Усилия и страдания

Тот, кто утешает и ободряет ближних - первый получает от Бо­га благодать и силу, а говорящий слова примирения и прощения - первый вкушает сладость душевного мира и внутреннего успокое­ния. Изрыгающий упреки - первым отведает их ядовитую горечь, а извергающий обличения и осуждения - первым ощущает омерт­вение своей души.

Приняв Церковь и ее Таинства в свою жизнь, я заключил с ней компромисс, как бы говоря так: вот, я посильно совершаю то, что положено в Церкви, посещаю время от времени службы, испове­даюсь и причащаюсь. Это - моя церковная жизнь. А Христос, мо­литва, горы и доверие своим решениям - это моя личная жизнь, и между ними я хотел бы сохранить границу. Но как бы там ни было, действие Святого Причастия, входящего в сокровенные и неведо­мые глубины моей души, исподволь меняло ее и настраивало на новое отношение к жизни.

Поначалу меня сильно увлекла идея делать добрые дела - ходя по городу замечать, не нужна ли кому моя помощь? Но пока ничего, кроме как переводить старушек через дорогу или помогать тащить им тяжелые сумки с базара, я не нашел. Затем мне пришла в голову мысль искать бедных людей и делать им неожиданный денежный подарок. Раздав несколько больших сумм нищим возле рынка, я погрузился в сомнения, правильно ли я поступил, если утром уви­дел их на том же месте. И только оказав помощь одной пенсионер­ке, которая на улице рассказала мне о своих бедах, мне немного стало легче.

В состоянии поиска добрых дел и раздумий над тем, не устро­иться ли мне санитаром в больницу, чтобы служить больным лю­дям, я продолжал встречаться с моим новым другом архитекто­ром. В его доме меня всегда приветливо принимала его мама, пре­подаватель математики и парторг в общеобразовательной школе. Умная и тактичная женщина, она не препятствовала религиоз­ным устремлениям сына и даже удивила меня мудрым высказы­ванием: “Если мой сын счастлив, то и я счастлива”. Как парторг, свое мировоззрение она целиком строила на атеизме, но ее доброе сердце жило другими чувствами - любовью к людям и сострада­нием к их бедам, что способствовало в дальнейшем большим из­менениям в ее жизни.

В свою очередь, я познакомил Виктора с моими родителями, ко­торых он сразу расположил к себе чистотой души, мягкостью ха­рактера и предельной тактичностью. После этого как-то само собой произошло знакомство наших родителей и между ними сложились хорошие и добрые отношения.

Сердце моей мамы, незаметно для нее самой, тоже претерпевало изменения в сторону Православия. Она начала спрашивать, про­должаю ли я посещать Никольский храм, кто из священников там служит, пока не отважилась сама поехать на воскресную литургию и была очень рада тому, что и служба и священники пришлись ей по душе. Затем уже вместе с отцом они исповедовались и прича­стились у моего батюшки, к которому я испытывал большое рас­положение.

У нас с архитектором было еще одно увлечение, - мы интересо­вались старинной архитектурой Средней Азии, которую мой друг знал немного лучше. Мы вместе побывали в Самарканде, откуда я привез корни сладкого винограда “кишмиш” и посадил у себя до­ма, а также посетили Бухару и ее окрестности.

Мой отец и мать, видя, что я нашел в Душанбе хороших друзей, опять начали советовать мне оставить работу в тех далеких горах, откуда прилетал Авлиекул. Мне тоже по-новому открылась жизнь на гидрометеостанции после того, как мои друзья устроились туда на работу. Поднявшись как-то на эту станцию, я переговорил с ними о моем присоединении к их дружному коллективу третьим. Выяснилось, что по штату еще оставалось место “наблюдателя”. За последние годы во мне сложилось убеждение, что Пештова, несмо­тря на свои изумительные и неповторимые возможности для уеди­нения и безмолвия, не совсем то, что необходимо моей душе. Мне стало казаться, что метеостанция, возможно, мой настоящий шанс, который приблизит меня к спасению: “Это то место, где мне удастся спасти душу... Это уж точно! - думал я. - Теперь-то я не ошибусь...”

