Часть первая. Он глубоко втянул воздух и его ноздри мелко задрожали

Генрих Эрлих.

Последний волк

Часть первая

Он глубоко втянул воздух и его ноздри мелко задрожали. Да! Запах точно

стал явственнее. Он второй день бежал по его следу и сегодня ни разу не

сбился с пути. Когда на него впервые пахнуло эти запахом, чуть уловимым, он

беспокойно заметался на месте. Он знал этот запах, сразу вызвавший в нем

какое-то непонятное возбуждение, но не мог вспомнить, где и когда он

сталкивался с ним.

Он находился на опушке дальнего леса, на самой краю своей огромной

Территории, которую он год за годом расширял, старательно метя новые

границы, и на которой за всю его уже довольно долгую жизнь - семь зим - не

смел появиться ни один из ему подобных. Этот запах не принадлежал ни одному

из обителей леса и в то же время был хорошо знакомым и очень близким,

родным. Он еще раз обежал опушку, потом стал увеличивать круги, стараясь

найти источник этого запаха и мучительно вспоминая, где и когда.

Уже смеркалось, когда ему удалось найти место, где запах был чуть гуще.

Под огромным дубом, среди узловых корней, начинавшихся на высоте его роста и

уходивших в землю далеко от ствола, куча листьев сохранила неуловимый

отпечаток тела большого зверя, больше на его территории были только двое -

старый медведь, пропавший позапрошлой зимой, после дождливого, холодного и

голодного лета, и он сам. Здесь запах был довольно сильным, видно некто

заночевал в этом укрытом от ветра и дождя месте после дня бесполезных

поисков добычи. Бесполезных потому, что он не почувствовал запаха свежей

крови.

Он никогда не использовал чужое лежбище, каким бы удобным оно ни было,

но тут, не раздумывая, он лег на листву, покрыв своим телом отпечаток

другого, неизвестного, и положив голову на передние лапы, вдыхая вместе с

прямым ароматом листвы неизвестный острый запах, задремал.

Он видел сны и раньше. Чаще всего - после успешной охоты, когда он

долго гнал свою добычу по полям, а нагнав и утолив первый голод,

перетаскивал к ближайшему лесу, где наедался до сладостного рыганья и,

отяжелевший, засыпал. Во сне он всегда вновь переживал всю охоту, этот на

грани возможностей бег по полям, это упоительный миг, когда твои зубы

впервые впиваются в плоть добычи и кровь пульсирующим фонтаном бьет в пасть.

Во сне, как и наяву, напрягались мышцы и он также перебирал лапами, готовясь

к последнему прыжку. Но в этот раз, после дня охоты за запахом, сон был

другим.

Он видел пещеру, скупо освещаемую светом, идущим из узкого лаза,

пещеру, вначале казавшуюся ему огромной и потом почему-то становившейся все

меньше и меньше. Вместе с ним, неотступно, в пещере находилась Мать,

вылизывавшая его бархатным нежным языком, подставлявшая ему тугие сладостные

сосцы, полные нежного молока, каждый глоток которого вливал в него силы,

Мать, тревожно вслушивавшаяся в любой звук, идущий из чужого и слишком

яркого мира за пределами пещеры. Иногда появлялся Отец, огромный, но очень

худой. Он с трудом протискивался в узкий лаз, срыгивал какие-то

красно-коричневые куски с мелкими костями, которые он, казалось, заглатывал

в страшной спешке, не разжевывая, слегка тыкал его в бок носом, сбивая с ног

и переворачивая на спину, и, удовольствовавшись этой скупой отеческой

лаской, немедленно засыпал. Ранним утром, едва начинал сереть мир за лазом,

Отец просыпался, напряженно, подрагивая затекшими мышцами, вытягивался,

заполняя собой почти весь объем пещеры, выползал через лаз, там шумно

отряхивался и исчезал. Отец был Волк, он - Малыш. Однажды, когда он подрос и

уже вместе с Матерью, дрожа от возбуждения, рвал срыгиваемые отцом

красно-коричневые куски с мелкими косточками, которые казались даже слаще,

чем материнское молоко, случилось непонятное. Отец не вернулся. Он и раньше

часто отсутствовал ночью, но в этот раз его не было уже три ночи. Мать все

тревожнее вслушивалась в звуки, идущие из внешнего мира, а весь последний

день, покинув пещеру, простояла у входа, не рискуя броситься на поиски,

оставив Малыша одного. Малыш все громче скулил от голода и ночью бесполезно

тыкался в пустые сосцы матери. На четвертый день он неожиданно понял, что

Отец больше не придет. Он ничего не знал о внешнем мире, но разом и на всю

жизнь осознал, что этот мир поглотил Отца и этот мир враждебен ему.

Мать тоже неожиданно успокоилась, больше не бегала около пещеры,

напряженно вслушиваясь и периодически поднимая голову, нюхая воздух. Она

понуро пролежала весь день у входа в пещеру и даже не оскалила зубы, когда

Малыш, впервые нарушив ее запрет, выполз через лаз на поляну перед пещерой.

Мир был огромен, разноцветен и наполнен движеньем, звуками и запахами.

Белые нежные облака, тихо плывущие в бесконечной сини, слегка колеблющиеся

верхушки сосен под уходящим на покой ослепительным солнцем, гомон птиц,

методичный стук дятла, стрекот кузнечиков в ласковой, непобитой летней жарой

траве, черно-белая бабочка, вспорхнувшая с желто-красного цветка, от

которого тугими потоками стелился вдоль земли насыщенный пьянящий аромат.

Малыш окинул все это великолепие изподлобья одним взором, разом впитал

запахи и вобрал звуки. Неожиданно шерсть у него на загривке стала дыбом и он

впервые в жизни зарычал, выражая неприятие этого мира. Мать удивленно

подняла голову, внимательно посмотрела на него и, удовлетворенная, кивнула,

соглашаясь с его реакцией, затем поднялась, отряхнулась, сбрасывая

оцепенение последних дней, и, поведя головой - за мной, Волк - потрусила к

лесу.

Так, едва научившись рычать, он перестал быть Малышом и стал Волком.

Последующие месяцы были прекрасны. Мать истово учила его всему, что

знала сама, как будто чувствовала, что она последняя носительница традиций

Стаи и больше никто не сможет передать их ему, когда в недалеком будущем

придет ее срок. Они были Стаей и очень быстро отношения между ними переросли

отношения мать-сын и стали отношениями членов Стаи; он быстро прошел все

стадии - Слабого Волка, Неумелого Волка, Сильного, но Неразумного Волка, и в

один зимний день, когда они вместе, Стаей, загнали их первого оленя, он

ощутил себя Вожаком Стаи. И она приняла это как должное и отныне

безоговорочно подчинялась ему, как и положено члену Стаи.

Затем, на исходе зимы, поведение Матери странным образом изменилось.

Она, всегда такая спокойная, начала нервничать, иногда она металась около

него, покусывая его в плечо, иногда отбегала в сторону и напряженно

всматривалась в темноту леса, как будто ожидая кого-то. Именно тогда он

почувствовал этот острый запах, который вдруг пошел от Матери, забивая

привычный. Волк сильно вырос и возмужал за этот год, но по волчьим законам

был еще слишком молод для продолжения рода. Этот запах волновал его, будил

какие-то непонятные желания, но он вырос в ущербной Стае и не знал, что

происходит, когда Стая начинает распадаться на отдельные семьи. Это было,

пожалуй, единственное, что Мать не успела передать ему.

