Часть шестая

Волк по-прежнему бежал, повинуясь неведомой путеводной звезде, на

восход. Он бежал уже третий день, не встречая людей и лишь изредка пересекая

слабо укатанные дороги, бежал напрямик, часто глубоко проваливаясь в снег и

раня лапы о кромку наста, бежал до тех пор, пока мышцы не начинали каменеть

и, скручиваясь, кричать об усталости, тогда он забирался в первое попавшееся

укрытие и засыпал. Но и во сне ему не было покоя, все мелькали перед глазами

копыта лося и слышался треск раздробленного черепа. Он вскакивал и опять

несся вперед, не думая о еде, лишь иногда хватая разгоряченной пастью снег.

К концу третьего дня, когда тени от елей расплылись и слились в сумерки, на

широкой тропе, вившейся в густом лесу и которой равно пользовались и

животные, и люди, Волк попался. Резкий короткий скрежет распрямляющейся

пружины, глухой удар железа о кость, пронзительный непроизвольный вскрик,

перешедший в долгий утихающий стон.

Волк отполз чуть назад, чтобы не давить всей массой тела на защемленную

переднюю лапу, потом сместился немного в сторону, располагаясь точно вдоль

капкана, и замер в ожидании, когда опадет взметнувшаяся боль.

Теперь он все ясно понял: и то, что недавно по тропе проходили люди,

трое мужчин на лыжах, и то, что капкан был поставлен неумело, если бы он был

чуть внимательнее и осторожней, он заметил бы его без труда, даже, скорее,

учуял, потому что капкан был протерт абы как и смазка, желтоватыми комками

налипшая в местах соединения металлических частей, источала тридцатилетнюю

прогорклость.

- Вот и все, - с грустью подумал Волк, - конец, глупый конец. Такой же

глупый, как у Лобастика. Только чуть подлиннее. Интересно, как все

повторяется. Такой же лес, такая же зима, такой же капкан. Все как

рассказывал отец о его матери. Она сделала то, что положено. И в этом был

смысл. По крайней мере, ей так казалось. Она надеялась встретить Стаю, она

еще могла нарожать волчат, она знала, что сын загонит ей добычу. А что

положено делать Последнему? Который не встретит Стаю, которому никто не

нарожает детей и которому никто не загонит добычу. Все бессмысленно, - и

Волк устало закрыл глаза.

X x x

Дед проснулся, как и обычно, от первого луча солнца, ударившего из-за

дальней сопки. Много лет назад, когда скоротечный рак в три месяца засушил

его старуху, он сделал этот своеобразный будильник: сменил старую, с частыми

перекрестиями раму на новую с одним цельным стеклом, повесил на подвижных

кронштейнах в углу избы, долго вымеряя разворот и наклон, большое зеркало и

передвинул кровать так, чтобы первые отблески солнца попадали точно на

подушку. Так он и жил по солнцу, с каждым годом все больше возвращаясь к

простоте стародавней сельской жизни. После того, как он ушел на пенсию после

сорока лет работы главным егерем местного заповедника, он перестал бывать и

в ближайшем городе, лишь изредка навещал старых друзей, доживавших свой век

на таких же, как и его, хуторах, затерявшихся в густых северных лесах. Из

достижений цивилизации был у него только спутниковый телефон, привезенный и

насильно подаренный внучкой -- Марией, как чувствовала, что не пройдет и

полгода, как в столичной квартире раздастся звонок и непривычно слабый голос

прохрипит: " Приезжай, внуча, пожалуйста, что-то меня совсем скрутило". И

приехала, бросив учебу и работу, и выходила, и задержалась: " Все равно в

институте академический отпуск на год. Поживу я тут у тебя до осени. Хорошо

здесь, покойно".

