Возвращение к церкви

Сколько бы мы ни представляли Бога, все такие представления остаются в области ложных домыслов. Истина состоит в том, что Бог Сам желает открыть Себя нашему сердцу, но терпеливо ожи­дает нашего отказа от ложных представлений о Нем. Каждое гре­ховное действие, совершенное нами, вольно или невольно, уже есть наказание наше за отпадение от благодати и Промысла Божия. Когда мы по мере своих сил прилепляемся к Богу, тогда все, что происходит с нами, очищает нас от грехов. Но когда мы ропщем, то запутываемся в своих грехах еще больше. В этой непроглядной греховной тьме душу неожиданно настигает немеркнущий свет Церкви, возвращая ее, словно заблудшее дитя, к окончательному воссоединению с ней в духе благодати и истины.

Архитектор старательно трудился над иконой в Никольском храме, а я одиноко жил в пустыне. Осенью в Душанбе приехал настоящий схимник с Кавказа, бывший московский режиссер. Схимник приехал с послушником и пожилым фронтовиком, их сопровождал иеромонах из Троице-Сергиевой Лавры. Все они по­знакомились с моим другом в Душанбинской церкви. Монах поки­нул Кавказ из-за милиции, не дававшей ему покоя, и теперь искал уединения в горах Таджикистана. Вся группа просила Виктора по­казать им сокровенные места в безлюдных горах. Он повел их на хребет Хазрати-Шох, изобиловавший пещерами и брошенными са­дами. После недолгих поисков схимник нашел подходящий грот, хотя архитектор предупредил его об опасной близости кишлака. Но отшельник утверждал, что недоступность грота - лучшая без­опасность от любых охотников и убедил всех соорудить ему в этом гроте келью. С трудом вскарабкавшись туда, помощники сооруди­ли из камней стенки, а крышу сделали из фольги, уложенной на толстые ветки и придавленной камнями.

Во время постройки кельи схимник демонстрировал полное послушание иеромонаху и говорил каждый раз, указывая рукой на камень:

Благословите взять этот камень! Благословите взять тот камень!

Это повторялось до тех пор, пока иеромонах не выдержал:

Слушай, я тебе благословляю брать все камни в этих горах! Можешь теперь работать спокойно!

Бывший фронтовик-разведчик, вызвавшийся помогать схимни­ку, отважный и смелый человек, тоже трудился наравне со всеми.

Но когда он услышал, при входе в ущелье, строгий приказ схимни­ка: “В этом месте мы должны оставить наши советские паспорта, потому что они - зло! Дальше пойдем без паспортов! ”, то оробел и заявил:

Знаете, я много чего повидал, но такой приказ я слышу впер­вые! Мы что, обратно не вернемся?

Закончив постройку кельи, все помощники ушли, оставив от­шельнику продукты на зиму. Через приезжего иеромонаха Виктор узнал о семинарии в Троице-Сергиевой Лавре и о старцах этого мо­настыря. Проводив новых знакомых, он остался трудиться в хра­ме, готовясь к поступлению в семинарию. Его сердце устремилось к Лавре и к учебе в этом средоточии духовной жизни в России. Глубокой осенью в их квартире появился изможденный и страш­но усталый схимник с двумя бутылками шампанского в рюкзаке. Залпом выпив одну бутылку, он заснул мертвым сном. А когда про­снулся, то рассказал архитектору свою историю, не спеша попивая вторую бутылку.

В горах начались сильные снегопады, снег валил и валил, пока не засыпал все долины и ущелья. Грот оказался легко доступным для охотников, которые пришли туда на снегоступах, издали за­метив сверкающую на солнце фольгу. Опешивший отшельник на вопрос, что он здесь делает, ответил, что он геолог и заблудился в горах. Охотники вызвались проводить его к трассе и монаху ниче­го не оставалось, как по глубокому снегу выбираться из ущелья, “ловить” попутную машину и добираться в Душанбе. Прожив не­сколько дней в городе, он стал собираться обратно на Кавказ, при­глашая с собой Виктора послушником. Мой друг оказался перед трудным выбором - Кавказ или семинария? После долгих разду­мий Виктор выбрал семинарию, и схимник, дождавшись своего послушника, уехал в один, как он сказал, “чудесный уголок”, с на­званием Псху, - удаленное горное селение у подножия Главного Кавказского хребта.

Я продолжал знакомиться с пустыней и ее песчаными шкваль­ными бурями, когда на юге вздымался непроглядный черный вал пыли и песка, поднятого сильным вихрем, в народе именуемым “афганец”. Этот вал приближался на огромной скорости и все по­крывалось густой и непроницаемой желтой пеленой, которая стоя­ла дня три-четыре, постепенно рассеиваясь. Но все же пострашней песчаных бурь была, конечно, невыносимая жара.

Хочешь поехать со мной на денек вон к тому хребту? - как-то спросил меня знакомый геолог, указывая на далекий горизонт.

Хочу, - согласился я. - Но на чем?

Не переживай, возьму мотоцикл у друга! Тут и ехать всего ни­чего - километров шестьдесят...

Утром геолог заехал за мной, и мы понеслись по ровной глини­стой дороге, уходящей к проступающему сквозь рассветную дымку далекому лиловому кряжу, над которым белели небольшие обла­ка. К полудню мы подъехали к безлесному каменистому хребту. У подножия его среди короткой щетинистой травы, радуя глаз, бил чистый родник. Здесь мой знакомый расстелил платок, достал ле­пешки, небольшую дыню, и мы, не торопясь, перекусили. Заодно он рассказал пугающую историю о том, как с двумя узбеками охо­тился здесь на горных козлов; рано утром они поднялись высоко на хребет, в запасе у каждого имелась фляжка с водой. После долгих поисков добычи, когда началось самое пекло, вода у узбеков закон­чилась, потому что они пили ее неумеренно много. Осталась только фляга с водой у геолога.