Через неделю Мать совсем обезумела. Когда они трусили по лесу в поисках

добычи, она вдруг обгоняла его - Вожака Стаи! - и резко останавливалась,

выгибаясь и приподнимая круп, или бежала рядом с ним, поталкивая его плечом

в плечо, затем начинала привычно покусывать его в плечо и, распаляясь и

злясь на его непонятливость, накидывалась уже всерьез. Неизвестно, чем бы

это кончилось, но в один из таких моментов Мать сделала ошибку, недопустимую

даже для Неразумного Волка - ее передняя лапа угодила в огромный капкан, эти

переносные челюсти слабых и коварных двуногих. Она коротко взвыла и как

подкошенная упала на месте, скуля и постанывая. Волк замер, повел вокруг

носом, убедился на всякий случай, как учила Мать, что капкан был только

один, и только после этого осторожно подошел к Матери. Правая передняя лапа

была раздроблена чуть ниже коленного сустава, сквозь прорыв шкуры виднелся

кусок белой, в трещинах кости и широкой струйкой стекала на белый снег и

вороненую сталь капкана кровь. Мать лежала с закрытыми глазами, тяжело дыша,

но Волк знал, что это временное забытье, просто она собирается с силами для

того, чтобы сделать то, Что Положено Делать При Попадании в Железные Зубы.

Один раз она показала ему это после обычного урока по нахождению капкана.

Мать открыла полные страдания и боли глаза, подернутые влажной мутноватой

пленкой, которую он уже видел, когда завалил косулю и, вцепившись ей в

горло, наблюдал, как с каждой порцией крови, льющейся ему в рот, уходит

жизнь из беззащитных добрых глаз. Он решил помочь Матери и, сглотнув враз

наполнившую пасть слюну, потянулся к перебитой ноге. Но она вяло оттолкнула

его носом, чуть-чуть подобралась, устраиваясь поудобнее, и начала медленно

перегрызать сухожилия коленного сустава. Когда она наконец освободилась от

капкана и, обессиленная, инстинктивно отползла чуть в сторону, у нее не

оставалось сил возражать Волку, и он долго вылизывал ей культю, до тех пор,

пока не перестала идти кровь.

На их территории Волк с Матерью заготовили несколько потаенных лежбищ и

через несколько часов они достигли ближайшего из них. В обычное время это

заняло бы у них не больше четверти часа, тем более что мартовский наст в

открытом поле не проламывался при ровном беге. Теперь же Матери пришлось

передвигаться прыжками и она каждый раз проваливалась по брюхо, ударяясь,

несмотря на все предосторожности, раненой культей о зернистый наст и жалобно

поскуливая. Несколько раз она валилась набок и долго лежала, закатив глаза и

тяжело дыша. От этого лежания, от невозможности хорошо встряхнуться шерсть

сразу свалялась, местами смерзлась в сосульки; ветер свободно проникал до

самой кожи и вскоре ее, обессиленную от большой потери крови, начинала бить

крупная дрожь. Но вдруг ее помутневший взор загорался неистовым огнем, она,

пошатываясь, вставала, делала несколько коротких, неуверенных прыжков, потом

расходилась и твердо, по кратчайшему расстоянию двигалась к лежбищу, до

следующего падения.

Ей нужна была еда, много еды, тем более, что из-за своей нервозности

она почти не ела последнюю неделю. Поэтому Волк, едва они достигли лежбища в

глубине леса и он сделал контрольный круг, проверяя все ли в порядке,

устремился обратно в поле. Было самое голодное время года, но ему повезло и

всего через какие-нибудь три часа бега он наткнулся на свежий след оленя.

События последнего дня вкупе с сильным запахом прошедшей недавно в этом

месте живой горы мяса застили его недостаточно опытный ум и он забыл одно из

правил охоты, не единожды преподанный ему Матерью: на оленей охотятся Стаей

и после отдыха. Волк резко рванул по следу оленя, но тот загодя почуял его

и, не давая приблизиться, мощными грациозными прыжками помчался прочь,

держась открытого пространства. Волк гнал его целый день, но ни разу не смог

приблизиться на расстояние решающего прыжка. Пару раз казалось, что вот еще

чуть-чуть, он даже подбирал задние лапы, чтобы сильнее оттолкнуться и резко

выброситься вперед и вверх, к напряженным жилам горла, но в этот момент

олень, как бы смеясь над ним, увеличивал темп бега и отрывался. Так они

домчались до границы его Территории и тут материнская заповедь - охотиться

на своей Территории, расширять Территорию не охотясь - остановила

бессмысленную погоню. Волк повернул назад и только тут осознал, как он

безумно устал. Он добрался до ближайшего лежбища, разгрыз пару костей,

оставшихся от давней добычи, и тревожно уснул.

Он вернулся к Матери через три дня, принеся ей почти целого зайца. Он

положил зайца перед мордой Матери и, так как она никак не отреагировала,

слегка толкнул ее носом в голову. Она была твердой как камень и потеряла

большую часть родных запахов.

Волк вышел на опушку леса и, подняв голову, уперся глазами в идеально

ровный круг луны. И он завыл. Он плакал о Матери, о Стае и о себе. Он стал

Одиноким Волком.

X x x

Первыми, как обычно, зашевелились газетчики. Все началось с маленькой

заметки в районной многотиражке " Белый Север" в разделе " Вести из леса"

молодого корреспондента Иона Фельдблюма, писавшего под экзотическим

псевдонимом Ной Блюменфельд, о том, как старый егерь Егорыч поведал ему о

появлении в местных лесах волчьих следов, которых он не встречал уже много

лет. Молодой сотрудник " Губернских новостей", ответственный за поиск

интересных материалов из глубинки, проверил информацию, выпив со старым

егерем две бутылки водки " Губернатор", и, проникшись неколебимой верой как в

новое пришествие волков на страну, так и во всемогущество медицинских и

реанимационных свойств моченой брусники, направился в творческую

командировку в столицу, где выяснил три важнейших вещи: во-первых, последнее

сообщение о наблюдении волков в стране было пять лет назад, да и то касалось

нахождения трупа волчицы с отгрызенной после попадания в капкан лапой;

во-вторых, столичные дамы оказались в анатомическом плане абсолютно

идентичны губернским барышнях и деревенским дояркам, но были в среднем лет

на двадцать старше и пили неизмеримо больше; в-третьих, свойства моченой

брусники есть величина постоянная при экспоненциальном росте цены при

приближении к столице (понятно, что молодой сотрудник " Губернских новостей",

как и всякий нормальный потенциально великий писатель, имел вполне земную, в

чем-то даже мещанскую профессию, в данном случае - школьный учитель

математики с дипломом губернского педагогического университета).

Вернувшись домой, наш ретивый молодой сотрудник написал краткую заметку

под ясным названием " Возрождение волков как экзистенциальная модель развития

мира" объемом чуть менее " Степного Волка" Германа Гессе, столь же

наполненную литературными аналогиями и апокаплисическими видениями, которую

главный редактор непринужденным движением всегубернского известного красного

карандаша превратил в полновесную статью объемом в 1/32 печатного листа под

претенциозным названием " Волки: правда и вымысел", которая сводилась, в

основном, к изложению рассказа старого егеря Егорыча.

После публикации в официальной губернской газете столь провокационной

статьи встрепенулись многочисленные общественные организации. " Губернское

общество трезвости", представленное одним зашитым алкоголиком

(председатель), двумя хроническими язвенниками и тремя старыми девами,

озабоченных тем, что они будут не просто изнасилованы, а изнасилованы в

извращенной многократно-разнообразной форме молодым здоровым красивым

алкоголиком, немедленно опубликовало в своей малотиражке " Белая горячка"

(тираж - шесть экземпляров) саркастическую заметку, в которой тонко

рекомендовал всем егерям, включая старых, и всем работникам средств массовой

информации, включая главных редакторов губернских газет, чаще закусывать,

особо выделяя моченую бруснику, и не публиковать вздорных заметок, так как

любому непьющему школьнику в этой стране известно, что последний волк был

уничтожен на нашей планете три года назад.

