Монастырь в миру

Пречудное видение, Господи, - дух человеческий, который Ты животворишь Духом Святым! До оживотворения его в неведении моем казался он слабым и любое дуновение искушений низверга­ло его на землю и повергало в страх и трепет... А ныне что вижу я? В этом духе человеческом вселенная - словно малая пылинка плывет в его безбрежности, а время теряется в нем, пойманное его безконечностью. Что же говорить о том, что все человечество едино в нем и не с кем мне сражаться и некого считать врагом и противни­ком, кроме греха моего, внедряющего в меня страх и ужас перед не­существующей моей кончиной. Молюсь тебе единым сердцем всего человечества - оживотвори это заблудшее сердце всеобъемлющей Твоей любовью!

Боже, Ты привел меня, невежду, премудростью Твоей к Святой Церкви. Но душа, еще не омытая страданиями и покаянием от страстей невежества, пока не могла воспринять в полноте благо­дать Святого Причащения и не постигла всей глубины церковных служб. Прошу у Тебя прощения, Боже милостивый, что хотя я на­чал изредка причащаться, но все еще полагал, что благодатное тепло, возникающее внутри меня, грешного, есть действие того малого количества вина, которое вкушал я вместе с Телом Хри­стовым. Не умел я тогда беречь Святое Таинство Причащения, не понимая, что после литургии лучше всего для души уединяться и пребывать с Тобою, Господи, чтобы Ты через Твое Причащение пребывал во мне неотлучно. Но вместо этого я стремился пребы­вать со своими друзьями, наслаждаясь неверной теплотой и ра­достью нашего общения, разговорами и шутками. Каюсь и прошу простить меня, Господи!

Таинство Исповеди я тоже не понимал во всей полноте, а спро­сить не позволяла гордыня, затемняя взор ума моего и побуждая видеть в священнике не истинного священнослужителя Твоего, Христе, а простого батюшку, который не вполне разбирается в жиз­ни и, как мне тогда казалось, не может дать глубокого и вразуми­тельного совета. И только Ты, Боже, Своим всепрощением посте­пенно изменил все темное во мне на ясный свет благодати Твоей, все неверное преобразил в сияющую истину Святой Церкви и ее Святых Таинств.

Тот небольшой дом на тихой зеленой улочке, который родители купили для меня и в котором одно время жили квартиранты, нам теперь очень пригодился. Мы с Виктором договорились поселиться в нем и больше не разлучаться, чтобы жить по установленным пра­вилам, как в монастыре. Архитектор, обладая отменным художе­ственным вкусом, сам покрасил детали дома, придумал интерьер двух комнат и кухни, и в комнатах стало красиво и уютно. Одну комнату мы сделали молитвенной, где разместили наши общие иконы, поставили столик для лампад и свечей, на пол положили коврики, чтобы делать поклоны и, сидя, молиться по четкам. Дру­гую комнату сделали жилой, постелили недорогой ковер и курпачи на таджикский манер, купили таджикские одеяла, чтобы жить, мо­литься и спать на полу в совершенной простоте. Деньги и еда у нас были общие, а покупки совершали по общему совету.

Когда я еще работал на метеостанции, к нам приходил право­славный литовец Антон, неспешный, вдумчивый парень, добрый

и покладистый. Он тоже хотел научиться молитвенной жизни, не собираясь связывать себя браком. Мы приняли его в свое ма­ленькое братство и начали жить втроем. Киевлянин остался жить в своей квартире, в микрорайоне неподалеку, идя по жизни своим путем. За этот год прошли эпизодически в нашей жизни два эстон­ца - один играл в известном квартете классической музыки, кото­рый выступал в Душанбе, другой был его другом. Оба они крести­лись потом в Оптиной пустыне.