Мне вновь пришлось брать расчет в Институте сейсмологии, где на такие переходы уже смотрели неодобрительно, и писать заявле­ние в Гидрометеослужбу о приеме на работу в качестве “наблюда­теля”. Как по мановению, я вскоре обнаружил себя на гидрометео­станции, где мои друзья начали устраивать мой быт.

Петр, начальник гидрометеостанции, предложил мне место рядом с его койкой, во второй маленькой комнате, у окна с видом на горы. В головах у него стояла железная печь, в которую мы по очереди подбрасывали дрова. В первой комнате у киевлянина ме­ста были уже распределены: у стены стоял его топчан из деревян­ных брусьев, с занавеской, скрывавшей иконы и лампады, у окна обеденный стол, он же - письменный, в углу - печь. Геннадий, умелец на все руки, быстро сделал такой топчан редактору и мне, пристроил полочки под иконы и лампаду, а из остатков красной материи мы повесили занавески. В общем, получилось неплохо - мы спали и молились рядом, но благодаря занавескам нисколько не мешали друг другу.

Начальник после моего обустройства быстро собрался и ушел в Душанбе для сдачи различных документов и заказа продоволь­ствия на зиму. Стояла поздняя осень. В горах уже лежал снег. Насту­пил мой первый выход на работу с моим товарищем киевлянином. Мы взяли лыжи с полужесткими креплениями, переправились через реку на подвесной тележке, надели их и стали подниматься вверх к притоку основной реки, где находился дальний гидроло­гический пост. Там стояла будочка с рабочим инвентарем: тяже­лые металлические шесты с делениями для замера уровня воды и устройство для измерения скорости течения. Геннадий достал из будки тяжелый длинный шест и протянул его мне, в другую руку дал ящик с измерительным прибором. Когда я брал этот ящик, то забыл про железный шест и он с размаху упал на инженера, ударив его по лбу. От сильного удара его голову слегка защитила вязаная шапочка, но тут же на моих глазах на лбу у моего наставника по за­мерам вздулась большая синяя шишка. Мой напарник некоторое время молча смотрел на меня и, ничего не сказав, поднял шест, ударивший его, и пошел делать замер высоты воды с маленького мостика. Я, смутясь, последовал за ним, испытывая к этому чело­веку большое уважение за его выдержку и терпение. После знаком­ства с Геннадием мои родители тоже полюбили его и даже потом, когда мне посчастливилось поступить в Московскую семинарию в Троице-Сергиевой Лавре, он еще долго навещал моих старичков. Спасибо тебе, добрая душа!

Так мы вместе молились, работали, готовили обед, вместе пили чай, а тишина осеннего вечера веяла над долиной нежной перламу­тровой зарей и тихим спокойным счастьем. Еще мы вместе пилили зимой дрова двуручной пилой. Это побудило моего друга крепко запастись терпением, так как только с моей стороны бревна пила переставала слушаться и часто застревала. Периодически мы сме­няли друг друга на ежедневных трехразовых замерах температуры и уровня воды в трех горных реках, который к середине зимы по­нижался до минимума, а летом достигал высшей отметки. На верх­ний пост я любил ходить один. Оттуда вниз по пушистому снегу, под грохочущий шум лавин, можно было катиться на лыжах минут двадцать, полностью отдаваясь скольжению, когда ощущение по­лета над землей охватывало восторгом душу. Под одну из таких ла­вин я чуть было не попал, увлекшись скольжением. Она сбила меня на излете своим широким веером, но не причинила вреда.

Весной, когда сошел снег, на обрыве под густой ветвистой арчой, с низко растущими ветвями, я расчистил молитвенную площадку, где подолгу сидел с четками. Окружающая панорама вызывала во мне неподдельное восхищение. Вниз убегала голубая в белых бу­рунах река, которая сливалась со своим притоком у подножия зуб­чатого пика. Справа, высоко в небе, вздымались конусообразные вершины со снежниками в скальных разломах. Вдоль реки разно­силось благоухание горных трав и множества цветов дикой розы, а также пряный запах цветущей ферулы и борщевика. По склонам ущелья поднимали синие головки нежные ирисы, источая сладкий аромат. У камней темнели коричневые столбики жирных непово­ротливых сурков, стоявших на задних лапках и наполнявших гор­ные просторы своим пронзительным свистом.

