдвином Борингом (Boring, 1933). Число сторонников теории идентичности вновь начинает возрастать в последние годы, особенно среди философов и нейрофизиологов. Нельзя сказать, конечно, что эта точка зрения разделяется всеми авторами. Как отмечает один из видных оппонентов Деннетта Джерри Фодор: «Если моя голова наполнена работающими нейрокомпьютерами, то лучше,... если бы это кто-то контролировал — лучше всего, если бы это был я сам!» (Fodor, 1998, р. 17). Может показаться, что речь идет просто о вечной философской дискуссии. Весомые аргументы для анти-ментализма, однако, дают и результаты некоторых экспериментов. Суть этих, частично упоминавшихся выше (см. 4.4.3), результатов состоит в том, что как при анализе сознательной регистрации событий, так и при оценке момента принятия произвольного решения, ведущего к осуществлению некоторого движения, обычно наблюдается систематическая задержка (около 500 мс) осознания по отношению к коррелирующим с ними нейрофизиологическим изменениям (Libet, 1989). Особенно явно физические движения тела опережают осознание их произвольной инициации в случае чрезвычайно быстрой глазодвигательной активности, например, при чтении вслух, игре на музыкальном инструменте с листа или словесном описании сцены (см. 7.2.3). Например, когда мы описываем для партнера предметную сцену, наши глаза забегают вперед по отношению к местоположению описываемых и отчетливо осознаваемых в данный момент предметов. Сравнительно медленное рефлексивное осознание, таким образом, как бы следует в фарватере быстрой автоматической обработки. Сознание оказывается эпифеноменом, комментирующим, но не направляющим развитие событий. Следует отметить, однако, что подобное опережение сразу же исчезает при возникновении трудностей, а также тогда, когда партнер по общению задает уточняющий вопрос (Velichkovsky, Pomplun & Rieser, 1996). Можно предположить поэтому, что при принятии сложных решений и осуществлении выбора (особенно в условиях смены задачи — см. 4.4.2) наше сознание могло бы, в чисто временном отношении, соучаствовать в формировании текущей активности. Более того, комментарий, даже данный post factum, может серьезно изменить характер последующих решений. Весь этот комплекс вопросов требует дальнейшего изучения. Проблема свободы воли непосредственно связана с вопросом об ответственности человека за осуществляемые поступки. С тех пор как квантовая механика выявила принципиальную неопределенность развития событий в микромире, механистический детерминизм в духе Лапласа (см. 1.1.1) окончательно отошел в прошлое, но варианты детерминистских, отрицающих'свободу воли представлений широко представлены сегодня в философских и нейрокогнитивных теориях9. С этой точки зрения, за свободой всегда кроется необходимость (как полагали в самом общем виде уже Гоббс и Спиноза), а индивидуальная ответственность релятивируется множеством объективных обстоятельств — от детальной композиции генотипа и условий пренатального развития до особенностей активации префронтальной коры и нейрогуморального фона в момент совершения действия. В отличие от этого в теории права и моральной философии доминирует так называемый либертарианизм. Это направление, прежде всего, подчеркивает существование свободы воли. Далее, оно допускает существование идеального Наблюдателя, который не менее фундаментален и вечен, чем материальные законы природы. Мнение Наблюдателя присутствует в каждом выборе нормального взрослого человека и с каждым таким выбором накапливается ответственность. Поэтому конкретный поступок (проступок) должен оцениваться с учетом всего жизненного пути. Важны также возможность выбора и уровень процессов, приведших к влекущим ответственность последствиям, например, к аварии самолета. Если уровень низкий, пилот просто перепутал сигналы или кнопки, то ответственность снижается (делегируясь отчасти на авиаконструкторов); если же пилот, предварительно подумав, совершил запрещенный маневр, то степень его личной ответственности повышается (см. 2.1.2). Здесь эта картезианская модель согласуется с представлениями философа и юриста Лейбница — монады, составляющие глаза или руку, менее способны к сознанию, а следовательно, менее ответственны, нежели монады, репрезентирующие душу и разум. Признаком отклонения «маятника» от неоментализма второй половины 20-го века к неоантиментализму может служит бурный расцвет исследований поведенческого типа в области искусственного интеллекта, роботике и нейроинформатике (см. 9.2.3), а также попытки построения экологической психологии (см. 9.3.2). При всем их различии, равнодействующая этих подходов указывает в направлении концепций, ставящих под вопрос сложность внутренней организации и свободу
