Лас-Пальмас — второй раз

Я крутилась по гавани в поисках подходящего места для стоянки. В памяти еще свежа была история с плотом, и мне хотелось остановиться поближе к берегу. А там кто-то настойчиво кричал и махал мне рукой. Это был Юрек, как всегда на посту, когда являлось польское судно. Я подошла к набережной.

— Можно мне пристать без досмотра?

— Швартуйся к борту французской яхты, документы оформим потом.

Я поняла, что Юрек не получил сообщения из Польши о моем возвращении. Тогда почему очутился здесь вместе с Ядвигой, Ивонкой и паном Рысем?

— Мы ехали с паном Рысем на машине и увидали плывущую с юга в сторону города яхту, которая до удивления напоминала «Мазурку». Только корма была странной — чего-то на ней не хватало. Мы заскочили домой за Ядвигой и биноклем. И успели вовремя. Ну, рассказывай, что случилось?

Два светловолосых верзилы дружелюбно подхватили протянутые мной швартовы. Я вышла на берег. Незнакомые блондины представились:

— Мы из Финляндии, из Оулу. Приглашаем всех на наше судно «Рэди» на кофе. Оставь все, как есть, мы приведем в порядок паруса и «Мазурку». Тебе сейчас нужно отдохнуть.

Я в самом деле ужасно устала и не протестовала. Спустя минуту мы сидели в большой кают-компании и пили горячий кофе. Я рассказывала, Юрек переводил на испанский, а хозяин на финский. Затем он познакомил нас со своей семьей.

Они уехали из Оулу несколько лет назад в поисках работы и лучшего климата. Осели, вернее, пришвартовались, в Лас-Пальмасе. Отец с сыном ремонтируют суда. Выполняют даже подводные работы. Младшие дочери ходят в школу, самые маленькие близнецы — дошколята. Мать хозяйничает в своем плавучем доме-мастерской.

— Мы с удовольствием тебе поможем, — объяснял отец. — Все сделаем у себя на судне, у нас хорошо оборудованная мастерская и много запчастей. Понимаем, что ты спешишь и постараемся работать быстро.

Предложение было заманчивым. Финны, вероятно, не практиковали испанскую «маньяну». Но во сколько обойдется ремонт — ведь они зарабатывают этим на жизнь?

— О цене не беспокойся. Большое судно может платить много, маленькое — нет. Мы охотно тебе поможем, ведь мы соседи: Финляндия находится совсем рядом с Польшей.

Здесь, на Канарах, я думала точно так же. Мы заключили договор. Правильно, что я вернулась в Лас-Пальмас.

Настали трудовые дни. Финны ремонтировали подруливающее устройство, проверяли зарядный агрегат и вспомогательный двигатель. Норовистый агрегат проявлял тенденцию к отравлению воздуха, и следовало найти причину. Я тоже была занята. Продумывала, как лучше разместить груз на яхте, чтобы свести до минимума необходимость перебрасывать каждый раз уйму парусных мешков и запасов. И еще вела переписку с фирмой-изготовителем подруливающего устройства. На сообщение об аварии пришел категорический ответ: «Наши устройства — высшего качества, они устанавливались на яхтах — далее перечислялись фамилии прославленных английских яхтсменов, — авария невозможна. Допущена ошибка при эксплуатации».

Откуда мне было знать? Если авария невозможна, то что делали на «Мазурке» сломанные рама и воздушный стабилизатор? Я взяла на себя смелость спорить по вопросу прочности материалов, а также механики и послала очередной трактат, приложив описание отдельных деталей и рисунок. Ответа не последовало. Но зато пришла авиапосылка с новым стабилизатором и рамой. Конструкция почти не отличалась от прежней и наверняка не была прочнее. Пришел также соответствующий счет. Кажется, англичане опять одержали верх. Мы поставили отремонтированный стабилизатор. Новый я убрала в качестве запасного, он так и обошел земной шар у меня под матрацем.

