Часть пятая

Они уходили все дальше и дальше на восход. Зима выдалась холодной и

бесснежной, но это только помогало им - они бежали, не сбавляя хода,

напрямик через леса и поля, сторонясь укатанных дорог и все более редких

городов и деревень. В первые дни они еще с большой опаской вступали на

прогибающийся под их тяжестью лед многочисленных речушек, но скоро и те

стали окончательно.

И вот Великая Равнина вынесла их на край ледяной пустыни, начинавшейся

почти сразу за линией деревьев, но не лесных, крепко вросших в землю, а

стоящих на многих ногах, между которыми мог легко протиснуться Волк, а

сейчас свободно гуляла поземка. В морду ударил разогнавшийся на воле ветер,

вобравший бесчисленные запахи за долгие версты пути.

- Неужели - Крайнее Море? - удивился Волк.

Но вот где-то вдали, сквозь искрящуюся взвесь, угадалась темная громада

другого берега, высокого, непривычного, и по мере того, как глаза приучались

отсекать лишнее, она, казалось, наползала, но вот замерла, четко

очертившись.

- Неужели - Великая Река, край моей Территории? - с надеждой прошептал

Волк.

- Ты не увидишь белку на дереве на той стороне, - охолонила его Альма,

напомнив пересказы Одинокого Волка, - это действительно Великая Река, но не

та. Давай переберемся на ту сторону, пока не запуржило.

Они переночевали, хоронясь от пронизывающего ветра, в неглубоком гроте,

которым обычно пользовались в непогоду приезжие рыбаки, а утром оврагами

поднялись на высокий обрывистый утес. Разыгравшаяся ночью пурга утихла и

сверху видна была вся доступная земля. На закат тянулась пройденная ими

Великая Равнина, с обширными полями, перемежаемыми клочками лесов,

напоминавшая издалека плохо скошенное поле. Кое-где угадывались серые пятна

деревень, а совсем на горизонте в неподвижный воздух поднимались, чуть

расплываясь, клубы бело-серого дыма - там, наверно, был город. На холод и

тепло вольно растянулась во сне река, накрыв голову и ноги пушистыми

облаками на горизонте. А на восход!.. На восход простиралась холмистая

местность, вся зеленая с белой подпушкой, и отсюда, сверху, она казалась

кочковатым, поросшим травой, бескрайним болотом, не страшным, как для

большинства людей, а добрым, которое и схоронит, и накормит. И насколько

хватало взгляда - ни одного признака людей.

- Здесь и перезимуем, - то ли спросил, то ли утвердил Волк, - пора уже

постоянное логово завести, - добавил он, окинув взглядом сильно погрузневшую

подругу.

- Да, скоро, - подтвердила та и, с тоской оглядев безлюдные просторы,

тихо проговорила, недобро, - тебе здесь будет хорошо.

X x x

Они медленно трусили уже несколько дней, осматривая и отвергая

различные укромные пещеры и завалы. Альма капризничала, уже она тянула Волка

за собой на восход, а тот, повинуясь Закону - логово выбирает волчица, не

спорил и, пусть недоумевая, покорно следовал за ней. Они пересекли две

дороги, по которым недавно проходили машины людей, Волк заволновался и стал

настойчиво призывать Альму вернуться назад, но та, ведомая каким-то

инстинктом или предчувствием, лишь ускорила шаг. Вот и третья дорога

прорезала лес, а на ней - странная, плотно сбитая группа людей, медленно

бредущих, устало-понурых, одинаково черных, а спереди и сзади - еще две

группки, заметно меньше, тоже одинаковые, но в грязно-зеленом,

злобно-веселые, с автоматами на плечах. А у их ног на поводках - здоровые,

откормленные и тренированные собаки, как братья Альмы, в настороженном

счастливом ожидании - вдруг кто из черных шагнет в сторону, вот славная

будет охота!

- Ты этих искала! - злобно прорычал Волк и резко мотнул головой в

сторону людей, не собак. - Соскучилась!

Но Альма не слышала его. Ее глаза как-то сразу нашли и выхватили из

толпы черных фигуру высокого, немолодого человека, он шел, переговариваясь с

кем-то из своих спутников, но вдруг оборвал разговор и стал растерянно

озираться вокруг, потом определился, зацепился глазами за небольшой кусочек

леса слева по ходу движения, но сколько ни всматривался, не разглядел

ничего, кроме стоящих стеной елей, но какой-то исходящий из-за них

безмолвный страстный зов притягивал его, и он еще долго оборачивался, в

надежде.

