Любушка

Причины нецельности и разбросанности души лежат в плене­нии ее изменчивыми и разобщенными помыслами, гонящими ум до изнеможения по кругу безплодных мечтаний и желаний. Это есть болезнь души, застаревшая и глубоко укоренившаяся, но пол­ностью исцеляемая благодатью Божией и обилием Его милости и любви к страждущей душе.

Не отвергая и не принимая советы людей, но внимательно всех выслушивая, мы даем возможность проявиться на деле воле Божи­ей, неизменно ведущей нас к благу. Старший егерь, Василий Ананьевич Шишин, средних лет не­высокий человек с бородкой, рассудительный и спокойный, ра­душно принял нас вместе с бригадиром, с которым они были дав­ние друзья.

Вот и гости пожаловали! Слыхал, слыхал. Из самой Лавры, вы­ходит? Что ж, посмотрите на нашу жизнь. Есть у нас всякое разно­образие: то свинья захромает, то телочка отелится... - рассмеялся он. - А вы, значит, монахи? Монахам мы всегда рады! - сказал егерь, прищуривая один глаз и разглядывая наши лица и одежду. - Наши люди еще помнят прежних монахов, которые когда-то жили здесь. Они укрепили нас в православной вере! Хотя есть верующие и со своими понятиями. Здесь по хуторам живут и “зарубежники”, и “имябожники”.

Мы с отцом Пименом переглянулись:

А эти здесь откуда?

К одним из зарубежной Церкви кто-то приезжает, а других Афонские монахи молитве научили. Как-нибудь познакомитесь... Но главное вот что: не забывайте, здесь - заповедник!

Он сообщил нам, что до последних лет заповедник находился на строгом режиме. За порубку одной пихты грозил тюремный срок до трех лет. Сейчас время пришло непонятное. Наступил пе­риод некоторого безвластия. В заключение егерь сказал, что может взять монахов под свою ответственность, с условием, что мы будем помогать жителям Псху как священники. Он и Василий Николае­вич заверили нас, что окажут нам всяческую помощь, если мы при­едем жить на Псху.

А пока знакомьтесь с нашим селом! - на прощание пожелал нам егерь.

За эти дни мы с отцом Пименом, не торопясь, старались узнать побольше о селе и его окрестностях.

По секрету местные жители рассказали нам об отшельнике, который жил в заброшенном доме на противоположном берегу Бзыби. Им оказался заросший волосами парень лет тридцати, смо­трящий исподлобья и живущий среди мусора и грязи. Питался он одним порошком какао, растворяя его водой. Заметив мое недоуме­ние, он спросил:

Что, отец Симон, не нравится моя жизнь?

Я пожал плечами. Из наших подарков мы приготовили неболь­шое угощение и чай. Но беседы не вышло, и мы распрощались.

Да, отец... Не хотел бы я быть таким отшельником... - с горе­чью сказал архимандрит.

- Я тоже.

Его уныние передалось и мне. Через год мы узнали, что отшель­ник скончался в больнице Сухуми, доставленный туда вертолетом, в крайне тяжелом состоянии. Он ушел в лес и постился сорок дней, взяв на себя обет не есть до тех пор, пока ему не явится Христос. Его нашли на тропе, куда он выполз из последних сил, успев рассказать о случившемся, прося у всех прощения. Бог отшельнику не явился, и у него хватило сил только доползти до тропы.

Незаметно подошла Троицкая родительская суббота. По прось­бе верующих мой друг отслужил панихиду на местном кладби­ще. Народу собралось очень много. Прямо на траве стояли столы, уставленные закусками и напитками. После панихиды сельчане уселись за столы и налегли на угощение, а многие - на напитки. Такое поминовение усопших меня сильно смутило. Отличаясь в то время пылким характером, я отозвал егеря в сторонку и попро­сил его, хотя он и сам был навеселе, в следующий раз не ставить на стол спиртное, чтобы вместо поминовения усопших не прогне­вить Бога. Лесник удивленно посмотрел на меня, но пообещал по­говорить с людьми на эту тему. Народ, как я заметил, с уважением прислушивался к его словам, а авторитет у этого человека в селе был большой.

