Выпускной класс старшей школы

Та осень плакала дождями, промозглыми и монотонно-унылыми, от которых было не спрятаться, не скрыться. Сехун чувствовал, что отсыревал изнутри.
Чонин, за каким-то чёртом, умудрился-таки поссориться с Чунмёном, и бесконечных пару недель он маячил в комнате Сехуна, ссылаясь на кошмары и плохое отопление. Сехун, признаться, особо не спорил, прижимал к себе не по погоде горячее тело с золотистой (чуть более тёмной, чем у Цзытао) кожей, бездумно отвечал на сонные вопросы. Чонин как-то очень уютно укладывался в узкую постель, словно так и должно было быть.
- Не пойду к нему мириться, - бурчал Чонин на исходе второй недели пребывания в чужой постели, - останусь с тобой.
- Ты дебил и не лечишься.
Сехун даже вытолкал дружка на пол, невежливо припечатав подушкой по темечку, и чуть было не ляпнул «ты же не Цзытао, зачем ты мне сдался».
Цзытао ходил всё такой же счастливый, к слову, стал меньше выпендриваться и больше заниматься: выпускной класс, как-никак. Сплетни, неотрывно кружащие вокруг Цзытао плотным роем, не смолкали ни на минуту. Пак Чанёль, говорят, не поступил в университет, но устроился на какую-то неплохую работу, поэтому Цзытао щеголял новыми и новыми украшениями: то браслет, то кулон на тонкой цепочке, то кеды от обожаемого бренда, то ремешок с увесистой пряжкой. Сехун думал тогда, что такие женщины, как Цзытао, ему не по зубам, видимо. И не потому даже, что денег заработать не смог бы, тут он был на сто процентов уверен в своём будущем. Просто ему бы и в голову не пришло, что можно подарить вот такое. Ну, потому что китаец, он, всё же, мальчик, хоть и номинально. Просто Сехун не умел быть таким... галантным, что ли.
Сехун – мальчишка, ему хотелось поиграть в бейсбол, попробовать курить, иногда напиваться вдвоём и безобидно буянить, лениво драться, лёжа в постели по воскресным утрам. Не пачкать язык всякими приторными прозвищами, не путаться в половой принадлежности. Сехун гордился бы тем, что встречается с парнем, будь этим парнем Хван Цзытао.
Учителя возлагали на троицу одноклассников огромные надежды, давили с выбором высшего учебного заведения и контролировали настолько, что порой Сехуну становилось нечем дышать вовсе не от тоски по своей загорелой зазнобе. Приходилось изучать бесконечные буклеты, заполнять бессчётное количество анкет и выслушивать километры советов и рекомендаций.
К ноябрю Сехун чувствовал себя безжалостно затраханным. В тайне от Чунмёна (с которым Чонин помирился с грехом пополам) покупали соджу и тихо-мирно, скучно напивались по пятницам, а иногда и по субботам. Порой к «разухабистому веселью» присоединялся даже Кёнсу, но, выпив, он становился ещё более занудным, и Сехун с Чонином старались избегать необходимости приглашать его на пятничные пьянки.
Слухи никуда не девались, хотя «отцы-основатели» журналистского клуба выпустились в прошлом году. Без слухов, наверное, Академия была невозможна и, после пары стаканов соджу, Сехун любил порассуждать о том, кого выберут в школьные принцы и в главные объекты обсуждений в следующем году, когда уже привычная «знать» уйдёт.
А пока «разведка» доносила о том, что у Цзытао всё замечательно, он расцветает на глазах и всё чаще приезжает в Академию не из собственного дома, а из съёмной квартиры Пак Чанёля, расположенной неподалёку. Счастливая семейная жизнь. Сехуну хотелось выть и материться в голос.
Дожди никуда не девались.
После прошлогоднего кратковременного всплеска активности, Цзытао не проявлял к Сехуну никакого интереса и, вплоть до зимних тестов, не вспоминал о его существовании. Но имя запомнил, как и то, что Сехун, кажется, остался вполне доволен шоколадкой в прошлый раз.