- Чего раскричался? - откликнулась, наконец, Альма, выйдя из ступора. -

Отвык от людей, но тут уж ничего не поделать, они везде. Придется смириться.

Ладно, пошли дальше, я что-то устала сегодня.

Не прошло и двух часов, как Альма нашла логово. Оно было не лучше, даже

хуже многих виденных ими до этого. Просто завалились крест накрест две ели,

так и остались лежать, опираясь на огромные вывернутые из земли корневища,

со временем сверху на комли нападали ветки, налетела опавшая хвоя, мелкими

иголками забившая все щели, так что самый сильный ливень не прошибет, тут и

ветер постарался, подоткнул снежную перину. Тепло, но тесновато и как-то

несолидно, по волчьим понятиям.

- Здесь - так здесь, - согласился Волк и отправился обследовать свою

новую Территорию.

X x x

Волк за несколько дней обегал все вокруг и под конец с трудом

выдавливал из себя метки границ. Он нашел немало укромных местечек,

прекрасно подходящих под логово, но Альма с порога отвергала все его

предложения прогуляться, проветриться, посмотреть. Как обычно бывает, в

результате она оказалась права. Вернувшись после очередной экспедиции и

приволоча крупного, еще не отощавшего от зимней бескормицы зайца, Волк

удивился необычной тишине возле логова. Альма всегда чутко улавливала его

возвращение и встречала у входа, приветно потявкивая. Сегодня было пустынно

и тихо. Волк настороженно остановился в нескольких прыжках от логова,

положил на снег зайца, принюхался. Кажется, все спокойно, никого чужого не

было. Но он для надежности сделал круг, не нашел ни незнакомых следов, ни

опасных запахов, и только после этого приблизился к логову. Оттуда

действительно доносился специфический запах, смешанный с запахом крови, и

тонкое разноголосье поскуливания. Волк сунул было голову внутрь логова, но

Альма, разлегшаяся полукругом, спиной к входу, и прикрывавшая какой-то

клубок у своего живота, только повернула голову, безмолвно ощерила зубы и

Волк сразу ретировался, осознав.

- Ну вот и случилось, вот она - Стая! - умильно подумал он, но быстро

вернулся на землю, поднес зайца к входу в логово и прокинул его внутрь.

- Ты хороший отец! - раздалось изнутри.

- У вас не будет с этим проблем, - ответил Волк и, решив, что вторая

охота за день будет явно лишней, свернулся клубком у входа, привычно прикрыв

нос и лапы пушистым хвостом, и немедленно уснул.

X x x

Прекрасный это был месяц! Слегка морозило, то так, что даже на полном

ходу не перехватывало дыхание и можно было комфортно спать в притопленной в

земле ямке под ближайшей к логову елью. Исчезла постоянная раздраженность

Альмы в последние дни беременности, ее неожиданные вскрики и даже укусы.

Просто исчезла Альма, она забилась в логово и лишь иногда мелькала перед

Волком ее острая морда - когда она схватывала принесенную им добычу и,

невнятно бурча что-то похожее на благодарность, быстро утаскивала ее в

логово.

Но какая была охота! Волк первый раз в жизни вырвался в девственный

лес, с его чистыми запахами и особой тишиной, охраняемой мерным

перешептыванием слегка колыхаемых ветром верхушек деревьев и подчеркиваемой

вспыхивающей изредка перебранкой белок или сорок. А сколько новых зверей и

птиц! Казалось бы, его, выросшего в одном из богатейших зоопарков мира,

трудно удивить, но как разительно отличались встреченные им вольные звери от

тех, угрюмых и малоподвижных, а многих, наверно содержавшихся в дальних

вольерах, он вообще встретил или заметил впервые.

Вот он, пробежав по цепочке очень похожих на его, только меньше,

следов, уловил на дальней опушке рыжий всполох. Ба, родственница! В

зоопарке, как бедная приживалка, все тыкалась острой мордочкой по углам,

глазки круглые, без тени мысли, даже стыдно, честное слово, хвост грязный,

слипшийся, как у кошки, прости Создатель. А здесь! Как ты подросла,

сестричка, и где ты обзавелась такой шубой с кокетливым белым кончиком на

пушистом богатом хвосте. И что ты делаешь на этой чистой нетоптаной полянке,

к чему прислушиваешься, или меня уловила? Но вот задорно блеснули глаза и

лисица быстро разрыв ямку выхватила тонко пищащую мышь. Ну молодец,

сестричка, удачной охоты!