Дед улыбнулся, как ребенок, уворачиваясь от солнечного зайчика. Каждое

такое утро, начинавшееся с яркого солнечного лучика, добавляло Деду

настроения и сил. Он с каким-то смущением вспоминал жалостливый призыв к

внучке: " Надо же так растечься! " - и старался мелкими знаками внимания и

заботы загладить свою кажущуюся вину. Вот и сегодня он тихо встал, запустил

дизель автономной электростанции, растопил голландку, остывшую за ночь,

вскипятил на электрической плите чайник, сварил овсянку и два яйца и только

после этого пошел будить Марию.

После легкого завтрака они по сложившейся традиции отправились на

лыжную прогулку, которая с каждым днем становилась все длиннее - по

дедовским силам. Было не очень холодно и снег мерно скрипел под лыжами,

легкий ветерок сдувал маленькие снежинки с елей и они искрились на солнце,

медленно опадая на землю.

- Ну-ка, внуча, посмотри, что это там впереди, на тропе.

- Ой, дед, давай сюда, - закричала Мария, склонившись над попавшим в

капкан Волком, чуть припорошенным снегом и провалившимся в ласковое забытье

окоченения. Мария скинула варежки, потрогала нос Волка, приподняла веки,

радостно воскликнула: " Живой! "

- Ну что делают, сволочи, - Дед недовольно качал головой, рассматривая

капкан, - говорил я тебе, что какие-то чужие в наших краях объявились, шваль

городская, а ты не верила. Давай, подсоби.

Дед вытащил из-за спины из-за пояса небольшой топорик, без которого

никогда не ходил в лес - всякое в жизни бывает! - вставил между полукружьями

капкана, с усилием разжал.

- Перехвати. Дожимай до земли, сейчас легче пойдет. Да осторожнее, руку

не наколи.

Они освободили лапу Волка, тот от боли из-за смещения на мгновение

пришел в себя, приоткрыл глаза, увидел склонившееся над ним обеспокоенное

лицо Марии, напомнившее ему что-то очень далекое и полузабытое, но хорошее,

и, успокоенный, опять провалился в пропасть.

- Здоров, бродяга, - ласково сказал Дед, - как же нам тебя до хаты-то

дотащить? Давай, Мария, так. Беги домой, прихвати санки, ну ты знаешь, в

сарае, и дуй обратно. А я здесь посторожу. Веревки не забудь, - крикнул он

уже вслед удаляющейся девушке.

- Вот ведь зверюга, - говорил Дед двумя часами позже, сидя на лавке в

доме и тяжело отдуваясь, - в самой силе, лет шесть-семь, наверно. В былые

времена сказал бы, что волк, а сейчас не знаю, что и думать, - продолжал он,

наблюдая, как Мария, пристроив Волка на толстом стеганном коврике у

голландки, осторожно прощупывает его поврежденную лапу. - Ну что там? - не

выдержал он.

- Похоже, перелома нет, может быть трещина и мышцы распухли, но на

разрывы не похоже, так, очень сильный удар.

- Возьми в сенях пару узких дощечек, так, чтобы по всей длине лапы,

захватывая сустав, да перебинтуй потуже. Оклемается!

- А он не пообморозился? - спросила Мария.

- Интересный вопрос, - протянул Дед, - никогда как-то не задумывался.

Сам уши, нос, да и руки обмораживал, было дело, но со зверьем как-то всегда

другие проблемы были. Хм, действительно интересно. Ты его осмотри

повнимательнее, не только больную лапу, может, и вправду что не так.

- Волчок! - раздался вскоре радостный крик Марии, которая вдруг

бросилась обнимать зверя, чуть не целуя его. - Дед, Дед, это он, я же тебе

рассказывала. Ну тот, Последний, который еще из зоопарка пропал, года четыре

назад. Вот и шрам у него на задней правой лапе, вот подойди, пощупай, так не

видно, старый уже, затянулся, и шерсть вокруг наросла, я же сама и зашивала,

он тогда забрался за стол в кабинете, стал выбираться, ну бутылка с

раствором со стола и упала, разбилась, а он испугался, рванулся и лапку

порезал. А как вырос-то, раздался! Красавец мой! Ну вылитый отец. Тот тоже

был хорош, особенно когда вечерами кругами по вольеру носился, думал, никто

не видит. Но я как-то увидела, потом специально иногда задерживалась,

посмотреть - красиво! А этого я сама из соски выкормила, с самого первого

дня, он мне теперь что сыночек. Волчок, я тебя опять выхожу, ты не волнуйся,

но только уже никуда не отпущу, будешь при мне да Деде, здесь тебе хорошо

будет, никто тебя не обидит, и лес рядом.