Когда всех начала мучить жажда и пришла пора спускаться к роднику, геолог пустил фляжку по кругу. Один из охотников, взяв фляжку, вдруг выронил ее из рук и она, погромыхивая на камнях, улетела куда-то вниз, в пугающую раскаленной мглой бездну. Все трое изумленно посмотрели друг на друга. Идти вниз и искать фляжку никто не хотел, так как сил на жаре почти не осталось. Все они знали, что под палящим солнцем, без воды, не протянуть и часа из-за теплового удара. У узбеков началась паника. Они посовеща­лись между собой и предложили для утоления жажды пить мочу. Наш друг отказался категорически. Охотники решили для сбора мочи воспользоваться своими фляжками, а геолог молча отпра­вился вниз на поиски своей фляги, впрочем, уже без всякой надеж­ды. Спустившись метров на сто, он внезапно заметил в скальной расщелине зеленый чехол своей фляжки. Достав драгоценный со­суд и выпив немного воды, геолог поспешил наверх, к своим спут­никам. Те оторопели, увидев, что он поднимается к ним с водой - они уже успели “утолить” жажду.

Наслушавшись геологических баек, я напился как следует во­ды. Фляжек мы с собой не захватили, ведь нашей целью был этот родник. Мы сели на мотоцикл и помчались домой. Когда мы про­ехали километров пятнадцать, заднее колесо зашипело и мы оста­новились.

Прокол! - мрачно диагностировал мой друг, разглядывая спу­стившееся колесо.

Ну ладно, ключи есть, сейчас поменяем заднее колесо на пе­реднее и поедем! - взбодрился он.

Геолог открыл багажник - ключей не было, там лежали только пассатижи. Мой спутник в растерянности смотрел на пустой ба­гажник:

Как я не проверил чужой мотоцикл - ума не приложу!

Жара стояла просто нестерпимая, начала кружиться голова, ме­талл мотоцикла обжигал руки.

Так можно и помереть! - бормотал мой спутник, пытаясь от­крутить заднее колесо. - Нет, ничего не получается, ключ нужен!

Нам стало плохо: бросить мотоцикл и идти пешком? Не дойдем, жара убьет нас. И тут я увидел, как взрослый мужчина плачет, сле­зы текли по его щекам:

Неужели конец, Господи? - запаниковал он.

Было видно, что ему очень плохо.

Ты, Боже, видишь нас, не меня, которого Ты не желаешь слы­шать, но услышь хотя бы его, у него же семья и дети! - в отчаянии взмолился я, преодолевая головокружение.

Геолога осенило:

Я еще не смотрел в запасном отделении! Может там ключ есть?

Он нашел потайной кармашек где-то рядом с багажником и вы­тащил оттуда гаечный ключ.

Если этот ключ не подойдет, нам точно конец! - сиплым голо­сом пробормотал мой друг.

Но ключ подошел, и мы, в полусознательном состоянии, поме­няли колеса. На накаченном заднем колесе и на спущенном перед­нем, мы доехали до дома.

В другой раз пустыня и мне показала, как она опасна. Я уже слышал рассказы о том, как находят трупы пастухов, погибших от солнечного удара, но к себе эти рассказы никак не прилагал. В один из невыносимо жарких дней, когда на солнце было градусов шестьдесят, у меня закончились продукты и пришлось ехать в по­селок. Еле-еле, с трудом переводя дыхание, я выкатил велосипед на глинистый перевал и там мне стало дурно. Нужно было проехать еще километра два-три по ровному холмистому плато, после чего дорога переходила в пологий длинный спуск.

На этой убийственной жаре мне вдруг стало холодно. Холодный пот потек по лицу, в глазах поплыли зеленые круги. Сознание на­чало расплываться, сил крутить педали почти не оставалось. Если бы в этот момент мой велосипед сломался, то я ничего не смог бы сделать. Но постепенно он начал разгоняться, попав на уклон. Ве­тер стал обдувать лицо, и я постепенно пришел в себя.

“Вот, оказывается, как наступает тепловой удар...” - подумал я, когда велосипед набрал скорость и мои легкие отдышались. Но та­ких происшествий случалось немного, а самое лучшее в пустыне было то, что я ничем не болел, и полностью прошли все простуды.

Осенью я приехал в Душанбе, и родители вручили мне письмо от Виктора. Он поступил в Московскую семинарию Троице-Сер­гиевой Лавры по рекомендации настоятеля Никольского храма, и советовал мне не оставлять храм и Причащение. Теперь я с ним был полностью согласен, потому что спешил в церковь, как никто другой. Исповедовался я, как всегда, у доброго батюшки Стефа­на, который приласкал меня и посоветовал во время приездов в Душанбе всегда посещать церковные службы. На сердце немного полегчало, как будто в душу проник живительный свет надежды, придав ей силы.

С отцом Стефаном я поделился радостью:

Мой друг принят в семинарию и учится на втором курсе!

Это хорошо, что ты радуешься за него, - озабоченное лицо ба­тюшки посветлело от улыбки. - Великое приобретение для души - уметь радоваться чужому счастью! Никогда не завидуй. Зависть разрушает собственную жизнь до основания. Вообще запомни ду­ховное правило: когда мы не тянемся к добру, тогда зло само при­тягивается к нам.

Спасибо, батюшка, постараюсь запомнить...

Многие рассуждения отца Стефана мне очень нравились:

Частенько мне люди говорят: “Кто теперь живет по Еванге­лию? Только буквы Евангелия? ” Нет, Бог всегда найдет Себе верное сердце! Так и ты будь верен Христу! - растолковывал мне батюшка основы веры.

Откуда берутся скорби? От желания личного удовольствия. А откуда берется счастье? Всякое счастье приходит от желания сча­стья другому. Понял? Все зависит от того, какое мы имеем намере­ние. Если хочешь стать добрым, будь им!