Возвращаясь с верхнего поста, я подолгу стоял, дыша и наслаж­даясь благоухающим свежим ветром. По солнечным склонам на песчаных осыпях показывались красные побеги ревеня, быстро распускавшие зеленый веер огромных листьев. Благодаря обилию растительности, наш рацион сильно обогатился съедобными тра­вами: ревенем, крапивой, мятой, щавелем, горным луком и чесно­ком, побегами ферулы, борщевика и листьями дикой смородины. Собранные травы мы мелко нарезали ножом и щедро поливали растительным маслом, готовя из них обед. В этом крае растения обладали такими удивительными свойствами, что после них в теле как будто появлялись новые силы. Здесь молитва настолько захва­тывала мою душу, что иногда, выходя к людям, я не мог говорить. Глубокое молчание сердца останавливало всякую способность про­износить слова. Поэтому я предпочитал уединение, что возбужда­ло у моих друзей крайнее любопытство.

Ближе к лету Петр перевез на станцию свою библиотеку, и я был буквально ошеломлен открытием для себя “Откровенных рассказов странника” об Иисусовой молитве. Их, терпеливо по­стукивая двумя пальцами по клавишам пишущей машинки, я перепечатал для своей небольшой библиотеки. Эту книгу я почти выучил наизусть и перечитывал снова и снова. Чтение рассказов несказанно утешало душу. Жизненный опыт показал, что одни люди ищут в Церкви чины и карьеру, а другие - спасение и пока­яние. И если иногда их пути пересекаются, им никогда не понять друг друга. Евангелие постоянно было со мной и являлось неза­менимым источником помощи и утешения в различных жизнен­ных обстоятельствах.

Третьей книгой, которая утвердила меня в правильности из­бранного мной пути - целомудрия и молитвы, стал труд святителя Игнатия Брянчанинова “Отечник”. Со слезами на глазах я вчиты­вался в каждую строку этого повествования, попавшего в мои руки в виде бледной машинописной копии. Поучительные истории из жизни святых отцов и их мудрые изречения стали моим любимым чтением после Евангелия, вернее, “Отечник” стал для меня живым примером истинности и спасительности Святого Евангелия. Я по­селился в этих книгах душой и сердцем. Редактор привез с собой много книг по истории и культуре стран Востока на английском языке, так как бегло говорил и читал по-английски. Пользуясь сво­бодным временем, я занялся английским, в основном, переводами со словарем.

Происходили на станции и разного рода дискуссии. Однажды к нам заглянул на чай альпинист из ГДР. Представившись, он заявил:

Я - убежденный марксист. Надеюсь, и вы тоже...

Мы - христиане, - за всех ответил Петр.

Если бы вы читали Маркса, то знали бы, что в жизни всем управляют экономические законы! Кто из вас читал Маркса?

Я читал, - уверенно ответил наш начальник. - Для меня всем управляет Бог. Когда я смотрю в небо, вижу Бога. Смотрю на горы вокруг, - дышу Богом. Гляжу внутрь себя, - молюсь Богу и живу Им. А вы кому молитесь? Марксу? А живете чем? Экономическими законами?

Немец, нахохлившись, молчал. Затем, посмотрев на часы и из­винившись, ушел.

В другой раз попросился переночевать рядом с нами худой остро­лицый паренек с огромным рюкзаком. Он поставил неподалеку от домика палатку и весь вечер приглядывался к нам и помалкивал. Утром, попивая предложенный ему чай, осторожно спросил:

Ребята, а почему вы девушек сюда не пригласите? Надо же вре­мя от времени выпускать, так сказать, “пар”, в общем, энергию. Не накапливать же ее постоянно?

Мы стараемся все силы отдавать молитве, поэтому храним воздержание, - ответил инженер.

Послушайте, допустим вы правы, но ведь можно и с де­вушками общаться, ну, вы понимаете, о чем я, и молиться, если вам угодно!

А вы иногда выпускаете “пар”? - спросил, сосредоточенно гля­дя на гостя, Геннадий.

Ну, периодически... - засмеялся тот.

А я, когда так делал, всегда чувствовал, что совесть меня уко­ряет, и не мог молиться, потому что это для меня грех. Скажите честно, вы чувствовали после этого угрызения совести?