X x x

Волк выздоравливал тяжело и долго. В былые годы он бы, наверно, и

внимания большого не обратил на травму - ну болит, поболит-поболит и

перестанет, первый раз что ли, а мышцы побитые, так они на ходу только

быстрее разойдутся. Но сейчас он захандрил, лежал целыми днями у печки, как

болонка, лишь изредка, по надобности, выходя на двор. И лес, начинающийся

почти от самого дома, роскошный, девственный, не испорченный людьми, не

привлекал его, даже промелькнувший как-то раз на опушке заяц лишь на

мгновение задержал его взор, Волк развернулся и, понурив голову, побрел

обратно в дом, поскреб когтями дверь, подождал, расслышав шаркающие шаги

Деда, когда тот впустит его, и отправился прямиком на свой коврик. Каждой

утро Дед с Марией, отправляясь на лыжную прогулку, звали его с собой, но он

закрывал глаза, будто спит, и они оставляли его. Мария постоянно осматривала

его, сгибала и разгибала поврежденную лапу, с которой давно уже сняли шину,

трогала нос, зарывалась рукой в шерсть, прослушивая сердце, и недоуменно

отходила: " Ничего не понимаю! " Дед спокойно наблюдал за этой суетой: " Само

образуется! " - и изредка подзывал Волка к себе, клал его тяжелую голову к

себе на колени и начинал не спеша перебирать пальцами шерсть у него за ухом.

Волку это было приятно, от этого он начинал злиться на себя, отдергивал

голову и хмуро возвращался на свое место. " Гордый", - посмеивался Дед.

Но как-то раз, в начале марта, выйдя из избы, Волк вдруг уловил

неожиданно свежий запах травы, сохранившейся под снегом и обнажившейся в

проталине на ярком, по-весеннему теплеющем солнце. И вот зажурчала капель у

дома, и синички тут как тут слетелись на выброшенные Марией крошки, и

деловитый поползень, скользя вниз головой по яблоне, начал выстукивать песню

возрождающейся жизни. Волк с изумлением оглянулся вокруг, поднял голову и

резко взвыл, но это был радостный весенний вой, им в былые времена самцы

призывали самок и возвещали последнюю совместную охоту Стаи. Как будто

пелена спала с его глаз, он задорно рванул в лес, держась накатанной лыжни,

и, обежал всю округу, приветствуя всех жителей леса - и белок, начавших

нескончаемый хоровод на елях, и отощавших, в поблекших пижамах барсуков,

боязливо высовывавшихся из своих нор, и лосей, уныло сдирающих кору с осин,

и снегирей, с веселым щебетом поклевывавших сморщенную рябину. " Я вернулся,

но сегодня я сыт и потому добр! С весной вас всех! Много корма вам и хорошей

добычи", - кричал он на ходу и обитатели леса свиристели, цокали, хрюкали и

мычали в ответ, благодарно и дружелюбно.

В этот день он еще зашел в дом. Мария заохала: " Где тебя носило, я

совсем изволновалась", - а Дед схватил обеими руками за морду и, раскачивая

ее из стороны в сторону, стал приговаривать: " И кто это всю нашу лыжню

порушил! Вот мы ему зададим! " - но не удивился, когда Волк, съев свой ужин,

выпросив добавку и вылизав миску, отправился не на привычное место у печки,

а поскребся о дверь, выскочил во двор, пометался немного, выискивая место, и

в конце концов улегся под навесом над поленицей дров, на просохшей земле, с

подветренной стороны.

- Ожил, давно пора, - довольно усмехнулся Дед, - весна....