Не остались в стороне и местные " зеленые", возглавляемые широко

известным в своем некогда закрытом ведомстве профессором-химиком,

потратившим большую часть своей жизни на разработку средств уничтожения

всего порхающего, летающего, бегающего, плавающего, ползающего и мыслящего и

оставшегося не у дел после того, как его ведомство сначала по недомыслию

открыли, а затем закрыли окончательно из-за нехватки средств. Плечом к плечу

с ним стояли два студента химического факультета местного университета,

которым по велению времени и молодости необходимо было против чего-нибудь

протестовать, но вследствие природной осторожности и благоприобретенного

здравомыслия хотелось делать это на безопасной для их последующей карьеры

стезе. В своем " Открытом письме" они категорично отринули возможность

появления волков в их губернии, гневно указали на то, что полное

исчезновение волков явилось следствием преступной политики всех

предшествующих властей, особенно последней, и пророчески возвестили, что

если не будут приняты их предложения по сохранению природы, в первую

очередь, по основанию специального института и выделению средств, то в

наиближайшем времени придется дискутировать не о волках, а о карасях и

воробьях.

Но наибольший вред нанесло, как, впрочем, и следовало ожидать,

" Общество защиты животных". Возглавлявшая его гренадерского обличия дама,

справившая незадолго до описываемых событий серебряный юбилей бегства

единственного рискнувшего жениться на ней мужчины, выплеснула весь

нерастраченный запас природной агрессивности в общественную деятельность и

нашла себя в вышеупомянутом Обществе, единственном имевшим неосторожность

пригласить ее на общее собрание и немедленно избравшим ее своим

председателем. Ей бы больше подошло возглавлять общество защиты пирамид от

разрушения, тем более, что любила хорошо поесть, преимущественно брызжащую

жиром мясную или слабосоленую рыбную пищу, а по ночам тайно грезила о

норковом длинном в разлет манто, которое отлично бы скрыло слишком

выдающиеся формы ее фигуры или, на крайний случай, ослепило бы возможного

кандидата на обладание этими формами. Но председательские посты, как и

любимых, не выбирают. Дама развернула кипучую деятельность (общих собраний с

гневным осуждением и резолюцией - три, пикетов у Дома Правительства - два,

выступление на телевидении, сорванное происками - одно, итого мероприятий -

шесть) и во время подготовки к очередному пикету у нее из глубин подсознанья

выплыло забытое, но тайно лелеемое слово - охота, которое и выплеснулось в

чеканный плакат - " Нет охоте на волков! "

Такая жаркая полемика, тем более по столь безобидному поводу, не могла

долго удерживаться в границах одной губернии. Она перекинулась в столицу,

пройдя те же этапы, включая визит корреспондентов к старому егерю Егорычу и

познание свойств моченой брусники. И организации, принявшие участие в

кампании, были по названию очень похожи, но возглавляли их люди

здравомыслящие, проверенные, и им с готовностью предоставляли слово на

телевидении и в газетах, где они с чувством собственного достоинства и

легким налетом интеллекта - чтобы не обидеть слушателя и потенциального

избирателя - демонстрировали себя и свою заботу, о чем - не суть важно,

главное, чтобы голос дрожал при магических словах о народе и, как в данном

экзотическом случае, - о природе.

Власти, как и всегда, когда кампания в масс-медиа не угрожала лично им,

не обратили на нее никакого внимания, тем более, что газет не читали и

телевизор, за исключением иностранных и хорошо известных отечественных

фильмов, не смотрели, чтобы не расстраиваться.

Но тут случилась цепь внешне обыденных происшествий, которые, как это

часто бывает, круто изменили течение жизни и с неотвратимостью привели как к

рождению нашего главного героя, так и ко всем последовавшим за этим

событиям.

В один из холодных февральских вечеров 20.. года в загородной

резиденции Губернатора можно было наблюдать идилическую картину. В большой

зале у камина, не электрического, как " у всех", а с настоящими горящими

березовыми поленьями, в покойном кресле восседал сам Губернатор, крепкий

мужчина лет шестидесяти, и, попыхивая гаванской сигарой, доставленной

контрабандой из Другой Великой Державы, увлеченно читал распечатку разговора

его двух первых заместителей, случившегося второго дня на берегу Женевского

озера, когда один из них выбивал кредит для губернии в Лондоне, а второй

присутствовал на экологической конференции в Риме. Жена, расплывшаяся дама с

вечно озабоченным лицом, смотрела по телевизору одновременно отечественную

мелодраму из южноафриканской жизни, трансляцию коронации нового испанского

монарха, изложение новой очень привлекательной диеты " Клин клином" и концерт

симфонической музыки Великого Мэтра, последний, впрочем, ради крупных планов

первых рядов партера. Младшая дочь Губернатора, озабоченная начавшей полнеть

не по возрасту фигурой, заинтересованно разглядывала парижский журнал мод,

отмечая подходящие ей модели. Зять, президент крупнейшей в губернии

финансовой компании, хлопотал на кухне с чаем, так как Губернатор, вросший в

предписанный имиджмейкерами образ простого в быту человека, не терпел

мельтешения прислуги, когда он отдыхал в семье. Девятилетняя внучка,

оторвавшись от нашумевшего комикса " Красная Шапочка в стране Серых Волков",

подошла к Губернатору, бесцеремонно дернула его за рукав и спросила: " Волки,

какие они, ну в натуре? "

- Волков нет, все это уже сказки, - ответил Губернатор, не отрываясь от

стенограммы.

- А по ящику сказали, что есть. Хочу, - надув губы, сказала внучка.

Губернатор сложил листы бумаги, немного раздраженно посмотрел на внучку

и спросил: " Чего хочешь? "

- Увидеть живого волка.

- Ну я же тебе уже сказал: волков нет.

- Есть. У нас есть. По ящику следы показывали.

- Точно, уж месяц, чай, болтают, особенно по федеральному, - встряла

жена, которая, натренированная мультиэкранным телевизором, ухитрялась видеть

и слышать все происходящее в зале.

Губернатор задумался.

- Действительно, как жизнь изменилась. В детстве бабушка сказки читала,

а в воскресенье - в зоопарк, вот тебе Волчище Серый Хвостище, вот тебе Лиса

Рыжая Краса, вот тебе Зайчик-Побегайчик. Да что в детстве! Еще лет тридцать

назад охоты организовывали, высокое начальство любило волчьи шкуры трофеями

привозить. Куда все делось? Всех же не могли перебить, это не туры, которые

в Пуще водились, та хоть и глухая была в стародавние времена, но размером

ограниченная. А тут страна необъятная, должны же быть потаенные места, так

нет, извелись. То ли вправду природу испоганили так, что только человек и

может приспособиться, да еще крысы с тараканами.

Но если волки действительно появились, если это не обычное

журналистское вранье ради красного словца да от неразумения, то надо что-то

предпринять.

На следующий день, одно к одному, позвонил старый друг, еще по молодым

делам, теперь Большой Человек в столице.

- Привет, начальник. Жив, курилка? А я к тебе, с инспекцией. Не бери в

голову, плановое мероприятие, должны же мы держать руку на пульсе регионов,

- хохотнул Большой Человек. - Завтра мои ребятки прилетят, утряси с ними

программу, ну там дивизия, университет, завод, вызови районных начальников,

я им для профилактики холку намылю. И что-нибудь для души, ты это умеешь, а

вкусы мои не изменились, ты их хорошо знаешь, вот только силы уже не те. Да,

кстати, у вас там, говорят, волки объявились. Тряхнем стариной, поохотимся?!