Наступил праздник Пресвятой Троицы. Верующие собрались в доме голосистого певчего, знатока церковных уставов. Его брат окончил семинарию в Троице-Сергиевом Посаде и служил священ­ником в Минводах. Архимандрит взял на себя ведение празднич­ного богослужения, мне отвел дьяконские обязанности. Певчий хозяин, как регент, возглавил местный клирос. На службу пришло человек пятнадцать, в основном пожилые женщины, и несколько мужчин, ставших позади.

Когда местные жители запели, мы с архимандритом перегляну­лись. Такого пения мы еще не слышали. Все пели, кто как умел. Но все голоса перекрывал оглушительный бас регента. Несмотря на громогласное пение, которое больше походило на крик десятка голосов, в сердце росла и ширилась необыкновенная благодать. Сила молитвы этих простых людей была велика. Глядя на их рас­красневшиеся умиленные лица, я подумал, что эти верующие по­хожи на взрослых детей. Чистые, искренние души воспевали вос­кресшего Спасителя так просто и с таким воодушевлением, что мы больше не обращали внимания на нестройное пение. Я стоял ли­цом к иконам, стараясь незаметно утирать слезы, бегущие по ще­кам. Мой друг сморкался в платок, пытаясь скрыть свое волнение. После службы все поздравили друг друга с праздником и сели за незамысловатое деревенское угощение: борщ, салаты, помидоры с огурцами, фасолевые и ореховые приправы и большое количество местного сыра сулугуни с острой аджикой.

Когда гости разошлись и мы остались ночевать в доме регента, архимандрит обратился ко мне:

Ну, как, отец, тебе наша служба?

Не знаю, отче, это какой-то ужас... После Лавры даже невоз­можно слушать такое пение. Но благодать... Какая у них благодать! Они здесь все святые, что ли? Мне в Лавре подобная благодать на службе даже не снилась...

Я тоже такое встречаю впервые... - согласился отец Пимен. - Это не служба, а просто какое-то потрясение... Нужно непременно сюда вернуться!..

Так мы и решили, глядя на вечернюю зарю, играющую алыми отблесками на серебряных скалах Бзыбского хребта.

Сделав на прощанье последние снимки, мой друг стал уклады­вать аппарат в рюкзак.

Отче, дай я тебя разок сниму!

У тебя не получится... - строго ответил он.

В сельском аэропорту нас провожали новые друзья - Василий Николаевич с родственниками и лесничий. А местные жители с любопытством наблюдали за нашим отъездом. Маленький само­лет, битком набитый пассажирами и мешками с картофелем и сыром, прежде чем одолеть перевал, сделал несколько кругов, на­бирая высоту. Под крылом мелькнуло перевальное седло, красиво высвеченное фиолетовыми и белыми цветами вечнозеленых за­рослей. Впереди выпуклым синим зеркалом сверкнуло море. До свидания, Псху!

В Сухуми матушка и дьякон радостно обняли нас, расспрашивая о своих знакомых на Псху. Верующие люди, а больше всех Василий Николаевич с женой, передали ценный для дьякона воск, отлитый в круги, а также сыр и орехи. Дьякон, прижав к груди воск, отпра­вился лить свечи. Матушка угощала нас борщом в огромных тарел­ках, налитых доверху:

Ешьте, гости дорогие, а я в сторонке на вас полюбуюсь! Управь вас Матерь Божия, чтобы вы вернулись и остались на Псху...

На один день нам удалось съездить в Команы, где скончался в ссылке святитель Иоанн Златоуст. Разрушенный храм оставил тягостное впечатление, но погружение в благодатный и нестерпи­мо холодный источник мученика Василиска вернуло нам бодрость и хорошее настроение. Это кратковременное посещение святого места оставило в нас желание когда-нибудь снова посетить его.

Прощаясь с нами, добрая и дружная чета кланялась нам в пояс и оба в один голос просили кланяться отцу Кириллу и всем Лавр­ским старцам. Они хорошо знали нашего духовника и многих отцов Троице-Сергиевой Лавры, прежде наезжавших проведать знаме­нитых Глинских отцов-пустынников, из которых еще жив был отец Виталий, после пустыни и кончины старца Серафима поселивший­ся при храме в Тбилиси у владыки Зиновия. У Глинских старцев на­ша подвижница и находилась в духовном послушании. Обнявшись еще раз на прощание с дьяконом и огражденные крестным знаме­нием его супруги, мы с отцом Пименом отправились на вокзал.