Теперь он каждый день обегал свою новую территорию, каждый раз расширяя

ее, и накопленный за зиму жирок перетекал в мышцы, вместе с силами пришел

кураж. И вот уже он несется по полю за зайцем и его последний писк говорит

Волку, что все в порядке, он такой же, как и прежде, и Волк, разодрав зайца

и напившись впервые за долгое время свежей крови, принимается носиться

кругами, как ошалевший от первой случки двухлеток, а после долго собирает

пропитавшийся кровью снег, отпиваясь.

В этот день он загнал еще одного зайца, что было против правил - он был

сыт, прихватил его зубами за шею, забросив за спину, и отправился домой.

Поскребся в дверь, степенно зашел и положил зайца у ног Деда.

- Ты пошто животину зарезал? Нет, ну ты глянь, - рассмеялся Дед,

обращаясь к Марии, - ведь даже шкурку не повредил!

- Это он свою долю принес, - ответила Мария, - что делать-то будем?

- Делать будем рагу из зайца, хоть и отощавший по весне зайчик, а все

равно хорошо, давно себя не баловал. А все спасибо Волчку, добытчик!

Дед разделал зайца, швырнув голову Волку, которую тот, сытый, унес к

себе под навес - законная доля, распялил шкуру на треноге - пригодится в

хозяйстве, и принялся объяснять Марии, как готовится рагу.

Вечером, выйдя до ветру, Дед подошел к Волку: " Ну, ты шельмец, но все

равно - спасибо. У меня бы рука не поднялась, а ты грех с души снял."

Еще недели через две Волк, окончательно войдя в форму, загнал оленя.

Олень был молодой и обессилевший после снежной зимы, да и стадо как-то

безвольно сдало его на заклание, даже не пытаясь соразмерить свой бег с его.

Волк легко отрезал, забежав вперед, отставшего оленя от стада, заставил

развернуться и еще какое-то время гнал его по направлению к дому,

развлечения ради, и в конце свалил, в четком прыжке перерезав шейную

артерию. Он всласть напился крови и потрусил к дому. Дед с Марией возились

на дворе, радуясь погожему дню. Волк осторожно прихватил зубами рукав

короткого полушубка Марии и потянул в сторону леса, затем подскочил к сараю,

ударил лапами по санкам и сделал короткую пробежку назад, по своим следам.

- Смотри, зовет куда-то, - сказала Мария, - может опять кто в капкан

угодил, а он вспомнил.

- Нет, - ответил Дед, - он бы тогда нервничал, а он спокоен, даже

весел. Ты возьми санки-то, да прогуляйся с ним на лыжах. У тебя одной это

шибче получится.

Через три часа, когда Дед, изнервничавшись, уже нацепил лыжи, готовый

идти на поиски, на пригорке у дома показалась Мария, согнувшаяся пополам под

грузом санок с оленем.

- Ну, учудил, думала - не доволоку, - чуть позже говорила она, тяжело

отдуваясь, - тяну, а сама думаю - сейчас брошу, потом думаю, нет, вот до

того пригорочка добреду - и там брошу, а с пригорочка вниз - полегче. Так и

доволокла.

- Даешь, Волчок! - восхищенно говорил Дед. - Браконьер, чистейшей воды

браконьер! Я таких сорок лет по округе вылавливал. Скажи спасибо, что сейчас

на пенсии. Но хорош! В одиночку завалил! Тебе бы нескольких таких же в Стаю,

навел бы шороху на всю округу.

Уже поздно вечером, после утомительной разделки оленя Дед задумчиво

сказал Марии:

- А ведь это он не долю принес. Доля подразумевает равенство. Ты

вносишь, я вношу, мы равны. Нет, это он нас под свое крыло взял, слабых и

неразумных, подкармливать начал, охранять будет, если не дай Бог что. Вожак,

по природе своей, по духу - Вожак. А Стаи нет. Последний, говоришь? Не хотел

бы я быть Последним.