Поэтому Сехун стал ещё более тощим, выполняя двойные домашние задания каждый день, а ведь пятничные «вечеринки» никто не отменял, как и заунывные консультации с преподавателями. Зато появился (нездоровый, по утверждению эксперта в таких делах Ким Чонина) блеск в глазах, и рвение к учёбе возросло чуть ли не в двое.
Сехун выбрал архитектурный факультет, не испугавшись ни количества экзаменов, ни проходного балла. Хороший университет означает хорошую работу в будущем, а хороший заработок означает хоть тень надежды на то, что однажды можно будет прийти к Цзытао (не век же ему с Чанёлем встречаться!), имея хоть малейший шанс на благосклонность.
Нет, О Сехун никогда не спорил с тем, что он совершенно ёбнутый на всю свою крашенную голову. Смысл спорить с очевидным. Но ебанутость и не думала спадать. Словно он влюбился вчера, ну максимум неделю назад, а не почти четыре года как.

С рождественских каникул Чонин вернулся каким-то неуловимо другим, как-то незримо повзрослевшим. Душещипательный (слава богу, без подробностей) рассказ о потере девственности с обожаемым Ким Чунмёном основательно выбил Сехуна из колеи.
Возможно, он был более чем старомодным в своих взглядах, но они, взгляды эти, явственно давали понять, что пока ему самому волнительное расставание с невинностью светит примерно так же, как Цзытао – честное поступление на математический. Ну, то есть – никак. Вообще не светит.
Пальцы правой руки уже почти не разгибались от постоянных мыслей об этой чёртовой невинности. Нервишки начали пошаливать.
Ближе к февралю, совершенно неожиданно, в разгар унылой подготовки к экзаменам, Сехуна накрыло оглушительной мыслью. Простой и логичной, как два плюс два, неумолимой, как торпеда и смертоносной, как ядерный взрыв. Сехун оказался в его эпицентре.
«Ещё месяц с лишним, и я больше не увижу его, возможно – никогда».
Очень просто, коротко и ясно. Как пуля в висок, как ложка яда под язык, вместо сиропа от кашля.
- Ай, не вовремя ты до этого додумался, малой, ой, не вовремя, - сокрушался Чунмён, отбирая уже изученный младшим учебник и подсовывая новый.
- Что ты вообще тут делаешь?.. Тебе самому к экзаменам не надо готовиться?
- Я тут стараюсь тебе помочь, балбес. Я к своим готов, на втором курсе уже не так страшно всё, каким казалось.
Чунмён всегда был гиперзаботливым, Сехун понимал это и принимал заботу с благодарностью, но упорно думал не о своём поступлении, а о том, что у обладателя лисьих раскосых глаз не так и много шансов на хороший результат экзаменов. Сехун даже думал предложить свою помощь в качестве репетитора.
А потом начался этот непроглядный ад, и за это время в розоватых волосах Сехуна, кажется, появилась проседь. Экзамены, бессонные ночи. Сгрызенные под корень ногти, голодные полуобмороки и едва сдерживаемая тихая истерика.
Итогом - Национальный Сеульский Университет обзавёлся парой красавчиков на первом курсе.
Потом было самое страшное, потому что, совершенно измученному, едва живому от перенапряжения и бессонниц, уже не соображающему ничерта и отвечающему математическими формулами на любой вопрос Сехуну пришлось вернуться в общежитие Академии в последний раз, чтобы собрать вещи и начать устраивать свою новую жизнь в общежитии уже университетском.
Цзытао, как назло, так и не попался ему на глаза.

В первый вечер вне стен уже родной Академии Сехун напился до беспамятства, уже не стесняясь каких-то куцых, маленьких слёз. Слёз-инвалидов каких-то не стесняясь, кусал губы, сидел прямо и не произносил ни слова. Номера Цзытао у него не было, е-мейла тоже.
Шансов выжить, по большому счёту – тоже, но Сехун намеревался обойтись без них и прорваться. Приходилось ежесекундно напоминать себе о своём плане о хорошем образовании, хорошей работе и предложении руки и сердца. Потому что, с некой тоской, Сехун понимал совершенно отчётливо – ему просто охрененно не повезло быть однолюбом, и вот эта вот адова боль по высокому стройному китайцу не кончится никогда. Ну, в смысле – совсем. Без шансов.