В поезде у нас произошла неожиданная встреча с послушни­ком, вымытым и наглаженным, одетым в шикарный костюм. Он еще раз переменил свое намерение и отправлялся в Москву лечить зубы, удивив нас очередным изменением своих планов. На вопрос, почему он снял подрясник и надел костюм, послушник ответил:

Так для меня незаметней, особенно для милиции...

Как раз в это время, когда мы разговаривали у открытого окна, дверь в тамбуре вагона отворилась и по коридору пошел милицио­нер, внимательно оглядывая пассажиров. Руки послушника, лежа­щие на поручне окна, задрожали. Когда милиционер прошество­вал дальше, я полюбопытствовал:

А чего же ты боишься, если одет хорошо и выглядишь нор­мально?

Дело в том, что паспорта у меня нет! Мы все паспорта, прежде чем уйти в пустынь, уничтожили...

Так мы и приехали вместе в Лавру, устроив послушника в мона­стырской гостинице. В Лавре он снова ходил в подряснике.

Теперь о сухумской милиции. Времена в отношении верующих тогда были суровые. Под предлогом тунеядства могли задержать любого человека надолго, если он не работал и не имел прописки, тем более паспорта. Особенно усердствовала абхазская милиция. Зная, что в горах незаконно живут монахи, патрульные наряды милиции останавливали всякого, кто носил бороду и подрясник. Когда мы с отцом Пименом ходили на сухумский рынок за продук­тами, возле нас, визжа тормозами, несколько раз останавливалась патрульная машина. Но, проверив документы, милиция отпускала нас, подозрительно глядя вслед. Рассказывали, что даже намест­ник отсидел несколько суток в камере за подозрительный вид, ког­да подвизался в молитве в окрестностях Сухуми.

С окрестностями города было связано наше первое сильное ис­кушение в миру, случившееся в самый день Пасхи. Дом дьякона находился на окраине Сухуми, откуда виднелись синеющие вдали хребты. Они казались такими близкими, что мы решили прогу­ляться к ним и помолиться в лугах, где нет людей. Идя по улочкам города, мы невольно привлекали внимание. Из раскрытых окон нас окликали:

Эй, батюшки! Христос Воскресе!

Воистину Воскресе! - радостно отвечали мы.

За последними домами дорога привела нас к кладбищу. У могил сидели люди, пришедшие помянуть усопших.

Вот место, подходящее для молитвы! - сказал отец Пимен, усаживаясь на мягкую бархатистую травку. Пока мы тянули четки, мимо нас прошел средних лет человек с угрюмым лицом и взгля­дом. Оглянувшись, он вернулся и сел напротив, сверля нас глазами.

Слушайте, батюшки, - хриплым голосом обратился он к нам. - Я хочу, чтобы вы пошли со мной в мой дом!

Зачем? - спросил я.

Помолитесь у меня. Выпьем чачи...

Мы не пьем и по домам не ходим... - твердо ответил я, чувствуя в его словах агрессию.

Ну ладно, помолитесь за моего друга, он здесь лежит. Убили его...

А он крещеный?

Крещеный, крещеный...

Мы подошли к памятнику и пропели литию.

Это хорошо... - обрадовался наш незнакомец. - Пойдемте сю­да. Помолитесь здесь... - он подвел нас к пожилым абхазам, сидев­шим у креста: - Помолитесь и за них...

Мы прочитали несколько молитв. Старик вынул десятку и про­тянул мне.

Мы денег не берем..

Я беру... - наш спутник схватил деньги и быстро сунул в кар­ман. - Так, идем сюда. Молитесь здесь.

Он подтащил меня за руку к группе пожилых женщин, ухажи­вавших за могилой. Видя его нахальство, я отказался:

Мы больше молиться не будем...

Ах ты... - хотел выругаться негодяй.

Вместо ругательства он замахнулся на меня кулаком, но ударить не решился. Отец, неужели драться с ним будем? - обернулся я к шедшему позади растерявшемуся архимандриту.

Уходить надо. Этот человек явно не в себе... - ответил отец Пимен.