X x x

Он засек их задолго по появления. Сначала издалека донесся тихий мерный

хруст наста, потом ветер принес вонь обильно смазанных сапог, запах давно не

стиранной одежды и еще чего-то, связавшегося в памяти Волка с капканом,

потом на дальнем пригорке выросли они сами. Их было трое, с закинутыми за

плечи ружьями, с небольшими рюкзаками. Главарь, высокий, худой, сутуловатый,

осторожно повел их к дому.

Волк подскочил к двери дома, поскребся, влетел в комнату и несколько

раз крутанул головой в сторону леса.

- Волк уже давно не заходил в дом, - задумчиво протянул Дед, - и

никогда не был таким нервным. Что-то случилось, Мария.

Он подошел к окну и долго всматривался в приближающиеся фигуры.

- Может, запереть дверь? - предложила Мария.

- С какой стати? Если это нормальные люди, то будет глупо, а если лихие

- не поможет, только хуже будет. Авось пронесет. Но как-то нехорошо на душе,

- последнее, впрочем, он не произнес вслух.

Дед вышел на крыльцо, в ожидании, Мария нервно перебирала тарелки на

столе, не зная, чем заняться, Волк же внешне успокоился, лег на коврик у

голландки и прикрыл глаза.

- Будь здоров, добрый человек, - раздался с улицы скрипучий голос.

- И вам того же, коли не шутите, - спокойно ответил Дед.

- Что, даже в избу не пригласишь? Не по понятиям получится, - весело

встрял другой голос, совсем молодой.

- Ну отчего же, заходите. Чем богаты - тем и рады.

На крыльце немного потопали, сбивая снег с сапог, потом копошились в

сенях, скидывая сапоги и раздеваясь, и вот уже вслед за Дедом в избу вошел

Главарь. Редкие, слегка приглаженные пятерней волосы, маленькие,

настороженные глазки, быстро обшарившие комнату, и какая-то неестественность

в левой руке, безвольно свисавшей вдоль тела. За ним ввалились два его

спутника. Один - действительно совсем молодой, в шапке золотистых давно не

стриженных кудрей, с румянцем, двумя блюдцами алевшим на щеках, в

расстегнувшейся до середины груди рубашке, как будто клокотавшая в нем

молодая удаль рвалась наружу - Молодой; другой - явно старше, за тридцать, с

землистым грубым лицом, с двумя лучистыми перстнями, татуировкой синевшими

на узловатых пальцах, зябко кутался в меховую жилетку, надетую поверх

свитера, - Урка.

- Привет, молодуха, - сказал Главарь замеревшей от страха Марии и

ощерил редкие желтые зубы в подобии улыбки, - принимай гостей. Что-то мне

твоя фотокарточка знакома, или встречались где?

- Да мы местные, - ответила Мария, - разве что в городе. Да я и там,

почитай, полгода не была.

- Местные - это хорошо, - протянул Главарь, - да вы, ребята, проходите,

не стесняйтесь, - обратился он к своим, все еще настороженно переминавшимся

с ноги на ногу в дверях с дробовиками в руках, - хозяева добрые, песик, как

и дед, на ладан дышит, вишь, даже головы не поднял. Сейчас перекусим, а там,

глядишь, еще что-нибудь каждому обломится, - ухмыльнулся он, - Вишь, какая

молодуха ядреная, на всех хватит, - но смотрел при этом на Деда, изучающее.

А Дед смотрел на карабин, который Главарь, опустившийся на лавку,

держал перед собой, уперев прикладом в пол. Он знал этот карабин, сам

подарил его соседу, такому же егерю, на пятидесятилетие, несколько лет

назад, памятная табличка в виде параллелограмма поблескивала на правой

стороне приклада. " Значит, у него они уже были", - просто отметил Дед.

- Трое с ружьями - многовато, - продолжал размышлять Дед, - лет бы

тридцать назад, разметал бы всех, несмотря на пукалки, да чего там, сами бы

не сунулись, трусливый народец. Но надо же что-то делать!

- Может, чайку с дороги? - спросила Мария в тщетной надежде.

- Чай - не водка, много не выпьешь, - забалагурил Молодой.

- Да у нас и нет, - смутилась Мария.