Выслушав на исповеди мои мечтательные планы о будущей жизни, отец Стефан строго заметил мне:

Надежда на то, что счастье существует где-то вне нас - это демон. А надежда на то, что Царство Божие внутри нас есть - это спасительная надежда! И Церковь ведет нас к этому Царству через Исповедь и Причащение.

В храме я становился в самый дальний угол, стараясь не раз­глядывать окружающих. Крестясь на каждом прошении ектеньи, я пытался сосредоточиться на словах службы, стараясь в то же время повторять Иисусову молитву. Как ни ухитрялся я укрыться за спи­нами молящихся, проницательный взгляд священника замечал каждое мое движение.

- А ты хорошо молишься! - однажды заметил он мне. - Пора те­бе встать на клирос, чтобы читать кафизмы и шестопсалмие. Зайди ко мне домой, я послушаю как ты читаешь...

Выслушав мое чтение Псалтири, батюшка покачал головой: “Нет, еще рановато. Ты потренируйся пока дома, а для проверки твоего чтения назначаю тебе нашу монахиню”. Псалтирь читать я любил, но больше про себя, а вот читать громогласно и не пропу­скать ударений мне пока было не по плечу. Монахиня, старенькая богобоязненная женщина, принявшая постриг на приходе, взялась меня учить. Мы поехали к ней домой, где она внимательно прислу­шивалась к моим интонациям, делая необходимые замечания. И это было еще ничего, но к моему совершенному недоумению, она стала брать меня на заупокойные поминовения по домам, куда ее приглашали читать Псалтирь. Я читал Пслатирь, а монахиня за­нималась свечами, приготовлениями к погребению и собиранием какой-то небольшой мзды за наши молитвы. Так продолжалось почти год, в течение которого я приезжал в Душанбе раза четыре, каждый раз примерно на месяц.

Общение с монахиней дало мне возможность многое понять в церковых службах, особенно, в панихидах. Мне также приходи­лось много читать, сопровождая служащего священника на погре­бениях усопших. Монахиня, добрая, но властная женщина, сильно привязалась ко мне и требовала ежедневных встреч и поездок по домам верующих. Это показалось мне тревожным сигналом. Отец Стефан вновь устроил мне экзамен и объявил, что теперь он по­ставит меня на клирос читать кафизмы и часы. До этой поры даже простая старушка в голубом халате присматривавшая за свечами и убиравшая храм, виделась мне неземным существом. А те, кто пел на клиросе, представлялись мне живыми Ангелами. К тому же, под влиянием советов монахини не поднимать даже глаз на клиросе, я не дерзал разглядывать певчих. Зато певчие, особенно те, которые собирались по большим церковным праздниками на церковных хо­рах, а среди них были и приглашенные из местного оперного теат­ра, разглядывали сверху верующих не стесняясь.

Попав на клирос, я испытал сильное смущение. Большинство клиросных состояло из студенток музыкального института. Почти все они были с подведенными глазами, посматривали во все сто­роны, отпускали шуточки и вели себя непринужденно. Среди них только одна девушка приходила ненакрашенной и вела себя очень скромно. Монахиня шепнула мне, что это жена молодого дьякона, переведенного сюда из другого города, и только к ней можно обра­щаться с вопросами. А вопросов всегда набиралось множество, так как я растерялся от обилия книг и от множества глаз, которые, как мне казалось, сверлили спину.

Наступило время моего первого чтения кафизмы. Буквы рас­плывались и я почему-то видел их с трудом. Страницы книги слипались и плохо переворачивались. Дыханье перехватывало, и приходилось постоянно проглатывать комок, стоявший в горле... Голос, которым я читал кафизмы, слышался мне чужим и незнако­мым, а кафизмы словно не имели конца. Наконец, я закончил свое чтение и отошел в сторону. Никто не обращал внимания на мои переживания. Служба шла своим чередом, все было как обычно. Понемногу волнение стало проходить. Я успокоился и только тогда перевел дыхание: “Ага, вот оно как... - почему-то подумал я. - Это волнение мешает мне читать! Нужно относиться к этому делу по­спокойнее...” Но сколько я ни пытался читать Псалтирь спокойно, волнение каждый раз вновь охватывало меня, хотя и не в такой сте­пени, как при первом чтении.

Когда я появился в храме в очередной раз, отец Стефан сказал:

Теперь пора тебе читать шестопсалмие!

Простите меня, батюшка, я сильно волнуюсь даже когда читаю Псалтирь. А на шестопсалмие не знаю, как выйду... - смущеннно пробормотал я.

Бог поможет, не безпокойся! - успокоил меня добряк.

Он благословил мне стихарь, в котором я безпрестанно путал­ся и сам себе казался смешным. Наступила минута для чтения шестопсалмия. Я уже оделся, некстати запутавшись во время оде­вания в длинных рукавах моей новой одежды, и держал в руках красный каноник. Ноги слегка дрожали. Священники в алтаре - служащий и настоятель - улыбались. Меня благословили и я на ватных ногах вышел на середину храма, который в субботу и вос­кресенье всегда был полон.

Дрожащим от волнения голосом я начал читать текст, то и де­ло сбиваясь и отыскивая глазами потерянную строчку. Как всегда, не хватало дыхания. Закончил я шестопсалмие еле-еле, таким оно показалось мне длинным. Я сильно устал, к тому же опять мой го­лос, звучавший в церкви, казался мне глухим и сиплым. Я вошел с книгой в алтарь под благословение, красный от стыда.

Хорошо, хорошо. Бог благословит! - ободряюще сказал отец Стефан.

С этих пор, более или менее, с чтением было благополучно. Од­нажды я услышал как пономарь объяснял старушке-свечнице свое понимание того, как нужно читать шестопсалмие:

Читать шестопсалмие нужно так, как читают дикторы на Мо­сковском радио последние известия - четко, ясно, чтобы каждое слово доходило до верующих. - говорил он.

