Курс университета

«- Ты что, правда, не хочешь встречаться со мной? – Правда, не хочу», - этот диалог вскоре стал почти привычным. В отличие от Академии, привыкшей чествовать общительных, открытых, более, чем обеспеченных и хоть сколько-то испорченных «принцев», в университете, как вышло, ценили мозги. Предложения сыпались, как из рога изобилия, Сехун начинал раздражаться.
- На лбу себе, что ли, написать, что я не заинтересован во всей этой чуши?
- Ага, и что ты интересуешься...
- Учёбой. Чем и тебе не мешало бы поинтересоваться, Ким Чонин. Зачем было поступать в самый престижный университет страны, если у тебя в планах становление домохозяйкой и заботливой женой?
Чонин тогда ужасно смешно покраснел, смутившись до ужаса, долго обиженно сопел, пока не выдал, наконец, что-то вроде «и вовсе не я жена». Подробностей Сехун знать не хотел, ему вполне хватало его чрезмерно активных соседей, на собственном примере проповедующих миру значимость любви. К великому сожалению несчастного Сехуна – отнюдь не платонической. Завидовать Сехун никогда не любил.

Учёба занимала практически сто процентов времени, и огромных трудов стоило выкроить несколько часов на сон и буквально по несколько минут на еду. В целом, подобный расклад более чем устраивал, хотя бы потому, что пятничные вечеринки никто не отменял, как и прежде.
Хань совершенно не умел пить, моментально пьянея и теряя, в первую очередь, способность мыслить и вещать логично, зато делался смешным до спазмов в животе и на ходу сочинял феноменальные байки из жизни их с Минсоком класса.
Минсок, к слову, пил просто мастерски, умудряясь влить в себя какое-то запредельное количество алкоголя, а потом легко вспорхнуть и побежать в магазин (не самый близкий, к слову) за добавкой или рамёном, если Ханю припирало пожрать.
Сехун оказался способным учеником не только в дисциплинах, преподаваемых в университете, но и в тонкой науке пития. Остатки и без того небольшого заработка, за вычетом платы за аренду жилья, в основном уходили в близлежащую алкогольную лавку.
Как следствие, по субботам Сехуна практически не существовало, как личности, к середине дня он начинал бестолково ползать по квартире, хмурясь сильнее обычного, бестолково хватался за разбросанные по комнате чертежи с карандашами и сложносочинённо матерился.
- Такими темпами, курсу к третьему ты станешь настоящим брутальным мужиком, - Хань хихикал, сооружая что-то невнятное, но вкусно пахнущее в сковородке однажды вечером, - от поклонниц отбоя не будет.
- Мне и так от них некуда деваться, как бы нескромно это ни звучало.
- Ишь ты, - Минсок, с виду миленький, как кадр из детского мультика, был весьма остёр на язык, в некоторые фазы луны, - а мальчик-то растёт нескромный! Так и Ифаня затмит...
Дальше Сехун не слышал, перед глазами словно упала белая пелена, отсекающая все внешние раздражители и оставляя не подготовленного к таким цунами Сехуна наедине со внутренними.
Сехун сидел за кухонным столом и смотрел на свои тощие, словно детские запястья. У Ифаня руки сильные, крепкие, уверенные – Сехун это помнил очень хорошо, хоть никогда и не подходил близко. Ифань вообще весь – статика и уверенность, как вообще по полю-то бегал.
Сехун думал, что превзойти такого – задачка не из лёгких, но стоило вспомнить о том, как Цзытао буквально ластился к этому человеку, захотелось выть и вывернуть себя наизнанку, лишь бы умудриться затмить, и правда. Не для всех, к чёрту этих всех, с их признаниями, записками и влюблённостями! Затмить всех, весь мир затмить в этих тёмных почти до черноты, красиво изогнутых, раскосых глазах.
- Хён, сегодня пятница?
Минсок, кажется, и хотел сообщить что-то о вторнике, но быстро передумал глядя на помрачневшего, как северное море, малого, вздохнул и поплёлся надевать куртку.
- Пятница, Хуни, пятница.
- Так что ж мы еще не пьём? – Хань всегда был человеком весёлым и лёгким на подъём, - Я уже чем закусить сделал, а Миньшо еще не вернулся?
- Я еще не ушёл. Но уже ушёл.
Неделя пошла насмарку.
В воскресенье Хань, похмельный до отвращения, глубокомысленно изрёк, и голос его был гулок от прижатого к губам стакана с водой:
- Не думаю, что Цзытао привлекают малолетние алкоголики.
Так стыдно за себя Сехуну не было еще никогда. Никогда еще, за все четыре с половиной года своей идиотской любви, он не чувствовал себя так откровенно паршиво. Встал, оправил пиджак, выдохнул медленно, почти больно.
- Никаких пятниц больше.

В университете время занимали не только экзамены: постоянные зачёты, контрольные и тесты выматывали под ноль. Сехун радовался, радовался, как маленький – рождественским подаркам, особенно тогда, когда к его соседям (и, кстати, весьма хорошим друзьям по совместительству) нагрянул гость.
Сехун увидел его воскресным утром, выйдя на кухню в одних пижамных штанах.
- Доброе утро, - Ифань улыбнулся дежурно-приветливо, салютуя скуренной наполовину сигаретой.
Стало, почему-то, ужасно стыдно собственной тощей, молочно-бледной наготы, захотелось прикрыться, укрыться, спрятаться и, желательно, проснуться. Потому что Ву Ифань – последний человек, которого Сехун хотел, а главное – ожидал увидеть на собственной кухне. Сердце к рёбрам прилипло и замерло на несколько тягучих мгновений.
- Я так паршиво выгляжу? – Ифань всегда умел смеяться легко и высокомерно одновременно. Сехун хорошо это помнил. Как и то, насколько кулаки чесались ему по идеальной морде настучать. – Или, может, наоборот?
Отвечать Сехун был не намерен, и уже через пару часов он, чуть ли не заикаясь, объяснял Ким-каппл причину, по которой они просто обязаны пустить его пожить на неделю.
Сехун спрятался за баррикадой из учебников и чертежей, ежесекундно уговаривая себя не думать, не думать, не вспоминать. Не скучать.
На каждом чертеже, на полях, или даже посреди разметок, то и дело попадались наброски, парой вдумчивых, немного нервных штрихов изображающие раскосые, выгнутые глаза. Учителя вскоре перестали обращать на это внимание.