Ну, не особенно, вообще-то... - замялся собеседник.

Значит, у вас нет чувства греха. Это ненормально. Вы кто по профессии? - Геннадий спокойно ожидал ответа.

Психолог.

Если вы психолог, то делайте выводы...

После чая посетитель засуетился, собрал палатку и ушел.

Однажды прошел слух от заглядывавших к нам туристов, что нас то ли хотят ограбить местные парни, то ли из тюрьмы сбежал уголовник и пробирается к нам. Петр очень дорожил своими ико­нами и библиотекой, поэтому опорожнил несколько алюминиевых фляг из-под круп и бережно уложил в них свои сокровища. Потом он закопал эти фляги на склоне за домом, водрузив над этим ме­стом шест. Зима прошла незаметно. Нас никто не ограбил и наш друг, как только сошел снег, взялся искать свои баки. Но толстый пласт снега снес шест, поставленный над закопанными книгами, и место стало неузнаваемым. Тогда начальник перекопал весь склон за домом, пока не отыскал свои сокровища. Потом на этом участке очень хорошо стали расти белые грибы.

Этой же весной на собственном опыте пришлось убедиться, как опасно мы ходим, не подозревая, что смерть всегда подстерегает нас. Меня увлекла идея отыскать в горах, где-нибудь поблизости, пещеру для молитвы. В ходе поисков в труднодоступном ущелье удалось найти подходящий грот с удивительным многократным эхом. Смущало лишь одно обстоятельство: устрашал рискованный подход по скользким гранитным блокам, обросшим мхом, где мож­но было сорваться. Я решил отыскать подъем к гроту с другой сторо­ны крутого ущелья, заваленного длинной снежной лавиной. Под­нявшись довольно высоко, пришлось испытать разочарование: мне не преодолеть острый гребень перевала! Нужно было поворачивать обратно. Для скалолазания очень подходили мягкие таджикские галоши - они хорошо держали на скале. Но при спуске по круто­му снежнику я потерял равновесие и заскользил вниз со все более увеличивающейся скоростью. Сначала я пытался сидя затормозить на плотном снегу, затем лег на спину, пытаясь удержаться за снег руками и ногами. Но скорость была так велика, что меня закрутило на крепком насте. Молитва вылетела из головы. Чернеющая внизу пропасть приближалась неотвратимо. “Господи, неужели это ко­нец? ” - мелькнуло в голове. Меня с размаху выбросило в мелкую снежную впадину, заполненную щебенкой, сыпавшейся сбоку со скалы. Крутнувшись по ней несколько раз, с трудом удалось затор­мозить, содрав кожу на руках. Только тогда я перевел дух.

“Вот чем заканчиваются любые поиски, если не помолиться вна­чале! ” - укорял я себя. Вниз я спускался поближе к скалам, ста­раясь держаться за гранитные стенки ущелья. На них остались свидетельства моего опыта покорения перевалов в виде кровавых отпечатков.

Периодически зимой, когда Петр не уходил в город, нам прихо­дилось жить вдвоем в тесной комнате, где топилась железная печь. Дрова были сырые, потому что мы доставали их из-под снега. Со­бранные нами большие сучья и стволы деревьев стояли во дворе, прислоненные к глухой стене. У нас был уговор, чтобы каждый, возвращаясь летом с замеров, обязательно притаскивал по одной ветке или упавшему небольшому дереву. Если же оно было боль­шим, то мы веревками тянули его все вместе. Из-за влажности дро­ва поначалу просто шипели в печи, но потом, подсохнув, давали сильный жар. Приходилось даже открывать полностью форточку или входную дверь. Как-то Петр вернулся в начале зимы из Душан­бе. Очень усталый, он прилег отдохнуть на свой топчан и уснул. В головах на полочке под иконами у него всегда стояли церковные свечи, около десятка, которые он зажигал, когда молился.

Я положил в печь дрова, и они начали, как обыкновенно, ши­петь, почти не давая тепла. Среди этих дров попались смолистые сучья, огонь в печи сильно вспыхнул и она яростно загудела. Жар от раскаленной топки пошел такой, что я испугался, как бы у мое­го друга не загорелись волосы. Я быстро открыл форточку, так как мой топчан стоял у окна, и увидел, что Геннадий толчком ноги за­крыл нашу дверь и распахнул входную. Мой сосед проснулся в пол­ном недоумении. Свечи оплавились от жара и повисли с полочки вниз головой.