Убивать, конечно, нельзя, такой треск поднимется, что мало не покажется, но

так, загоним. Ну, бывай, через неделю буду.

- А что? - подумал Губернатор. - Это мысль. В конце коридора поставим

сети, словим серого, здесь пару дней его подемонстрируем, а потом в столицу

отправим вместе с Большим Человеком, красивый подарок, это можно неплохо

обыграть и у нас, и в столице, на своем же удовольствии паблисити сделаем.

И завертелась машина. Нашли старых егерей, которые еще помнили, как это

делается. Подняли в воздух пяток вертолетов и на третий день засекли волка,

а дальше уж посменно пасли, не выпуская из виду. Изготовили флажки и крепкую

сеть, которая танк выдержит, не то что волка. За день до охоты обложили

кругом лес, где был волк, и замерли в ожидании.

X x x

Он чувствовал, что сегодня достигнет наконец цели. Он находился в

центре Ее Территории, ее запах наполнял все вокруг и перебивал для него даже

запах свежего следа зайца, мелькнувшего пушистым белым ядром на краю леса. И

хотя Волк не ел уже три дня, он ни на секунду не замедлил свой бег и лишь,

скосив глаза, проводил зайца взглядом, запоминая окрестности - я еще

вернусь, потом, мы еще вернемся.

Он уже несколько раз пересекал Ее следы, совсем свежие, потому что две

ночи назад прошел легкий снег, открывший новую страницу в летописи леса. Он

с удивлением и радостью смотрел на эти следы, точно такие же, как у него,

разве что чуть-чуть поменьше, и когда он бежал рядом с ними, получалось, что

их две параллельных цепочки следов - это следы Стаи.

Наверно, он совсем потерял голову, как и тогда, когда загонял оленя для

раненой Матери. Это волнующий запах выветрил из его головы все затверженные

в детстве и годами выверенные правила охоты, весь набор знаков и уловок,

которые обеспечивали ему безопасность и очерчивали границы разумного риска.

Все говорило о явно излишнем для этой глухомани присутствии двуногих:

недавние следы их снегоходной тарахтелки, широкие полозья которой позволяли

им, не проваливаясь, нестись даже по свежевыпавшему снегу; черное пятно

могилы огня, самого страшного врага, от которого можно спастись только

бегством, посреди утоптанной полянки с разбросанными вокруг взрезанными

банками, противно звенящими при соударении, с остатками какой-то аморфной

массы, которую двуногие называют почему-то сладостным словом - мясо.

Несколько раз над ним пролетала громадная металлическая стрекоза двуногих,

то зависая в вышине над лесом, то опускаясь почти к самым деревьям,

раскачивая верхушки елей и вздымая в воздух осевший на еловых лапах снег,

который потом еще долго после исчезновения стрекозы кружился в воздухе,

медленно опадая на землю. Волк давно не боялся этих стрекоз, они только

шумели и не мешали ему охотиться, а если и прятался от них, то только

инстинктивно, потому что не любил пустой без признаков привычного страха

взгляд их огромных круглых глаз. В своем беге он пересекал глубокие

продольные следы от уродливых дурно пахнущих существ с четырьмя маленькими

суетливо мелькающими лапами, в которых передвигались ленивые двуногие. Они

резво бегали летом по широким тропам двуногих, которые те почему-то

покрывали не приятно пружинящими при беге дерном или хвойными иглами, а

жесткой черной землей с тяжелым духом. Зимой же они ползали еле-еле,

медленнее барсука, натужно ревели при подъеме на любую горку или ложились на

брюхо в глубокий снег и надсадно кашляли прежде, чем надолго умолкнуть.

Поэтому зимой двуногие не появлялись в лесах или полях вдалеке от их лежбищ,

не мешая Волку полновластно править на своей Территории. Сегодня же на всех

тропах двуногих стояла вонь, особенно чувствительная в морозном воздухе и

сбивавшая его со следа, вонь, которая раньше заставила бы его развернуться и

уйти охотиться в предгорья, что он делал каждое лето.

Волк ничего не замечал и продолжал бежать по следу сородича. След был

совсем свежий, он понял это по невыцветшей желтой отметине на снегу, но

какой-то странный. " Так не охотятся. Она или совсем неопытна или чего-то

боится. Кого может бояться Волк на своей Территории? Наверно, меня. Не бойся

меня, - посылал он Ей импульсы вдогонку. - Мы одной Стаи. Мы будем одной

Стаей."

Он настиг ее ближе к вечеру, когда солнце коснулось вершин елей. Она,

легко узнаваемая, как фея из снов, и прекрасная, как единственная

возлюбленная, натужными прыжками передвигалась по лесной просеке, глубоко

проваливаясь в свежий наст. " Не спеши, подожди меня, я буду торить тебе

путь, чтобы ты не ранила свои лапы". Волк из последних сил рванулся вперед,

лишь краем глаза отмечая странные, цвета крови, лоскуты, кувыркающиеся в

воздухе вдоль просеки. В его голове столкнулись первобытный Закон и смутные

предостережения Матери и опали под напором голоса крови.

Лоскуты, разлетясь в стороны, оборвались посреди небольшой поляны, на

которую вылетели волки. Волчица, не обращая внимания на преследователя, не

похожего ни на одного из обитателей ее Территории, замедлила шаг,

настороженно осматривая поляну. Слишком многое выдавало присутствие двуногих

и она напряглась в ожидании какой-нибудь ловушки. Кроме специально

заметенных продольных широких полос, двойными нитями прошивших поляну, она

отметила только странные слегка изогнутые палки, изредка торчавшие из снега

и лишь очень отдаленно напоминавшие обломанные ветки орешника. Неожиданно

откуда-то сбоку испуганно выпорхнула синичка и вдруг, сложив крылья, зависла

в воздухе, вертя во все стороны головой и возмущенно ругаясь. И тут Волчица

увидела, что синичка сидит на гигантской паутине, перегородившей поляну. Она

замедлила бег, окинула взглядом лоскуты цвета крови, полукруглой стеной

охватывавшие поляну, втянула дувший со стороны преследователя ветер,

пронизанный острым запахом предвкушения близкой победы, и поняла, что у нее

остался единственный путь к свободе - прорвать паутину. Уже подбегая к ней,

она заметила, что паутина притянута к насту белыми небольшими сучками,

припорошенными снегом, и что в одном месте паутина сорвалась и слегка

выгнулась под напором ветра. Волчица бросилась к этому месту, быстро

подкопала снег, боясь даже прикоснуться к этой неведомой пугающей паутине,

и, проскользнув в подкоп, помчалась к маячившему невдалеке лесу, к свободе.

Волк, видевший неуверенные метания волчицы на поляне, отнес это на счет

робости и неуверенности перед первой встречей с сородичем и даже

порадовался, что это позволило ему сильно сократить расстояние. И когда до

волчицы оставалось несколько хороших прыжков, он вдруг налетел на невидимую

стену, его нос и передние лапы застряли в каких-то маленьких дуплах, он

отпрыгнул назад, пытаясь освободиться, но это ему не удалось и чем больше он

прыгал, крутил головой, а позже, сваленный непонятной силой на снег, бил

лапами и лязгал зубами, тем все стесненней становились его движения, и

вскоре он, недоумевающий и пораженный, замер. Лишь глаза его провожали столь

близкую подругу на ее пути к свободе и одиночеству.

