Церковь и вызов революций

XVIII век был эпохой интеллектуальных перемен, но в конце века

они начали воплощаться и в политике. Целью XIX века, несмотря на

Реставрацию, будет упрочение достигнутого политической революцией и

преодоление последствий социальных трансформаций. Вместе с тем,

учитывая экономические и географические перемены, можно говорить о

подлинном изменении мира.

Французская революция хочет навязать свои концепции ради блага

народов против «тиранов». Смерть короля Людовика XVI 21 января 1793

года — политическое значение которой было гораздо более явным, чем

казнь Карла I в Англии, — явилась приговором частному человеку,

вынесенным ради того, чтобы убить идею.

Церковь сделала своим этот режим, вышедший из феодализма; она

сообщила ему легитимность через союз с государством, через

помазание, через жизнь в симбиозе с обществом, символ которого —

книга записей актов гражданского состояния в руках у католического

духовенства. Этот старый режим, который позволял существовать

множеству исключений и компромиссов, в конце концов, привел в

оцепенение и даже поработил католицизм в XVIII веке, по крайней мере,

в среде высшего духовенства. Революция 1789 года, за которой

последовал антиклерикализм и религиозные преследования, изменила

всю ситуацию.

Политические революции. В конце XVIII и в течение всего XIX

века европейские страны были взбудоражены серией политических

революций.

Собрание Генеральных штатов в Версале в 1789 году представляло

собой устарелый, но традиционный институт. Можно сказать, что именно

«низший клир», по большей части состоящий из приходских кюре,

подтолкнул их к французской революции. Когда низший клир

присоединился к третьему сословию 23 июня 1789 года для

подтверждения полномочий, то при этом без особого шума были

подорваны сами основы старого режима.

Было решено не придавать более значения старинному, ставшему

уже мифическим разделению на три сословия, на три функции, но

голосовать «по головам», то есть признать, что единственным

политическим субъектом является индивидуум, разумный и свободный,

которого открыла и превознесла философия Просвещения. Кюре

Барботен писал: «Кюре благословляются со всех сторон: им говорят, что

они спасли Францию».

Это говорит о том, что происходившая политическая и

конституционная революция не была изначально антирелигиозной.

Духовенство соглашается на отмену своих привилегий; продажа

церковного имущества для оказания финансовой помощи государству,

находящемуся на грани разорения, в тот момент не рассматривается как

грабительская. Даже Гражданское положение о клире, принятое 12 июля

1790 года абсолютно в духе галликанизма, не содержит стремления к

преследованиям: оно предусматривает лишь административную

реорганизацию французской Церкви.

Политической ошибкой было применение в одностороннем

порядке, без согласования со Святым Престолом, новых

демократических принципов. Не были учтены ни церковная структура,

ни церковное общение с Римом. Более того, не желая единства, Церковь

заставили дать клятвенное обещание лояльности по отношению к

новому политическому порядку, который оказался абсолютно чуждым ее

традиции.

Другим пунктом расхождения явилось применение идей

Просвещения к религиозной сфере. Презрение к созерцательной жизни

и «освобождение», дарованное во имя соблюдения прав человека тем,

кто посвятил свою жизнь монашеству в религиозных орденах, носило

оскорбительный характер, породило недоразумения и привело к

сопротивлению.

Разделение Церкви во Франции на две части — принявшую

Конституцию и не подчинившуюся ей, — ужасные религиозные

преследования и кампании по дехристианизации, начавшиеся после

падения монархии в августе 1792 года, создали расслоение и взаимное

отчуждение, еще не до конца изжитые во французском обществе. Эти

психологические травмы начались вместе с началом войны в Вандее,

явившейся одновременно политическим и религиозным сопротивлением

Республике.

С момента, когда гражданская война утихает при Директории,

папская власть осторожно пытается найти компромиссы с последующими

политическими режимами.

Бонапарт, тогда еще первый консул, по убеждениям деист и

фаталист, захотел примирить нацию и Церковь, как он заявил об этом

духовенству в Милане в 1800 году. В следующем году ему удалось

уговорить папу Пия VII (1800—1823) подписать конкордат,

выработанный после длительных и изнурительных переговоров. Этот

договор встретил во Франции и в бельгийских районах некоторое

сопротивление, которое выразилось в возникновении раскольничьих

«маленьких церквей», но позволил преобразовать государственную

Церковь, поставленную в зависимость от министра культов.

Это преобразование сопровождалось семидесятые семью

«Органическими статьями» (1802), в одностороннем порядке

навязанными Церкви французским правительством. Составлены они

были в соответствии с чисто галликанским направлением, которое

предусматривало даже необходимость принятия экклезиологической

хартии абсолютной монархии — «Четырех статей» 1682 года.