Финны не только работали, но и старались развлечь меня. Все пополудни я проводила у них. Главным развлечением были близнецы — веснушчатые белоголовые шестилетки. Каждое утро эта пара являлась с визитом на «Мазурку». Они караулили, когда я появлюсь на яхте, тотчас же выбегали на берег и выразительно протягивали ко мне ручки. Дети говорили по-фински и по-испански, а со мной прекрасно объяснялись на пальцах. Я перелезала через французскую яхту и поочередно переносила их на палубу. Очень послушные и дисциплинированные, малыши вели себя на яхте как мышки. На цыпочках ходили по палубе, заглядывали во все уголки и дотрагивались до всех устройств. Но если я не разрешала что-либо трогать, они обходили это место стороной. Маршрут следования по яхте меняли также по моему разрешению. При этом Джейн, выступавшая в роли переводчицы, всегда подчеркивала, о ком идет речь, — о ней или братике. Через час, чрезвычайно довольные визитом, показывали, что их можно переправить на берег.

Присматривалась я и к своим соседям — французам. В рейсе они были уже два года, в Лас-Пальмас пришли из Дакара.

Мне хотелось понять, как можно жить так долго на яхте не имея тыла на суше. Пока что моим тылом был дом Ядвиги, но я понимала, что он может оказаться единственным на всей трассе. До сих пор все хозяйственные дела — стирку, мытье — я делала в обычном доме. У французов такого дружеского дома не было, и я с интересом наблюдала, как роль дома выполняет яхта. Конечно, на «Мазурке» невозможно оборудовать салон с цветочками и другими милыми пустячками, радующими глаз и душу, но перенять кое-что было можно.

Тем временем финны приступили к укрощению моей плиты. Тщательно проверили герметичность. Давление держалось, горелки работали, но скверно. Для них стало делом чести заставить ее работать без перебоев. Несколько дней они подкручивали, чистили и продували горелки сжатым воздухом. Действительно, они горели теперь, словно черти. Но я все же купила, на всякий случай, небольшой примусок. Португальский, для бедуинов. Решила, что этот не будет так чувствителен к трудным условиям и загрязненному керосину, как мое изысканное устройство. Положила коробку с примусом в форпик и спокойно смотрела в будущее.

Я перепаковала все окончательно в форпике и на яхте. Решила отказаться от части парусов. Первой была списана большая легкая генуя. Большой была в самом деле, легкой — не очень. Огромный, с меня ростом, мешок с трудом помещался в узком проходе между шкафом для одежды и мачтой. Вынимать и прятать паруса через люк мне придется не часто — об этом говорил мой скромный океанский опыт. А таскать тяжелый мешок через Набитую яхту и по маленькой палубе мне не улыбалось. Затем последовали трисель, тяжелый штормовой стаксель и пассатные штормовые стаксели. Учитывая небольшой опыт плавания в штормовом пассате в первую ночь после выхода, я решила отказаться от самых тяжелых парусов. Ветер в сорок узлов — не такой уж ураган, чтобы ставить сверхтяжелые паруса. Погодные карты для Атлантики и Тихого океана на планируемый период плавания не обещали очень сильных ветров в большом количестве. Правда, по правилам я обязана всегда возить трисель и штормовой стаксель, но изъятие нескольких парусных мешков заметно облегчало работу на яхте. Победил здравый смысл.

Еще я отказалась от круглого спасательного круга в пользу подковообразного. Первый имел отличные характеристики и массу достоинств, но, кроме того, неизменное желание оторвать мои леера. Это и так всего лишь декоративный элемент на борту. Я не предусматривала такой ситуации, что яхта потонет, а я буду ждать спасения в воде с кругом на шее. «Мазурка» такой глупой шутки никогда не устроит, иначе я не собралась бы на ней в путешествие вокруг света. Паруса и круг Уехали в Польшу, а вместе с ними еще покрывала и все, что удалось отправить. Я должна была максимально облегчить себе работу в будущем. Проверила несколько новых комбинаций с парусами, тщательно смазала карабины. Они были очень тугие: раз поработав, отказывались слушаться — не желали ни открываться, ни закрываться. Я обильно смазала все, включая запасные, и посчитала вопрос решенным.