Я задумался: “Конечно мое чтение никуда не годится...” Дома я несколько раз прочитал текст, стараясь походить на дикторов Московского радио. С нетерпением ожидал я своего выхода с шестопсалмием, намереваясь донести со всей силой священные слова до сердец собравшихся верующих. Читал я торжественно, в полной тишине, старательно соблюдая паузы и выделяя все запятые. За­кончив чтение, я зашел в алтарь, ожидая похвал, и вдруг услышал от моего любимого батюшки:

Что это ты вытворяешь? Читал же нормально, а сегодня та­кую штуку выкинул! Мы еле дождались, когда ты дочитаешь... Так больше не делай!

Пришлось тогда сполна устыдиться за свое самоволие.

После службы, когда я обычно шел к троллейбусной остановке, меня догонял наш прихожанин. По пути мы обычно беседовали. Он вел очень аскетический образ жизни:

Я питаюсь с базара! - доверительно сообщил мой попутчик.

Но это же дорого! - возразил я.

Ничуть, ведь я подбираю то, что выкинули продавцы. Иногда, правда, бывает расстройство желудка, но в этом ничего страшно­го - все быстро проходит...

Я лишь качал головой, не одобряя такие чудачества. Этот чело­век был странноват, но его милая улыбка и доброе сердце привле­кали к нему людей. Батюшки к нему благоволили, и мы познако­мились. Его звали Анатолий. Иногда он приезжал к нам домой, и родители добродушно подшучивали, слушая его рассказы.

Молитва у меня крепкая! - говорил он. - Когда я работал на Колыме, попал в снежный буран и потерял направление. От холо­да губы мне уже не повиновались, и я неожиданно взмолился всем сердцем, и в нем стало так горячо, что мне показалось, даже мороз исчез. Вышел я к своему вагончику, а молитва так и гудит внутри! С тех пор всегда ее слышу...

В это время мы снова сблизились с секретарем из Академии на­ук Таджикистана Сергеем. Его сестра пела на хорах по праздни­кам вместе с оперными певцами, а он стал часто заходить в храм на службу. Его дружеская поддержка и расположение оказались очень кстати на этом нелегком этапе моей жизни. К сожалению, спустя несколько лет мой новый товарищ погиб на строительстве совхозной фермы от удара током, работая во время “перестройки” плотником, так как кроме светлой головы у него еще были золотые руки. Тепло воспоминаний о наших искренних взаимоотношениях с близкими людьми превосходит скорбь от утраты родного чело­века, потому что добрая память, конечно же, сильнее печальных воспоминаний.

Когда мне довелось стать насельником Троице-Сергиевой Лав­ры, Сережа периодически навещал меня, живя в лаврской гостини­це и с удовольствием трудясь на послушаниях. Во время последней встречи он почему-то попросил меня:

Отче, я в духовной жизни, как видишь, не успеваю, и даже тор­можу... Есть у меня к тебе просьба: если со мной что-нибудь слу­чится, пройди этот духовный путь и за меня также! Если ты это пообещаешь, мне будет легче на душе...

Хорошо, Сережа, обещаю с Божией помощью это сделать! В каждой четке всегда будет молитва и о тебе. А что с тобой может случиться?

Не знаю, отче, но мне как-то не по себе...

Мы с грустью попрощались при расставании. Этого милого и доброго человека мне очень не хватало впоследствии, особенно в Абхазии. А пока, в стыде за свои грехи, в покаянии за свои ошиб­ки, в благоговении церковных служб я проходил первые азы смирения и послушания, чтобы приблизиться к будущей встре­че со своим старцем.

Если мы начнем искать истоки зла вовне, мы только увеличим это зло. Такие поиски неизбежно приводят к тому, что оно входит в нас и начинает действовать через нас, найдя наш ум, душу и сердце удобными орудиями для совершения греха. Если же мы воздвиг­нем несокрушимую преграду всем попыткам зла утвердиться в нас, мы обретем ничем не ограниченную свободу в добре, ибо толь­ко добро свободно. Нерушимая преграда злу и греху - наше пока­яние и решимость впредь не допускать согласия со злом, пребывая свободными от греха. Душа живет верою, и если открыть этой вере все сердце, то вера осветит все его глубины, которые жаждут света, ибо не выносят никакой тьмы.

СТАРЕЦ

Господи Боже мой, в Твой прекрасный мир я вторгался, как не­вежда, полагая его даже не своей собственностью, которую никог­да бы не стал разрушать, а как обязательное приложение к своему существованию. И лишь постигнув, что весь мир в Тебе и из Тебя, Господи, стал бояться по невнимательности своим дыханием уро­нить даже каплю росы с древесного листа, благоговейно принимая в себя Твою неизъяснимую жизнь, как самый невероятный и не­представимый дар.

Сердце человеческое всегда стремится к покою, в то время как помыслы никогда не заканчиваются и являются прямой противо­положностью покоя. Здесь на помощь человеку в борьбе с помысла­ми может прийти только Церковь с ее благодатными Таинствами и, словно чудотворящий и животворящий дар Небес, словно луч вечной жизни - милость Христова в облике христоподобного ду­ховного отца.

Через полгода меня благословили быть пономарем, оставив за мной чтение кафизм, часов и шестопсалмия. Пономарить мне нра­вилось. Теперь я уже не стоял с девушками на клиросе, а прислу­живал в алтаре, где можно было молиться. Расторопным понома­рем, к сожалению, стать мне не удалось. Но я старался выполнять это послушание со всем вниманием и благоговением к престолу Божию, где совершалось Таинство священной литургии. Еще мне нравилось слушать беседы священников, а также рассказы и вос­поминания старого пономаря и старушки-свечницы о церковной жизни прихода. Эта старушка полюбилась мне тихостью характера и светлым ясным лицом, на котором всегда светились затаенным теплом добрые глаза. Вскоре нам прислали второго диакона, груз­ного парня с красивым басом, но у него была какая-то своя жизнь и мы не сошлись.