Слушай, что ты к нему пристал? Иди своей дорогой, а мы сво­ей... - сказал он этому человеку. Тот рассвирепел окончательно.

Не выпущу вас живыми! - заорал он. - Ненавижу вас всех!

Он быстро втолкнул нас в ограду какой-то могилы, закрыл на

засов калитку и начал выдергивать из земли торчащий прут ар­матуры. Люди из-за ограды молча наблюдали за происходящим. Несколько женщин заступились за нас:

Что ты к ним пристал?

Ненавижу их всех! - орал взбешенный человек. - Я только ос­вободился и видеть их не могу!

Драться было неподобающе. Ситуация складывалась дикая и глупая. Я начал негромко читать псалом “Живый в помощи Вы- шняго...”, положившись на Бога - будь что будет.

Пока этот безумец остервенело пытался вытянуть арматуру из земли, а отец Пимен возился с заклинившимся засовом, к нашей группе быстро подошел здоровяк, по виду грек, вышедший из подъехавшей машины. Две его спутницы стояли поодаль.

Что тут происходит?

Хотим уйти, но нас не пускают... - как мог, кратко объяснил я.

Ну-ка, отстань от них! - прикрикнул наш защитник.

Да пошел ты... - посыпались отборные ругательства.

В это время архимандрит справился с засовом, и мы вышли из ограды. Следом выскочил разъяренный скандалист, сыпавший ругательствами, и кинулся на пришедшего. Но тот мгновенно огромным кулаком осадил его натиск:

Я начальник милиции! Я научу тебя уважать людей!

На лице забияки вздулся багровый синяк. В полном неистовстве он завопил:

Всех вас убью! Я вышел из тюрьмы и ничего не боюсь! Мы вам еще воткнем рога в землю! Скоро наше время придет, тогда пока­жем вам...

Он быстро удалился, с воплями и угрозами скрывшись за хол­мом. Меня осторожно тронули за плечо. Пожилой абхаз с больши­ми усами тихо сказал нам:

Уходите быстрее... Он за ружьем побежал. Я давно за вами из дома наблюдал, но помочь не мог. Это вас Бог спас! А негодяй прав­да может убить, мы его знаем - известный бандит-мингрел...

Поблагодарив за помощь начальника милиции, мы стояли в раздумье. Он, усмехнувшись, сказал:

Идите спокойно. Я разберусь. Никто вас не тронет... Впредь будьте осторожны. Я верующий грек, а это моя семья... - он указал на женщин.

Простите нас, что причинили вам безпокойство! - на проща­ние ответил я. - Драться нам нельзя, что делать - непонятно...

Молитесь. Вот ваше дело. А наше дело охранять людей...

Спросив его имя, мы пошли по дороге в город, благодаря Бога и

посланного Им на помощь защитника.

В миру нечего по улицам ходить, - сделал вывод архиман­дрит. - Сидели бы дома, не попали бы в искушение...

Я согласно кивнул головой. Мне впервые открылась в действии мгновенная помощь Божия. При первых словах молитвы Бог тут же пришел на защиту. “Значит, можно сделать главный вывод, - размышлял я. - Если я сам защищаю себя, то остается надеяться лишь на свои силы и удачу. А если все предать воле Божией, тог­да Бог начинает защищать человека! ” После этого искушения вера моя сильно окрепла.

От Сухуми осталось еще одно неприятное и тревожное воспо­минание. На Пасху, когда мы шли из собора по центру города, об­ратили внимание на обилие выброшенного на улицы хлеба. В ку­чах мусора валялись остатки тортов, виднелись пасхальные кули­чи. Стоя в очереди за горячими лепешками, я увидел следующую сцену. Хлебопек вытащил из печи горячие, пахнущие ароматным дымком лепешки. Стоявшая впереди женщина недовольно откла­дывала некоторые из них в сторону:

Эта горелая... И эта... Горелые мне не нужны!

Стоящий рядом старик-абхазец вздохнул:

Сейчас горелый хлеб не берем, а скоро и такого не будет...

Я поглядел на архимандрита:

Слушай, он словно пророчество говорит...

Похоже... - ответил отец Пимен.