действий человека. Характерна точка зрения Герберта Саймона (1913— 2001), согласно которой человек в качестве поведенческой системы так же прост, как муравей, а кажущаяся сложность его развертывающегося во времени поведения отражает в основном сложность окружающей среды. Это замечание одного из основателей когнитивной науки вполне можно было бы приписать Уотсону или Скиннеру. Иногда возникает впечатление, что после смены нескольких парадигм в психологии произошло возвращение к более ранним проблемам и представлениям. Собственно говоря, в таком возвращении a priori нет ничего плохого. Так, сама когнитивная психология, несомненно, отчасти представляла собой обращение к проблемам ранней экспериментальной психологии. Это сходство проявляется не только в таких терминах, как «неоментализм» или «неоассоцианизм», но и в самом характере задаваемых вопросов. Примером может служить психология чтения. Проведенное некоторое время назад сравнение большого числа англоязычных руководств по психологии чтения показало, что лучшее из них было написано... в 1908 году (Huey, 1908). Продолжавшиеся в течение десятилетий бихевиористские исследования ничего не добавили к фактическому материалу этой работы, развивавшей традиции вундтовской лаборатории. Примерно тот же факт, но уже по отношению к немецкоязычной литературе отмечает и Э. Шерер (Scheerer, 1978), подчеркивая современность руководства Э. Мейманна 1914 года10. Этот неожиданный факт объясняется тем, что микроструктура таких познавательных навыков, как чтение, на поздних этапах формирования недоступна внешнему и внутреннему наблюдению. Для ее изучения необходимы экспериментальные исследования. Однако центральное требование такой программы — выделение отдельных операций — «казалось трем научным " наследникам" психологии сознания одинаково подозрительным, хотя и по разным основаниям. Для гештальтпсихоло-гии это был элементаристский атавизм, нарушение " примата целого". Бихевиоризм считал недопустимым само понятие " внутренних" процессов. Наконец, ничто не было более чуждым дифференциальной психологии, чем изучение высших психических функций, направленное на анализ их механизмов» (Scheerer, 1978, S. 348). Действительно, психология чтения — область, где экспериментальный анализ привел к заметным успехам, оказавшим влияние на теорию и практику обучения (см. 7.2.1). Этот пример доказывает, что Найссер ошибается, отказывая лабораторному эксперименту в экологической валидности. Требования валидности, релевантности, практической значимости применяются не к методам, а к теориям. Для определенного класса проблем создание
имеющей практическое значение теории предполагает лабораторное экспериментирование с характерными для него надежностью и достоверностью результатов. Учитывая все отмеченные трудности реализации менталистской программы, что можно было бы сказать о возможности хотя бы частичного возвращения к исследованиям поведенческого типа? Представляется, что на современном, нейрокогнитивном этапе развития когнитивной науки обращение к значительно более детальному, чем до сих пор, анализу поведения человека и животных — особенно в условиях, приближенных к естественным условиям жизнедеятельности, — могло бы быть исключительно полезным. Следует отметить также, что картезианскому дуализму противостоит еще одна глобальная, доказавшая свою продуктивность философская позиция. Речь идет о точке зрения Нова-лиса, Фихте, Гегеля и их последователей, включая А.Н. Леонтьева, согласно которой единственной подлинной реальностью является наша деятельность («Тому, что я есть, я обязан моей деятельности» — см. 1.4.1 и 1.4.2). Обоснование этого тезиса будет оставлено нами до последнего раздела данной главы (см. 9.4.3), сейчас же мы ограничимся лишь одним примером. Важное значение для возникновения когнитивной науки, как известно (см. 1.3.3), имели лингвистические работы Н. Хомского, основанные на аргументе о так называемой «бедности стимула» — невозможности найти в корпусе слышимой речи признаки, достаточные для абстрагирования синтаксических правил. Современные статистические исследования «речи во вне», напротив, уже не исключают такую возможность (см. 6.1.1). Можно предположить даже, что грамматика устной речи в определенной степени связана с грамотностью, становясь полностью генеративной лишь на относительно поздней, письменной фазе развития языка (см. 7.2.1). Наконец, анализ речевого поведения в реальном общении выявляет картину широкой взаимоподдержки и имитации в речи партнеров, так что в действительности некоторая фраза часто начинается одним из них, а заканчивается другим (см. 7.1.3). Все это плохо согласуется с общей индивидуалистской традицией Нового времени и с «картезианской» моделью трансформационной грамматики, согласно которой высказывание монологически порождается говорящим из «глубины собственного духа» в соответствии с интуитивным знанием математических аксиом. 