Абхазия

Сначала Господь поворачивает нас к самим себе, чтобы мы во­очию узрели мерзость запустения в душах наших и устыдились, а устыдившись, покаялись. И только затем Он позволяет нам уви­деть Его Самого в сокровенных глубинах нашего сердца, как Жизнь нашей жизни, сокровенного и любвеобильного Бога.

Когда в сердце появляется сильная скорбь, ее умягчает только полное предание самого себя воле Божией, а вера в Божественный Промысл восходит в душе с еще большей силой.

Спешно мы закупили все нужное для похорон и договорились с батюшкой о дне отпевания и погребения. Тело мамы казалось в гробу сухоньким и легким, не имеющим никакого запаха. Мы по­ставили в доме гроб с ее телом и по очереди с отцом Пименом чита­ли Псалтирь и служили панихиды. Здесь я впервые услышал, как рыдает мой отец. Он стоял позади, и мне показалось, что он горько смеется. Пораженный этими звуками, я обернулся. Папа рыдал без слез. То, что я принял за горький смех, были с трудом сдерживае­мые глухие рыдания. На похороны прилетела моя сестра, пришли попрощаться с покойной соседи. Когда мы с архимандритом нача­ли первую панихиду над усопшей, под конец панихиды мой друг

прошептал, указывая на лицо почившей: “Смотри, твоя мама улы­бается...” Действительно, до этого строгое, страдальческое лицо мо­ей любимой матери разгладилось, исчезли скорбные морщинки, и на губах появилась светлая улыбка, которая вселила в наши сердца уверенность в милости Божией к почившей.

Из телефонного разговора с Сергиевым Посадом, с мамой от­ца Пимена, выяснилось, что в последнее время дружба этих двух женщин была очень тесной. Они помогали друг другу по хозяйству и часто встречались. Когда моя мама узнала, что ее подруга хочет покрасить оградку на могиле, где собиралась лечь сама и где лежа­ла бабушка моего товарища, то предложила свою помощь. Она так усердно красила ограду, что женщина заметила ей:

Хватит, Лидия Михайловна, и так все хорошо. Пожалуйста, хватит красить!

Та ответила ей, старательно орудуя кисточкой:

Нужно все делать как для самого себя...

И вскоре легла рядом в ту землю, которую держала для своих по­хорон ее последняя близкая подруга.

В церкви отец Стефан возглавил чин отпевания, а у меня в груди как будто все запеклось. Несмотря на все усилия сдержать себя на людях, рыдания прорывались из моего горла. Батюшка и архиман­дрит с состраданием смотрели на меня. Сами похороны были про­стыми и печальными. Мне пришлось прощаться с мамой так, как прощаются со всей предыдущей жизнью, которая больше никогда не повторится. И это выяснилось настолько самоочевидно и непре­ложно, словно прошлое отрезалось безвозвратно. Во мне как будто что-то сгорело в один миг: если мама умерла, значит, и я непремен­но умру и умрут все остальные. Если она пережила этот переход в мир иной, незнакомый и пугающий, значит, это придется пере­жить и мне. Поэтому мне в миру делать нечего, возможно, даже и в Лавре, ибо сердце неустанно жаждало одной только молитвы и в ней желало обрести успокоение и отдохновение от всех скорбей. В нем созрело глубокое осознание того, насколько все смертно на этой земле и конец всему на ней один - смерть.

После похорон ночью мама явилась мне улыбающейся и радост­ной, обняла меня и казалась даже более живой, чем в жизни.

Мама, ты же умерла!

Нет, сынок, - ласково ответила она. - Я жива...

И посмотрела на меня глубоким любящим взглядом, словно это было наше окончательное прощание.

За день перед отъездом как будто тьма накрыла мое сердце. От упадка сил я не мог молиться ни по книгам, ни по четкам. При­шлось просить молитвенной помощи у отца Пимена. Он взялся бы­ло за молитвы, но ему стало дурно. С каждым часом нам станови­лось все хуже и хуже, без молитвы мы были безпомощны.

Это уже не духовная брань, нас просто уничтожает диавол... - попытался было дать мой друг оценку того, что мы испытывали.

Что же делать, отче? - слабым голосом откликнулся я.

Нужно срочно отправить телеграмму батюшке и попросить его молитв!

