Атлантика пугает

Лас-Пальмас, 10 марта, время 14.00. У небольшой группы собравшихся на набережной людей настроение приподнятое и торжественное. Цветы, огромное количество прекрасных букетов, и еще сладкий пирог — ароматом капитана не накормишь. Цветы — предмет моей большой заботы: что с ними делать, где разместить этот яркий садик? Если бы я знала тогда о полинезийском обычае, то после отплытия бросила бы их за корму, чтобы счастливо плыть и счастливо вернуться. Но я еще не знала об этом и вернулась не по плану, с трудностями…

Грот вверх, прощальные махи, и я отчалила. Выбралась из гавани. На рейде Лас-Пальмаса «Мазурку» схватила мертвая зыбь. Яхта вставала на дыбы, хотя северо-восточный пассат был слабым. Я неуклюже подвигалась по яхте, потом поняла, что праздник кончился и пора приниматься за работу. Включила подруливающее устройство, поставила кливер, определила истинный и компасный курсы — на юг вдоль берегов Гран-Канарии, и стала размышлять, что можно сделать еще, чтобы проплыть вокруг света.

Оказалось, что это занятие требует труда. Анемометр, установленный под носом в кокпите, сообщал, что пассат из среднестатистического ехидно превратился в шторм, хорошо хоть в нужном направлении. Пересчитав узлы на баллы по шкале Бофорта, я принялась рифить грот. Это как-то получилось, я даже ничего не утопила и могла снова вернуться к созерцанию окружающего мира. А мир становился темным и мокрым. Волны выросли непропорционально силе ветра и лезли в кокпит. Я решила заменить кливер меньшим стакселем. При спуске паруса утопила несколько скоб и инструментов. Задумалась, что нужно предпринять, чтобы достигать цели без потерь, и поставила стаксель вверх ногами, хотя углы были старательно помечены. Спустила, снова поставила — опять так же. Мне стало не по себе, я еще раз перевернула парус, привела в порядок шкоты, и наконец все пошло на лад.

Вспотевшая и промокшая насквозь, я вернулась в кокпит. В голову пришла совершенно шальная мысль: именно это мне нравится. Огни Гран-Канарии давно исчезли, забрезжил штормовой рассвет, и я завалилась на койку — головой в сторону носа, чтобы лучше видеть трап и паруса. Наивно решила, что так быстрее выскочу при необходимости на палубу. В этом смешном положении, с приподнятыми ногами и опущенной головой, я проспала как убитая до утра. Не очень удобно, но вроде полезно для здоровья.

Утром Атлантика продолжала пугать. Ветер буквально сдувал с палубы, но светило солнце. Я плыла в тропиках: свитер по уши, шерстяная шапка, самая теплая штормовка. Мрачно вспомнила рекламные открытки с изображением тропиков. Там были голубое небо, синее море, жаркое солнце, загорелые люди в купальниках. А тут тепла ни капельки, только синева.

Я решила, что меня отлично согреет горячий обед. Все яхтсмены-одиночки в своих воспоминаниях много внимания уделяли еде. Зачем же мне отказываться от этого удовольствия и есть раз в сутки? В полдень я приступила к церемонии: по всем правилам накачала, подогрела и зажгла свою керосиновую плиту, но она не разгорелась. Одна горелка все же смилостивилась, сперва игриво сверкнула, а потом позволила вскипятить чайник.

Затем я приступила к зарядке аккумуляторных батарей. Первым делом следовало освободить мой зарядный агрегат от парусных мешков. Мешок с так называемой «легкой» генуей 1 — из форпика над столом в каюте на пол, мешок с генуей 2 — туда же, два пассатных стакселя — на койку, кливер 1 — на пол, кливеры 2 и 3 — на койку, штормовой стаксель — на стол, штормовой грот — на штурманский стол. У меня закружилась голова. Если так будет дальше, то можно сойти с ума. Не каюта, а склад парусов. По мешкам я добралась до форпика, открыла капот и запустила зарядный агрегат. Потом перелезла в кокпит — в каюте места для меня не осталось. И стала соображать, как мне упростить операцию зарядки, чтобы не перебрасывать каждый раз эту безумную уйму парусов. «Мазурка» понимающе подмигнула:

— Всего два года, а потом привыкнешь.

Вечером я приступила к развлечению номер один — готовке. Одновременно в условленное время настроила свой приемник на частоту Гдыни-Радио, правда, без особой надежды. До сих пор, как показывал опыт других яхтсменов, связь со страной не удавалась. Радиотелефоны служили больше украшением, чем приносили пользу. Редкие исключения лишь подтверждали правило.