28 марта яхта была готова к отплытию. Поздно, но я надеялась нагнать упущенное время в атлантическом пассате. Еще раз прогулка на мачту, тщательная проверка такелажа, и я отдаю швартовы. На этот раз я отплывала с твердым намерением вернуться в Лас-Пальмас только после того, как сделаю кругосветный виток.

«Мазурка», «Мазурка», — вызывает Гдыня-Радио!»

Мое твердое намерение вернуться в Лас-Пальмас только вокруг земного шара подверглось испытанию уже на следующий день. 29 марта, в полдень, плита отказалась повиноваться. Я чистила ее, подогревала, сменила даже керосин в расходном бачке — безрезультатно. Временами выглядывала на палубу проверить, нет ли желающих переехать меня поперек и как ведет себя «Мазурка». Яхта плыла прекрасно, погода соответствовала рекламной открытке с изображением теплых стран, и я опять ныряла в камбуз. До вечера ситуация не переменилась. Весь пол и я были в керосине, вымазанные по локти руки и ногти выглядели словно после копки картошки, на яхте воняло, как на скверном нефтеперегонном заводе, потолок над камбузом покрылся серым налетом копоти, а плита не работала. Пришлось признать счет 1: 0 в ее пользу и достать аварийный примус. Маленький «Ипполит» — так он назывался — с этого момента должен был служить главным поставщиком тепловой энергии для камбуза. Я поставила его на пол, а поскольку он имел непреклонное желание изменить положение, прикрепила проволокой к столу и пиллерсам. На плиту поместить его не решилась: громоздкая конструкция могла в любую минуту опрокинуться. Холодный чайник придерживать на примусе еще было можно, но чтобы выпутать его из проволоки кипящим, требовались по меньшей мере асбестовые рукавицы. Похоже, теперь мне придется лично поддерживать на примусе кухонную утварь. Речь могла идти, правда, только о чайнике: отсутствие карданова подвеса исключало возможность использовать даже высокие кастрюли и тем более сковороду. Я разложила на полу чай, кофе, термосы, а чтобы они не смещались, проложила между ними резиновые сапоги и тенниски. Разожгла примус и присела на корточки. Чайник закипел довольно быстро. Я наполнила термос и повторила операцию. Через час все термосы были наполнены и можно было убирать напольный камбуз.

Со временем я приобрела огромную сноровку и быстроту. Сидя по-турецки на полу, я пальцами ног придерживала «Ипполита», правой рукой цеплялась за правый пиллерс, левой прижимала чайник и кипятила его. Даже волнение океана, зловредно усиливающееся к вечеру, мне не мешало. Бездействующая плита отлично заменяла столик на кардане. Я даже подумывала покрыть ее скатеркой для красоты. И с грустью думала о недоступности для меня тех кулинарных блаженств, о которых так красочно и подробно писали все великие одиночки. Что можно было сказать о моем меню, состоявшем из холодных консервов, запиваемых чаем, кофе или молоком, а по большим праздникам — красным борщом из полуфабрикатов? Единственная тема, по которой я могла бы собрать материал, достаточный для докторской диссертации, была: «Приготовление пищи на бескарданном примусе при сильно взволнованном море в условиях Северной Атлантики». Увы! Обычно, обжигая пальцы, а потом целый час отчищая каждую деталь примуса, я злилась до чертиков, глядя на величественно раскачивающуюся так называемую главную плиту. Насколько огромная (у нее была даже вместительная емкость для подогрева пищи), настолько же и бесполезная, она превратилась исключительно в левобортный балласт.

«Ипполит» верно служил до самого Барбадоса. В душе я благословляла идею покупки этого прибора в Лас-Пальмасе. Но все же подумывала, не заменить ли мне керосиновую плиту газовой, когда, падая от усталости, чистила в очередной раз около полуночи «ипполитову» горелку. Восставал здравый смысл: возить на яхте взрывчатые вещества в виде баллонов с газом? Уж лучше через все три океана держать рукой чайник, сидя на полу по-турецки!