Преодолевая дурноту и головокружение, мы добрели до бли­жайшего почтового отделения. Телеграмму составил архимандрит: “Батюшка, нам очень плохо. Помолитесь”. Еще по дороге домой у нас на сердцах словно посветлело, от душевной тяжести не осталось и следа.

Симон, сейчас четырнадцать ноль-ноль. Значит, батюшка по­лучил телеграмму! - обрадовался мой товарищ.

Слава Богу, отче, - подтвердил я. - Теперь снова можно жить...

С того времени тихая милость Божия сопровождала нас в Ду­шанбе, побуждая вновь и вновь благодарить старца в молитвах.

Вернувшись в Лавру, я почувствовал, что в моей душе уже нет интереса ни к чему - ни к жизни, ни к монастырю, ни к монастыр­ской суете в безконечных послушаниях. Я спросил у старца, поче­му мама во сне выглядела такой живой. Он ответил, строго глядя мне в глаза:

Помни, отец Симон, у Бога нет мертвых, у него все живы!

И это меня сильно утешило, даже скорбь о кончине матери стала понемногу ослабевать. Заодно мы поинтересовались у отца Кирил­ла, когда он получил нашу телеграмму.

Вечером, отцы, поздно вечером пришло ваше сообщение! - улыбаясь ответил наш батюшка.

При моем отъезде отец пообещал мне как можно скорее выехать из Душанбе. Он не забыл благословения отца Кирилла, только просил дать ему немного времени - продать дома, чтобы можно было купить какое-нибудь недорогое жилье рядом с Лаврой. Пока шли переговоры с моим отцом по поводу продажи, произошел крах нашей квартиры, куда мы устроили маму отца Пимена. Хозяева, приметив, что их жилье отремонтировано, потребовали выселе­ния растерявшейся женщины и угрожали сменить замок. С трудом уговорив их подождать месяц, пока мы подыщем другое жилье, мы сильно приуныли. И положение в Душанбе тоже становилось все

хуже и хуже. Отцу пришлось продать все по самой низкой цене, но даже это он считал большой удачей. Тем не менее эта “удача" стала пылью, пока он ехал в поезде в Москву. В одну ночь обезценились все деньги, и той суммы, которую он вез с собой, хватило только на то, чтобы купить коробок спичек. Это известие сильно потрясло от­ца, но не сломило его дух. Он был готов на все, чтобы только оста­ваться рядом со мной. Пока мы поселили его в лаврской гостинице и затем втроем пошли за советом к нашему батюшке.

Вашей беде нужно помочь! Идемте все к отцу наместнику! - решительно сказал духовник. Наместника мы встретили во дворе монастыря, возле гаража, и батюшка вкратце объяснил ему поло­жение, в которое попали наши родители.

Не беда, построим родителям дом! - не раздумывая, объявил настоятель.

Отец наместник, - обратился я к нему с просьбой. - Пока бу­дет идти строительство, им нужно где-то жить, и это может затя­нуться. Мой отец уже отправил все свое имущество контейнером. Благословите, мы поищем дом подешевле и на те средства, которые Лавра может выделить для строительства дома, мы купим неболь­шой деревянный домик в Сергиевом Посаде.

Хорошо, с Богом! - великодушно благословил наместник. Он остановил идущего мимо эконома:

Отец эконом, поможем беженцам?

Без проблем! - утвердительно кивнул головой архимандрит.

Поблагодарив начальство и батюшку за помощь, мы немедленно

приступили к поискам дома. Дом нашли удивительно быстро. Он стоял на чудесной тихой улочке., с речкой внизу, с окнами на стены Лавры. Колокольный звон, казалось, жил в его комнатах. Это было деревянное старое строение, построенное лет пятьдесят назад. Та­кая находка явилась для нас милостью Божией, так как тогда най­ти дом в окрестностях монастыря было очень трудно. Еще требова­лась перепланировка комнат, чтобы приспособить дом под жиль­цов. В одной половине предполагалось поселить маму моего друга, а в другой - моего отца. Бригадир нанятых строителей с большим пренебрежением осмотрел помещения и заявил:

Да этот дом у вас завалится через месяц! Все бревна изъедены древоточцем...

Мы поняли, что с таким бригадиром ремонт сделать невоз­можно.