— «Мазурка», «Мазурка», «Мазурка», — Гдыня-Радио, Гдыня-Радио, Гдыня-Радио», — женский голос, чистый и очень четкий, заставил меня вскочить на ноги. Милая женщина просила сообщить координаты и что делается на яхте. Быстро настроила передатчик, ответила, стараясь говорить медленно и ясно. Это была первая, с момента выхода из Лас-Пальмаса, возможность поговорить с живым человеком. Через десять минут сеанс связи закончился. Снова наступила тишина, наполненная морскими шумами и молчанием. На «Мазурке» стало радостно: я слышала и меня было слышно. Сейчас мой муж узнает, что я плыву без происшествий и в нужную сторону.

Плавание «без происшествий» закончилось спустя минуту. Плита, прекрасно горевшая до сих пор, погасла. Неоднократные попытки разжечь ее снова не дали результатов. Поочередно я зажигала обе горелки, действуя точно по инструкции фирмы-изготовителя. Близилась полночь, а о горячей еде не могло быть и речи. В мрачном настроении я проглотила что-то холодное, запив холодным консервированным соком, и решила лечь спать. Так грустно закончился радостный вечер.

Однако из-за этой неожиданной неприятности мне не спалось. Через час я слезла с койки и снова попыталась зажечь плиту. Даже продула горелки. Провозилась до рассвета, подсвечивая себе фонариком: света лампочки над камбузом было мало. Постепенно пришла к выводу, что хлопот с готовкой у меня пока не будет. Надолго ли? Горячей еды мне захотелось от холода. Но чем дальше к югу, тем будет теплее. А как быть с водой? Ее нужно обязательно кипятить. До Барбадоса плыть месяц, а то и больше, и перспектива запивать холодную еду холодным соком меня не радовала. Наверное, зря я взяла керосиновую плиту, а не газовую. Газовые плиты таких глупых шуток никогда не устраивают. Но вид батареи взрывоопасных баллонов с газом меня очень пугал, поэтому я предпочла керосиновое топливо для своей плиты.

Я твердо решила заставить мой камбуз работать нормально. С горечью вспомнила свои предположения о том, что может подвести в рейсе. У меня в запасе были десятки инструментов-дублей. Мне казалось, что я взяла с собой все, чтобы иметь возможность заменить любую вышедшую из строя вещь. Но плита? О запасной я даже не подумала. Тут, очевидно, меня наказали за пренебрежительное отношение к кухонным делам. Все утро я провоевала с упрямым инвентарем. Не добившись успеха, решила отложить вопрос до теплых стран — может, там починю. Из-за непокорной плиты я совсем забыла о яхте и плавании. И хотя «Мазурка» плыла самостоятельно, капитан все же не имел права быть беспечным.

«Мазурка» пришла к такому же выводу, вызвав меня на палубу: заполоскали паруса, и качка стала иной. Мелочь — выпал шплинт на передаточном блоке к штуртросам подруливающего устройства, и яхта стала носом против ветра. Я быстро устранила неисправность, яхта легла на прежний курс. Поклялась себе проверить все крепления. Всего один глупый шплинт, а столько шума!

На моей совести были и другие грехи. Занятая плитой, я прозевала получить утреннюю высотную линию положения по Солнцу. Три радиопеленга на Канарские маяки — и недосмотр исправлен. Лучше это, чем счисление. Канарское течение подбросило свои 1, 5 узла.

Я приступила к самокритике: прошло полдня, а не сделано почти ничего. Будущее обещало быть трудовым, и мне следует продумывать свои действия. Ведь у меня богатая библиотека и обширные культурно-самообразовательные планы. А тут всего одна плита и шплинт — и полдня как не бывало! Критику прервал очередной левентик яхты. Я уже научилась мгновенно реагировать на любое непослушание «Мазурки». Опять, вероятно, шплинт. Выскочила на палубу. Верно, но не совсем. Дело намного серьезнее: грустно повис над водой воздушный стабилизатор подруливающего устройства. Сломалась рама, сделанная из тонкой жести. Я демонтировала сломанную деталь, спрятала ее и положила яхту в дрейф. В голове было пусто.

Авторулевой можно списывать на лом. Запасные стабилизаторы у меня имелись, но рамы не было. 2800 миль до Барбадоса без авторулевого… Можно плыть и так, не я первая. Однако «самоуправляемость» «Мазурки» по ветру была более чем проблематичной, а я ожидала ветра с кормы и, может, на всем пути. Оставалось управление вручную. По сколько часов я смогу выдерживать? Судя по прежнему опыту в Ботническом заливе, буду тащиться через Атлантику два месяца. И удастся ли сделать ремонт на Барбадосе? В этом я совсем не была уверена после Канар — как-никак европейских островов. На пути лежали только острова Зеленого Мыса, но отношение к ним у меня было такое же, как к Барбадосу. Оставался Лас-Пальмас, т. е. возвращение. Возвращаться? Говорят, это приносит несчастье, а я обязательно хотела проплыть вокруг света. Этого заслужил мой муж, заслужили все те, кто самоотверженно работал и помогал. Нельзя подрывать доверие людей.