- Ты дурочку не строй, - жестко сказал тот, что постарше, - волоки

быстро, - и надсадно закашлял.

- Принеси, там, в шкафу, в твоей комнате, - проворчал Дед.

Мария скрылась в соседней комнате. Главарь медленно поднялся, поставил

карабин за лавку к стене и последовал за Марией, бросив на ходу: " Помогу

хозяйке, а то ведь не донесет, сколько нам надо, да и осмотрюсь."

- Двое - уже легче, - подумал Дед и громко сказав, - а чаек все же не

помешает, - двинулся к плите, где рядом, на стене, висела двустволка, по его

обычаю, заряженная.

От выстрела задребезжали стоявшие на полке чашки, несколько дробинок со

звоном срикошетили от чайника и электроплиты, но основной заряд кучно вошел

в правый бок Деда, развернул его, уводя вздернутую к винтовке руку, и тяжело

бросил на пол.

- Ты чего, с ума сошел? - завизжал Молодой.

- Сейчас бы вместо него на полу корчился, недоумок, - прошипел Урка и,

бросив винтовку, подскочил к Деду, занеся ногу для удара, - падаль!

Все, что произошло дальше, заняло несколько секунд. Волк дождался

момента. Он, как всегда молча, одним прыжком, даже не привстав

предварительно, долетел до стрелявшего и вонзил клыки во внутреннюю

поверхность бедра опорной ноги. Клыки легко пробили одежду и крушили мышцы и

сосуды, сойдясь на кости, а тело все находилось в воздухе, поворачиваясь как

на оси и увлекая Урку вниз, к полу. Когда задние лапы Волка коснулись

твердой поверхности, он уже полностью развернулся и, разомкнув челюсти,

оказался лицом к лицу со вторым, Молодым, который от растерянности никак не

мог поднять винтовку, зацепившуюся ремнем за лавку.

- Не-е-ет! - завопил он, когда окровавленная разверзнутая пасть стала

надвигаться на него, застилая свет, и даже не попытался защитить шею. Крик

вылился алым потоком, а Волк уже стоял посреди комнаты, крепко уперев лапы,

и не мигая смотрел на Главаря, медленно, по сантиметру, приближающему к

нему, поблескивая ножом в правой руке.

Главарь на глазах преображался. Чуть разгладились морщины на лице и

подровнялись сгнившие зубы - и вот перед Волком предстало навеки ненавистное

лицо Смотрителя, но и затем - удлинилась щетина и завитки волос на руках,

вытянулись резцы, утолщились ногти, челюсти с носом, срастаясь, выдались

вперед. " Оборотень! - озарило Волка. - Волкодлак! " Но страха не было в его

сердце и он, поминая отца, собрался на главную битву.

- Это ты, приятель, - тихо прорычал Смотритель, - как же я сразу не

разглядел. Ветошкой прикинулся. Хитер! И корешей моих положил. Но они твоих

повадок не знают, - он бросил взгляд на перерезанное горло Молодого и

чему-то удовлетворенно усмехнулся, - не знали, а я знаю, только вот эти

знания мне дальше, к сожалению, не потребуются. Ты же Последний. Ну же,

вперед. Не бойся. Это не больно.

Он ждал удара в горло или плечо и, когда передние лапы Волка еще только

отрывались от пола, быстро поднял правую руку на уровень плеч, почти прижав

к груди кулак с выставленным вперед ножом. Но Волк прыгнул ниже, он просто

сбил Смотрителя с ног, ударив его в солнечное сплетение, и запоздалый удар

ножом вниз лишь рассек воздух. Пока Смотритель, как после удара

боксера-тяжеловеса, летел к стене и, ударившись о косяк, заваливался на бок,

Волк отскочил назад и повторил прыжок. На этот раз он раздробил запястье

правой руки и нож сам выпал из потерявших волю пальцев.

- Твоя взяла, - хрипел Смотритель, с трудом восстанавливая дыхание и с

ужасом глядя на раздробленную кисть, вокруг которой быстро растекалась лужа

крови. - Эй, Мария, так ведь тебя, кажется, зовут, быстро перевяжи меня. Не

бойся, здесь уже все кончилось. Быстрее!