X x x

Губернатор с Большим Человеком стояли у круглого походного мраморного

столика со скромной медной кружевной окантовкой. Вчера вечером они всласть

попарились в баньке, платонически наслаждаясь неприкрытыми прелестями

обслуги, отлично выспались в охотничьем домике, стилизованном под

крестьянскую избу на семью из четырех поколений последовательных католиков,

и с утра, не медля, двинулись в лес в предвкушении редкого по нынешним

временам удовольствия - охоты. Челядь скромно стояла поодаль, готовая по

мановению бровей броситься выполнять любое, самое экзотическое желание, лишь

один технарь возился с аппаратурой, готовясь к приему изображения с

вертолетов.

- Есть сигнал, - сказал он и передал пульт дистанционного управления

Губернатору.

- Смотри, какой красавец несется, - сказал Губернатор, когда камера с

сильным увеличением показала волчицу. - Никуда не денется, сюда придет.

- Знаешь, я к этим новомодным штучкам отношусь с большим

предубеждением, - ответил Большой Человек. - Раньше стоишь на нумере, весь

трясешься от ожидания и вожделения, как над бабой, честное слово. А вдруг не

на меня выйдет? А как выйдет, да я облажаюсь! Это как рыбалка нынешняя.

Видеокамеры стоят, все видишь: и как подошла, и как поводила, и как в рот

взяла. Хуже порнографии, ей-ей. Я у себя в поместье, на пруду, сделал мостки

через камыши, ухожу туда по утру иногда, сяду с обычной удочкой, как в

детстве, смотрю часами на поплавок, вот толкнула, придавила, повела, и тут

ее на противоход подсечешь. Совсем другое дело!

- Это точно! Подожди, что это они там кричат? Второй! Эй, вы, там,

сфокусируйте на втором! - резко приказал Губернатор и вскоре на экране

возник Волк. - Ну хорош! А говорили последний, последний! Шли за одним, а

возьмем двоих. Прогресс на лицо! Давай за прогресс, - и Губернатор налил по

стопке водки.

Выпив, они закусили маринованными грибками и бутербродами с лососиной,

не отрывая взглядов от экрана.

- Слушай, - сказал Большой Человек, - а ведь первая - сучка, и

поменьше, и стать какая-то более мягкая, расплывчатая что ли. А кобель за

ней бежит, не от нас, а за ней.

- Похоже, - согласился Губернатор.

Незаметно пролетел час.

- Приближаются, - степенно произнес старший егерь, - извольте на первый

и второй нумер, - и протянул ружья.

- Да сегодня не охота, так, воспоминание молодости. Вместе пойдем.

Бинокли захвати, - сказал Большой Человек и грузно двинулся по заранее

протоптанной дорожке к опушке леса, автоматически сжимая в правой руке

ружье.

- Вон она, - сдавленно сказал он через некоторое время, пристально

вглядываясь в пролом просеки. - Устала. И что удивительно: никогда в жизни

не видела флажков, да что там говорить, ее родители не видели, а ведь бежит

по коридору.

- А вот и наш дружок, - ответил Губернатор, - посвежее будет, глядишь,

к поляне догонит. Может быть, камеры установить. Такая концовка!

- Да уж. Двести мужиков при поддержке авиации скрутили двух волков. Не

позорься!

Напряжение возрастало. Когда волчица выскочила на поляну и заметалась,

обнаружив сетку, Большой Человек даже вскрикнул: " А ну давай на флажки! " - и

раздосадовано крякнул, когда она, как крот, пробуравила наст и выскочила с

другой стороны.

- Вот их подлая бабья натура! Змеи, одно слово. Наш-то красавец, как

порядочный, напролом...

- И в сетке, - закончил Губернатор, потирая левой рукой губы и не

отрывая глаз от волчицы.

- Ведь уйдет! - в охотничьем азарте воскликнул Большой Человек.

- Точно уйдет, - вскрикнул Губернатор, вскидывая ружье. - Говорил

раздолбаям поставить второй ряд сетки.

- Охолони! Но ведь уйдет!

Большой человек пританцовывал на месте, вытягиваясь верх, чтобы лучше

видеть происходящее на поляне, то поднимая, то опуская ружье, и вдруг

решительно вскинул ружье, глубоко вздохнул и на медленном выдохе мягко нажал

курок.

Грудь волчицы при приземлении после очередного прыжка, повинуясь

неведомой силе, глубоко вдавилась в наст, окрасив его в красный цвет, но она

нашла в себе силы для последнего прыжка, но уже в воздухе стала заваливаться

набок и, перевернувшись, как перекати-поле, несколько раз на снегу, застыла

в вечной неподвижности.

- Вот это выстрел! - в восхищении воскликнул Губернатор.

- Мастерство не пропьешь! Как я ее снял! Сто пятьдесят метров на

бешеном скаку!

Егеря, не лицемеря, зааплодировали, но вскоре быстро побежали по своим

делам, одни к спеленанному сеткой Волку, другие к убитой волчице.

- Господин генерал, изволите сфотографироваться на память, прежде чем

шкуру сдирать? - спросил высокий худой егерь, подобострастно сгибая и без

того сутулую спину. - Вот имеется моментальный широкофокусник.

- Какие фотографии, какая шкура? - подумал Большой Человек.

Возбуждение прошло и осталось лишь чувство растерянности и непонятно с

чего навалившейся усталости.

Губернатор уловил перемену настроения, махнул рукой за спиной, сдувая

окружающих, и взял бутылку водки.

- Шли за одним и взяли одного. Все по плану, а второго не было. Давай

за план!

Он хотел было налить в стопки, но передумал, пододвинул два высоких

хрустальных фужера, вылил в них все содержимое бутылки и протянул один из

фужеров Большому Человеку.

- Не расстраивайся. Ну ушла бы, век вековать. Последней. Тут если один,

без семьи, среди людей - волком взвоешь. А если совсем один, последний,

среди тараканов - удавишься. - Губернатор одним махом влил в себя содержимое

фужера. - И тебя понимаю, и что делать надо - понимаю. Как два разных

человека.

- Дело житейское. Вялотекущая шизофрения. У меня дядьку лет десять

лечили, - Большой Человек печально улыбнулся.

- Ну и как? - спросил Губернатор, удивленный этой неизвестной ему

деталью биографии друга.

- Хороший человек был, профессор, только власти не любил и крепко

зашибал, в общем, нормальный мужик. Ты бы налил еще водки.

- Это сделаем, вот только распоряжусь. - Губернатор призывно помахал

рукой старшему егерю. - Слушай, - сказал он, когда тот подошел. - Ребята -

молодцы, последнего волка словили, не фунт изюма, пару ящиков водки на всех,

и по две сотни премии. Волчицу сам зароешь.

- Какую волчицу? - егерь недоуменно пожал плечами и степенно пошел на

поляну.

X x x

Перевоз Волка в столицу губернии и далее в столицу страны был обставлен

по всем законам жанра. К армейскому тягачу подцепили закамуфлированную

паласом цвета сафари автомобильную платформу, на которую установили

огромную, десять на десять футов, клетку, сваренную из оцинкованной

арматуры, серебрящейся под ярким зимним солнцем. Погода выдалась как по

заказу и количество обывателей, с удовольствием высыпавших на улицы столицы

губернии в погожий субботний денек, и их неподдельный энтузиазм при встрече

Последнего Волка был сопоставим разве что с давно забытыми моментами встречи

Первого Космонавта.