На Барбадосе кончились мои заботы. Добрый дядя — «Навимор» — прислал новую плиту. «Ипполит», начищенный и смазанный, отправился под камбуз. В Сиднее он получил аварийный подвес, спроектированный моим мужем и изготовленный механиками судна «Юзефа Выбицкого». Полсвета обошел запасным. А когда в бурном Арафурском море сломался, я невероятно огорчилась, словно потеряла верного друга и надежного, доброго помощника. В Дарвине купила новый примус — урок не пропал даром.

Работа с «Ипполитом» прекрасно занимала все вечера, которые по программе должны были посвящаться отдыху и культурным развлечениям. Иногда я так уставала, что засыпала, едва приняв горизонтальное положение. Над головой у меня всю ночь горела лампочка, чтобы, вскочив неожиданно на ноги, мне не пришлось вспоминать со сна в темноте, где я нахожусь.

Вообще-то долгие вечера входили в мою программу. Я предпочитала поздно ложиться, иногда на рассвете, и поздно вставать. Правда, из-за этого я пропускала утреннюю обсервацию звезд, но зато максимально сокращала время безлюдных ночных вахт «Мазурки». Я надеялась, что при дневном свете меня заметят на появившемся вдруг судне. Ночью я полагалась на личную обсервацию. Солнце над горизонтом прогоняло меня с койки, сколько бы я ни проспала: нужно было погасить свет внутри и огонь на топе. Одним из неукоснительных правил, действовавших на «Мазурке», была максимальная экономия электроэнергии. В основе его лежала обыкновенная лень: чаще, чем через день, мне не хотелось перекидывать парусные мешки из форпика, чтобы добраться до зарядного агрегата. Последующим моим действием было получение первой линии положения по высоте Солнца. Мне всегда было чрезвычайно интересно знать, на сколько я продвинулась на запад после последней обсервации накануне.

Эту операцию я выполняла с особым благоговением не только потому, что испытывала набожное уважение к моему секстанту, но еще и потому, что волны атлантического пассата вытворяли чудеса с «Мазуркой» и со мной. Я вытаскивала из-под штурманского стола массу коробочек, чтобы уплотнить ими главную — кассету с секстантом. Установив их рядком на полу, брала затем кассету и обкладывала ее спальным мешком на койке. На этом начальный этап завершался. Теперь оставалось только повесить на шею секундомер, открыть кассету, еще перехват левой рукой, правой — и секстант мой. Затем пол-оборота, еще пол-оборота и, отпихиваясь от пляшущей яхты локтями, спиной и чем придется, кроме секстанта, я доходила до трапа. Вытянутой рукой цепляла карабин страховочного пояса за трос на палубе и поднималась наверх. К счастью, секстант можно было держать в одной руке, так что другой я нащупывала для себя место на крышке люка. И начинала ловить солнце — от двух до пятнадцати минут, что зависело от волнистости горизонта и проказ на волне «Мазурки». Затем осторожно спускалась вниз, записывала показания лага и секстанта. Упаковывала инструмент и все коробочки обратно, проверяла время по хронометру. Теперь можно было приступать к счислению и вычерчиванию позиционной линии.

Так я забавлялась не менее двух раз в день. Во время полуденной кульминации светила и вечером при звездах заседание на рубке обычно затягивалось. Кульминация вознаграждала за это простотой счисления и первой правильной позицией. Получив вторую по звездам, я размышляла некоторое время о расстоянии до цели и над действием течений. Если судить по лоцманским картам и лоциям, то скорость Канарского и Экваториального течений в марте и апреле не должна превышать одного узла. Однако превышала. Это было и хорошо и плохо: вместе с северо-восточным пассатом течения подгоняли «Мазурку» к цели, но одновременно увеличивали и без того сильное ветровое волнение. Яхта кланялась во все стороны, и чтобы удержаться на ногах, мне требовалась ловкость циркачки и фигуристки, особенно для передвижения по всегда мокрой палубе. Тщательно отлакированная, она превратилась в прекрасный искусственный каток. Чтобы было не так скользко, я настелила на палубу старые газеты, и яхта стала похожа на большую мусорную кучу. Но мне стало легче. В Кристобале на лаковое покрытие я настелила материал, напоминающий наждачную бумагу, не очень элегантный, но зато нескользкий.