В отношения между священниками и в церковные дела я ста­рался не входить и не любопытствовать о внутриприходской жиз­ни, что оставило добрую память об этом периоде моего обучения в Никольском храме. А вот с молодым диаконом, отцом Евгением, чуть постарше меня и его женой, я очень сдружился. Лучше и бли­же чем они, у меня, среди верующих церковных людей, никого не было. Еще когда я стоял в уголке храма на службах, стараясь быть незаметным, он подходил ко мне с кадилом и добросовестно овевал меня облаками ладана, что приводило меня в смущение. В один из таких дней, в конце службы, он подошел ко мне и сразу спросил:

Ты какие-нибудь книги православные имеешь?

В те времена, тем более в глухом Таджикистане, православных книг невозможно было отыскать днем с огнем.

Есть немного, - ответил я. - Евангелие, “Отечник” и “Откро­венные рассказы странника”. Еще перепечатал сам “Приношение современному монашеству”.

Он попросил подождать его после службы, чтобы вместе пойти в их дом, который они с женой купили совсем недавно. Они вдвоем вышли из церкви и мы пошли по улице, разговаривая словно ста­рые знакомые. Домик их был чистый, беленький, весь в цветущей сирени и гортензиях, которые посадила его жена. Они поставили чай, сладости, потом показали мне свою небольшую библиотеку. На полках стояли настоящие книги, а также перепечатанные на машинке. Отец Евгений достал с полки “Лествицу” Иоанна Ле- ствичника и протянул ее мне:

Читал?

Нет, даже не слышал о ней.

Прочитай, потом скажешь свое мнение...

Диакон учился заочно в семинарии в Сергиевом Посаде и у него на полке стояли учебники - машинописные тексты, переплетен­ные в виде книг. Я заинтересовался:

А можно еще учебник какой-нибудь почитать?

Вот, возьми! Будут вопросы - спрашивай!

Это был учебник “История Русской Православной Церкви”. При расставании мы поняли, что наши отношения установились надолго.

Все, о чем повествовалось в “Лествице”, глубоко вошло в мое сердце. Мудрость суждений и удивительный язык этой книги за­ставили меня взглянуть на жизнь по-новому, с другой, духовной точки зрения. Вопрос - как жить, чтобы спастись? - отпал сам со­бой. Книга открыла мне ясные и возвышенные перспективы духов­ной жизни. Но те критерии, которые она поставила передо мной, смутили меня своей, как мне думалось, недосягаемостью. Об этом я рассказал диакону:

Ну, ты совсем не так понял суть книги! - взялся растолко­вывать мне добросердечный друг. - Все то, о чем в ней написано, достижимо и выполнимо! Но для этого нужно как следует по­трудиться!

Он оказался прав, и я часто с благодарностью вспоминал его со­вет и поддержку. А учебник церковной истории я читал с упоени­ем - столько нового мне открылось в истории Русской Церкви. Все учебники диакона по истории Вселенской Церкви стали надолго моим любимым чтением, что мне очень пригодилось в самом не­далеком будущем.

Отец Стефан, наблюдая за моим воцерковлением, помог мне на­ладить личное молитвенное правило, включающее, кроме утрен­них и вечерних молитв, Каноник и акафисты. Эти акафисты мно­гие годы служили мне большим утешением. Для изучения бого­служения он рекомендовал мне добавить в ежедневное правило чтение служб из каноника, исключая те места, которые относятся к обязанностям священника. В течение нескольких лет это правило являлось для меня опорой в жизни, и постепенно душа начала вы­здоравливать от понесенного наказания за гордыню.

Мне стало понятно: без Исповеди и Причащения невозможно устоять в духовной брани, потому что энергия нападения зла во много раз превышает человеческие силы. Теперь я особенно береж­но начал относиться к периоду после Причастия. Старался побы­стрее попасть домой и начать молиться, пока тепло благодати пре­бывало внутри меня. Тоска и уныние незаметно исчезли, перейдя в полную уверенность в истинности церковной жизни. Но неопреде­ленность жизненного пути волновала меня вновь и вновь периоди­чески возникающим недоумением - как жить дальше?

Жажда молитвенной жизни опять неспешно пробуждалась в сердце, и я как мог прилагал все силы, чтобы утвердиться в молит­венном распорядке. Добрый отец Стефан, приглядываясь ко мне, однажды заметил:

- Что-то ты, Федор, много молишься. Ты делай всего понемногу: и в кино сходи, и телевизор посмотри, и молитву не оставляй!..

Такие советы смущали меня и приводили в замешательство.

События шли своим чередом. Время от времени приходили пись­ма от Виктора. Сначала он сообщал, что учится в семинарии, за­тем, что зачислен послушником в монастырь, наконец, пострижен в монахи и рукоположен в иеродиакона. Он приглашал навестить Лавру, но больше всего обрадовало его предложение представить меня своему духовнику - отцу Кириллу, о котором иеродиакон пи­сал много восторженных строк. Это предложение взволновало мою душу, не забывшую преподобного Сергия, с которым она стала свя­зана неразрывными узами. И сама Лавра с ее старинными здани­ями, крепостными стенами и площадями в цветах казалась среди мирской жизни неземным раем и благодатным прибежищем для уставших душ, ищущих надежной опоры в духовной жизни. После пустыни мои пылкие надежды на самостоятельный поиск спасения стали скромнее, поэтому я с радостью откликнулся на письмо Вик­тора и сказал родителям, что хочу поехать в Троице-Сергиеву Лав­ру повидаться с моим другом. Отцу и матери это сообщение доста­вило много радости, так как они почувствовали в моем намерении нечто большее, вошедшее в нашу жизнь и менявшее ее неуловимо и деликатно. Это было то, что называется Промыслом Божиим.