Сразу после пленения Волку вкололи хорошую дозу снотворного и он не

помнил, как его тщетно пытались освободить от спеленавшей его сетки, пока,

наконец, ее просто не разрезали охотничьими ножами, как его бесчувственным

кулем загрузили в губернаторский джип и привезли на губернаторскую дачу, где

было решено дождаться прибытия спецэскорта. Его еще с трудом, на

плащ-палатке, переносили из джипа в свободную секцию гаража, как с визгом

прибежала внучка Губернатора, посмотрела на огромный серый ком,

разочарованно поджала губы: " Фи, какой-то неинтересный и ничуточки не

страшный! " - и умчалась прочь. Волку связали на всякий случай лапы, вспомнив

детские картинки из " Красной Шапочки", и положили на тонкое одеяло,

брошенное на бетонный пол.

Волк очнулся от скрипа гаражных ворот. В проеме возникла крупная фигура

молодой девушки, с круглым добрым лицом и полноватыми ногами. Она подошла к

Волку, оглядела, поохала: " Как же это они так с тобой! " - и куда-то ушла.

Вскоре она появилась вновь с небольшим тазиком, наполненным водой, и

поставила его у морды Волка. " Ты уж извини, не могу я тебя развязать, ведь

убежишь - всем неприятности будут. Я бы тебя отпустила, тебе в лес надо, но

не могу", - приговаривала она, подхватив Волка под животом и приподняв его

над тазиком. Волк опустил голову и стал жадно лакать воду, разбрызгивая ее

во все стороны. " Ну вот и хорошо", - сказала девушка, когда Волк напился, и

опустила его на пол, - " Подожди, я сейчас вернусь. А воду заберу, все равно

ты до нее не дотянешься, только лишние волнения." Ее не было довольно долго

и Волк задремал. Когда вновь скрипнули ворота, он угрожающе зарычал, но

вскоре замолчал, увидев, что это опять та же девушка с чем-то большим, почти

в длину Волка, в руках. Это был толстый детский матрац, который девушка

положила рядом с Волком. " Вот мы сейчас тебя сюда положим. Раньше Наточка

спала, а теперь волчок поспит. Это тебе не на земле спать, на земле да на

листве тебе хорошо, а тут бетон, он сырой и холодный, ты простудишься", -

там приговаривала она, перетаскивая Волка на матрац. - " Ну, прощай, чай не

свидимся больше", - и она ушла, плотно притворив и заперев снаружи ворота.

На следующее утро прибыл тягач с платформой и клеткой. Долго

совещались, как освободить Волка от пут, чтобы он не перекусал всех вокруг,

пока, возмущенный заминкой, не подошел Губернатор, презрительно посмотрел на

робеющих молодых солдат, решительно зашел в клетку, двумя точными ударами

ножа перерезал веревки и пошел назад к своей машине.

Волк еще долго после начала движения платформы лежал на полу клетки,

подрагивая лапами для восстановления кровообращения. Потом неуверенно встал

и оглянулся вокруг. Они уже въехали в город, и там и тут вдоль дороги стояли

группки людей, обычно семьями, заинтересованно разглядывавших его, тыкающих

в него пальцами и отпускавшими беззлобные фразы, типа " Попался, гад! " или

" Его бы с соседским кобелем стравить, вот была бы потеха! "

Тут перед ним в который раз мелькнула последняя перед пленением

картина: несущаяся во весь опор к лесу волчица, громкий хлопок, падение и

последний прыжок. И он, не помня себя, яростно рванул в сторону ненавистных

двуногих, готовый разметать их, разорвать в клочки, уничтожить это наглое в

своей силе племя. Но он лишь наткнулся на прочные прутья клетки и, взвыв от

боли, ненависти и разочарования, отлетел перевернувшись обратно на середину

клетки. Он еще несколько раз, до пены изо рта, бросался в разные стороны,

надеясь где-нибудь пробить стены своего узилища, то тщетно. Толпа радостно

загоготала, многие даже захлопали в ладоши и стали криками подбадривать его,

надеясь на продолжение бесплатного представления.

Волк остановился, обвел толпу налитыми кровью глазами и улегся посреди

клетки, положив голову на вытянутые лапы и прикрыв глаза. Он не смирился, он

просто не хотел быть шутом. В этой позе он провел долгие годы. Приходившие

поглазеть на него люди видели лишь большой серый меховой куль с едва

вздымающимися от дыхания боками и разочаровано уходили.

X x x

Может быть, зоопарк был хороший. По крайней мере, власть имущие, по

зоопаркам никогда не ходившие из-за несолидности и опасности смешения с

народом, и народ, в подавляющем большинстве видевший только один зоопарк в

своей жизни, искренне считали его лучшим в мире. Но для Волка он был

тюрьмой, а тюрьма бывает плохой или очень плохой.

Как самому известному экспонату, ему выделили центральное место.

Специально к его приезду, точнее говоря, привозу срыли старый слоновник,

насыпали небольшой пологий холм со срезанной вершиной, вокруг холма вырыли

ров шириной и глубиной в половину его прыжка, по крайней мере, так Им

казалось, а он ни разу не попытался разубедить Их в этом. Вокруг рва возвели

стенку из необделанных камней, такую, чтобы детеныши двуногих могли,

приподнявшись на цыпочки, разглядеть его, а сверху для надежности установили

высокую решетку с заостренными концами прутьев, так что забор напоминал каре

древних латников с поднятыми копьями. Что-то подобное Волк видел один раз на

своей территории, когда как-то летом понаехало множество двуногих, шумных,

вонючих, стрекочущих и сверкающих, и целую луну что-то делали на его любимом

поле, где он так любил загонять зимой зайцев, оставив после себя мертвую,

засыпанную бесполезными предметами землю.

На теплой стороне холма установили бревенчатый домик с невысоким лазом

и стилизованной под соломенную двускатной крышей. Они думали, что это

заменит ему привычное лежбище - пещеру, но он спал в домике все несколько

дней в году, когда по ночам становилось совсем невмоготу от холода.

Невдалеке от домика имелся единственный проход, связывавший его

теперешнюю Территорию с окружающим миром: через ров был перекинут мостик без

перил, упиравшийся в крепкую дубовую калитку вровень с каменной стенкой, в

которую была заделана металлическая решетка. Сам мостик был сделан точно из

таких же металлических прутьев, разве что расположенных чуть поближе друг к

другу, чтобы не проваливались ноги смотрителей. Когда смотрителей внутри не

было, мостик поднимали, прижимая к калитке, так что издали казалось, что

Волк находится на полностью изолированном острове.

Вольер делали наспех, холм засыпали мерзлой землей и слегка

утрамбовали. Но буквально через неделю после привоза Волка яркое весеннее

солнце стало подтапливать снег и землю и вольер уподобился отечественным

скотным дворам. Вскоре Волк проваливался в землю по колено, шерсть

пропиталась грязью и сбилась в колтуны, что случилось с ним первый раз в

жизни. Волку в очередной раз ввели снотворное, искупали в шампунях, после

чего он несколько дней шарахался сам от себя, расчесали как на свадьбу, а

тем временем на его Территорию забросили четыре грузовика щебенки и грузовик

песка. Стало лучше, это даже отдаленно напоминало берег его родной реки, к

который он бегал отпиваться после удачной охоты или купаться в жаркие дни.

Но на реке была жизнь: на мелководье шныряли косячки мальков; чуть поодаль

вытянувшись вдоль течения стояли рыбы покрупнее, слегка колыхая плавниками и

изредка поднимая голову, ловя неосторожно снизившихся мушек; из камышей

взлетали, встревоженно крича, утки; бобры, недовольно бурча, строили свою

хатку. Сама река была жизнь: с ней можно было бороться, встав на стремнине и

подставив грудь ее натиску; с ней можно было играть, прыгая на порогах

навстречу низвергающихся потокам и отлетать, кувыркаясь; с ней можно было

отдыхать, лежа вместе на мелководье. Сам запах, исходивший от нее, был

запахом здорового молодого тела.