Ребята в группе были так себе, Сехун немного жалел, что они с Чонином выбрали разные факультеты и видеться могли только по вечерам. Жалел и о том, что не видеться по вечерам они не могли по причине проживания в одной комнате. Что бы ни происходило – всё не радовало, весна была такой же дождливой и серой, как предыдущая осень, город постоянно укрывал лёгкий туман и очень хотелось спать.
Спать Сехун ненавидел всей душой, потому что бессонница, хоть и стала уже привычной, но не добавляла душевного покоя, а предаваться пространным размышлениям и сладким мечтам Сехун себе запрещал. Как запрещал себе и узнавать что-либо о Цзытао, хотя шансы были. Нельзя ему ничего знать о любимом, потому что любая информация, как плохая, так и хорошая, грозилась выбить землю из-под ног.
Сехун обрастал вакуумом.
После первого семестра Чонин, долго извиняясь, собрал вещи и свалил жить со своим Чунмёном. Сехун не спорил, не обижался и не расстраивался особо – давно пора было, большие уже ребята. Ну, почти большие.
Только спать в одиночестве оказалось совсем невозможно: мысли залезали в голову со всех сторон, бесконечные мысли, воспоминания: полупрозрачная форменная рубашка, веселые смеющиеся глаза, засосы на тонкой длинной шее, золотой браслет на хрупком запястье, тихое, мяукающее «Шишин»... Сехун, казалось, помнил в деталях каждое мгновение четырёх школьных лет, связанное с Цзытао. Голова от обилия воспоминаний распухала и грозилась взорваться, опередив сердце.
На четвёртые сутки без сна Сехун купил газету объявлений и, по невообразимой удаче, нашёл сразу всё, что хотел: подработку в мебельном магазине по вечерам, и объявление о поиске соарендатора квартиры. Сехун долго смотрел в объявление. Не в силах понять, что в нём так зацепило, хотя цена была великовата, да и проживание с двумя парнями в двухкомнатной квартире попахивало серьёзными неудобствами. А потом понял: оба имени, указанные рядом с одним номером телефона были ему более, чем знакомы: Лу Хань, бывший одноклассник Ву Ифаня, забавный футболист с мега выразительной мимикой, и Ким Минсок – тоже футболист и парень Ханя, по совместительству. Вероятно, они всё еще вместе, раз снимают жильё совместно.
Впервые за долгие дни Сехун улыбался, набирая номер, указанный в объявлении. Представился сразу и долго смеялся тому, в какой восторг факт обучения в одной Академии привёл Минсока.
А на следующий день Хань даже приехал к общежитию университета на своей идиотски-красной машине, чтобы отвезти скромные пожитки нового соседа по месту проживания.
Сехун смотрел на своих хёнов и не верил, что с едва знакомыми людьми может быть так классно. Как с Ханем, милашкой с виду и совершенно безбашенным, веселым авантюристом по сути, так и с уютным и добрым Минсоком. Комната была большая, светлая и совершенно пустая, если не считать футона и платяного шкафа. Хань хорошо готовил ужины и вкусно курил за обедом, Минсок варил потрясный кофе и смешно ворчал на разбросанные по дому носки, как заправская жёнушка со стажем.
Днями Сехун чувствовал себя живым и даже относительно счастливым. По ночам жевал подушки и старался не выть, потому что соседи, хоть и старались быть потише, но тонкие стены не скрадывали всех охов-вздохов и полустонов. От зависти Сехун буквально подыхал.
Спасал только кофе и вкусные ужины.
Когда Сехун, пьяный в лоскуточки, признался хёнам в своей дурацкой и, в сущности, бесполезной любви к некоторым ушуистам, Хань долго-долго молчал, а потом и вовсе пошёл курить, бросив тихое «не самый лучший выбор».
Минсок его, конечно, потом отругал, но Сехуну было плевать.
- Лучший, - с пьяным упрямством доказывал он столешнице, - самый лучший выбор. Он самый лучший.