Тут он встретился глазами с Волком и страх волной, от враз закоченевших

ступней, покатился по нему, залил липким и влажным промежность и вылился в

хриплый вой: " Ты не сделаешь этого! " Волк долго глотал кровь, пока бьющий

толчками фонтанчик в пасти не иссяк, потом подошел к Урке, свернувшемуся

вокруг разорванной ноги и от потери крови почти не дышавшему. Тот посмотрел

затуманивающимся взглядом на Волка и покорно подставил шею.

Дед умирал, прижав руку к развороченному выстрелом боку и навалившись

на нее всем телом, как будто надеясь остановить кровь. Волк подошел к нему и

посмотрел на него долгим грустным взглядом.

- Ты идешь в Долину Смерти, старик, - неожиданно услышал Дед угасающим,

навсегда сливающимся с природой сознанием, - ты прожил славную жизнь, увидел

взрослыми детей своих детей и погиб в битве. Немногим так везет.

- Ты прав, ты нашел нужные слова. Спасибо тебе, - сказал он, смотря на

Марию, горестно застывшую в дверях, - за Марию спасибо.

- Прощай, старик, мне было хорошо с тобой.

X x x

Следователи появились ближе к полудню. Мария, отложив тяжелый лом,

которым она долбила промерзшую землю, посмотрела на тяжело переваливающийся

джип и скорбно кивнула Волку: " Тебе пора, сейчас здесь такое начнется..."

Волк еще раз прислушался, вопросительно посмотрел на Марию: " Все в

порядке? " - не уловил в ее облике никакого страха, только горечь, обдумал ее

совет и, коротко кинув: " Прощай! " - потрусил к лесу.

Мария долго смотрела ему вслед, прислушиваясь к усиливающемуся скрипу

машины.

- Даже не обернулся! - подумала она, но без обиды.

Следователи были мужиками молодыми, хваткими и балагуристыми. Соскочив

с джипа, они на минуту замерли, явно восхищенные статью Марии, а затем, едва

ли не похлопывая ее пониже спины, предложили проводить к месту

предполагаемого, по их словам, преступления. " Почудилось девушке! Чего не

придумаешь, сидючи в этакой глуши! " - читалось на их лицах. Но они притихли,

войдя в дом, сразу наткнувшись взглядом на Деда, прибранного, с горящей

свечкой в сложенных на груди руках, лежащего в чистом, чуть сероватом

исподнем на обеденном столе.

- Господи помилуй, - выкинул из подсознания один из следователей,

постарше, и, нашарив взглядом темную икону в правом, рядом с покойником

углу, перекрестился.

- Да-с, расслабились на природе, - произнес тот, что помоложе, - ну что

ж, рассказывайте.

- Зашли как-то трое. Какие? Что их описывать, сами увидите, -

следователи в изумлении тряхнули головами, - с оружием, вон оно в углу все

свалено. Не с добром пришли, сразу было понятно, да и с оружием у нас тут, в

заповеднике, так не разгуливают. Дедушку застрелили, - слезы непроизвольно

потекли у нее из глаз, - ничего, я сейчас успокоюсь. Он хотел свою винтовку

схватить, да видно не успел. Что со мной? Да ничего, испугалась только

сильно. А с этими? Да вы сюда ступайте, - сказала им Мария, - так вам

понятней будет, - и отвела их на ледник.

- Вы их что, собаками затравили? - спросил потрясенный следователь,

разглядывая вынесенные из ледника и сложенные рядком трупы, и встревоженно

оглянулся вокруг.

- Нет, это все Волчок. Он их зарезал.

- Кто такой?

- Волк, самый настоящий, у нас тут жил с начала зимы.

- Один против троих да с таким арсеналом, - с сомнением протянул

младший из следователей.

- Гражданка, хватит нам сказки рассказывать, - строго сказал старший, -

волков давно нет, только такие и остались, - кивнул он на лежащие тела.