Ров же, окружавший его нынешнюю Территорию, даже близко нельзя было

сравнить с рекой. Вода в нем никогда не была прозрачной, а поверхность

чистой, как свежий лед, так что можно было бы смотреться в нее, пугая самого

себя злобным оскалом и разгонять видение ударом лапы. Вода стояла недвижимо,

постоянно скованной, как панцирем, какой-нибудь пленкой, то пыльцой с

распустившихся сережек берез, раскинувшихся парами возле его вольера, то

тополиным пухом, бураном налетавшим весной с улиц вокруг зоопарка, то

корками хлеба, который зачем-то в изобилии кидали посетители. Во второй

половине лета, после жарких июльских дней, вода зацветала, мутнела и

зеленела и от нее шел тяжелый дух долины Смерти, куда Волк на воле рисковал

ходить только в самый трескучий мороз, когда бескормица заставляла его

покрывать десятки километров в поисках добычи. Каждые три луны воду во рву

меняли и несколько дней после этого Волк по ночам с наслаждением бросался в

нее, сильными гребками проплывал несколько метров, выскакивал на землю и,

широко расставив и уперев лапы в землю, мощными движениями бросал свое тело

из стороны в сторону, выбивая из шкуры вместе с водой въевшуюся пыль и

грязь, а затем носился кругами по самой кромке рва, чувствуя, как наливаются

силой его мышцы, застоявшиеся за круглодневное лежание под недовольными

взорами пришедших поглазеть на него двуногих, и, когда казалось, что сил уже

не осталось, он вновь бросался воду и все повторялось, до восхода солнца и

первого скрипа калитки в дальнем углу зоопарка, через которую проходили

утренние смотрители.

Но особенно раздражали Волка его соседи - обитатели зоопарка. Он долго

не мог привыкнуть относиться к ним не как к добыче и часто, дождавшись

нужного ветра, напряженно припадал к земле, неотрывно следя, к примеру, за

пекари, нагло хрюкавшими у него на глазах, тихо подползал в их сторону,

настороженно шевеля ушами, готовый в любой момент к решающему прыжку, и

приходил в себя лишь погрузившись передними лапами в ров с водой. Отвратил

его от такой судороги охоты один мелкий случай. Как-то осенним вечером, в

который раз в запале влетев в воду, он раздосадовано отпрыгнул назад и

услышал за спиной щебечущий заливистый хохот, от которого волнами колыхалась

береза, облюбованная зоопарковскими воробьями для ночлега.

- Посмотрите на этого четвероногого! Он как будто специально каждый

вечер устраивает для нас представление. Воистину, Создатель не дал им

разума. И правильно не дал им способности летать! Они такие глупые, что

сразу бы разбились о ближайшую стену! Посмотрите, посмотрите, как он

прыгает! Да любой наш малыш при первом вылете из гнезда пролетает больше!

Ха-а-а-а! О-о-ой - не могу!

Мало-помалу приучился Волк смотреть на соседей не как на добычу, а как

на товарищей по несчастью, как на добрых соседей, которые тем приятнее, что

и за жизнь поговорить можно, и сплетни зоопарковские послушать, так, время

протянуть до прихода посетителей или после кормежки до сна, если кто привык

спать по ночам, а с другой стороны не мешают они тебе, не могут неожиданно

вторгнуться в твой персональный вольер, хочешь - думай о своем хоть день

деньской.

А соседи попадались презанимательные.

Вот морж, на восход-тепло, в десяти прыжках. Огромная туша, Волку бы,

наверно, на всю зиму хватило. Но и территория дана не маленькая. Почти во

всю территорию - пруд из сплошного серого камня двуногих, и небольшой

островок, на который Морж иногда выбирался, тяжело опираясь на смешные

передние лапы и рывками прокидывая тело вперед. Казалось, что он выбирается

на островок только для того, чтобы гневно протрубить несколько раз о том,

что он ест моллюсков и согласен на устрицы, но терпеть не может хлеба, после

чего с шумом, вздымая полуметровые волны, бросается в бассейн и начинает,

как заведенный, носиться по диагонали по пруду, в один нырок преодолевая все

отведенное ему расстояние и приводя в непонятный восторг посетителей,

готовых часами стоять у вольера в ожидании, когда над поверхностью воды

поднимется сердитая морда. Морж был стар, редкая щетина на морде почти

стерлась, а желтые бивни, когда-то угрожающее торчавшие изо рта, сильно

покрошились на концах из-за безуспешных попыток взрыть каменное дно пруда.

Окрас его был какой-то грязноватый и напоминал подсохшую и покрывшуюся

паутиной трещин глину у Ближнего Ручья. Но как-то, еще до завтрака, когда

солнце только-только выглянуло из-за окружающих домов, Морж в очередной раз

выбрался на островок и тут с ним произошло чудесное превращение. Кожа

приобрела невообразимый розовый оттенок, который бывает только у нежных

весенних цветов, не обожженных летним зноем, или странных горбоносых цапель,

живописной группой застывших на мелководье центрального пруда зоопарка, и

который был просто неприличен для солидного зверя.

- Эй, безногий, - не выдержал Волк, - тебя кто покрасил?

Морж, не обращая внимания, соскользнул в воду и маятником заносился в

пруду.

- Да остановись ты на минутку, давай поговорим, - крикнул опять Волк,

задетый таким пренебрежением.

- Говори - не говори - все говорено-переговорено, - грустно произнес

Морж, но остановился, приподняв голову над водой.

- Не надоело целый день нырять?

- Под водой этих рож вокруг не видно.

- Это понятно. Так выберись на островок и спи.

- Тяжко мне что-то на земле. Жарко и туша давит. В воде как-то полегче.

- Ты, смотрю, и спишь в воде. Не страшно?

- А чего бояться? Я мешок на шее надую, вот так, - и Морж действительно

раздул шею, так что голова вытолкнулась еще выше под поверхностью воды, - и

сплю. Да и привычка. Мы всегда на воле в воде спали, так уж предками

заведено. Двуногие, они же слабые и трусливые, ну ты знаешь, норовили на

наши лежбища нападать, когда мы спим, вот мы и стали уплывать спать в море.

Я, считай, последний год на воле на землю ни разу не выбирался, все в море,

да на льдинах.

- Как же это тебя в воде отловить исхитрились?

- Я смотрю, некоторые больно шустрые и умные тоже недалеко убежали, -

обиженно проговорил Морж и ушел под воду, оборвав разговор.

Кого Волк уважал, так это тура. У его стаи вольер был не меньше, чем у

Волка, и большую его часть занимала высоченная скала с почти отвесными

склонами, на которых были выбиты небольшие карнизы. Вожак целыми днями

неподвижно стоял на самой вершине, на маленькой площадке, на которой

приличному волку и хвоста не распушить, и его рога двумя витыми полумесяцами

возвышались над зоопарком. Его стая - четыре самки и десяток козлят - почти

все время проводили внизу около кормушек с сеном, но иногда, повинуясь

резкому свисту вожака, бросались к скале и, ловко перепрыгивая с карниза на

карниз, взлетали к самой вершине и застывали в отстое. Волк, который на воле

никогда не забирался дальше предгорий и на охоте брал резвостью бега и

выносливостью, восхищался такой ловкостью и в глубине души признавал, что

никакой голод не подвигнул бы его на преследование туров в горах.

- Эй, длиннорогий, - как-то крикнул от вожаку. - Спустился бы,

перекусил.

- Нам не до баловства, - солидно ответил Тур.

- А что ты там все сторожишь? Ничего с твоими за такой решеткой не

сделается.

- А я не сторожу, я жду.

- Чего тут ждать-то?