“Ты что, поджарить меня хочешь? ” - ничего не поняв со сна спросил он, и снова заснул, когда я приоткрыл дверь и холодный воздух с улицы быстро остудил наш бетонный холодильник. Летом в окрестностях станции змей жило несметное количество, в основ­ном, щитомордники, но попадались и гюрзы. От летней жары и из- за того, что вокруг не было людей, я опять стал ходить в шортах. Спускаться по кружной тропе к реке занимало больше времени, чем сбегать напрямую по широким огромным камням, остаткам рассыпавшейся скалы. Почти на каждом камне, греясь на солнце, лежала, свернувшись, толстая змея. Когда я сбегал по камням, то старался прыгать с камня на камень очень осторожно, чтобы не на­ступить на них, но ни одна даже не поднимала голову, ленясь по­смотреть, кто это прыгает рядом.

А вот у родника, где мы брали воду, мне пришлось изрядно по­волноваться. Родник бил из-под камня недалеко от бокового при­тока, который часто приносил сверху песок. Опустив ведро в род­ник и держа ведерную ручку правой рукой, пока набиралась вода, я лишь в последнее мгновение внезапно заметил свернувшегося в кольцо крупного щитомордника. Он грелся на солнце, лежа на пло­ском теплом камне рядом с рукой. Щитомордник неторопливо стал разворачивать свои тугие кольца и уставился на меня. Я замер. Моя рука находилась от его треугольной головы примерно в десяти сан­тиметрах. Змея, не найдя во мне ничего угрожающего, медленно развернулась и уползла в густую крапиву. Боже, прости меня! Даже в повседневности милосердие Твое не оставляло меня, а я оставлял Тебя ежеминутно, безпрестанно увлекаемый своей рассеянностью!

Однажды летом после обеда я сидел в шортах за письменным столом, обрабатывая рабочие документы. Мои друзья отлучились в Душанбе и теперь настала моя очередь дежурить и отправлять сводки по рации. Под столом стояла большая картонная коробка с карамельными конфетами, которая мешала моим ногам. При по­пытках подвинуть ее ногой, оттуда слышалось странное шипение. Я несколько раз толкнул коробку босой ногой, недоумевая, что бы это могло быть? Всякий раз шипение следовало за толчком ноги. Наконец, я убрал стул и заглянул в коробку - в ней лежала боль­шая гюрза и раздраженно шипела, высовывая свой раздвоенный язычок. Живший с нами кот, огромный и искусный в ловле крыс, настороженно смотрел на шипевшую коробку.

Чтобы выбросить змею из дома, я решил взять всегда стоявшую у печки кочергу, рассчитывая, что гюрза повиснет на ней и можно будет быстро выкинуть ее за дверь. Но кочергу я найти не смог и взял со двора лопату, чтобы ею вытащить змею из коробки. Войдя в дом, я услышал резкие удары кошачьих когтей. Гюрза уже вы­ползла из коробки, и кот ловкими ударами лапы старался поразить змею в голову когтями. Но гюрза искусно уклонялась и, в свою оче­редь, пыталась его ужалить. Заметив меня, змея быстро проскольз­нула в дыру в обоях и исчезла где-то между обоями и стеной.

Надвигалась ночь, а в комнате - ядовитая гюрза и непонятно где ее искать!

“Ищи, котик, ищи! ” - умолял я кота, и тот словно понял мою просьбу. Осторожно принюхиваясь, он начал исследовать стены, но змеи не обнаружил. Стемнело. В комнате я включил тусклую лам­почку от аккумулятора, но при слабом свете ничего нельзя было рассмотреть, а спать на улице ночью было довольно прохладно. Я решил лечь у себя в комнате, предварительно как следует помо­лясь. Молитва, казалось, сама изливалась из сердца, а кот сидел ря­дом, охраняя меня. Утомленный поисками гюрзы, я заснул. Утром пришли мои друзья, и, разволновавшись, тщательно простучали все стены, но никакой змеи не обнаружили. Возможно, она уполз­ла по крысиному ходу, предположили мы, по которому, вероятно, и попала в дом.

