Сборники Нравоучительных повестей и рассказов

(«ВЕЛИКОЕ ЗЕРЦАЛО», «РИМСКИЕ ДЕЯНИЯ»)

Сборник «Великое Зерцало» переведён на русский язык в Моск­ве в 1677 г., с одобрения ещё за год перед тем умершего царя Алек­сея Михайловича. Перевод сделан был с польского оригинала, носившего заглавие «Wielkie Zwierciadlo przykladow», второе издание которого вышло в Кракове в 1633 г. Несколько позже сделан был второй перевод этого памятника, получивший особенное рас­пространение в рукописях. Этот перевод, судя по одному его списку, принадлежавшему Буслаеву, тщательно написанному и снаб­жённому очень хорошей гравюрой, предназначался к печати, но всё же напечатан не был. Польский оригинал «Великого Зерцала» восходит к латинскому тексту, озаглавленному «Speculum Magnum exemplorum» и составленному в 1605 г. иезуитом Иоанном Майором. При переводе латинского сборника на польский язык были сдела­ны некоторые добавления на основе польских источников. «Specu­lum Magnum exemplorum» в свою очередь является переделкой, пополнением и систематизацией средневекового латинского сбор­ника «Speculum exemplorum», напечатанного в 1481 г. в Ни­дерландах. Во всех этих стадиях своего развития «Зерцало» пред­назначалось в первую очередь в качестве сборника примеров (exemplorum), при помощи которых уяснялись и иллюстрировались те или иные положения произносившихся в церквах проповедей. Такую роль оно играло на Западе, а также на Украине.

Польский текст памятника заключал в себе свыше 2300 рас­сказов; в русский же его перевод включено было меньше половины текста оригинала.

По своему составу и содержанию «Великое Зерцало» во мно­гом было сходно с традиционным материалом Четьих-Миней, Про­логов и Патериков, обращавшихся в предшествующей русской литературе.

В некоторых случаях русский переводчик сборника, наталки­ваясь на какой-нибудь рассказ, который существовал, например, в русских Прологах, оставлял его без перевода и прямо отсылал читателя к Прологу. Общий характер памятника был тенденциоз­но-поучительный, выдержанный в духе иезуитской морали. Присут­ствие в сборнике легендарно-апокрифического материала и фабуль­ное разнообразие его рассказов делало его не только поучительным, но и занимательным чтением, тем более что он вобрал в себя и светскую повестушку, которой при желании нетрудно было про­иллюстрировать какое-нибудь нравственное назидание и порой забавный анекдот.

Нужно отметить, что при переводе на русский язык католиче­ская тенденция сборника была затушёвана (римский епископ за­менён был вселенским патриархом, римская церковь—святой соборной и апостольской церковью, сын-католик — сыном-христиа­нином и т. д.); учёный и справочный аппарат польского текста опущен, отдельные статьи сличены с традиционными сборниками византийского происхождения, вроде Пролога; вирши, имевшиеся в польском оригинале, были опущены. Отношение переводчиков к оригиналу было свободным: в ряде случаев, несмотря на то что перевод был испещрён польскими и латинскими выражениями, переводчики старались использовать индивидуальные особенности специфически русской речи. В некоторых списках материал ориги­нала пополнен повестями, взятыми из других источников, преиму­щественно также переводных. Впрочем, в одном случае в русский текст «Великого Зерцала» попала и оригинальная повесть, при­уроченная ко времени Ивана III, — «О некоем пресвитере (Тимо­фее), впавшем в тяжкий грех» '.

Таким образом, чужой памятник не механически был перене­сён на русскую почву, а приспособлен к ней более или менее орга­нически. Недаром он оказался очень почитаемым даже в старооб­рядческой среде.

Тексты «Великого Зерцала», русские и иноязычные, поделены на отдельные рубрики, определяющие основную тему повестей, «прилогов», входящих в ту или иную рубрику: «Слава небесная», «Мытарства», «Погребение», «Суд божий, иже подобает при смер­ти» и т. п. Для ознакомления с материалом нашего памятника остановимся на нескольких входящих в него повестях.