Так как нужно было добывать какие-то средства на жизнь, Вик­тор предложил вместе с ним оформлять детские и взрослые худо­жественные книги. В ответ на мое сомнение, смогу ли я ему чем- либо в этом помочь, мой друг успокоил меня, заверив, что найдет, чем мне заниматься. Такое сотрудничество с издательством не связывало нас по рукам и ногам и давало возможность молиться и ездить в горы. Я стал работать над шрифтами по эскизам Викто­ра и заниматься дополнительной оформительской работой, кото­рой мне удавалось вносить посильную помощь в наше совместное предприятие. Так удивительно Господь связал юношеское увле­чение рисованием с этим этапом моей жизни. Литовец устроился электриком в общежитие, а так как был от природы добродуш­ным и смиренным человеком, то везде его с удовольствием брали на работу. Его особенно полюбил мой отец, так как на пенсии он тоже закончил курсы электрика, и они нашли друг в друге род­ственные души. \

Нам с Виктором удалось оформить несколько детских и неко­торое количество взрослых художественных книг о каких-то при­ключениях на границе. Все эти книги были на таджикском языке. За них издательство выплачивало нам гонорар. Из общих денег мы покупали продукты и одежду. И литовцу купили обувь, которая у него износилась. Но он сам купил себе черный кожаный пиджак и черные туфли, что придало ему очень импозантный вид. Так как наш друг не мог отлучаться с работы, он всегда с затаенной грустью провожал нас в горные походы. Его любимой поговоркой были сло­ва: “литовец рисковать не любит”, которые мы переиначили: “Антон рисковать не любит”, но он добродушно посмеивался.

С неразлучным Виктором летом мы прошли многие перевалы на Дарвазе и заглянули в Мунинобадские фантастического вида ущелья, отроги хребта Хазрати-Шох с их поразительными камен­ными столбами, которые назывались Чильдухтарон, “Сорок деву­шек”. В этом походе, выходя к Чильдухтарону и испытывая силь­ный голод, я соблазнился поесть неизвестных грибов, которые

оказались ядовитыми. После грибного ужина пришлось всю ночь ползать к ручью и вызывать рвоту. Только к утру немного полегча­ло. Мой друг отделался плохим самочувствием. Случай с грибами научил нас быстро реагировать на отравление и немедленно про­мывать водой желудок. Это умение пригодилось нам очень скоро. На реке работала золотодобывающая драга, к которой мы вышли совсем изголодавшиеся, так как еда давно закончилась. Хотя вход на золотой прииск был запрещен, директор, узнав, что мы голод­ны, отправил нас в рабочую столовую. Повар притащил из кухни кастрюлю вермишели, вперемежку с черным медвежьим мясом ужасного вида и компот. Мы поели свой обед с содроганием, так как вкус медвежьего мяса вызывал отвращение. Но, чтобы не оби­жать повара, горячо поблагодарили его за обед и поспешили к ру­чью, где нас долго выворачивало наизнанку. Только спустившись с перевала в Товиль-Дору, мы смогли купить гречневой крупы и сварили похлебку из крапивы.

Всюду, где мы устраивали привалы, утро и вечер мы старались провести в молитве. Именно молитва делала эти походы для нас такими увлекательными.

Одной из удивительных по своему горному разнообразию оказа­лась поездка в Фанские горы с их невероятной красотой, запавшей в душу, - могучими вершинами и уединенными Алаудинскими озерами. По пути мы заночевали в небольшом высокогорном киш­лаке, где обменяли русскую шаль на отличное зеравшанское му­мие. К нашему походу присоединился дантист из Москвы, дальний знакомый Виктора, в общем то, неплохой парень. Случай с собакой, сторожившей дом охотника за мумие, заставил меня насторожить­ся. В вечернем сумраке, поднимаясь по невысокой лестнице в дом вслед за хозяином, я заметил под лавкой лежавшего пса. С полным доверием я протянул руку под лавку, намереваясь погладить дрем­лющую псину. С жутким ревом пес выпрыгнул из темноты, оказав­шись мне по пояс. Клыки его пасти щелкнули у самого моего лица.

- Друг, знаешь поговорку, - держись к хозяину ближе, а от зубов его собаки подальше? - обернувшись, строго выговорил мне тад­жик. - Даже не злой пес кусается очень больно!