В Лавре нас ожидали накопившиеся дела и та же безконечная череда послушаний. Прежде всего мы рассказали батюшке о по­ездке в Абхазию. Передали ему поклоны и приветствия от пустын­ников, от дьякона и его матушки. Старец слушал, кивая головой. Когда наш сбивчивый рассказ перешел к поездке на Псху, отец Ки­рилл радостно оживился:

Вот-вот, Псху! Именно Псху! Это ваше место. Расскажите под­робно, что видели! Перемежая свое повествование восторженными восклицаниями, мы старались не упустить ни одной подробности и детали.

Батюшка, благословите вечером вам показать фотографии! - предложил отец Пимен.

Конечно, конечно... - согласился старец.

Рассматривая слайды, отец Кирилл недоуменно спросил:

А почему на всех фотографиях только отец Симон?

Простите, батюшка! Я не умею фотографировать, поэтому отец Пимен везде просил меня встать, для масштаба...

Ну, если для масштаба, тогда ладно... - усмехнулся отец Ки­рилл. Смотря слайды, он заметил:

А что, церкви у пустынников нет? Жаль...

После просмотра фотографий духовник подвел итог:

В общем, ясно. Ваше место - на Псху...

А когда это будет, батюшка?

Посмотрим, посмотрим... - задумчиво промолвил старец.

Наши беженцы, мама отца Пимена и мой отец, обитали в разных

половинах дома, получали пенсию и были довольны новой жизнью, особенно близостью со стенами златоглавой Лавры. Папа обрел в ней много хороших знакомых и частенько засиживался после цер­ковной службы в различных отделах экономской службы. Иногда он печально вздыхал: “Эх, жалко, Лида не успела переехать...” На женской половине часто стояла молитвенная тишина. Мама архи­мандрита полюбила четки и подолгу сидела в кресле перед икона­ми в неторопливой молитве. В общем, они неплохо ладили между собой и, бывало, вместе пили послеобеденный чай.

В Лавре меня навестил Анатолий из Душанбе. Квартира у него пропала, и он ездил на поездах из города в город, питаясь пода­янием.

Анатолий, оставайся в Лавре, мы с отцом Пименом поможем тебе устроиться!

Наш душанбинский друг помолчал, задумавшись.

Спаси Господь, Симон, но, когда я в пути, молитва лучше к сердцу прививается. Хотя искушения тоже бывают: как-то в поезде проводник мне кулаком ребра сломал, когда узнал, что у меня нет денег. Ничего, потихоньку оклемался... - засмеялся Анатолий. - Нет, мне странствовать как-то лучше, все равно квартиры нет.

Так ты уже совсем странник! Возможно, это твой путь, Анатолий?

А ты меня благослови, отец Симон, на странничество!

Бог тебя благословит и сохранит, дорогой, храни тебя Господь!

Надеюсь, увидимся еще, батюшка, раз меня к тебе Бог привел. Хочу еще отца твоего навестить...

Он прожил три дня на Соловьевской улице и вновь исчез на дол­гое время.

В один из дней в своей комнате я с удивлением обнаружил сто­ящий на столе старый проигрыватель и пластинки. По-видимому, отец, перебирая старые вещи, обнаружил их, и теперь все это не­нужное находилось передо мной.

Папа, зачем ты сюда привез такое барахло? Это же рухлядь...

Я вопросительно посмотрел на отца, заглянувшего ко мне

в комнату.

Как же, сын, а если придут твои друзья? Пусть послушают му­зыку!

Им такая музыка ни к чему! - отрезал я.

А что же они слушают?

Духовные песнопения, папа... Если позволишь, я выкину все это...

Ну, делай как знаешь... Я хотел как лучше... - добродушно со­гласился он и затворил дверь.

Я смотрел на разложенные на столе старые вещи: как неумолимо уходит от нас все, подобно старым ненужным пластинкам. Когда- то они были частью моей жизни, а теперь сама жизнь стала частью неведомого для меня бытия, с которым она хотела соединиться на­вечно без всяких искусственных подпорок.

К весне состояние моего здоровья вновь стало сильно ухудшать­ся. Третий месяц меня сотрясал сильный кашель, от которого я начал изнемогать. Меня снова отвезли на рентген, но ничего по­дозрительного флюорография не выявила. Я дышал в трубочки с пихтовым маслом, пил различные капли и настойки, предписан­ные врачами, но никакого улучшения не наступало. Видя безу­спешность всякого лечения, я принялся пить антибиотики, но вме­сто выздоровления сильно себе ими повредил.

Слава Богу, нашелся один здравомыслящий доктор. Эта женщи­на, лаврский врач, сразу же сказала мне:

Батюшка, никакие лекарства вам не помогут! Нужно срочно менять климат...

С этой рекомендацией мы с моим другом отправились к старцу. Он глубоко задумался, молясь про себя. Часто нам приходилось ви­деть, как отец Кирилл не спешил отвечать. Он закрывал глаза и по­гружался в глубокую молитву. Казалось, он дремлет, низко опустив голову. Мы иной раз с издателем переглядывались - может быть, старец задремал? Но духовник поднимал голову и, прямо глядя в глаза, давал такой точный и ясный ответ, что мы только диву дава­лись, поражаясь глубине его духовной мудрости.

Вот и на этот раз наступило долгое молчание. Мы сдерживали дыхание, стараясь не потревожить старца. Мучительно хотелось кашлять, и я пытался подавить кашель как мог. Наконец старец от­крыл глаза и повернулся к нам:

Вот что я вам скажу. Я не против вашего благого желания на­чать молитвенную жизнь в уединении. Только мой совет вам такой. Нужно, чтобы в горах у вас была церковь и литургия. Без церкви можно пропасть. У нынешних поколений нет той духовной силы для борьбы с врагом напрямую, какая была у прежних отцов. Но, чтобы удостовериться в истинности воли Божией, благословляю вас обоих съездить к старице Любушке под Петербург. Когда верне­тесь, расскажете мне, что она вам ответит.

Мы с благодарностью поцеловали у старца руку. Отпросившись на неделю у наместника для поездки к блаженнной, уехали поез­дом в Питер.

В Петербурге мы с умилением помолились святой Ксении бла­женной у ее могилки, испросив помощи в нашей поездке. Хотя я был сильно болен и захлебывался кашлем, поездка складывалась будто сама собой. Любушку мы увидели в сельском храме на ве­черней службе. По храму легко двигалась сухонькая старушка с неземным выражением лица. В конце службы она подошла к нам. Архимандрит сказал ей, что мы приехали по благословению отца Кирилла, чтобы спросить у нее совета.

Хорошо, хорошо, - быстро проговорила она. - Ответ будет. Приходите ко мне домой...

Отец Пимен шепнул мне, когда Любушка отошла от нас:

Отче, ты записывай на всякий случай, что старица говорит. Для точности...

Небольшой домик старицы удалось найти быстро. Она жила вме­сте то ли с келейницей, то ли помощницей. В тесной прихожей на стульях уже сидело человек десять-пятнадцать, приехавших, как и мы, за советом. Чтобы точно передать отцу Кириллу слова Лю­бушки, я приготовил блокнот и ручку. Помощница пригласила нас зайти к блаженной. Архимандрит вкратце рассказал старице суть дела. Когда я увидел ее вблизи, меня поразила небесная чистота ее глаз, в которых было что-то детское. Помимо внешнего впечат­ления меня удивило и то, что от этой худенькой старушки-ребенка

исходила сильная и согревающая благодать, проникающая прямо в сердце, какая бывает на святых местах.

Вот что я вам скажу, - слово в слово повторила старушка слова отца Кирилла. - Поезжайте на Кавказ, это хорошо. Дело благое. Молитесь там Богу, это тоже хорошо. Но если вы не построите цер­ковь, враг одолеет вас. А с церковью все будет хорошо. Молитесь и служите литургию. Бог поможет! Бог поможет!..

Она перекрестила нас, и мы вышли от блаженной в счастливом состоянии духа.

Чудесная старица... - не удержал я своей радости, обратившись к шедшему рядом другу.

Да, это так. Слава Богу, что батюшка благословил съездить к блаженной! На душе - словно праздник... - ответил он со счастли­вой улыбкой на лице.

Безсмертие души человеческой, преображенной Святым Духом, недоступно земной порче. Вечная воля Твоя, Боже, неисходно пре­бывает в душе, победившей свою духовную порчу. Неизменные не­земные советы Твои ясно читаются той душой, Господи, которая не запятнана грехом, ибо открылись в ней ее благодатные очи.