Одной из наиболее популярных была повесть об Удоне, епи­скопе Магдебургском, получившая широкое распространение и по­мимо «Великого Зерцала» в разных русских сборниках и «Цвет­никах» конца XVII в. и начала XVIII в. Повесть написана с целью показать, «яко зло есть быти в чине высоком, безчинно и неистово жити, стяжания и собрания церковная напрасно расточати, смра­дом же соблазна под властию сущих повреждати, а лиц, господеви врученных беэстыдно оскверняти». В повести рассказывается о крайне развратном поведении епископа Удона, осквернявшего жён и девиц, насиловавшего монахинь, расточавшего церковное иму­щество. Небесные силы, по молитве некоего монаха, сурово нака­зывают распутного епископа. Они судят его в церкви, где, по повелению Христа, ему отсекают голову. В тот же день один свя­щенник, подначальный Удону, увидел во сне, как демоны, к кото­рым приведён был Удон, стали жестоко мучить его. Тогда Удон стал изрыгать хулу на дьявола, на бога и на весь мир. Дьяволы обрадовались тому, что Удон «зело совершен» их «пение пети», и, чтобы он ещё лучше научился такому пению, кинули его в ад­скую пропасть. Когда священник рассказал жителям Магдебурга о своём видении, они бросили удоново тело в «калугу» (болото), где его встретили «скоти адстии» плясанием и игранием, терзая его всячески и кусая зубами, но так как жившие поблизости люди терпели от демонов многие пакости, то труп Удона извлекли из болота, сожгли его и бросили в реку Альбу, после чего обитавшие там рыбы уплыли в море и только после усиленных молитв жите­лей вновь вернулись на прежнее место.

На мраморном церковном помосте, где отсечена была голова Удона, мрамор впитал кровь грешного епископа. Это место прикрыли коврами, но когда поставляют нового епископа, ковры сни­мают, чтобы новопоставленные епископы, видя кровь, опасались погибнуть смертью Удона. Повесть заканчивается такими словами: «Сие истино от господа сотворися на страх и трепет епископам церкви тоя и всех нерадиво живущих началнейших, да сие слы-шаще, трепещут душею и телом и да боятся страшнаго престола божия, страшнаго и зелнаго свирепаго суда его».

Повесть об Удоне представляет собой один из очень типичных образцов средневековой религиозной легенды с яркой демоноло­гической окраской. Она проникнута насквозь, как мы видим, обли­чительными выпадами против нравственной распущенности и зло­употребления своим саном представителей высшего духовенства. Не случайно, что эта повесть на русской почве отдельно распро­странилась в огромном количестве списков. Факт широкой её по­пулярности в России свидетельствует о том, что она н у нас яви­лась средством обличения пороков, которыми страдало наше духо­венство.