Это происшествие стало своего рода прелюдией к Фанским го­рам. Меня давно привлекало озеро Искандеркуль, что означало озеро Александра Македонского. Войско прославленного полко­водца в давние времена построило крепость в Ходженте, тогда име­новавшуюся Александрия Эсхата, внушительные развалины кото­рой возвышаются по сей день на берегу Аму-Дарьи. Само озеро и окрестные горы вызывают у таджиков мистическое почитание. Не­обыкновенный цвет скал с безчисленными переходами цветовой гаммы привлекал взор: мы вертели головами во все стороны, пока добрались до озера.

Аквамариновая гладь Искандеркуля заставила задержать дыха­ние: нежный абрис сиреневых хребтов, поросших темно-зеленым редколесьем арчи, таял в благоухающей вечерней дымке. Стоя на берегу, мы с Виктором погрузились в созерцание. Мягкие очерта­ния горных далей окутывали душу каким-то забытьем. Дантист, чтобы не мешать нам, отошел в сторону и занялся бензиновой по­ходной горелкой. Когда мы подошли к нему, то нас ожидало разо­чарование: недавно купленная, она ни в какую не хотела работать. Пришлось взяться за это капризное устройство. Бензин бил в бок, обливал лицо и руки, но устойчивого пламени добиться не удалось. Сколько ни прочищал я форсунку, толку не было, а раздражения у всех - хоть отбавляй.

Ничего не выйдет! Нужно у таджиков примус какой-нибудь попросить! - в конце концов предложил я.

Мы отправились к расположенной в отдалении кибитке. Как ни странно, примус нашелся, и его даже удалось приобрести за не­большую плату.

А чем знаменито это озеро? - спросил Виктор пожилого тад­жика.

О, этот озер сильно знаменит! Каждый ночь конь Искандера выплывает из воды! Совсем живой... Кому можно, тот видит.

Подивившись такому поверью, наша компания вернулась к палатке.

Мы занялись нашим новым примусом, который тоже оказал­ся очень капризным. Ужин прошел в молчании. Луна взошла над горами, отразившись в озерном кристалле мерцающей дорожкой. Лошадь Македонского не выплыла, а сердце, потеряв благодушие, не подчинялось молитве. Виктор кивнул мне, чтобы я прочитал ве­чернее молитвенное правило. Москвич раздраженно отвернул го­лову в сторону.

А ты неверующий? - мой наивный вопрос встретил неожидан­ное ожесточение.

Я сознательный атеист и никогда верующим не буду! - отре­зал он.

Его озлобленный выпад удивил меня:

Почем знать? Сколько атеистов уверовало в Бога...

Моя попытка смягчить напряжение не удалась.

Вот что, Федор, я знаю одно: есть наука, и она все объяснит без вашего Бога! Религия - это просто невежество! - огрызнулся дантист.

Почему невежество? Святые по благодати могут знать все, что есть на земле и на небе.

Да что они могут знать? Что происходит на Солнце или хотя бы на Луне?

Могут, если захотят, и это откроет им Бог!

Спор накалялся.

Тогда почему же они нам не расскажут об этом? - мой собесед­ник перешел на крик, злобно сверля меня глазами.

Не удержавшись, я тоже повысил голос:

Из-за твоей науки уже и так жизни на земле нет! Все, что мож­но, ученые испортили и продолжают портить!

А вы инквизицию устроили! - орал дантист, ожесточенно раз­махивая кулаками.

Хватит вам, успокойтесь! Это на вас, наверное, примус так по­действовал... - миролюбиво вмешался Виктор в наш спор. - Ну, до­пустим, инквизицию не мы устроили, а католики. Значит, эти уче­ные тогда уже всех достали... - поддержал он меня.

Мы с другом сидели молча, закутавшись в спальники, поражен­ные внезапной злобностью нашего попутчика. Луна закатилась за темную вершину. Пейзаж сразу же стал угрожающим и непривет­ливым. Больше мы не поднимали тему о Боге: прежней задушев­ности уже не было.

Вот в компанию я попал... - буркнул наш спутник и ушел в палатку.