Совершив утренний навигационный обряд, я выходила на палубу проверить такелаж, подруливающее устройство и паруса. Все, что отвинчивалось, было завинчено еще в Лас-Пальмасе.

Но зло не дремлет, и провисшая ванта уже не раз грозила неприятностями. Мачта и паруса — мой главный движитель, и только стопроцентная его исправность могла гарантировать успешное и быстрое достижение цели. Поэтому я старалась незамедлительно ликвидировать даже едва заметные неисправности. Иное дело, что мой движитель и не требовал больших забот: паруса держались отлично, а сотня игл, взятых в рейс, вернулась обратно неиспользованной.

Яхта осмотрена, курс откорректирован, подруливающее устройство и паруса установлены; наступал час завтрака. Временами это был цирковой номер, мне явно не хватало еще пары рук, чтобы поддерживать хотя бы самое себя. На штурманском столе есть я не смела, стол над двигателем в каюте раскачивался вместе с яхтой, больше стола не было. Нашла себе местечко возле штурманского шкафчика на ступеньке. Спиной упиралась в дверцу, ногами — в койку по левому борту, столом служил пол. Похоже, что случаев применять великолепные скатерти из мазуркиного приданого представится немного.

После завтрака, если оставалось время, наводила красоту. Любая косметичка пришла бы в ужас, увидев, сколько я трачу на себя пресной воды — капельку. Правда, запасов ее мне хватило бы до Барбадоса и обратно — я не рассчитывала тащиться через Атлантику два месяца, но зато твердо верила только тому, что имела в резервуарах. Дождей еще не случалось, чуть покапало раза три, так что дождевую воду я считала пока морской легендой.

В полдень — кульминация, а затем обед, который по составу, способу приготовления и употребления не отличался от завтрака. После обеда — «вытирание носа» «Мазурке». Все дни недели были у меня строго расписаны. Понедельники и пятницы отводились для ухода за мачтой, такелажем и парусами. Еженедельно я обильно смазывала тавотом весь такелаж, жидкой смазкой все подшипники и различными, по моей рецептуре, мазями несчастные, вечно застревающие карабины. Исключение составляли лишь талрепы и скобы — не стоило облегчать им путь к самооткручиванию. Яхта слегка оплывала жирами, на парусах появились пятна и подтеки, но «Мазурке» это шло на пользу. В Сиднее австралийские яхтсмены удивлялись, что я не меняла такелаж: по их мнению, он выглядел как новый. Среды предназначались для ухода за электронными и электрическими приборами. Раз в неделю я заставляла работать абсолютно все механизмы и приборы, даже те, которые в данный момент не были нужны, чтобы они не портились от лежки. По субботам, как хорошая хозяйка, убирала помещения. До Барбадоса я не собиралась устраивать большой стирки, поэтому старалась содержать в чистоте хотя бы кастрюли. Тут я не могла служить образцом, и моя посуда спокойно зарастала грязью. Я пришла к выводу, что на «Мазурке» могут быть только мои собственные микробы, для меня безвредные, поэтому вполне достаточно, если кружки и стаканы будут сверкать чистотой раз в неделю — плыть яхте они все равно не помогают.

Помимо строго расписанных дел ежедневно имелись и дополнительные развлечения, чтобы не слишком докучало одиночество. Через день — зарядка аккумуляторных батарей с переброской парусов из форпика в каюту и обратно. Эта работа чередовалась, также через день, с запуском двигателя на 15–20 минут, чтобы не забывал, для чего служит. Заодно генератор улучшал самочувствие аккумуляторных батарей.

Любые дела — плановые и дополнительные — прерывались ежечасно для проверки курса, парусов, погоды, силы и направления ветра, состояния горизонта. Так получалось, что после окончания всех дел наступали сумерки. Еще астронавигация, огонь на топе — и я совершенно свободна. Можно было, сидя над примусом, размышлять о моем нелегком пути к славе. После обильного ужина я могла вообще бездельничать, если только не было нужно еще что-то делать.