Для «Великого Зерцала», как памятника католического по своему происхождению, характерна та роль, какая отводится в нём богородице, выступающей здесь в качестве благодетельницы человеческого рода. В отличие от византийских легенд западные легенды, в которых фигурирует богородица, отличаются часто изяществом фабулы, психологизмом и относительной свободой и смелостью в трактовке темы, порой сближающих эти легенды со светской новеллой. Так, например, в повести о том, как богоро­дица избавила некоего юношу от любовного искушения, присут­ствуют те же мотивы, что и в романсе Пушкина о бедном ры­царе. Некий молодой воин, красивый и целомудренный, по науще­нию дьявола, разжёгся страстным влечением к своей госпоже, в котором, мучаясь, пребывал целый год. И, отвергши стыд, он при­знался в своей страсти госпоже, но так как она, будучи честной женщиной, сурово отнеслась к его признанию, он стал ещё больше страдать и обратился со слезами за помощью к некоему старцу-пустыннику, к которому имел обыкновение ходить за советом. Старец велел юноше в течение года с молитвой стократно возда­вать ангельскую хвалу богородице, и тогда он получит желанное облегчение. Так и поступал юноша в течение года. Когда прошёл год, он сел на коня и с обычной молитвой отправился в ближнюю церковь. Выходя из церкви, он увидел прекрасную жену, красо­той своей превосходящую всех жён, и та держала за узду его коня. «Понравилась ли тебе красота моя?»—спросила она его; он же отвечал: «Никогда не видел такой женщины».— «Хочешь ли стать моим женихом?»—вновь спросила жена. «И царь был бы блажен, если бы он мог стать твоим женихом», — ответил юноша. Тогда жена сказала: «Я хочу стать твоей невестой. Подойди ко Мне». И, дав ему поцеловать свою руку, продолжала: «Ныне со­стоялось наше обручение, потом же, перед сыном моим, будет брак». По этим словам юноша понял, что жена эта была богоро­дица. И с. того часа он стал свободен от страсти к своей госпоже, так что она даже дивилась этому. Когда юноша сообщил старцу обо всём случившемся, старец, удивляясь милосердию богоро­дицы, сказал ему, что он хочет присутствовать в день его брака. И когда настал час смерти юноши, старец явился к нему и спро­сил его, чувствует ли он свою болезнь. «Теперь чувствую», — от­ветил он и тогда же умер, чтобы получить на небесах обещанный брак и вечное веселие.

В «Великое Зерцало» попали также и светские по духу анек­дотические новеллы бытового характера. Так, в одной из них, озаглавленной «Несть гнева паче гнева женскаго, ни жестокосер­дия и непокорства твердейшего и неукротимаго», рассказывается следующее. Однажды, идя полем со своей женой, муж сказал, что поле хорошо покошено; жена же из чувства противоречия воз­разила: «Не покошено, а пострижено»—и упорно настаивала на своём. Муж не сдержался и в гневе бросил её в воду, но, и уто­пая и не будучи уже в состоянии говорить, она, протягивая из воды руку, изображала пальцами ножницы, до конца настаивая на том, что поле не покошено, а пострижено.

В другой повестушке рассказывается о том, что некий Генрих, знатный и богатый человек, имел жену, которая, несмотря на то, что была добра от природы, не в состоянии была, по примеру других женщин, удержаться от того, чтобы не злоречить и не по­прекать других. Однажды она стала упрекать Еву за непослуша­ние. Муж долго уговаривал жену перестать злоречить, но, так как она его не слушалась, он, чтобы испытать её, запретил ей купаться в грязной помойной луже, бывшей на дворе. Жена сна­чала рассмеялась, недоумевая, как муж мог подумать, что ей за­хочется выкупаться в грязной луже, но потом, проходя мимо неё, она всегда останавливалась перед ней. В конце концов её так стало тянуть выкупаться в запретной луже, что как-то, выходя из бани, она искупалась в ней. Узнав об этом, муж обличил жену и отнял у неё все её наряды.

В связи с первым анекдотом в предисловии к «Speculum Mag­num exemplorum» сделано указание на то, что, объясняя смысл подобных анекдотов, нужно пояснять, что рассказываемые в них случаи являются следствием вмешательства в дела людей дьявола '.

В качестве одного из источников «Великое Зерцало» повлияло на формирование у нас в XVII в. очень популярного, снабжён­ного обильными иллюстрациями сборника — так называемого «Си­нодика», ставшего в России с XVII—XVIII вв. своего рода народ­ной книгой, перешедшей и в лубочную литературу. В это время обычные для старых «Синодиков» поминания умерших отступают на второй план, а на первое место выдвигаются большей частью заимствованные рассуждения и рассказы, иллюстрирующие поло­жение о необходимости поминовения усопших, а то и просто зани­мательные повести религиозно-моралистического характера '.

Оказало «Великое Зерцало» влияние и на некоторые жанры устной поэзии, отразившись в духовном стихе и отчасти в народ­ной легенде.