Летом, когда со всеми экзаменами было покончено (немалой кровью, стоит заметить), Чонин позвонил в несусветную рань, сообщая голосом, переполненным суеверного восторга, что назавтра До Кёнсу собирает всех одноклассников на тусовку у себя дома.
- Хороший повод повеселиться, да? Встретить ребят, поболтать, вспомнить... ох...
- Вот именно, - Сехун моментально и проснулся, и помрачнел, - Спасибо, но я не думаю, что хочу...
- Хочешь, Хуни. Ты его год не видел, ну же. Чего тебе бояться? На худой конец, может он и не узнает тебя, так и не придётся выжимать из себя слова.
- Ты такая злыдня, Ким Чонин, как тебя Чунмён-хён терпит?..
*
Народу было много, куда больше, чем их класс: и Хань с Минсоком, и их грёбаный гость, и журналистский клуб полным составом, и даже инопланетянин по имени Исин, и Чунмён, и девочки, превратившиеся почти в женщин. Сехун здоровался невпопад, невольно выискивая глазами уже бывшую «знать Академии», частью которой, вроде бы, когда-то являлся сам. Лица расплывались перед глазами, сливаясь в общее весёлое пятно, Сехун схватил бутылку пива, отделяясь от общего радостного гомона.
В конце концов, Цзытао мог и не прийти. Он мог наплевать на подобные сборища, мог уехать в другую страну, или вовсе сменить пол и умереть.
- Отлипай от окна, чучело, - вдруг пьяно хихикнул Хань откуда-то слева, - а то всё своё счастье пропустишь.
Волосы у Цзытао были тёмно-тёмно зелёные, и сердце пропустило удар. В голове вдруг пронеслась глупая мысль о том, что Сехун впервые в жизни видит Цзытао не в школьной или физкультурной форме. В чёрных узких джинсах, короткой кожаной курточке, с привычным количеством украшений.
- Иди, - Хань даже невежливо подтолкнул младшего в спину, - давай, Хун, хватит уже строить из себя чёрти что.
Язык, почему-то, не прилип к горлу, ноги не подкосились, только стало жарко и щекотно в груди. До Цзытао было каких-то пара метров, бутылка пива была почти полной и прохладной в руке. Идти было совсем не сложно, даже радостно как-то.
- Цзытао?
Аккуратно подведённые глаза, те самые, лисьи, чёртовы, изогнутые глаза, о которых грезилось пять лет, сначала чуть округлились в непонимании, потом сильнее изогнулись в доброжелательной, дежурной улыбке.
- Ши... эм, Ши...
- О Сехун. Ну, или Шишин, кажется, так ты меня назвал однажды. Привет?
Сехуну вдруг показалось, что Цзытао то ли плакал недавно, то ли готов заплакать вот-вот.
- Привет... – он звучал немного натянуто и так, словно давно не говорил на корейском, - да.
Нужно было действовать. Действовать, наконец, пока был шанс, потому что Цзытао смотрел на него, кажется, вопросительно, или даже выжидательно.
- Тут ужасно скучно, - Сехун улыбнулся, подмигнув и чуть понизив голос, - совершенно нечего делать. Пошли, прогуляемся?
Если бы всё прошло гладко, наверное, было бы не так интересно. Или не так жизненно. Для начала высокий, выхоленный, такой идеальной в каждой чёрточке китаец усмехнулся так, словно Сехун был пятиклассником, признающимся своей учительнице в пылкой любви. Потом даже тонкую бровь дугой выгнул, мол, мальчик, а ты ничего не попутал?
- Эм... не пойдём, да?..
Цзытао, которого идиот О Сехун так трепетно ждал пять лет, взмахнул блестящей чёлкой, лукаво улыбнулся и, блядски виляя бёдрами, ушёл куда-то вглубь весёлой толпы.
Сехуну очень сильно захотелось курить, напиться и, желательно, сдохнуть прямо в этом доме, в ближайшей спальне.
Сдохнуть, конечно, не удалось, потому что, буквально через десять минут и полторы бутылки пива, вмиг захмелевшего Сехуна кто-то схватил за руку и, с упорством танка, потащил к выходу. Последнее, что видел Сехун перед тем, как оказаться на прохладной тёмной улице – Ву Ифань, легко и собственнически приобнимающий за талию Пак Чанёля.
- Тао? – от изумления Сехун даже забыл о запрете на короткое имя, - Ты чего?
- Пошли давай на твою прогулку, тут и правда совершенно нечего делать.
- Ты же ревёшь... – Сехун был ошарашен, кое-как останавливая Цзытао уже за квартал от дома Кёнсу. – Ты же ревёшь, Цзытао.

За пять лет перекинулись десятком фраз, а теперь, год не видевшись, толком не помнящий Сехуна по имени, Цзытао беззащитно прижимался и ревел в широкое плечо, как маленький.