- У нас в горах иногда как тряханет, земля ходуном заходит, некоторые

скалы, как сугробы снежные разлетаются, и меняется вид земли, и засыпаются

тропы, и открываются новые виды, и после трясения, если тебя, конечно,

лавиной не накроет или в трещину не провалишься, начинаешь жить на новой

земле.

- Это ты к чему? - недоуменно спросил Волк, удивленный таким

многословием Тура, который считался в зоопарка одним из главных молчунов.

- Да вот жду я, что тряханет также этот проклятый город двуногих, и

рухнут их высоченные лежбища, и я, хоть перед смертью, увижу, пусть на

горизонте, мои горы.

Они помолчали.

- А что тогда своим свистишь, наверх собираешь?

- Чтоб не зажирели там внизу, у кормушки.

Недалеко от Тура расположились старые знакомые - кабаны. С этими Волк

сталкивался еще на воле, немало их водилось на его Территории, целые

полянки, бывало, перекапывали своими пятачками, а один раз, когда он - в

одиночку! - завалил оленя и после пиршества отлучился к ручью, по

возвращению он обнаружил рядом с оленьей тушей целый стадо кабанов, которые

урча и похрюкивая, жрали его законную добычу. Он грозным рычанием намекнул,

что вернулся хозяин, но стадо не отреагировало, лишь вожак, старый секач,

без суеты развернулся и уставился на Волка. Он стоял неподвижно, крепко

вперив ноги в землю, лишь плоские бока слегка вздымались от ровного

спокойного дыхания, с его пятачка и длинных клыков капала кровь, о волнении

перед возможной схваткой говорила лишь вставшая дыбом щетина на мощном

загривке, хотя и здесь не было уверенности - быть может, у секача всегда так

дыбилась шерсть, но самое ужасное таилось в глазах, непропорционально

маленьких, ничего не выражавших и неподвижных. Но даже не это остановило

Волка от боя. Сильнее всего подействовала уверенность в своем вожаке всего

стада - никто из них, занятых пожиранием свежатинки, даже не обернулся в

сторону Волка. Глухо прорычав: " Мы еще встретимся", - Волк степенно удалился

в лес.

И они встречались. Волк уносил их полосатых детенышей, таких нежных, но

ужасно визгливых. Пару раз ему удавалось завалить маток, но их крепкая,

поросшая жесткой щетиной шкура и толстый слой сала, не позволяющие одним

резаным ударом перервать артерию, убедили его, что с секачом, с его мощными

клыками, дубленой кожей и весом в пять волков, ему, пожалуй, не потягаться.

- Эй, тупорылый, не надоело в грязи полоскаться? - начал задираться

Волк.

- Много ты, хвостатый, в жизни понимаешь, - ответил Секач, почесываясь

о специально поставленный возле " купальни" столб.

- Да я-то понимаю, а вот ты, судя по всему, лужей, двуногими

созданными, и прочим окружением наслаждаешься.

- А чего тут наслаждаться, ни тебе клык-в-клык кому дать, ни тебе

маточку молодую покрыть,

- Ну ты, судя по некоторым признакам, это дело уважаешь.

- А кто его не уважает? - согласился Секач.

- Это конечно, но по причиндалам с тобой никто не сравнится, даже бык,

ну разве что слон, так тот с солнечной стороны, так животные горячие, нам не

ровня, там солнце жаркое.

- Что дал Создатель, тот дал, - степенно ответил Секач.

- Я когда тебя завалю, первым делом яйца отпробую, сладкие поди и аж

брызжут на зубах.

- Брызжут они в другое место, матки шаром надуваются. А что по части

яиц, так когда я тебя завалю, так я на твой горох не позарюсь, у тебя более

привлекательные места есть, печенка, например, глазики опять-таки, хоть и

наглые, но сладкие.

- Ну ты хорош, хоть сейчас бы схлестнулся.

- А я просто ночами не сплю.

- Как я тебя завалю! Ты же попрешь прямо, по другому не можешь, а я

резко влево, полосну зубами от уха до шеи, залив глаз и - через тебя, пока

ты меня не видишь, ты оборачиваешься в ту сторону, откуда я напал, а я уже с

другой стороны - в шею, и попробуй - стряхни меня.

- Красиво описал, но не таких стряхивали.

- Эх, сразиться бы с тобой. Пусть проиграю, но лишь бы на воле.

- Ты все хорошо понимаешь. Я ведь тоже не прочь. И вообще, ты -

нормальный мужик. Эх, попался бы ты мне на воле! Или я тебе - да не суть!

Это была бы славная битва!..

- Какая бы это была битва... - протянул Волк.

Но кого Волк полюбил, так это Жирафа. Он поднимался над решетками

зоопарка, как и Тур, и смотрел на окружающий мир огромными карими глазами.

Голова была не очень большой, не больше, чем у коровы, по крайней мере, так

виделось издалека, но глаза были огромны, они своей добротой наполняли все

вокруг и, казалось, спрашивали: " Зачем мы все здесь? "

- Неисповедимы пути Создателя. Надо же такое выдумать! Ну комар со

своим длинным хоботком, которым он пробивает нашу шкуру и пьет кровь, ну

лягушка со своим длинным языком, которым она молниеносно зашибает муху, ну

удав со своим длинным телом, которым он душит зазевавшихся путников, но эта

шея, эти ноги! Апофеоз бестолковости! Ну зачем он создал это животное? Как

ему есть? Наши ели, березы, осины, липы, я уж не говорю об орешнике, калине

и других кустарниках, их надо есть снизу, как козы, а Жирафу ведь это же

просто неудобно, надо наклоняться. Он говорит о каких-то пальмах, что такое

пальмы, я не знаю, но судя по описанию, чем-то похожи на наши сосны, все

сверху, внизу - ничего, но есть елки. Ешь елку, если приспичило. А эти

рожки?! Для того, чтобы ими кого-нибудь испугать, надо, чтобы этот некто эти

рожки увидел. С земли их не видно, это я вам ответственно заявляю. Это мне

видно сверху, после двух месяцев наблюдения за этим чудом природы. Кого он

ими может забодать? Меня? Пусть попробует! Мне главное, чтобы он шею нагнул.

Тут я не промахнусь! Вот только куда нацелиться? Шея длинная, где яремная

жила - кто знает. Полагаю, надо бить сразу под челюстями, но если ошибешься

- взлетишь в небеса. Эх, грехи наши тяжкие! Вот ведь, бесполезное создание,

даже в чем-то уродливое, а что-то есть, я мог бы с ним жить, вместе, на

воле, бегали бы, он листья свои ест, я - кого поймаю, а днем бы

разговаривали, чего еще делать?

- Эй, длинношеий, - крикнул Волк.

- Я вас слушаю, - с некоторой задержкой ответил Жираф.

- Будь здоров, кутай шею, - ответил Волк.

Так разговаривал Волк с обитателями зоопарка, а больше слушал их

разговоры между собой и скоро узнал много интересного об их житье-бытье на

воле, об их территориях, которые были так непохожи на его, об их охоте и их

недругах, которые в свою очередь охотились на них, об их повадках и

пристрастиях, о том, как они в один несчастный день попались в лапы двуногим

и как после долгих мытарств очутились здесь, в зоопарке, и об их

повсеместной вере в то, что в один прекрасный день они вернутся на волю, на

свою территорию, где постоянно светит солнце, или, наоборот царит приятный

полумрак, или много воды, или бескрайние степи, по которым можно бежать

целый день наперегонки с солнцем, надеясь когда-нибудь обогнать его, - это

уж кому что нравится, и где много добычи, где славная охота, где будоражит

кровь даже не хоровод самок, а борьба с другими самцами за их обладание, где

детеныши рождаются