«Мазурка» дрейфовала в пассате под тропическим солнцем Атлантики, а я сводила счеты с совестью. Яхта у меня в полном порядке. Авария подруливающего устройства не уменьшила ее мореходных качеств. Плыть дальше, пусть даже с небольшой аварией? Против этого во мне восставал скорее инженер, чем яхтсмен. Судно должно быть безопасным, т. е. исправным на сто процентов. Нельзя откладывать на потом даже самое маленькое дело. Нужно использовать любой шанс. Такой шанс есть в Лас-Пальмасе. Я хорошо знаю город, там есть Юрек, имеются возможности для ремонта. Дело, очевидно, затянется, но и при ручном управлении оно тоже затянется, а возможности ремонта в порту прибытия мне неизвестны. Ближе всего Лас-Пальмас, хотя путь против ветра и течения не близок. Но в бейдевинд «Мазурка» хотя бы частично должна «самоуправляться».

Я оделась словно для полярного плавания, поставила кливер, села за руль и сменила курс. На Лас-Пальмас. Было 12 марта после полудня.

Перед сеансом связи с Гдыней-Радио легла в дрейф. Передала грустное сообщение и попросила соединить меня с мужем. Мне хотелось передать ему лично подробности аварии, попросить выслать нужные детали для подруливающего устройства и сообщить Юреку о моем возвращении. Еще хотелось услышать его голос — лучшее лекарство против моего отвратительного настроения.

Следующие два дня были наполнены монотонным трудом. Управление рулем, короткий перерыв на радионавигацию, зарядка аккумуляторных батарей, проверка яхты и снова управление рулем. Ночью дрейфовала несколько часов. С рассвета — та же программа на день.

Плавание было малоэффективным. Едва я отпускала руль, скорость «Мазурки» уменьшалась на один-два узла. Даже в бейдевинд она «самоуправлялась» неохотно. Я по-разному комбинировала паруса, но все равно плыла медленно. Очень мешало течение. Местоположение определяла только радиопеленгами, поскольку не хотела терять зря ценное время на астронавигацию. Тщательно следила за зарядкой батарей. Это — свет на мачте во время короткого сна, это — свет для компаса и, самое главное, это — связь с миром.

Хорошо, что не работала плита — времени на готовку тоже было бы жалко. А так у меня было оправдание питаться как попало и на скорую руку. Голодная смерть мне не грозила, а похудеть не мешало. Правда, противны были холодные напитки, особенно в очень холодные ночи, но привыкнуть можно ко всему.

Появился у меня и попутчик. Как-то на палубу сел голубь. Повертелся, заглянул под ветровой щиток над трапом и полез вовнутрь. Я не двигалась, боясь спугнуть птаху, но она оказалась не из пугливых. Потопталась на штурманском столе, отметила свое присутствие желтыми пятнами на карте, перебралась на койку. Я согнала ее в камбуз. Голубь походил по скользской столешнице, свалился в раковину и недовольный вернулся на штурманский стол. Коль скоро ему хочется заниматься навигацией, пусть сидит. Два дня он лазал по всей каюте и всюду оставлял следы. Мое присутствие ему ничуть не мешало, однако фамильярности он не допускал. Через два дня голубь вылез на палубу и стал прихорашиваться. Потом, не попрощавшись, улетел на север. Мне стало грустно. Бедняга, погибнет, наверно, в море.

Через час я увидала Тейде — самую высокую вершину Гран-Канарии. Голубь-то был не так уж глуп, видно, научился чему-то на штурманском столе. И координаты у прохвоста были поточнее моих. Довольная, что я почти уже на месте, легла в ночной дрейф вблизи маяка Морро де Колча.

Следующие два дня галсировала между Маспаломасом и Лас-Пальмасом в одном ритме: управление рулем, дрейф, снова управление. Гдыне-Радио сообщала, что вот-вот буду в Лас-Пальмасе — его уже видно. Действительно, днем я видела всю Гран-Канарию, ночью — все навигационные огни плюс десятки других. Северо-восточный пассат совместно с Канарским течением существенно уменьшали мои успехи в продвижении северным курсом. Я начала убеждаться, что попутный пассат лучше. В Лас-Пальмас я вошла 19 марта, в пятницу. Наплавалась досыта и вернулась в исходный пункт. Рейс вокруг света снова был полностью впереди.