Не выдержав холодного ветра, Виктор ушел вслед за ним. Я по­стелил полиэтиленовый коврик и улегся на острых мелких камеш­ках скального склона. Над головой вспыхивали и дрожали, словно крупные слезы, ночные созвездия. Ветер нес из ущелья пряный дух горных трав. Молитва, перемежаемая острым чувством боли из-за того, что спор опорочил что-то самое святое в душе, не давала успокоения.

Так о Боге не говорят, - думал я. - Если Бог - это добро, то и говорить о Нем нужно по-доброму...

Под посвисты разыгравшегося ветра пришло решение никогда не говорить о Боге с запальчивостью. От этого на душе стало легче.

“Даже добрый пес кусается очень больно! ” - мелькнула в голове фраза, и я уснул.

Наутро обнаружилось, что под ковриком вода замерзла в лед, за­студив мне спину. Взошло яркое, в упор бьющее в лицо солнце и вернуло нам мир и спокойствие. Начались утренние сборы. Встре­тившись взглядом с москвичом, который вышел из палатки, мы улыбнулись друг другу: от прежнего раздражения не осталось и следа. Рябоватая поверхность озера, бледно-зеленая вблизи и гу­сто-синяя вдали, отражая солнце, резала глаза невероятной насы­щенностью цвета.

Красота-то какая! - Виктор, протерев очки, с изумлением ос­матривался вокруг.

Ради этого стоило приехать! - поддержал его дантист.

Радость вернулась в мое сердце: “Боже, достаточно всего лишь

изменить отношение к людям - и снова жизнь прекрасна! ”

Возвращались мы с Фанских гор друзьями.

Обаяние этого горного края оставило в душе чувство соприкос­новения с трогательной и нежной красотой этих сказочных мест и ощущение важности обретенного опыта. Любой разговор о вере должен быть молитвой, а не спором. Много лет спустя, разговорив­шись с одним опытным гидом, я услышал признание: “Сколько гор по белу свету объездил, а лучше Фанских гор ничего не нашел! ” С ним невозможно было не согласиться.

Ранней весной мой друг и я попали в переделку: когда мы спу­скались с верховий высокогорной долины к Ховалингу, нас неожи­данно настиг сильный снежный буран. По пути встретилось раз­рушенное здание подстанции. Устроившись в тонких спальниках на бетонном полу, мы обнаружили, что холод пробирает до костей. Насобирав немного щепок, я развел слабенький костерок, не да­вавший особенного тепла. Виктор, порывшись в углу, обрадованно воскликнул:

Федор, я нашел старые галоши! Теперь будет теплее!

У ярко пылавшего огня мы обогрелись и поставили поближе к костру мокрые ботинки, чтобы они обсохли. Даже сильная вонь от горящей резины не помешала нам вдоволь помолиться, слу­шая как по крыше шуршит мелкий снежок. Утренний холод рано разбудил нас. В рассветном сумраке мы не могли удержаться от смеха: наши лица покрылись черной копотью, придав им зверское выражение. Утеревшись свежим снегом и размазав грязь по ли­цам, мы принялись надевать обувь. Но не тут-то было: ботинки съежились от жара.

Не беда! - бодро воскликнул Виктор. - Пойдем в домашних тапках... А ты в чем пойдешь?

Мне пришлось обрезать задники ботинок, и так, ковыляя, мы побрели по неглубокому свежевыпавшему снегу. Ехавший навстре­чу тракторист остановил трактор и выпучил глаза:

Эй, куда идете, такие чумазые?

В магазин, обувь покупать! А то наша совсем износилась! - мой друг нашел в себе силы пошутить.

В сельском магазине мы купили новые резиновые галоши и в них прибыли в Душанбе. В городе нас останавливали старые таджики:

Хорошая обувь...

Хорошая, - отвечал Виктор. - Горит хорошо!

Благодушие моего товарища вызвало во мне большое к нему

уважение. Его умение не унывать в трудных ситуациях сблизило нас еще больше.