Свободным оставалось только воскресенье. Однако довольно быстро я сообразила, что еще одна проверка навигационных приборов — не работа, поэтому и в воскресные дни одиночество меня не особенно мучило.

Североатлантический пассат способствовал быстрому и упорядоченному плаванию. Только в первые шесть дней после выхода из Лас-Пальмаса он крутился между северо-восточным и северо-западным направлением. Но поскольку я решительно спускалась к югу, в сторону островов Зеленого Мыса, в чем мне помогало Канарское течение, плавание было приятным и быстрым. Сила ветра не превышала четырех баллов по Бофорту, на безоблачном небе светило солнце, временами голубизну над головой разнообразили белые барашки. Голубизна моря была менее приятной — волнение было больше, чем сила ветра. Этому отлично помогало течение: волны шли с двух или трех сторон, раскачивая «Мазурку» с кормы на нос, с левого борта на правый. Авторулевой выводил непрерывную синусоиду и, как показала астронавигация, удерживал яхту вопреки видимости на заданном курсе. Желая облегчить работу авторулевому, на шестой день плавания я уменьшила поверхность грота. Тенденции «Мазурки» к приводке на ветер прекратились, а авторулевой перестал сопеть от усилия.

Но чтобы я не вообразила, что плавание заключается всего лишь в преодолении пространства под теплым ветром и солнцем, в последний день марта сошел с ума мой зарядный агрегат. Послушно заряжался часа два, а потом вдруг молниеносно наполнил яхту выпускными газами. Я выключила проказника, проветрила помещение и проверила, что произошло. И ужаснулась: за коллектором лежал в масляном картере ровненько разрезанный, словно бритвой, выпускной шланг. Что делать, запасного ведь у меня нет?!

Вечером сразу же пожаловалась Гдыне-Радио, что у «Мазурки» новая авария. Плита — мелочь, наше сотрудничество с «Ипполитом» складывалось на основе полного взаимопонимания. А бездействующий зарядный агрегат — огромное несчастье: это отсутствие энергии для освещения, ходовых огней, электроники и, самое главное, радиотелефона. Наивная! Позже я плыла с таким же несчастьем двадцать дней и все было хорошо. Пока же я просила Гдыню-Радио сообщить на верфь и срочно передать мне ответ. Мои страхи усугублялись еще тем, что вспомогательный двигатель тоже капризничал. Это могло лишить меня последней возможности заряжать аккумуляторные батареи.

Тем временем по курсу отозвался Саль — мощный радиомаяк на островах Зеленого Мыса. Я ждала, когда спущусь ниже 20° северной широты, чтобы взять направление прямо на Барбадос.

Уже на следующий день я получила от Гдыни-Радио указания верфи насчет ремонта агрегата. Просто и по-деловому мне объяснили, что между коллектором и шлангом нужно вставить стальную трубку и замотать все асбестовой лентой и проволокой. Проволока у меня была, асбестовую ленту я отодрала от противопожарной кошмы, только трубки не оказалось. Поразмыслив, я решила открыть собственный трубопрокатный цех. Сначала примеряла банки из-под соков — при подходящем диаметре достаточно было обрезать донышки. Но все оказались велики. Тогда я стала скручивать из разрезанных банок бесформенные цилиндры. После многих неудачных проб добилась наиболее легкой для монтажа формы в виде кривой воронки. Один ее конец с меньшим диаметром всунула в шланг, второй наложила на отвод коллектора. Работа была грязной, как с любым действующим двигателем, и трудоемкой. Доступ к агрегату из-за загруженного форпика был очень затруднен. Можно было бы освободить больше места, но для демонтажа капота требовалось выгрузить все, включая плот, главный и запасной якоря и 60 метров якорного каната.