Иеродиакон, которого теперь звали Пименом, встретил меня со своим новым другом, отцом Прохором. С этим иеромонахом неког­да архитектор сооружал келью схимнику. Высокий приветливый парень с ясными доверчивыми глазами, улыбаясь, благословил меня. Друзья помогли мне устроиться в гостинице для паломни­ков. Внимательно осмотрев мой внешний вид, иеродиакон заме­тил, что мне желательно носить более строгую, черную или серого цвета одежду.

Но у меня как раз одежда серого цвета! - возразил я.

Мало ли что! Это ведь джинсы, а нужно носить скромную одежду!

Я не стал спорить, покоряясь его доводам. Монахи отвели меня к мощам преподобного Сергия, и после молитвы возле его раки по­прощались:

Ты молись, а завтра будь готов идти к отцу Кириллу на испо­ведь.

Со мной был мой Молитвослов и неразлучный Каноник, про­смотрев который отец Пимен посоветовал:

Пока молись, как тебя благословили в Душанбе, но тебе луч­ше попросить благословение на монашеское правило у нашего ба­тюшки...

Утром я уже стоял в битком набитой верующими маленькой комнатке для приема жаждущих исповеди и совета у старца. Духо­та стояла страшная, хотя форточка была открыта. Мы были стис­нуты в тесном пространстве, где находились, в основном, женщи­ны разного возраста, но стояли и мужчины. В углу на подсвечнике горело с десяток свеч и возвышался аналой с раскрытой Псалти­рью. Верующие по очереди читали кафизмы. Дверь в нашу комнат­ку периодически открывалась и в нее втискивались другие бого­мольцы. Выходить никому не позволялось, потому что исповедь происходила уже в стенах монастыря, а за дверью присматривал строгого вида бородатый вахтер.

От духоты мне стало не по себе и я решил постоять на воздухе во дворе, чтобы немного отдышаться. Но бородатый вахтер быстро подошел ко мне:

Вы что тут делаете?

Вышел подышать...

А если вы хотите дышать, то дышите с той стороны!

Он схватил меня за руку, быстро вывел через монастырскую проходную и захлопнул дверь.

“Вот это да! Только приехал и уже вытолкали из монастыря! ” - возмущался я, уныло стоя возле проходной.

Вахтер в окошке делал вид, что не замечает меня. Там и нашел меня мой заботливый иеродиакон:

Как ты здесь оказался?

Вышел подышать, а вахтер вывел меня из монастыря!

Не обижайся, у него послушание такое!

Это слово мне уже запомнилось. Оно всегда говорилось монаха­ми с особым значением - “послушание”!

Вновь я прошел с иеродиаконом через проходную. Вахтер про­молчал, не глядя на меня. Теперь я уже еле втиснулся в ту же ком­натку. Места почти не осталось и мой друг с усилием припер меня сзади дверью, пообещав, что скажет обо мне отцу Кириллу. Как только я оказался внутри, дверь напротив отворилась и в комна­ту вошло живое солнце - не обжигающее, а согревающее и исце­ляющее своим теплом - солнце добра. Таким я увидел известно­го старца. Его лицо сияло в окаймлении белоснежных волос. Все остальное, кроме удивительного лица, казалось, не имело очерта­ний. Только оно выделялось в солнечном сиянии его мудрых глаз, излучающих нежность и мягкую доброту. Лишь через некоторое время я разглядел, что он был одет в длинную монашескую ман­тию с надетой поверх епитрахилью и крестом на груди. Черный цвет мантии сливался с полумраком дверного проема, поэтому мне запомнилось, прежде всего, сияние его светлого лица. Казалось, что живет только оно, словно лик одного из святых с древних икон.

Старец произнес начальный возглас и тихим голосом начал чи­тать чин исповеди для богомольцев. Голос его был глуховатый, с небольшой хрипотцой. Своей кротостью он словно буравом про­никал в покрытое толстой корой греха мое истомленное сердце, освобождая его от тьмы страстей. Его голос уже звучал в каких-то моих сокровенных сердечных глубинах, которые много лет тоско­вали именно по такому голосу и именно по таким интонациям. Как будто мое сердце нашло во плоти ту святость, которую оно тщетно искало в миру среди людей. Слезы невольно потекли по моим ще­кам, волна за волной. Все в комнате расплылось. От хлынувших слез огоньки свечей превратились в радужное сияние. А голос старца звучал и звучал, очищая в душе пласты душевной грязи. “Боже мой! - взмолилось мое сердце. - Ты привел меня к самому любимому, самому лучшему, самому родному батюшке на свете, который теперь для меня дороже родного отца! Слава Тебе, Госпо­ди, слава Тебе! ”

Подошла моя очередь. Я вошёл к батюшке на исповедь, спустив­шись на две ступеньки вниз, в еще более маленькую комнату, и опу­стился на колени перед аналоем с Евангелием и крестом. Наконец, я смог разглядеть духовника хорошо: худое лицо с впалыми щека­ми, в уголке носа шрам от ранения слегка прикрывали седые усы. Борода у него была длинная, с тремя косицами, глаза необыкно­венно мудрые и добрые.

Сердцем и душой я уже полностью принадлежал моему старцу, духовному отцу и самому родному человеку на свете - отцу Кирил­лу. Долго и сумбурно я рассказывал о своей жизни, захлебываясь слезами. Духовник внимательно слушал, не перебивая и не зада­вая ни одного вопроса, а затем сказал:

Нельзя жить в тупике. Нужно расти. Бог долго поливает дере­во, а если не растет, срубает.

После разрешительной молитвы он благословил меня пока про­должать жить в пустыне и молиться, а также исполнять послуша­ние пономаря, но не меньше двух раз в год приезжать к нему на исповедь и принимать участие в послушаниях в Лавре вместе с другими паломниками.

Батюшка, что мне делать в пустыне?

Сначала не делай того, чего нельзя делать православному человеку, а потом делай то, что нужно делать, чтобы спастись... - улыбнулся отец Кирилл.