- Зачем же вы так нехорошо о волках? - обиделась Мария.

- Смотрите, - закричал младший и ткнул пальцем в сторону леса, - ну

зверь!

Волк сидел не просто на пригорке, он выбрал еще и слежавшийся высокий

сугроб, он сидел на задних лапах, уперев вертикально передние, расправив

плечи и гордо подняв голову, немного развернув ее от приезжих.

- Этот мог, - прошептал третий, врач, - как топором по глоткам

прошелся, первый раз в моей практике.

- Эх, сейчас бы винтарь, снять его, - возбужденно воскликнул младший.

- Да как вы можете! - Мария бросилась между следователями и Волком, как

будто те и вправду начали целиться. - Не из-за того, что меня спас, что

люблю я его, в конце концов, он же - Последний!

- А вы откуда знаете? - поинтересовался старший.

- Я сама его выкормила, из соски.

- И где же?

- В столице, в зоопарке, - устало сказала Мария.

- Чего только не намечтают девушки, особенно в таком медвежьем углу, -

подумал старший, но вслух сказал, - ладно, суду все ясно, пройдемте в дом.

Вечером, после долгих формальностей, старший протянул Марии протокол и

запись ее показаний: " Надеюсь, этого хватит, постараемся не дергать вас в

город." Врач отдал Марии свидетельство о смерти Деда: " Можете хоронить.

Давайте мы вас в город подбросим, там и похороните. Машина большая,

ужмемся."

- Да нет, спасибо. Я уж здесь, рядом с бабушкой и мамой.

- Как же одна?

- Ничего, я сильная.

Мария вышла их проводить и, пока младший следователь и врач разбирались

в машине, старший задумчиво, тщательно подбирая слова, проговорил:

- Все не так просто. Он, - следователь мотнул головой в сторону Волка,

по-прежнему изваянием возвышавшегося на том же месте, - конечно, молодец, и

тебя защитил, и бандитов порезал, но он нарушил закон, нет-нет, не

человеческий, природный, Божий. Ведь ты посмотри, у животных, живущих рядом

с человеком, я не имею ввиду змей, рыб, ты понимаешь, так вот, на этих

животных наложен запрет - никогда не убивать сознательно человека, запрет на

вкус человеческой крови. И они этот закон в большинстве своем блюли,

медведи, тигры, те же волки уходили от столкновения с человеком, даже когда

были заведомо сильнее, даже понимая, что от человека исходит много бед. Но

иногда, редко, к счастью, появлялись звери-людоеды. Раз нарушив запрет, они

уже не могли остановиться. И они уже не разбирались, кто прав, кто виноват,

кто хороший, кто плохой, все для них были добычей, желанной добычей. Боюсь,

что и этот не остановится. Мне бы, по-хорошему, надо было всех оповестить,

потом облава и - конец. Но что-то мне запали в душу твои слова о Последнем.

Не могу. Рука не поднимется. Пусть живет. Эй, долго вы там копаться будете,

темнеет уже, - раздраженно крикнул он.

- Ну что, прощай, Мария, - переминались следователи возле машины, - не

страшно здесь одной оставаться?

- Мне теперь ничего не страшно.

- С таким-то защитником! - младший, хохотнув, кивнул в сторону Волка.

- Нет, он уйдет, я думаю, как вы уедете, так и уйдет. Не для того же он

рожден, чтобы всю жизнь просидеть сторожем у бабьей юбки.

- А для чего же? - поинтересовался врач.

- Не знаю. Да и он сам, наверно, не знает.

- А сама чем заниматься будешь?

- Обратно в столицу уеду. Мне институт закончить надо. А дальше - как

получится.

Машина, засветив фары, медленно отъехала от дома. Мария, проследив их

выезд на дорогу, вернулась в дом, постояла немного у дверей и потом

решительно задвинула засов.

Фары на мгновение вырвали из сумерек Волка. Он встал, развернулся и

большими прыжками помчался в лес, прочь от дороги, прочь от дома, прочь от

людей.