Воронку-вставку я обмотала лентой и проволокой. Ремонт был выполнен, с каким результатом и на какой срок — покажут испытания. Запустила агрегат и стала усердно нюхать. Моторчик работал, и ничего плохого не происходило. Установила требуемый зарядный ток, около часа караулила агрегат, но все было в порядке. Меня распирала гордость, я охотно сплясала бы победный танец, но мой порыв сдержала ужасная теснота. Злая, как оса, принялась перетаскивать на место парусные мешки (при этом занятии я в другом состоянии не бывала), а затем готовить сообщение для Гдыни-Радио о том, что на яхте снова все без изменения и связь может быть ежедневной в условленное время. Отремонтированный агрегат спокойно выдержал до Кристобаля, где шланг был заменен новым.

Прошла неделя плавания, заполненная этими разнообразными занятиями. Настало время взять курс на Барбадос.

Следовало ускорить бег «Мазурки» и помочь подруливающему устройству. Теоретически я знала, что наибольшую производительность оно дает в бакштаг, а для бакштага лучше всего подходят пассатные стаксели, неизвестно почему называемые иногда близнецами. Позже я убедилась, что идеальные пассатные стаксели должны быть разными, поскольку они работают неодинаково. Как ставят эти паруса, я видела раз в жизни — в исполнении моих помощников в Лас-Пальмасе. Но там нас было трое.

Я спустила и убрала паруса, которые до сих пор несла яхта. Стаксель-гики оказались очень тяжелыми и длинными — в два раза больше меня. Много времени и труда стоило передвинуть их на метр к середине яхты — из тиковых опор на палубе в жесткие упоры на мачте. Они проявляли огромное нежелание менять свое место: цеплялись за стоячий такелаж, вклинивались в леера и ванты, раскачивались вместе с яхтой и стремились столкнуть меня за борт. Затем — установка такелажа гиков и стаксель-шкотов. Многие «знатоки» яхт (а таковым считает себя почти каждый поляк) удивлялись, зачем на маленькой «Мазурке» так много лебедок, мне же все время не хватало в кокпите еще одной, только поставить ее уже было некуда.

Монтаж такелажа стаксель-гиков требовал неоднократных прогулок по трассе нос — кокпит. Следующая операция — установка гиков в рабочей позиции требовала особой расторопности. Любая задержка превращала раскачивающийся гик в таран, беспощадно бьющий в ванты и штаги. Для этой работы я также охотно наняла бы еще пару рук.

После подъема стаксель-гиков постановка парусов была детской игрой. Начинать нужно было с наветренного стакселя, а потом ставить подветренный. Наветренный стаксель труднее хватал ветер и поначалу имел тенденцию работать в противоположную сторону. Подветренный стаксель ставился легко, как обычный топовый кливер. При спуске очередность была обратной. Постановка стакселей не содержала ничего неожиданного, если только трепещущий парус не выхлестывал шкот из блока. Тогда следовало спустить парус, снять и опустить гик, т. е. проделать все в обратном порядке, завести шкот и начать все сначала.

После установки пассатных стакселей мне оставалось проверять курс авторулевого, настроить паруса и окончательно откорректировать курс. Первый раз я ставила эти паруса четыре часа — это было 4 апреля в Северной Атлантике. Со временем накапливала все больший опыт. На обратном пути в Южной Атлантике ликвидация пассатной паутины длилась менее часа.

«Мазурка» помчалась вперед на своих белых крылышках еще быстрее. Простой подсчет показывал, что если я трачу по четыре часа на установку и спуск пассатных стакселей, то выгодно нести их хотя бы трое суток. Яхта несла их три недели. С этого момента атлантический пассат окончательно определил свое направление: ровно две недели дул силой четыре балла с северо-востока, а на последней, четвертой, неделе плавания — с востока, усилившись до пяти баллов. Когда на компасе курс 270–280°, о лучшей погоде нельзя и мечтать. Не зря многие яхтсмены называют пассат Северной Атлантики самым чудесным ветром в мире.