А что нужно делать?

Всегда ищи одной правды Божией! Знаешь заповедь: “Блажен­ны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся”? Избегай всякого зла и живи в добре.

Батюшка, а можно мне начать читать монашеское правило?

Можно, можно, - согласился он и благословил меня: - Читай главу Евангелия, две главы Апостола, три канона с Акафистом и кафизму. А главное - подвизайся в смирении. Если будут какие-ли­бо недоумения по правилу, твой иеродиакон растолкует тебе все...

Я вышел через другую дверь, словно неся в груди светлый ого­нек свечи. Внутри что-то тихо светилось, согревая душу. У двери меня ожидал мой друг:

Ну как впечатление?

Я глубоко вздохнул:

Знаешь, просто нет слов... Лучше него я еще не встречал в жиз­ни человека!

Ну еще бы! Теперь держись его и будь у старца в послушании! А правило монашеское он тебе благословил?

Благословил, только у меня много вопросов, в какой последо­вательности и когда его читать?

Слава Богу! - обрадовался отец Пимен. - Может, тоже мона­хом станешь! Не безпокойся за правило, я тебе все объясню!

Именно в Лавре, под благословением преподобного, под родной рукой старца и в присутствии его святой души я понял то, в чем серьезно ошибался. Святые люди всегда были, есть и будут, несмо­тря ни на какое коммунистическое или иное засилие. Приходилось встречать священников, соблазненных привилегиями и церковной карьерой, но были и такие светильники Божии, как отец Кирилл и множество подобных ему старцев, пронесших несокрушимую веру во Христа через все испытания и оказавших неизмеримую благо­датную помощь множеству верующих. Эти удивительные люди во­плотили в себе совершенное уподобление Христу.

Хочешь познакомиться с удивительным старцем? - спросил меня как-то отец Пимен, когда мы сидели у него в келье.

Конечно.

Он бывший профессор, а теперь схииеромонах Моисей.

А удобно просто так нагрянуть, отче?

Удобно, удобно, он хороший, сам увидишь, - заверил друг.

Погода стояла еще довольно холодная. Отца Моисея мы застали

в коридоре: ледяной водой из умывальника он мыл свои длинные белые волосы, стоя возле раковины в подряснике и засучив рукава.

Отцы, проходите в келью, там у меня Алеша сидит... - и доба­вил. - Карамазов... - в голосе старца слышалась улыбка и большая доброта.

В келье мы увидели паломника лет тридцати, по виду бывшего военного, который взял благословение у отца Пимена. Старец во­шел в комнату, небольшую, со скудной мебелью. В углу стоял ана­лой, лежали раскрытые книги, у старинных икон горели лампады. Я подошел под благословение:

Что, из мира, молодой человек? - спросил отец Моисей.

Из мира, батюшка, но стремится в Лавру! - ответил за меня мой друг.

Поиски счастья в миру - это словно бежать за радугой, никог­да не поймаешь! Ведь счастье не ждет тебя где-то, оно в тебе прямо сейчас и это - Христос! А как у вас дела с молитвой?

Стараюсь... - смущаясь, ответил я.

Если человек не молится, он начинает жить миром. Когда он живет миром, то и других тянет в него. С другой стороны, тот, кто живет молитвой, живет Богом, выходит из мира и другим указыва­ет путь спасения. Так, отец Пимен?

Так, батюшка, - улыбнулся иеродиакон, понимая намек старца.

Корень спасения - глубокое убеждение в безполезности вся­ких мирских дел! Грустно не знать Христа, даже если знаешь весь мир...

Мы вышли из кельи отца Моисея, размышляя над его словами.

Несколько дней, которые я пробыл в Лавре, молясь у препо­добного, были освещены тем благодатным внутренним огоньком, который согревал и утешал сердце и душу. С этим тихим и тре­петным светом в сердце я вернулся самолетом в Душанбе и с вос­торгом поделился с родителями впечатлениями от встречи с отцом Кириллом:

Он такой добрый, мудрый и очень хороший! К тому же он еще и духовник самого Патриарха! - похвастался я, поднимая статус сво­его старца в глазах родителей.

Отец и мать со счастливыми улыбками смотрели на меня, совер­шенно согласные с тем, что они услышали. Заочно они уже полю­били самого родного и любимого человека в нашей семье.

Монахиня из нашего храма поздравила меня с тем, что отец Ки­рилл взял меня в духовные чада:

Он замечательный батюшка, я много слышала о нем хороше­го! - говорила она мне. - А я бы тебе посоветовала все же съез­дить еще к одному старцу. Он великий подвижник и духовный светильник!

Кто же это, матушка?

Отец Николай, на острове Залита, под Псковом! Слыхал о нем?

Нет, не слышал...

Так поезжай к нему, советую!

Я задумался. Образ отца Кирилла уже вошел в мое сердце и оно не желало искать для себя никого другого.

Как-то не тянет ехать, матушка... Мне мой батюшка очень по­нравился и я не могу уже ездить к другим духовникам, простите!

Ну как хочешь... Тогда держись своего старца, он тоже хоро­ший духовник!

Так я и не поехал на остров Залита, хотя впоследствии много зна­комых ездило к этому известному духовнику. Моя душа уже посели­лась у ног моего любимого духовного отца и не могла его оставить.

Задавшись целью исполнить послушание, которое мне благо­словил иеродиакон, я купил темно-серый простой костюм и чер­ную рубашку, в которых мне было очень душно и жарко в летнем Душанбе. В таком виде я стоически ходил на службы в храм и вско­ре это стало моей привычной одеждой. Молитвенное монашеское правило мне пришлось по душе и усвоилось на одном дыхании. С правилом приходила пусть небольшая, но ощутимая благодать, да­ющая силы жить и радоваться. Еще оставалась радость поэзии, ко­торой я доверял свои сокровенные чувства и переживания. В газете продолжали появляться мои стихи, благодаря доброму отношению к моим стихотворным попыткам заведующей отделом поэзии. За время работы в сейсмологии мне удалось собрать большую библио­теку из популярной тогда серии “Библиотека всемирной литерату­ры”, а также все переводы таджико-персидской поэзии, в которых я нашел немало мудрых строк. Из своих стихов того периода, посвя­щенных моим родителям, осталось в записях всего два стихотворе­ния: одно - посвященное матери, а другое - нашему дому.

