Два самурая

Павел Карякин

МАСТЕР ЧАЙНОЙ ЦЕРЕМОНИИ

Рассказ

Действующие лица:

Арихито Каниширо – самурай и мастер чайной церемонии

Макиро Куроки – ронин, ищущий работу

Ясунори Сигэмаса – самурай, близкий друг мастера чайной церемонии

Симадзу Моритика – один даймё

Другие самураи

Краткий глоссарий:

Самураи – японская воинская аристократия, сродни европейским рыцарям.

Ронин – самурай, оставшийся без хозяина.

Даймё – крупные японские феодалы, сродни князю.

Чайная церемония – специфическая ритуализованная форма совместного чаепития. Появившись первоначально как одна из форм практики медитации монахов-буддистов, включающая в себя ярко выраженный созерцательный компонент, отвечающий общему духу дзен-буддизма, стала неотъемлемым элементом японской культуры. Тесно связана со многими другими культурными явлениями.

Краткая историческая справка

В конце XVIII века в стране восходящего солнца наблюдалось относительное затишье: кровавые междоусобицы находились в прошлом, вертикаль власти была укреплена так, что поколебать всесильного сёгуна не представлялось возможным. Многие самураи уже не учились военному мастерству и обращению с холодным оружием, как некогда. Большое количество этих воинов стали обыкновенными чиновниками, хотя и по-прежнему опоясанные двумя мечами. Близился закат самурайской эпохи.

… мы смиренно прислушиваемся к звуку кипящей в чайнике воды, и чувствуем, как нас оставляют все суеты и заботы. Мы наливаем в ковш кипящую воду, шумящую, как горный поток, и она смывает пыль бренных мыслей…

Такуан Сохо, дзэнский наставник

Два самурая

Замшелая, усыпанная ветками и сосновой хвоей родзи – выложенная камнем дорожка, наконец упёрлась в тясицу – чайный домик. Крайне аскетичный, с неотёсанными подпорками, он даже был покрыт соломенной крышей – известный мастер чайной церемонии не желал отходить от традиций ни в чём. Неяркий свет старых каменных фонарей, тускло освещавших дорожку, выхватывал смутные очертания лишь самых близких кипарисов и сосен тянива – особенного сада, созданного вокруг тясицу. Остальные деревья таинственно шептались с ночным ветром в абсолютной тени. Арихито Каниширо – тот самый мастер чайной церемонии, почтительно приветствовал своего гостя Ясунори Сигэмаса. Ясунори разоружился и совершил обряд омовения. После снял обувь, и проник в тясицу.

«Тя-но ю[1] – есть ничто иное как поклонение красоте в сером свете будней (Сэн-но Рикю)» – прочитал Ясунори каллиграфическую надпись на токонома[2].

- Время неотвратимо, – восхищённо изрёк Ясунори, – но гений Сэн-но Рикю, сумел создать изречение не подвластное самой вечности – он сумел в одну фразу уложить всю сущность искусства чайной церемонии!

Ясунори устроился на циновке, а вошедший следом Арихито почтительно поклонился, и в полном молчании, под поющую закипанием воду принялся растирать листья чая бамбуковым венчиком. Гость же угощался рисом.

Закипающая вода, сотворив удивительный дуэт с музыкой шумящих сосен и кипарисов, под мерный и тихий стук венчика, договорилась с самим временем и оно – время – исчезло. Исчезло, уступив место торжеству наслаждения сколь высшей, столь и простой красотой. Красотой без малейших прикрас и потому самой изысканной в своей почти обыденности.

Наконец, чай был растёрт до состояния пудры. Тогда Арихито залил полученное горячей водой и взбил до пышной пены. Вышедшую густую малахитово-зелёную пенистую массу – очень крепкий чай – по традиции предстояло первому отведать гостю. Ясунори отпил несколько глотков из шершавого, грубой выделки, со сколами по краям, но безукоризненно чистого глиняного тявана – специальной чаши для крепкого чая мат-ча.