К счастью, нам предложил свою помощь талантливый инженер- строитель из Москвы, духовное чадо отца Кирилла. Он подсказал решение - пролечить весь дом от порчи и затем сделать новую пла­нировку комнат. Проект он показал нашим старичкам, заслужив их полное одобрение. Эконом тоже не остался в стороне, прислав лаврских строителей. За эту своевременную поддержку мы были ему сердечно благодарны, особенно мой отец.

Казалось, все идет неплохо. Но здесь мне выпало серьезное ис­пытание. Пришлось остаться один на один с заботой о родителях и со всеми рабочими, занятыми на ремонте дома. Мой друг-издатель получил благословение на создание лаврской типографии и не имел возможности заниматься ремонтом. Мне же досталась горь­кая участь - “удариться” в хождение по кабинетам городской мэ­рии, оформлять прописку наших пенсионеров, добывать справки и все необходимые документы. Несмотря на нехватку времени, отец Пимен героически заменял меня, когда я валился с ног от устало­сти и простуд.

Благодаря звонкам эконома в мэрии удалось получить все необ­ходимые бумаги, хотя со стороны многих неверующих чиновников я встречал некоторое противодействие. Но вера уже коснулась сер­дец этих людей, и даже в кабинетах многие работники подходили и брали благословение, что прежде являлось неслыханным делом. В течение нескольких зимних месяцев дом был перестроен и готов к приему жильцов. Мой отец и мать архимандрита светились от счастья и без устали благодарили всех, кто помогал нам в ремон­те и в переезде. Я продолжал “бегать” по кабинетам и хлопотать о российском гражданстве наших родителей, а также о переводе их пенсий из Таджикистана.

К концу всех этих нескончаемых хлопот я разболелся настолько, что у меня тряслись руки. Постоянный кашель буквально убивал меня. Я слег с высокой температурой и лежал пластом в комнате у отца. Слава Богу, монахи и близкие не забывали меня. Они при­носили нам еду из монастыря, а также овощи и фрукты, потому что денег у нас не было. Пришлось перейти на антибиотики, и болезнь отступила.

Весной мы с архимандритом попросили у наместника разреше­ния съездить в горы Абхазии для поправки моего здоровья. Отец Кирилл благословил посетить бывших Лаврских отцов, которые подвизались в горах. Они уехали в Абхазию до нашего поступления в монастырь. Вначале уехал иеромонах, а вслед за ним маленький иеродиакон, которого отчислили из Лавры за борьбу с экумениз­мом. Из рассказов о нем меня умиляла история о том, как мла­денцы в храме откликались плачем, услышав тоненький голосок иеродиакона во время службы. И, вообще, заочно я сильно полю­бил этого человека, верное духовное чадо отца Кирилла.

В монастыре я подружился с одним монахом, который некото­рое время подвизался в Абхазии в том ущелье, куда уехал малень­кий борец с экуменизмом. Этот иеродиакон заболел на Кавказе ту­беркулезом. Он уверял меня, что более сырого места, чем та река, где жили наши монахи, не найти.

Поезжай лучше к отцу Иоанну в Псково-Печерский монастырь! Это очень любвеобильный старец, даже выше отца Кирилла... Он тебе скажет все, что нужно для духовной жизни! - уговаривал меня мой друг.

Нет, отец, прости меня! После батюшки нет никакого желания ездить по духовникам!

Ну, смотри сам... Но помни, что я тебе сказал про Абхазию!

В подарок абхазским пустынникам мы загрузились железными клиньями, которыми монахи раскалывали бревна на доски. К ним добавили тяжеленные кувалды, а также ручные пилы и молотки. Все это мы упаковали в неподъемные рюкзаки, не представляя, как понесем их по горным тропам. Быть проводником вызвался быв­ший мастер спорта по туризму, чадо отца Кирилла. Впоследствии он стал уважаемым иереем.

В Сухуми мы прибыли поездом. Провожатый привел нас на узенькую улочку, где жили праведники - дьякон Григорий и его матушка Ольга, принимавшие всех монахов и пустынников. Наш новый знакомый уже бывал здесь ранее, вместе с семинаристами из Троице-Сергиевой Лавры, которые приезжали помочь пустын­никам. Один из этих семинаристов стал впоследствии известным игуменом московского монастыря.