* * *

Занялся неспешно свет березовый

В милой роще шелковых волос.

Ты - моя единственная родина

С озером невыплаканных слез.

Дай же вечно любоваться зорями

Доброго и милого лица!

Навсегда я с тихими озерами

Глаз твоих, без края и конца...

* * *

Эту улицу, в сон погруженную,

Ярким солнцем завороженную,

Ни гроза, ни дожди, ни метелица,

Разбудить никогда не осмелятся.

Эту улицу с болью сердечною

Время выткало трелью скворечною,

Запечатала звездами ранними

За горами высокими, дальними.

Затуманило вишней нарядною

И лозой заплело виноградною,

Под сиренями спрятало росными,

Чтобы мы не нашли ее взрослыми.

В середине лета пришло письмо от иеродиакона. В нем он сооб­щал, что за участие в подготовке Православного Поместного Собора ему благословили отпуск и он приедет в Душанбе со спутником - поэтом, который взял благословение на эту поездку у отца Кирил­ла. Мы встретились с отцом Пименом в аэропорту и с сердечной те­плотой обнялись. Он по-прежнему оставался самым близким моим товарищем. Поэт должен был приехать поездом. Иеродиакон начал разговор с того, что после утомительного послушания в Лавре ему хорошо было бы с молитвой пожить в уединенном месте в горах. Мы сошлись на том, что отправимся в ущелья хребта Хазрати-Шох, который понравился схимнику, и побываем на том месте, где вся их компания сооружала келью.

Дождавшись поэта, которым оказался Алексей - чадо отца Мо­исея, мы выехали на попутных машинах в Куляб. Оттуда добрались до поселка Муминобад, расположенного в предгорьях долины. Дальше мы двинулись вверх горной тропой, по сторонам которой открывались изумительные виды на отроги хребта Хазрати-Шох, называемые Чиль-Духтарон. Это одно из удивительных горных на­громождений, которое довелось видеть. На огромную высоту ухо­дили лабиринты каменных башен, столбов, куполов, арок и моно­литных блоков, представляющих собой горные останцы - неразру­шенные фрагменты твердой породы, протянувшиеся примерно на стопятьдесят километров.

Нам хотелось напрямую подняться на сам хребет, чтобы срезать долгий кружной путь и добраться до уединенного укрытия, кото­рое выбрал для себя кавказский монах. Увидев подходящую тропу, мы начали подъем. Поднявшись примерно на тысячу метров, наш­ли узкую скальную перемычку шириной не более двух ступеней и длиной метров тридцать. Она выходила на обширный зеленый луг в зарослях “лисьих хвостов”. Там виднелась палатка пастухов и вился дымок. Не без робости мы с иеродиаконом, молясь друг за друга, перешли эту страшную перемычку, по бокам которой зияла бездна. Веревочной страховки, к сожалению, у нас не было. Потом в путь отправился наш спутник. На середине этого опасного пере­хода у него, видимо, закружилась голова. Он взмахнул руками, пы­таясь сохранить равновесие - сердца наши замерли. Но поэт все же обрел равновесие и присоединился к нам на другой стороне. Стало ясно, что в горах ему не сдобровать. Я как мог, успокаивал его, рас­сказывая различные случаи из горной жизни, которые имели бла­гополучное или забавное окончание.

Мы подошли к палатке, представлявшей собой большой брезен­товый тент. Под ним тлел очаг, над которым висел закопченный чайник. От овечьей отары, пасущейся вдали, к нам помчались разъ­яренные псы. Из палатки выскочил мальчик-пастух и, отогнав лаю­щих собак, позвал нас внутрь. Там отдыхали два старика-таджика, а мальчик следил за огнем. Старики не знали ни слова по-русски, как и мальчик. Пришлось кое-как говорить мне и, после обмена новостями, беседа замолкла. Мальчик снял чайник с огня, старик что-то сказал ему. Тот выбежал из палатки и быстро вернулся. В руках он держал белые лепестки дикой розы, которые тут же бросил в кипяток. Затем старик разлил чай по пиалам и подал нам. Чай из лепестков был вос­хитительный; чтобы выразить свое восхищение, я сказал, поднимая пиалу, вспомнив своего друга-узбека из пустыни: “Хороший! ” Стари­ки тоже подняли пиалы и повторили: “Хороший! ” С каждой пиалой мы поднимали восхитительный напиток и восклицали: “Хороший! ”, и нам согласно отвечали пастухи, держа в руках пиалы: “Хороший, хороший! ” Расстались мы довольные друг другом. К тому же вы­яснилось, что это плато круто обрывается с трех сторон и остается только обратный путь через нашу перемычку. Чтобы не рисковать, мы проползли опасное место на четвереньках. В опасности первым я вспомнил своего любимого старца - сердце жаждало новой встречи с ним и еще больше - исповеди.

У добра никогда нет отказа, а у зла никогда нет пощады. Зло хо­чет жить только в тени добра, а тень добра - это люди, утратившие это добро. Милость Бога к нам открывается вначале как суровая десница Божия, не дающая нам обрести покой во зле. Затем эта милость открывается нам как рука любящего старца, выводящего нас из области зла. И если мы доверимся ей, то благодать Божия обнимает нас, как руки любимой матери, даруя нам святость и бла­женство Небесных обителей, путь в которые нам любвеобильно от­крывают сострадание и любовь святого человека - духовного отца.