- Воистину говорил великий Сюко, что прекрасное не должно обнаруживаться в полную силу, – для его проявления необходимо сокрытие, – умиротворённо, чуть щурясь от терпкого, крепкого вкуса промолвил мастер, – разве можно короче выразить сущность дзен?

- Как если сильное и грубое, стремящееся к господству когда-нибудь постигает глубину дзен и уже не может устоять перед хрупким и прекрасным!

При этих словах, Ясунори восторженно разглядывал икебану, филигранная незатейливость которой была по силам только Арихито Каниширо. В простой и естественной композиции крупная сосновая ветка с кое-где пожелтевшей хвоей нависала словно с угрозой и в тоже время как бы защищая над хрупкой орхидеей. В это время шишка с негромким хрустом отделилась от ветки и упала на татами, чуть прокатившись с характерным звуком.

- Большое даёт начало малому, чтобы малое впоследствии дало начало большому, – глядя на шишку произнёс Ясунори, – и так круг за кругом.

Арихито подавал сладости и жидкий чай, когда снаружи раздалась волшебная трель угуису[3]. Ночное пение этой прекрасной птицы редкость.

- Когда б улетели прочь,

Покинув старые гнезда,

Долины моей соловьи,

Тогда бы я сам вместо них

Слезы выплакал в песне, –

Прочитал Ясунори.

- Приятно видеть знатоком старинной поэзии лучшего друга, – поклонился Арихито, – кто как ни Сато Норикиё, проведший столько часов в уединении и медитации мог достичь такой глубины лиризма обыденного!

Ясунори улыбнулся.

- Боюсь, друг мой, ты ошибаешься. Это лирическое упражнение принадлежит Сайгё – знаменитому странствующему монаху.

- Правда твоя, – с достоинством снова поклонился Арихито, – как и то, что прежде чем постричься в монахи, Сайгё в миру носил имя Сато Норикиё и состоял на службе у самого Тобо[4].

Ясунори немного смутился.

- В своей гордыне обойти скудными знаниями поэзии великого мастера чайной церемонии я снова так жалок! Прости меня, Арихито – солдатский ум сколь горделив и надменен, столь же узок и груб!

- Однако, не всякий солдат свободно цитирует лучшие танка.

Ясунори благодарно кивнул, а мастер воспользовался своей очередью:

- На холме, сквозь зеленой рощи,

При блеске светлого ручья,

Под кровом тихой майской нощи

Вдали я слышу соловья.

По ветрам лёгким, благовонным

То свист его, то звон летит,

То, шумом заглушаем водным,

Вздыханьем сладостным томит.

Произошла некоторая пауза, которую наконец нарушил Ясунори.

- Какой странный танка! – произнёс он, – да и танка ли? Очень похоже на то, что делают рыжеволосые варвары из Португалии!

- На сей раз друг мой прав! – ответил Арихито, – эти иностранные стихи принадлежат прогрессивному западному дворянину и поэту Гавриилу Державину. Ошибка лишь в стране – он из России.

Ясунори рассмеялся.

- Неужто разница столь велика! Но несмотря ни на что тончайший ценитель чая вновь потряс меня своей глубочайшей эрудицией – кроме тебя мне не известен ни один знаток западной культуры и философии. Хотя ума не приложу – о чём могут рассуждать «их» мыслители? – нечаянно продемонстрировал своё грубоватое воинское невежество Ясунори.

- Ты не справедлив, дорогой друг. На западе есть очень выдающиеся умы: Кант, Гегель, Вольтер.

- Никогда не слышал о таких! – усмехнулся Ясунори.

Мастер же продолжал.

- Их философия во многом противоречит привычному восточному, а выводы зачастую парадоксальны для японцев. Но я часто думаю о том, каких удивительных плодов принесло бы соединение передовых восточной и западной мыслей!

Ясунори засмеялся:

- Ты толкуешь об идее взаимооплодотворения двух радикальных культур?! Брось, Арихито! Чему могут научить нас эти варвары, отставшие от востока в культурном отношении лет на двести!