Наша уединенная жизнь длилась недолго: об этом удивитель­ном горном крае узнали энтузиасты по поискам снежного челове­ка. Они запаслись бумагами из газеты “Комсомольская правда” и облюбовали поляну возле метеостанции. Вскоре неподалеку запе­стрели палатки “исследователей” таинственного. Случилось так, что чабаны поручили мне приглядывать за козой и поить ее утром и вечером, пока они будут в отъезде. Чтобы коза не блеяла под ок­ном, я привязал ее повыше дома в густой траве.

Вечером, посвечивая фонариком, я напоил доверенное мне жи­вотное и спустился обратно. Через двадцать минут в наше тесное помещение набилась взволнованная группа энтузиастов:

Эх вы, сидите тут и ничего не видите!

А что случилось? - спросил Петр.

Как что? На вашу гору за домом опускалось НЛО!

Какое там НЛО? - засмеялся наш начальник. - Это Федор хо­дил козу поить.

Раздались возмущенные возгласы:

Да мы своими глазами видели, как оно садилось, и свечение было!

Чтобы не начинать спор, Петр махнул рукой. Возбужденные “ис­следователи” отправились всей толпой обследовать место посадки непонятного корабля.

Вот так на наших глазах рождаются легенды! - подытожил Петр, иронично усмехнувшись. Но Геннадий не поддержал его:

А может что и было, откуда ты знаешь?

Мы переглянулись с журналистом и промолчали. На следую­щий день нам в качестве доказательства предоставили огромный слепок ступни “снежного человека”, сделанный на склоне за домом. История шла своим ходом.

Наш начальник и друг после развода с женой впал в уныние и в городе сошелся с другой женщиной. Все четверо мы договорились хранить целомудрие, как бы трудно ни было, потому что мы уже знали - молитва без целомудрия перестает быть молитвой. Еще до меня Виктор, когда жил на станции вместе с редактором, вывеши­вал для назидания Петру правила целомудренной жизни с цита­тами из духовных писателей, чтобы призвать нашего друга к воз­держанию. Я такие цитаты развешивать не стал, но, исполненный неразумной ревности, впал в другую крайность, решив показать неприятие его поведения своим молчанием.

Поведение Петра представлялось мне крайним предательством нашего договора и дружбы. Чем больше росла стена между Петром и нами, тем больше я сближался с Виктором, который надолго и прочно вошел в мою жизнь, так как он был действительно тверд в своей верности воздержанию и чистоте.

К следующей весне разногласия провели границу в наших от­ношениях с начальником, который избрал для себя нецеломудрен­ный образ жизни, и наша дружба зашла в тупик.

“Итак, развеялась еще она иллюзия... - горестно думал я. - Сколько их еще впереди, один Бог знает! ”

Назад пути уже не было. Мы с Геннадием, не желая вмешивать­ся в личную жизнь заведующего метеостанцией, решили уволить­ся. Он устроился инженером на какую-то компьютерную фирму, а мы с Виктором стали советоваться, что делать дальше. Меня слов­но осенило:

Слушай, в Душанбе у родителей стоит пустой дом, а мы гада­ем, что делать? Поселимся в нем и сделаем монастырь так, как мы его понимаем, - местом общей молитвы!

Прекрасно! - загорелся Виктор. - Не будем откладывать! Теперь же и приступим. У нас будет свой монастырь - лучше не придумать!

Безумные желания заставляют нас опережать даже тех, кто склоняет наши сердца на грех. Но тот, кто надеется не на себя, а на Бога, милосердной Его рукою исторгается из среды греха и приво­дится к свету Христову. У целомудрия есть один защитник - Хри­стос, а у разврата - весь мир. И, тем не менее, сильнее целомудрия нет ничего, ибо с ним всегда рядом Господь, Который победил мир. Большинство людей стремится к земному знанию, уловляющему их призрачным мерцанием, опьяняющим легковерный ум. Но кто, Боже, будет стремиться к Твоей мудрости, очищающей и сердце и душу Божественным Твоим светом, проясняющей ум и преобра­жающей его в духовный разум и спасение? Конечно возлюбившие целомудрие и те, кто старается его обрести.