Пий VII согласился присутствовать на коронации Наполеона (1804);

за это он был «вознагражден» ссылкой и испытаниями, когда

воспротивился французским притязаниям в Италии после присоединения

папского государства к Империи в 1809 году.

Во время Реставрации кардинал Консальви, государственный

секретарь папы Пия VII, умело вел переговоры на Венском Конгрессе

(1814—1815), который создал новый европейский порядок. Папа Пий VII

не согласился отлучить от Церкви Наполеона после его возвращения с

острова Эльбы, как того требовали монархи, а также отказался

участвовать в Священном союзе, который под эгидой царя-мистика

Александра I должен был стать воплощением пакта солидарности и

единения тронов и алтарей. Святой Престол предпочел вести

переговоры о конкордатах с каждым правительством в отдельности.

Во Франции пришлось довольствоваться возобновлением

конкордата 1801 года с реставрированной монархией. В Италии папа

был вынужден принять жозефизм в районах, управляемых Австрией

(Ломбардия, Венеция) или оккупированных ею (Парма, Тоскана). В 1817

году Святой Престол заключил конкордат с Баварией, в 1818 — с

Неаполитанским королевством.

Каждый раз речь идет о компромиссе, но во всяком случае

определяются способы взаимодействия Церкви и государства. Рим

проявил известную смелость, подписав соглашения с некатолическими

государствами (с Россией в 1818 году, Пруссией в 1821, Нидерландами в

1827). Этот союз с режимами, признанными Церковью законными,

позволит понять ее колебания в отношении национальных революций,

хотя создается впечатление, что Церковь окончательно смирилась с

испытаниями, которые влекут за собой политические революции.

Национальные революции. XIX век отмечен эмансипацией

наций по принципу, который укоренится в народном сознании позже, в

XX веке. Отношение Церкви будет сильно меняться в зависимости от

контекста и конкретных обстоятельств, в которых происходит появление

нового национального государства, особенно если оно возникает в ходе

политической революции, как это было в 1830 и 1848 годах.

Приведем несколько примеров.

В 1820-е годы государства Южной Америки обретали

независимость от Португалии и Испании и выдающуюся роль в этом

играл Симон Боливар (1783—1830), воплощавший философию и

предрассудки Просвещения. В то же время он был государственным

человеком, который одновременно заботился о гражданском мире и

реалистично оценивал роль католицизма на южноамериканском

континенте. Папство в это время, казалось, колебалось. Чувствовалось,

что оно разрывается между поддержанием законности и явным благом

населения, которое должно иметь своих пастырей; оно колебалось

оказать покровительство этим новым светским правительствам. Затем,

повинуясь пастырскому реализму, Церковь признала свершившиеся

изменения и стала сотрудничать с новыми государствами, особенно под

давлением кардинала Каппеллари, будущего папы Григория XVI.

Образование королевства в Бельгии в 1830 году вначале доставило

много хлопот Святому Престолу. Эта политическая и национальная

революция, вдохновляемая бельгийскими католиками, особенно

фламандцами, и поддерживаемая их духовенством, показывает, что

союз между Церковью и «либерализмом» возможен, хотя в Риме в то

время он расценивался как «чудовищный». Благодаря влиянию нового

архиепископа Малинского Стеркха, Церковь Бельгии смогла успокоить

Святой Престол и осуществить гармоничное сотрудничество «свободной

Церкви и свободного государства».

Эта формула принадлежит итальянцу Камилло Кавуру (1810—

1861): очевидно, что больше всего сложностей было в решении

итальянской проблемы. В Италии мы видим трудно различимую смесь

между лаицизмом, антиклерикализмом или, но крайней мере, критикой

жизни Церкви, с одной стороны, и национальными требованиями, с

другой, — смесь, которую «клерикалы» обозначали довольно

неопределенным и взрывоопасным термином «либерализм». Главный

подводный камень — светская власть папы в папских владениях.

Папство то приобретает центральное значение, то изгоняется из Италии.

В центре внимания оно оказалось тогда, когда кардинал Джованни

Мастаи стал папой Пием IX (1846—1878), который приобрел репутацию

папы-либерала; последнее, но убеждению столпа европейского порядка

Меттерниха, является худшей катастрофой. Джоберти, нео-гвельфское

движение, а затем Розмини мыслили папу как президента итальянской

конфедерации. Но римская революция 1848 года, начавшаяся убийством

графа Росси, меняет все перспективы и обнаруживает папство гораздо

более консервативным, чем можно было полагать.

После интронизации династии Савойи с целью создания нового

итальянского королевства папские владения оказываются последним

препятствием на пути к единству полуострова. Отныне новая власть

всячески старается ослабить позиции папства вплоть до момента

вступления итальянских войск в Рим в 1870 году (когда был положен

конец светской власти папы).