В подарок хозяевам мы привезли муку, крупы, сахар и старые подрясники для пустынников. С этими милыми и простыми людь­ми в последующие годы я сблизился настолько, что много лет они были для меня в Абхазии как отец и мать. Матушка поблагодарила нас за подарки, а инструментам очень обрадовалась, поскольку их было трудно приобрести. Дьякон внимательно осмотрел привезен­ные вещи и попросил оставить ему колун. Мой друг с радостью от­дал ему это тяжелое изделие, облегчив свой рюкзак, который не мог без посторонней помощи даже приподнять с земли.

Пока мы отдыхали у гостеприимных хозяев, с гор приехал иеромонах Паисий за продуктами. Мы познакомились и решили вчетвером утром выехать в горы. До последнего селения нас до­вез на своей машине местный охотник, знакомый сухумского дья­кона. Первой неожиданностью оказалось то, что нас встретили монахини, ожидающие нашего спутника-иеромонаха. Это были чувашки, ревностно подвизающиеся в горах наравне с монахами. Наш друг имел послушание периодически исповедовать их и при­чащать запасными Дарами. Он остался с ними, чтобы обсудить дела в их монашеской общине. Мы, с огромным трудом взвалив с помощью друг друга на свои спины неподъемные рюкзаки, мед­ленно пошли по тропе.

Наш проводник, несмотря на тяжелый рюкзак, который был тяжелее наших, шел легко и быстро, как бывший спортсмен. К ве­черу наша группа подошла к небольшой хижине, где нас ожидал послушник, высокий, худой и очень жилистый парень. Рядом с ним стоял трудник, который часто почесывал волосатую грудь, виднев­шуюся за расстегнутым воротом рубахи. При этом он повторял хриплым голосом: “Иисусе, как трудно спастися! ” В темноте подо­шел отставший иеромонах. Совместно мы прочитали монашеское правило и отправились по топчанам на отдых.

Сереньким утром, под накрапывающим мелким дождиком, мы вышли в путь. По уверениям пустынников, такие мелкие, словно безчисленный серебряный бисер, дожди могут идти здесь неде­лями. Трудник вышел нас провожать, как всегда почесывая грудь. Неподъемный рюкзак архимандрита взял жилистый послушник и легким шагом пошел впереди. Мы постепенно поднимались по уз­кой скользкой тропе среди мокрого леса. Слева от тропы под обры­вом шумела река. Архимандрит, идущий без рюкзака, старался по­спевать за послушником. Видно было, что это дается ему нелегко. Иеромонах свернул на боковую тропинку, желая навестить старого монаха и поисповедать его. Я тащился позади всех. Мастер спорта то и дело оборачивался ко мне и повторял:

Не медли! Нам нужно точно в восемнадцать ноль-ноль быть под перевалом!

Я старался как мог, но тем не менее начал понемногу изнемогать.

Издали стал слышен грохот воды. Мы подошли к глубокому уз­кому ущелью, шириной метра три-четыре. Через него были пере­кинуты несколько тонких жердей, а вместо поручней сбоку был за­креплен тоненький хлыст, толщиной с мизинец.

Почему вы не сделаете себе здесь мост из бревен? - спросил я у послушника, разглядывая эту хрупкую конструкцию.

При взгляде на клокотавшую внизу реку не оставалось сом­нений, что у сорвавшегося с этого сооружения нет никаких шансов на спасение.

- Если нам с молитвой страшно переходить, то те, кто ищет нас, ни за что не пройдут по этому мосту! - бодро ответил послушник. Он перекрестился и в мгновение ока очутился на противополож­ном берегу. Следом за ним, балансируя на мокрых и скользких жер­дях, перешел спортсмен. С того берега они выжидающе смотрели на меня. Перекрестясь и сдерживая дыхание, я осторожно ступил на ненадежные жерди. Тонкого поручня старался только слегка ка­саться пальцами правой руки, чтобы сохранить равновесие с тяже­лым рюкзаком. Остерегаясь смотреть на клокочущую внизу пену, я наконец ухватился за крепкие дружеские руки, протянутые мне навстречу. Как ни страшно было идти самому по этому опасно­му настилу, но еще страшнее оказалось смотреть, когда ревущую стремнину переходил мой друг.

Греховный закон берет власть над душой, соблазняя ее своево­лием и силой привычки ко злу. Евангельские заповеди дают душе, свободно избравшей их, власть над грехом дарованием ей Боже­ственной благодати. Погруженность души в вещество мира сего приносит душе не успокоение, которое она безуспешно ищет в ве­щественном неустойчивом мире, а постоянную тревогу и страх от нескончаемого падения души в бездну греха.