Прелестное плавание на запад, температура ночью 15 °C, днем 30 °C, а ко мне вдруг пристала какая-то болячка. Простуда в жару? Похоже на то: болели суставы, повысилась температура. И опять добрый дух «Мазурки» не оставил меня — через Гдыню-Радио я вышла на связь с польским судном «Ромер». Радист передал мне массу теплых слов и пожеланий от экипажа, а я попросила помощи врача. Пани доктор, выслушав пациентку на расстоянии в несколько тысяч миль, назначила лечение. Я глотала пилюли и старалась поправиться. «Мазурка» и плавание взять бюллетень не разрешили: ничто не могло изменить установленного распорядка дня и снять с меня часть обязанностей. Выходило, что авария человека в одиночном плавании намного хуже, чем авария устройств. Я принялась яростно чинить этот главный механизм, а «Ромер» неутомимо поддерживал меня морально и врачебными советами. Так я вошла в сферу доброжелательности людей моря, и она сопровождала меня на всех океанах вплоть до окончания рейса. С «Ромером» мы распрощались через шесть дней, в канун пасхи. Наши пути расходились, расстояние так увеличилось, что связь стала невозможной. Мы пожелали друг другу счастливого пути и спокойных праздников. Первые праздники в одиночку на море. Моряки хорошо знают, что это такое…

18 апреля — первый день пасхи. Погода тоже праздничная. Пассат решительно повернул к востоку и не менял направления до самого Барбадоса. До цели оставалось всего 880 миль. Балтийское расстояние: как раз рейс из Польши в Швецию и обратно.

Условия не позволяли мне накрыть стол по-старопольски, и на 16° северной широты, под тропическим солнцем, я стала вспоминать о таком же солнечном празднике в доме родителей. Отец был в санатории, сестренка умчалась куда-то с подружками, а мы с мамой пошли в лес. Собирали цветы, сидели на солнечном лугу и разговаривали. Было тихо, тепло и спокойно. А сейчас ни зеленой травки, ни покоя…

Вечерняя связь с Гдыней-Радио тоже была праздничной. Мне передали поздравления от семьи и друзей, а потом соединили с домом.

Деятельность Гдыни-Радио внесла значительный и приятный вклад в осуществление моего одиночного плавания. Слова: «Мазурка», «Мазурка», — вызывает Гдыня-Радио», — поднимали на ноги и улучшали настроение, даже если для грусти имелось сто причин. Операторы творили чудеса, чтобы уловить мой голос среди помех, принимали все сообщения и тотчас же передавали адресатам. Так же точно и без промедления поступали на «Мазурку» ответы, а вместе с ними теплые и доброжелательные слова. Иногда мне казалось, что моей яхтой и ее проблемами занимается вся станция. Каждые два-три дня станция устраивала для меня дополнительный праздник: как только позволяли условия, соединяла меня с мужем, и мы могли поговорить. Это были обычные разговоры моряков — о плавании, о технических вопросах. О чем еще можно говорить в присутствии всего света? Да и время связи было дорогим, его ожидали десятки судов. Для нас было важно хотя бы услышать голоса.

Гдыня-Радио сопровождала меня почти весь рейс. Сотни дней звучали простые слова: «Мазурка», «Мазурка», — вызывает Гдыня-Радио». И для того, чтобы их услышать, а также сообщить, что «Мазурка» с капитаном жива и продвигается вперед, я заряжала аккумуляторные батареи, воевала с парусными мешками и капризным агрегатом. Операторы польской береговой станции служили не просто «почтовым ящиком», а представляли коллектив надежных друзей, активно помогавших решению мазуркиного вопроса.

Я приближалась к Барбадосу, озабоченная думами о будущем. Заказ на новую плиту уже послан в эфир. Нужно еще получить в Кристобале легкую геную, запчасти к вспомогательному двигателю и зарядному агрегату, кое-какие мелочи, чтобы облегчить себе жизнь.

Последняя ночь решила выпустить злых духов. Восточный пассат усилился до шести баллов, поднялось сильное волнение. Пришлось убрать один стаксель. Выл ветер, было темно и мокро. Вдобавок появились огни встречного судна — первого после Лас-Пальмаса. Я отнеслась к нему с полным почтением — по всем правилам морской этики — и не покинула палубу до тех пор, пока оно не удалилось на безопасное расстояние.

Солнечным утром следующего дня я увидала по курсу серый продолговатый силуэт — Барбадос. Яхта подходила к нему с удобной, северной, стороны.