Несмотря на различные тяготы пути, из каждой поездки в го­ры удавалось привозить не только разнообразные впечатления, но и ценный опыт соединения молитвы с повседневной жизнью. По­мимо этого, благодаря быстрой смене обстоятельств, молитва ста­новилась более живой и зрелой. Молитвенный опыт, собранный нами в нашем “монастырском” уединении, снова и снова проходил нелегкую проверку в непростых горных условиях. Тогда душа за­калялась и набиралась мужества в различных сложных ситуациях, ум учился находить правильные решения, а сердце - не терять мо­литвенного состояния. Но случались и досадные ошибки.

Однажды, ради любопытства, нам показалось интересным по­смотреть семитысячники в Залайском хребте. На маленьком “ку­курузнике” мы прилетели в Джиргаталь. Наш взор приковала грандиозная панорама ледяного безмолвия двух семитысячни- ков - пика Коммунизма и Корженевской, возносивших в черную пустоту стартосферы свои ледяные вершины. С них текли длин­ные полосы снега, сдуваемого сильным ветром. Перед нами была грунтовая дорога на перевал в Алайскую долину, где находилась Киргизия. Безконечный затяжной серпантин уходил высоко вверх, и конца этому подъему не было видно. Надеясь на случайную ма­шину, мы долго сидели под перевалом, когда, наконец, показался длинный грузовик, груженный такими же длинными арматурны­ми стержнями, которые свисали с заднего борта. На наше настой­чивое размахивание руками водитель с неохотой остановился. В кабине сидели попутчики.

Вы что, не видите, что места нет?

Возьмите нас хотя бы на арматуру, мы будем крепко держаться!

Если так, то* сами будете виноваты, если не удержитесь! - су­рово добавил шофер. - Мы будем ехать с открытыми дверями... Если увидите, что все выпрыгивают из машины, прыгайте поско­рее в сторону дороги!

Ничего себе... - вырвалось у Виктора. - Таких условий нам еще никто не ставил!

Только на перевале мы поняли предостережение водителя. Так как грузовик был слишком длинным, он плохо вписывался в кру­тые повороты. Водитель проезжал их медленно, открыв дверцу кабины и держа ее рукой, чтобы успеть выпрыгнуть, если маши­на начнет заваливаться в обрыв, то же самое делали и пассажиры- киргизы. Но Бог оставил всех нас в живых, и мы благополучно спу­стились с устрашающей кручи. Ночевать было негде, поэтому нам вновь пришлось ожидать попутного транспорта, которым оказал­ся большой колесный трактор, и мы, подпрыгивая на ухабах, по­неслись по долине, сидя в просторной кабине. Но вскоре и трактор свернул в сторону, и мы с Виктором остались одни на безконечной пустынной дороге. Справа возвышался ледяной хребет с огромным снежным куполом семитысячной вершины. За ней в ряд выстрои­лись снежные шеститысячники. Налево уходила небольшая про­селочная дорога, рядом с которой торчал плакат с непонятной над­писью по-киргизски - “Женип чигалы”.

Действительно, дела наши “чигалы! ” - заметил Виктор.

Вода у нас закончилась, а набрать ее было негде. На востоке угро­жающе клубились черные тучи, быстро приближающиеся к нам. Мы оробели.

Будет страшная гроза! - поделился со мной своей тревогой ар­хитектор. - Может, зато воды наберем...

Из клубящихся черных туч полились потоки густого ливня, но, не долетая метров тридцать до земли, высыхали в воздухе. На нас упало всего несколько капель. Расстроенные, мы отправились ис­кать какой-нибудь источник, но нашли только грязную лужу, пол­ную жидкой грязи. Набрав эту грязь в котелок, мы поставили ее отстаиваться и вновь принялись вглядываться в темнеющие дали в ожидании попутной машины. В сумраке долина стала как будто еще шире.

Показался ЗИЛ, в кабине которого сидел только водитель, но, увидев нас, “голосующих” на дороге, сделал крутой вираж и при­бавил скорость, также поступали и все водители, которых мы умо­ляли подобрать нас, несмотря на наши размахивания руками. Все автомобили как будто старались побыстрее проехать это место.

Слепя фарами, машина за машиной проносились мимо. Вскоре настала глухая беззвездная ночь. Темнота охватила нас кольцом. Пришлось ночевать у дороги без питьевой воды, так как грязь не отстоялась. Мы легли спать, пожевав насухо лепешку. Чтобы не пропустить на рассвете первую машину, мы улеглись у обочины.