Близок по характеру к «Великому Зерцалу» сборник «Звезда Пресветлая», содержащий в себе рассказы о чудесах богородицы и переведённый у нас в 1668 г. с белорусского оригинала. Он также получил широкое распространение в списках XVII—XVIII вв.

В большей мере, чем «Великое Зерцало», светским элементом проникнут очень популярный, особенно в средние века, сборник, в латинском тексте озаглавленный «Gesta Romanorum» и содер­жащий в себе повести мнимоисторического характера, в частно­сти из римской жизни, откуда и самое название сборника. Сфор­мировался он в Англии под пером неизвестного составителя, видимо, уже в XIII в. В основу его положены были выборки из латинских авторов — Валерия Максима, Авла Геллия и др., а также легендарные повести, возникшие в разное время как на Западе, так и на Востоке, в частности пятнадцать повестей, уже вошедших в популярный средневековый сборник XI в. «Discipline clericalis» Петра Альфонса, служивший иллюстративным материа­лом для проповедников, точно так же как такими же материалами должны были по своему основному заданию служить и «Gesta Romanorum», в которых почти все повести сопровождаются мора­листическими толкованиями в духе христианской доктрины.

Многочисленные рукописные списки памятника на Западе, из которых почти каждый отличался один от другого по составу входящих в него повестей, дошли до нас начиная с XV в. С того же времени вплоть до XVIII в. появляются на Западе разно­образные печатные публикации сборника, У нас он под заглавием «Римские Деяния» был переведён с польского оригинала, впер­вые напечатанного в середине XVI в. и озаглавленного «Historye Rzymskie» (рукописных польских текстов памятника, очевидно, не существовало). Точно установить, с какого именно издания сделан был русский перевод, ещё не удалось, но есть основания думать, что он восходит к краковскому изданию 1663 г. В одном из рус­ских списков «Деяний» есть указание на то, что перевод «з друко-ванной (печатной) новой польской книжицы» был сделан в 1681 г., в двух других время перевода датируется 1691 г. Несмотря на ряд текстовых вариантов в сохранившихся русских списках сборника, есть все основания полагать, что русский перевод был всего один. Так заставляет думать совпадение отдельных русских списков в расположении глав, с одинаковыми отступлениями от польского оригинала, а также характерные словарные совпадения по спискам в передаче тех или иных польских слов, в том числе совпадения и в ошибочной передаче выражений оригинала, затруднявших пе­реводчика. Наличие в наших списках текстовых вариантов объ­ясняется, вероятно, тем, что отдельные переписчики вновь сверяли имевшийся перевод с польским текстом. Количество повестей, во­шедших в русские списки «Деяний», неодинаково, но оно не пре­вышает тридцати девяти. Столько же повестей заключалось и в польском тексте, лишь в сокращении использовавшем свой латинский оригинал, где находилось около ста восьмидесяти рас­сказов. Если не считаться с расположением материала, русские списки почти совпадают с польским оригиналом. Только одна повесть, находящаяся во всех русских списках, — «Приклад, чтоб лакомства остерегались» — отсутствует в польском тексте, и пер­вая повесть его, «О унижении суетной хвалы», имеется лишь в двух русских списках. Перевод сборника сделан был, видимо, в Бело­руссии, судя по значительному количеству польских синтаксиче­ских оборотов в переводе. Некоторые повести, находящиеся в рус­ских списках «Римских Деяний», были известны в переводах на русский язык ещё до появления у нас сборника. Таковы повести об Аполлоне Тирском, об Алексее — человеке божием, Евстафии, папе Григории, но составитель сборника этими переводами не воспользовался и все указанные вещи перевёл заново.

Значительное количество повестей, вошедших в «Римские Дея­ния», проникнуто средневековой аскетической моралью; в них, в частности, нередко фигурирует злая, лукавая и изворотливая женщина как воплощение греха, но в состав сборника вошёл и ряд рассказов, характеризующихся чисто светским содержанием, ино­гда даже с любовной тематикой. Проник в «Римские Деяния» и сказочный материал, порой близкий к русской сказке. Широкого читателя привлекала больше всего занимательность повестей сбор­ника, развлекательный характер многих из них, и, разумеется, меньше всего он интересовался религиозно-моралистическими «вы-кладами», сопровождавшими повести.