Арихито лишь тонко улыбнулся.

Они ещё долго говорили о восточной и западной поэзии и философии, наслаждаясь чаем и пением угуису и гармонией единения с вечным и простым. Время прошло не заметно и наступило четыре часа утра. Чайная церемония завершилась.

Друзья вышли из тясицу, тут же охваченные зябким и бодрящим утренним воздухом. В полнейшем молчании они прошли сквозь тянива и лишь за пределами его Ясунори сделался мрачен и хмур.

- Друг мой, – произнёс он, – наши края посетил один ронин – некто Макиро Куроки. Это очень опытный мастер клинка и кроме того человек без совести и без чести. Редкий негодяй и мерзавец. Он безработный и вечно пьян, а следовательно скорее всего живёт грабежом. Но поговаривают, что он ищет службу у какого-нибудь даймё.

Арихито вопросительно посмотрел на говорившего. Ясунори, знавший что мастер чая владеет не всеми тонкостями бусидо, продолжал:

- Чтобы добиться благосклонности даймё, ронин этот будет искать ссоры с каким-либо самураем. Одолев его в поединке и таким образом доказав свои способности, он может претендовать на освободившуюся вакансию. Тебе имеет смысл затаиться, дабы не быть вызванным на поединок!

Арихито всё понял.

- У одного знаменитого воина с запада, – сказал мастер, – был излюбленный девиз: «Делай, что должен и будь что будет!» Это очень созвучно нашему дзен. Если я буду прятаться, то уже не буду самураем и знатоком дзен. Буду ли я иметь право считаться и истинным знатоком чайного мастерства?! Предав дело в малом, предаёшь и в большом!

Ясунори стал очень серьёзен и принялся говорить прямо:

- Ты величайший мастер чая, но ты никогда не воевал! Ты проиграешь поединок!

- Ты позоришь меня своей жалостью, Ясунори, – с укором произнёс Арихито, – помни, прежде всего, я самурай и уж потом мастер чайной церемонии.

- Как же ты поступишь? – упавшим голосом спросил друг.

- Так, словно ты ничего мне не говорил.

Сердце мужественного Ясунори Сигэмаса, горячо любившее величайшего ценителя чая, облилось кровью.

- Благодарю за прекрасную беседу! – с улыбкой и поклоном попрощался мастер.

Таким был Арихито Каниширо – певец философии дзен и, вероятно, последний столь глубокий знаток чая. И хотя кровь на полях сражений и в поединках более не лилась так обильно, как столетия назад, Арихито был всё же потомственным самураем, чьё призванье убивать. В этом содержалась драма – Арихито пришёл в этот мир словно не в свой час и не в той ипостаси. Чайную церемонию практиковали многие самураи. Ритуал этот помогал прояснить разум и способствовал постижению скрытого смысла многого. Основанное на философии дзен-буддизма действо это, в созерцательной силе своей открывало особое вдохновение и решимость совершенствоваться на пути воина. Арихито, достигнув крайних высот в древнейшем искусстве чайного мастерства, пошёл ещё дальше, – отказался от пути меча, полностью посвятив себя дзен. Тонкий ценитель прекрасного, немолодой уже человек, никогда и никого не убивал, несмотря на пару мечей за поясом – это своеобразное сословное удостоверение.

Его друг Ясунори Сигэмаса напротив был действующим офицером, поучаствовавшим во всех последних сколько-нибудь существенных военных кампаниях. Жёстко следовавший кодексу бусидо, он, тем не менее, от природы трепетно относился к прекрасному. Арихито же для него был олицетворением особой гармонии или по крайней мере служил неким безупречным проводником в мир совершенства и высокой красоты.

Часто люди, подобные нашему мастеру чая беззащитны и почти постоянно попадают под удар беспощадного молота невежества и грубой силы. Однако, говоря «часто», мы не подразумеваем «всегда» и вполне можем сказать, что не всё тонкое и прекрасное столь уж уязвимо, не так ли?