Рано утром мы заглянули в котелок. Чистой отстоявшейся во­ды было не толще пальца, а вид её не внушал никакого доверия. Как только показался первый грузовик, мы выскочили на трассу, показывая, что мы не уйдем с нее, даже если автомобиль не оста­новится. Водитель затормозил почти в полуметре от нас, глядя на­стороженно из окна:

Вам что, жить надоело? Кто такие?

Туристы!

А что здесь делаете?

Путешествуем.

Ладно, садитесь, путешественники! - недовольно ответил он.

Любопытство просто разбирало нас:

Почему никто не останавливался здесь, когда мы до самой но­чи пытались остановить машину?

А вы что, с луны свалились? Здесь рядом исправительная ко­лония! Кто же вас тут заберет? Вид у вас тоже, надо сказать, жутко­ватый...

Только теперь нам стало ясно в чем дело. Немытые и с бородами, мы не внушали доверия ночным водителям и они предпочитали поскорее убраться, а не связываться с нами.

Но на этом наши приключения не закончились. Измученные долгими попытками остановить попутные машины, мы решили ехать до тех пор, пока сам водитель не приедет в свой пункт назна­чения. Видя, что мы проехали уже достаточно много, а остановки все нет, я спросил у шофера:

А вы сами куда едете?

На погранзаставу! Вот она, впереди. Уже немного осталось!

Останови, дорогой, мы здесь выйдем! Нам не нужно на погран­заставу! - попросили мы шофера.

Он остановил машину, недовольно качая головой. Перед нами расстилалась безконечная ровная долина. Внизу под насыпью про­текала какая-то мелкая речушка. В полутора километрах от нас до­рога упиралась в ворота заставы, дальше синели горы Китая. Мы расположились у воды, вдоволь напившись и набрав полные фляж­ки, умылись и приняли более или менее сносный вид. Как толь­ко мы закончили свое умывание, возле нас затормозил военный “уазик” и из него вышел лейтенант - начальник погранзаставы. То, что с ним диалога не получится, было видно с самого начала. Про­верив наши паспорта, он грубо приказал нам убираться прочь, а если найдет нас на этом месте через час, то заберет в погранчасть.

А, кстати, как вы попали сюда? - пытливо глядя на нас, спро­сил лейтенант.

С перевала!

Здесь нет никакого перевала!

Но мы приехали оттуда! - указали мы в сторону Таджикистана.

Вот туда и убирайтесь! - хлопнул дверью “уазиака” начальник и уехал.

Слава Богу, в конце часа нас подобрал грузовик, которого мы уже не чаяли дождаться, и увез нас обратно. Так состоялось в тот раз на­ше самое неприятное и безполезное путешествие, совершенное из простого любопытства и, к сожалению, без молитв. После этого мы с Виктором условились в такие поездки больше не отправляться, а если придется путешествовать, то только для того, чтобы вдоволь помолиться среди чистой горной природы.

Зиму мы прожили втроем, как обычно. Молились, топили печь и варили еду. Во дворике обрезали виноградную лозу, посадили ал­лею хурмы и индийскую сирень. Днем читали свои любимые книги и молились по ночам. На пишущей машинке я перепечатал “Откро­венные рассказы странника своему духовному отцу”, после кото­рых я впервые задумался о своем жизненном пути и конечных его поисках. У Виктора были краткие Жития святых, которые мы чи­тали по очереди. В молитвенных бдениях мы руководствовались, в основном, описаниями молитв в “Рассказах странника”, а также “Отечником” святителя Игнатия.

В утренние и вечерние часы мы молились без Антона, так как он рано уходил на работу, а приходил поздно. Особенно нам полю­бились молитвы ночью, когда маленький огонек лампады уютно освещал комнату. Улица, которая была и без того тихая, уже спа­ла. В раскрытые окна лился запах цветущей сирени. Если сидеть, затаив дыхание, то становилось слышно, как бьется сердце соседа. Время словно не существовало. Была лишь долгая чудная ночь и нескончаемая молитва, из которой не хотелось выходить, если бы не затекшее тело.