На Западе повествовательный материал «Римских Деяний» по­служил источником художественных обработок, сделанных выдаю­щимися писателями, вплоть до Боккаччо и Шекспира.

В качестве примера приведём один «приклад» из «Римских Деяний»—о гордом цесаре Иовиниане. Тут идёт речь о возгор­дившемся царе, возомнившем, что он могущественнее самого бога. За свою гордость он был сурово наказан. Отправившись со своими рыцарями на охоту и почувствовав изнеможение от жары, Иови-ниан решил выкупаться. Но когда он был в воде, к берегу подошёл человек, по внешности совершенно схожий с ним, надел его платье, сел на его коня и вместе с рыцарями уехал во дворец Иовиниана. Выйдя из воды и не найдя на берегу ни своего платья, ни коня, ни сопровождавшую его свиту, царь голым пошёл к одному обла­годетельствованному им рыцарю, сказав ему, кто он, и прося его о помощи, но рыцарь не признал его и, побив, как самозванца, прогнал. Так же поступил с ним один из его князей, к которому он направился после того, как прогнан был рыцарем, и вдобавок посадил его в тюрьму. В худом платьишке, которое дал ему из милости слуга князя, Иовиниан отправляется в свой дворец. Но и там его не признают ни привратник, ни жена, ни когда-то предан­ные ему пёс и сокол, ни находившиеся во дворце вельможи. Заняв­ший его место человек — его двойник, велев до полусмерти избить его, также прогоняет. Не признаёт Иовиниана и его духовник, к которому он пошёл, будучи прогнан из своего дворца, и гоже велит ему удалиться. И лишь после того как царь вернулся к ду­ховнику с покаянием, тот узнал его и дал ему свою одежду, в ко­торой он вновь отправился в свой дворец. На этот раз и приврат­ник и все увидевшие его признали его как своего царя. Жена его не может решить, кто её настоящий муж, потому что выдающий себя за царя и настоящий царь совершенно схожи друг с другом. Недоумение её разрешает тот, кто заступил царя в его отсутствие. Он говорит, что настоящий царь — только что вошедший во дво­рец, а он — ангел-хранитель его души. Наказанный богом за гор­дость, Иовиниан покаянием искупил свой грех. Заняв снова пре­стол, он до конца жизни жил благочестиво, ходя «во всех запо-аедех господних».

Вслед за «прикладом» помещён «выклад» с обычным для «Рим­ских Деяний» религиозно-моралистическим истолкованием повести.

Повесть эта, известная в многочисленных рукописных вариан­тах, распространявшихся независимо от «Римских Деяний» под заглавием «Повесть о царе Агее и како пострада гордостию», отразилась в народных сказках о гордом богаче, а также послу­жила источником гаршинского «Сказания о гордом Агее» и неза­конченной пьесы Л. Толстого на тот же сюжет. Существуют и дру­гие литературные обработки повести, в том числе сказка А. П. Ба­рыковой о царе Ахреяне, сказка о царе Симеоне и т. п.

Таков материал западной переводной повествовательной лите­ратуры, пришедшей на Русь в XVII в. Характерной особенностью этого материала, точнее его судьбы у нас, было то, что он очень скоро «обнародился», захватив гораздо более широкий круг чита­телей, чем это мог сделать материал предшествовавшей переводной литературы. Внешне это обнаруживается и в языке ряда повестей, богатом элементами фольклора, и в записях о принадлежности тех или иных рукописей с текстами повестей владельцам из демокра­тических слоев, и, наконец, в том, что повесть, новелла, фацеция, сравнительно недавно переведённые, быстро переходят в лубок, в сказку, в духовный стих или народную легенду.

СТАРООБРЯДЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА