I часть). Этика науки. Автономия научного сообщества. Концепция «нормативного этоса» науки Р. Мертона и её критический анализ.

Этика науки – область философской и внутринаучной рефлексии, направленной, во-первых, на моральные нормы взаимоотношений внутри научного сообщества, во-вторых, на взаимоотношения науки с обществом. Хотя наука призвана давать объективную картину мира, она имеет дело с нравственностью: во-первых, любой результат познавательной деятельности не сводится к бесстрастной регистрации той или иной стороны окружающего мира, поскольку это человеческое достижение, решение задачи, которая поставлена и осмыслена самим исследователем, – а всякая целенаправленная деятельность подлежит моральным оценкам. Во-вторых, ученый всегда вовлечен во взаимодействие с другими учеными. Это взаимодействие и общение имеет специфический характер и предполагает соблюдение определенного кодекса. В сфере этики науки есть разные проблемные уровни, иногда они, например, совпадают с проблемами методологии науки; их количество постоянно возрастает. Основная их часть (общий смысл: не окажется ли человечество скоро на грани катастрофы?), которая занимала философов и раньше, стала широко обсуждаться в XX веке, во время революционных открытий в естественных науках (смена пола, клонирование, милитаризация etc.).

Фундаментом научной этики явлюяется ее ценностная ориентация: установка на самоценность истины и ценность новизны. Ср. аристотелевское «Платон мне друг, но истина дороже»; поскольку то или иное новое знание сейчас сложно сразу признать истиной или заблуждением, этические нормы требуют лишь, чтобы оно было новым и обоснованным – логически или эксперименально. Этические нормы науки в основном носят неписаный характер (за исключением немногих, напр., о плагиате). Их профессиональный характер связан с автономией научного сообщества (эту идею остаивал социолог и историк Макс Вебер: «Наука как призвание и профессия», 1918): оно самостоятельно поддерживает и применяет свои нормы и ценности (наряду с определением содержания и целей своей деятельности). Но его этика воплощает и универсальные нормы демократического поведения, прежде всего идею толерантности.

Среди сформулированных кодексов кодексов поведения в научной среде наиболее известна концепция «нормативного этоса науки» американского социолога Роберта Мертона (1910–2003) представителя структурного функционализма. Он развивал подход Вебера к изучению генезиса новоевропейского рационального мышления. В работе «Наука, техника и общество Англии XVII века» Мертон (опираясь на того же Вебера) связал возникновение и укрепление науки с пуританской (английская разновидность кальвинизма) религиозной моралью. Воплощенные в ней ценности индивидуализма, рационализма, полезности, аскетизма и проч. послужили стимулирующими факторами для социального оправдания роли ученого и науки в обществе.

Для Мертона наука прежде всего – социальный институт. А любой социальный институт с точки зрения структурно-функционального анализа – прежде всего специфическая система ценностей и норм поведения. Его социология нормативна.

В работе «Нормативная структура науки» (1942) он идентифицировал нормы науки и сформулировал научный этос. Последний включал в себя императивы универсализма, коллективизма, бескорыстности и организованного скептицима. (К 4-м нормам Мертона Б. Барбер позднее добавил рационализм и эмоциональную нейтральность.)

Универсализм связан с внеличностным характером научного знания. Он проявляется в провозглашении равных прав на занятия наукой и на научную карьеру для людей любой национальности и любого общественного положения. Он обусловливает интернациональный и демократический характер науки. Императив коллективизма имеет директивный характер: предписывает ученому незамедлительно передавать плоды своих трудов в общее пользование. Научные открытия как продукт социального сотрудничества и достояние общества. Потребность же ученого как-то воспользоваться своей интеллектуальной «собственностью» удовлетворяется только через признание и уважение, которые он получает как автор открытия. Соответственно, возникает повышенное внимание к вопросам научного приоритета и вытекающие отсюда конкурентные условия. Такая ситуация может толкать на какие-то действия, чтобы затмить соперников. Эти действия могут исказить нормальный ход исследования и его результаты, поэтому Мертон выдвигает как «противоядие» императив бескорыстности/незаинтересованности. В общем он утверждает, что для ученого недопустимо приспосабливать свою профессиональную деятельность к целям личной выгоды. Организованный скептицизм одновременно является и методологической и институциональной нормой. Он означает требование детального объективного анализа любого предмета, исключающего возможность некритического приятия. Это в том числе установка на предельную самокритичность.

Мертон первым подверг систематическому исследованию профессиональное поведение ученых; сместил предмет социологического анализа из области продуктов научной деятельности в область ее процессов, из области знания – в область познания, выделил эти «правила» в явном виде. Предъявлялись серьезные возражения Мертону: его нормы не связаны с реальной научной деятельностью. Точка зрения С. Барнса и Р. Долби: они ориентируют ученого в социальном аспекте его деятельности, не затрагивая содержательную сторону. От Т. Куна пошло другое понимание норм, которое можно свести к двум моментам. Во-первых, нормы стали пониматься гораздо шире – они регулируют не только социальное, но и " содержательное" поведение ученых (нормы трактуются как относящиеся к " технологии" получения знания, методологические и этические); во-вторых, нормы не постоянны, как мертоновские, а подвержены изменениям, у каждой парадигмы они свои.

История науки, по Мертону, является бесконечным процессом кумуляции научного продукта, созданного учеными по единым и неизменным правилам. Мертон не учитывает, что именно через людей в науку вносится изменение правил. Его этос независим от изменений в жизни общества, и это исключает теоретическую возможность качественных изменений в науке как социальном институте.

По Мертону, в мотивацию ученого свой вклад может вносить «патология науки» (конкуренция, зависть, скрытый плагиат и проч.). Так возникает «амбивалентность» – двойственность и противоречивость мотивов и поведения. Исследуя приоритетные споры (1957 г.) и многократные открытия (1961 г.), Мертон убедился, что реальные отношения между людьми науки существенно отличаются от нормативных: например, желание ученого утвердить свой приоритет и опасение показаться нескромным. Для описания реального поведения ученых дополнительно к нормам научного этоса Мертон в 50-х гг. ввел еще девять пар взаимно противоположных нормативных принципов (норм и контрнорм). В своей повседневной деятельности ученые постоянно находятся в напряжении выбора между полярными императивами предписываемого поведения. В этой ситуации для достижения «равновесия» ученый должен: 1) как можно быстрее передавать свои научные результаты коллегам, но он не должен торопиться с публикациями; 2) быть восприимчивым к новым идеям, но не поддаваться интеллектуальной «моде»; 3) стремиться добывать такое знание, которое получит высокую оценку коллег, но при этом работать, не обращая внимания на оценки других; 4) защищать новые идеи, но не поддерживать опрометчивые заключения; 5) прилагать максимальные усилия, чтобы знать относящиеся к его области работы, но при этом помнить, что эрудиция иногда тормозит творчество; 6) быть крайне тщательным в формулировках и деталях, но не быть педантом, ибо это идет в ущерб содержанию; 7) всегда помнить, что знание универсально, но не забывать, что всякое научное открытие делает честь нации, представителем которой оно совершено; 8) воспитывать новое поколение ученых, но не отдавать преподаванию слишком много внимания и времени; 9) учиться у крупного мастера и подражать ему, но не походить на него.

Так в духе основных постулатов структурно-функционального анализа Мертон исследовал форму девиантного поведения, при которых индивидуальному и коллективному сознанию присуще разложение системы моральных ценностей.

В 60-е – 70-е годы утеврдилась мертонианская парадигма в социологии науки, однако в 80-е годы и в США, и в Европе начинается критика этой концепции и формируются альтернативные подходы. Критиковались как его историкоческие исследования генезиса науки за узконациональную трактовку процесса возникновения наук, чрезмерно жесткая связь науки с пуританской моралью, так и общие социологические идеи. Альтернативные подходы, развиваемые Блуром, Малкеем, Р. Уитли, Л. Вейнгартом, и др., связаны с формированием когнитивной социологии науки, с более тесной связью социологии науки с новой постпозитивистской философией науки.

В списке проблем к этому вопросу числится еще «академическая и „большая“ наука» – видимо, не в связи с Мертоном, а в связи с этикой вообще. В самом вопросе этого нет, но вот, на всякий случай, пара слов:

Первые институты академической науки в современном смысле слова – Лондонское королевское общество (1660), Парижская академия наук (1666) – возникли как самоуправляемые научные сообщества в результате подъема экспериментальных исследований и общего повышения социального статуса науки. Академии сразу же получили государственную поддержку, а их члены – различные социальные привилегии. Академии XVII-XVIII вв. способствовали формированию национальных научных сообществ, поскольку основывали научные журналы, печатали труды на национальных языках. Однако число их членов было невелико, практическую пользу наука пока не приносила.

В конце XIX в. наряду с университетской наукой стала формироваться промышленная наука. До этого индустриально значимые технологии появлялись в результате деятельности людей, не являвшихся учеными, обычно даже не имевших научной подготовки. В конце века развитые фундаментальной наукой объяснения электрических, химических и других явлений стали недоступны здравому смыслу сколь угодно одаренных, но неподготовленных в научном отношении изобретателей. Крупные компании, работающие в передовых отраслях индустрии, стали привлекать ученых и открывать исследовательские лаборатории для разработки новых технологий. В этом отношении лидировали Германия и США. Так, в американской промышленности к 1889 г. были созданы 139 исследовательских лабораторий, к 1918 г. еще более 500. Наряду с этим в последнее столетие шел постоянный рост науки, связанной с государственными программами и военными исследованиями, особенно усилившийся после второй мировой войны (мирные и военные ядерные программы, космические исследования и др.). В целом картина институциональных трансформаций науки показывает, как происходил ее непрерывный рост, приведший к «большой науке» в современных обществах знания.

Что касается вопроса о свободе исследования:

Современные фундаментальные исследования, как правило, требуют совместного труда больших научных коллективов и сопряжены со значительными материальными затратами. Уже одно это накладывает неизбежные ограничения на свободу исследования. Но не менее существенно и то, что нынешняя наука — вполне сформировавшийся и достаточно зрелый социальный институт, оказывающий серьезное воздействие на жизнь общества. Поэтому идея неограниченной свободы исследования, некогда бывшая прогрессивной, уже не может приниматься безоговорочно, без учета соответствующей социальной ответственности. Пример – дискуссии вокруг экспериментов с рекомбинантной ДНК. Между крайними позициями находится широкий диапазон мнений о возможности регулирования исследований, о том, кому должно принадлежать здесь решающее слово: самому исследователю, научному сообществу или обществу в целом. Так, на взгляд американского биолога Р.Синшеймера, ныне существуют такие области исследований, которые обладают “сомнительными достоинствами”, так что их вообще лучше было бы не развивать с точки зрения будущего человечества. По мнению Р.Синшеймера, развитие науки до сих пор опиралось на скрытую предпосылку — веру в то, что природа достаточно эластична и благожелательна по отношению к нашим попыткам ее исследования и анатомирования, что мы не сможем разрушить некоторые ключевые элементы защищающей нас среды, нашу экологическую нишу. Ныне, считает он, эта предпосылка должна быть поставлена под сомнение и пересмотрена.

И пара соображений о секретности исследований, о проблеме науке и власти:

Как известно, в любой профессии есть свои этические проблемы, и любая профессиональная этика имеет тенденцию чуть-чуть отличаться от общечеловеческой (милиционер может нагнуть закон, чтобы восторжествовала соответствующая справедливость, когда угрожает тем, чего не имеет права сделать; учитель никогда не говорит обучаемому правду во всей ее полноте и сложности и т. д.).

В научном сообществе проблемы тоже специфические, можно привести пару известных примеров. Первый связан с разработкой атомного оружия в 1940-х годах: «Манхэттенский проект». Он был секретным, но в нем принимали участие ученые из разных стран. В этой ситуации возникает сложный вопрос: нарушает ли человек этику, когда работает на одно государство (делает оружие массового поражения), а передает секрет другому, то есть сливает информацию собственным врагам и тем самым избавляет человечество от тотальной власти одного государства? Еще один пример – из области медицины: в Советском Союзе медицинское сообщество не давало клятву Гиппократа («буржуазную»), а давало «клятву Советского врача». Между тем по некоторым важным вопросам медицинская этика у советских и западных врачей различалась. Так, важнейшее понятие врачебной тайны означает безусловный запрет разглашать информацию о том, кого от чего врач лечит. В советской же практике, в отличие от западной, было принято, например, не сообщать о выявленной онкологии самому больному, а вот кому-то из его близких – сообщать. С одной стороны, такой врач как бы не хотел брать на себя ответственность, с другой – исходил из того, больной будет менее травмирован, когда услышит о своем диагнозе от родственника.

В общем, проблема в современной «большой науке» всегда возникает на ее стыке с властью: когда ученых нанимает система, выделяются деньги на исследования etc. Можно сказать так: современная наука служит истине, а ученый – государству.