Случались и забавные эпизоды. Антон, сидя на коленях в молит­ве, постепенно наклонялся, все ниже и ниже, головой свисая почти до пола, но не выпускал из рук четок. Бедняга работал иногда до­поздна и сильно уставал. Виктор проявлял строгость и стучал ру­кой по полу. Наш друг вздрагивал и тут же смиренно выпрямлялся. Иногда литовец во время молитвы начинал громко храпеть и Вик­тор подталкивал его локтем:

Молись, не спи!

А я не сплю... - шептал тот.

Да как же ты не спишь, если храпишь?

Я могу не спать и слышать, что я храплю! - упрямо шептал Антон.

В летние месяцы в наш “монастырь” приезжали гости - верую­щие ребята из Москвы и Питера. Нам больше нравились питерцы - тихие, спокойные и интеллигентные. С некоторыми из них мы подружились на всю жизнь. Помню, когда гость северных широт увидел у нас зеленый неспелый виноград и стал его с удовольстви­ем есть, я обратился к нему: “Через две недели виноград поспеет и лучше есть его потом! ” На что получил ответ: “А у нас в Питере это считается спелым виноградом! ” Пришлось купить на рынке спе­лый виноград, и Максим открыл для себя его истинный вкус.

Втроем мы посетили далекую Хиву, где, помимо старины, стол­кнулись впервые с каракалпакским шаманизмом.. Тогда древ­ности восточных городов произвели на нас сильное впечатление. В этих исторических и архитектурных центрах в давние времена были захоронены главы различных суфийских орденов, которым поклонялся народ, и реально ощущалась некая мистическая сила, присутствующая в таких местах. Позднее, отвечая на мой вопрос, старец объяснил мне, что имитация диаволом благодати может осуществляться до очень высоких степеней, но полностью отлича­ется по своей сути от истинной благодати.

Когда мы приехали к древнему памятнику XII века, нас пора­зило большое число людей, которые варили в огромных котлах мя­со поблизости от необозримого кладбища. На нашу компанию ни­кто не обратил внимания, кроме молодой женщины, похожей на шаманку, сновавшей среди сидящего у котлов народа и читавшей им какие-то молитвы. Пристально взглянув на нас, она быстрым твердым шагом подошла к нам:

Идемте со мной, я вам тоже прочитаю молитвы.

Мы в них не нуждаемся. - ответил я. - Просто хотим посмо­треть древний памятник...

А, просто... - усмехнулась она.

Глаза ее неприятно сузились и шаманка забормотала закли­нания. Я почувствовал в голове странное оцепенение, которое, по видимости, ощутили и мои друзья.

Идите за мной, - приказала женщина и повела нас к какому-то пустому навесу. - Рассаживайтесь!

Мы повиновались ей, как завороженные.

Ты где живешь? - уставилась она холодным взглядом в мои глаза.

В Душанбе.

У тебя дом есть?

Есть.

Один живешь?

Один, - механически отвечал я и думал: “Зачем я все это говорю? ”

Мне стало не по себе. Шаманку кто-то окликнул и она оставила нас.

Ребята, нужно уходить! Как вы себя чувствуете?

Жуткое состояние... - ответил Виктор..

Питерцу, похоже, стало совсем плохо. Заметив, что шаманка воз­вращается, я быстро предложил:

Ребята, молимся про себя все вместе, иначе отсюда не вы­ползем...

Женщина присела рядом на какой-то пень. Она собиралась что- то сказать, но молчала. Лицо ее приняло свирепое выражение.

Слушай, я к тебе приеду, буду у тебя жить. Давай мне свой адрес. Я шаманка в третьем поколении...

Несмотря на тошноту, я с усилием молился. То же самое делали и остальные.

Ага, вот вы как... - процедила колдунья и забубнила свои за­клинания.

Затем остановилась:

Что-то голова заболела... - со стоном сквозь зубы протянула она и быстро вышла из-под навеса.