9.2 Перспектива методологического солипсизма 9.2.1 Искусственный интеллект и человеческий разум Итак, сразу по нескольким направлениям наметилась угроза фундаментальным допущениям когнитивной психологии. Возникает вопрос о возможных перспективах когнитивной науки и ее психологических разделов. Для подавляющего большинства исследователей эти перспективы связаны сегодня с нейрокогнитивной парадигмой. Но как обычно бывает в истории любой науки, ведущая в данный исторический момент парадигма сосуществует с рядом других (см. 9.1.1). Так, в рамках логико-математических исследований и особенно в связи с работами по искусственному интеллекту продолжает развиваться «вычислительный подход», сторонники которого требуют, чтобы всякая теория создавалась как программа для вычислительной машины. Для многих работающих в этой области авторов научные аспекты проблемы имеют лишь вторичный интерес. Искусственный интеллект как часть информатики представляет собой инженерную дисциплину, для которой существенна, прежде всего, реализуемость и функциональность программных продуктов, а не их сходство с какими бы то ни было биологическими или социокультурными системами. В этом разделе речь пойдет о примерах вычислительного подхода в психологии и когнитивной науке11. «Несмотря на широкое использование вычислительной терминологии (например, " хранение", " процесс", " операция"), обычно за ней сохраняется некоторый метафорический смысл», — пишет Зенон Пылишин (Pylyshyn, 1980, р. 10). Необходимо преодолеть отношение к ментальным вычислениям как к метафоре, тогда и станет возможным исследование основы мышления — синтаксиса внутреннего языка мысли (см. ниже 9.2.2). Пылишин иллюстрирует полезность последовательной формализации на примере геометрии: «...Планиметрия была хорошо известна и широко использовалась уже в Древнем Египте... Но для египтян это был способ арифметических вычислений, подобный счетам, тогда как для греков — демонстрация совершенного платоновского порядка. Только через две тысячи лет Галилей начал концептуальную революцию, которая привела к сегодняшней точке зрения, не оставившей ничего от аристотелевских идей... Каждый представляет пространство пустым... трехмерным вместилищем, существование и свойства которого совершенно не зависят от Земли и других объектов... Полностью этот процесс
" геометризации мира" был завершен только при Ньютоне» (там же, p. 10)12. Нельзя недооценивать галилеевских амбиций отдельных представителей этого подхода, который возник вместе с когнитивной психологией и одно время понимался как ее составная часть. Центральной задачей здесь было машинное моделирование возможных познавательных процессов, для чего начиная с 1960-х годов стали использоваться созданные к тому времени языки программирования. Через десять лет в данной области, получившей название искусственного интеллекта, насчитывалось уже свыше 4000 публикаций. Наиболее известными достижениями этого периода стали программы, моделирующие решение задач — «Логик-теоретик» и «Общий решитель проблем» А. Ньюэлла, Г. Саймона, Дж. Шоу, а также восприятие и запоминание информации — «Пандемониум» О. Селфриджа, «Персептрон» М. Минского и ЭПАМ Э. Фейгенбаума. Работы этого периода получили подробное освещение: благожелательное — в книге У. Рейтмана (1968), критическое — в книгах X. Дрейфуса (1978) и особенно Дж. Вейценбаума (1982). Улрик Найссер, хорошо знающий проблемы моделирования, неоднократно выступал против отождествления машинных программ и психологических теорий, подчеркивая более высокий уровень сложности психических процессов (см. 2.2.2). Следующий период развития начался в 1970-е годы и отчасти продолжается до сих пор. Его существенными моментами стали, с одной стороны, возникновение в качестве альтернативы символьному подходу более правдоподобного с нейрофизиологической точки зрения «субсимвольного подхода» (коннекционизма — см. 2.3.2), а с другой — операционализация с помощью компьютерных программ того факта, что знание может быть представлено не только в форме статичных структур — декларативного знания, но и в форме операций — процедурного знания. Это было сравнительно новым развитием, вызвавшим мини-революцию в самой вычислительной математике и оказавшим значительное влияние на когнитивные исследования, прежде всего в области психологии и нейрофизиологии памяти (см. 5.3.2). Примером процедурного знания являются уже упоминавшиеся системы продукции (см. 2.2.3 и 6.4.1).
|