Мы поднялись и поспешили убраться подальше от этого места. Виктора стошнило, у нашего друга Максима носом пошла кровь, кое-как придя в себя, мы подвели итоги нашей “встречи”:

А сила у нее страшная... - заметил Виктор.

Так и помереть можно... - отозвался Максим.

Парни, пока ясно вот что: в такие дела лучше не соваться и ос­мотр азиатских древностей вообще следует прекратить. Здесь нам делать нечего... Но вот что ценно: ведь как нам помогла Иисусова молитва!

Это верно, - согласились друзья. - Без молитвы от колдунов никак не отбиться...

Тогда впервые от нашего друга и любителя винограда из Питера, серьезного исследователя русского Севера, я услышал о великом русском святом - преподобном Серафиме Саровском. Жития его у нас не было, пришлось ограничиться рассказами питерского гостя. Место духовных подвигов этого святого настолько благодатно, как рассказывал наш почитатель преподобного Серафима, что там все окрестности исполнены благодатью. Знаменитому подвижнику не­сколько раз являлась Матерь Божия, поэтому Дивеево - великая святыня. Теперь в Сарове, где подвизался преподобный Серафим, секретная зона и сотрудники спецслужб с собаками прогоняют всех паломников, пытающихся пробраться к святому источнику. Услышав такой волнующий рассказ, я обратился к преподобному с просьбой хотя бы раз одним глазком посмотреть на это святое ме­сто, что и исполнилось спустя несколько лет.

В те годы нам с Виктором не довелось попасть в разоренное Ди­веево, но Господь промыслительно привел нас в Троице-Сергиеву Лавру, где преподобный Сергий стал моим любимым святым. Пом­ню, как в одну из поездок мы вошли в храм, наполненный верующи­ми. В углу отсвечивала разноцветными огоньками лампад серебря­ная рака с мощами. У раки иеромонах служил молебен преподоб­ному. Небольшой хор певчих стоял тут же, в стасидиях вдоль стены, и трогательно подпевал священнику. Встав в длинную очередь, мы поклонились мощам преподобного Сергия и поцеловали стекло, под которым виднелся монашеский покров. Все в этом старинном храме с древними иконами словно дышало и жило преподобным. Кроме того, здесь чувствовалось что-то еще, какая-то возвышен­ная неземная святость, которая заставляла трепетать сердце.

- Какое невероятно благодатное место! - поделился я своим вос­торгом с Виктором. - Какая удивительная святость!

Несколько лет спустя я узнал, что рядом, за железной старинной дверью с дырой от пушечного ядра, находится место, где стояла келья преподобного, в которой ему явилась Пресвятая Богородица. Чувство неизъяснимого счастья неспешно, словно подготавливая трепещущее сердце к главной встрече в жизни, начало овладевать моей душой, как будто она давно тосковала об этой встрече и ожи­дала ее. Это чувство становилось все больше и больше, не вмещаясь в сердце, пока из груди не вырвался возглас удивления: “Матерь Божия, как же велик Твой святой! ” Кроткая животворящая благо­дать преподобного Сергия словно привязала мое сердце к вечному духовному единению с преподобным и Троице-Сергиевой Лаврой. Голоса певчих растворились в незримом веянии благодатной неж­ности, которая нескончаемо струилась от мощей святого угодника Божия. По моим щекам тихо катились слезы благодарности. Серд­це плачем сообщало, что оно нашло свою земную родину - Свя­то-Троицкую Сергиеву Лавру, и Небесную родину - преподобного Сергия, который до того стал родным и близким, словно был моим родным отцом. С той поры сердце мое стало принадлежать препо­добному Сергию и, вместе с ним, его святой обители, не ведая, че­рез какое горнило искушений ему еще предстояло пройти.

Душа, свободная по рождению, добровольно впадает в рабство похоти и гнева, уверяя себя, что они присущи ей с момента ее появ­ления на свет. Сколько душ поддалось и поддается этим нелепым утверждениям, считая эти страсти “естественными”. Но истинная свобода от похоти и гнева втайне живет в каждом сердце и говорит с ним неслышимым голосом совести, голосом, который не может заглушить никакой разврат и никакая злоба.