А вот другая чужая охота. По еловым веткам на недоступной для Волка

высоте несется белка, пустая добыча, мяса не больше, чем в приличной мыши,

все остальное видимость - мех и цоконье, а за ней, как уменьшенная копия

лисицы - куница, блестящая, темно-бурая, с эмблемой солнца на горле. А какие

прыжки - Волку не под силу! С ели на ель, с ветки на ветку, бесстрашно,

глаза устремлены только вперед, на добычу, если она перепрыгнула, то уж я

подавно!

- А вот так мы не договаривались! - Волк, злой и обескураженный, стоял

около своей заначки - пять дней назад он завалил оленя, уже успел отгрызть

два окорока и переволочь их в логово, а остаток припорошил снегом для

сохранности, и надо же - уволокли! Следы странные, передние напоминают

медвежьи, почти круглые, большие, а задние, помельче - как волчьи, но не

совсем. По ним Волк нашел свою добычу, изрядно обглоданную и запрятанную в

укромное место, вероятно, бывшую берлогу, но воришка был уже далеко и Волк,

пробежав пару часов по остывшему следу, оставил эту затею.

Они встретились чуть позже, недели через две. Волк с удивлением

рассматривал нескладного зверя: голова слишком мала для длинного туловища с

высоко задранным массивным крупом, короткие передние лапы широко расставлены

и опираются на непропорционально большие ступни, картину завершал недлинный,

но чрезвычайно пушистый хвост, свисавший почти до самой земли. Единственное,

что было в этом звере красивого - это шуба, густая, длинная, блестящая,

коричневая с рыжинкой и кокетливой желтой полосой вдоль всего тела.

- Экий увалень! - подумал Волк. - И как это он ухитрился моего оленя

так далеко уволочь, он же больше него?

В этот момент увалень, непостижимым образом почуяв Волка, вдруг

сорвался с места и неожиданно быстро короткими прыжками стал уходить в

сторону.

- Ну я тебе сейчас задам! - крикнул Волк, пустившись в погоню.

Не тут-то было. Сначала увалень завел Волка в распадок с глубоким

снегом, где Волк стал сильно проваливаться и далеко отстал от вора,

скользившего по насту на своих широких лапах, как на лыжах, а в конце

погони, порядком устав и чувствуя уже за спиной разгоряченное дыхание, он

ловко взобрался на дерево и развалился на ветках на недоступной для Волка

высоте.

- Чего привязался? - спросил он сверху.

- А почто ты мою добычу украл? - ответил вопросом на вопрос Волк.

- Не разбрасывай, - спокойно ответил увалень.

- Ладно, пробежали, - согласился Волк. - Тебя как зовут-то?

- Росомаха.

- Первый раз слышу.

- А тебя?

- Волк.

- Тоже первый раз слышу. Я было подумал - собака, только немного

необычная, окрас и стать, что-то не то, - сказала росомаха.

- Я тебе покажу - собака! - взвился Волк.

- Извини, - просто ответила росомаха.

- Ты уж поаккуратнее с моей добычей, - сказал Волк.

- Договорились.

По прошествии времени Волк понял, что тот разговор под деревом мог

кончиться для него гораздо хуже. Он как-то подсмотрел за охотой росомахи.

Тот долго выжидал оленя, спрятавшись в ветвях над тропой, ведущей к водопою,

а потом обрушился всей массой тому на спину, переломив хребет.

- Еще и вверх надо посматривать, не было забот! - подумал Волк.

X x x

Морозным солнечным днем Альма с гордостью вывела свой выводок из

логова. Щенки, щурясь от яркого света, сначала неуверенно тыкались из

стороны в сторону, но с каждой минутой все больше осваивались и вот уже

устроили веселые гонки взапуски.

- Каковы! - читалось во взгляде Альмы.

А Волк видел не веселых щенков, резвящихся на полянке перед логовом. Он

видел свою бывшую Стаю. Вот кривоногий приземистый Буль, вот Дог,

гладкошерстный и красноглазый, вот лобастый Рот, даже Шарик коричневым

пятном мелькнул в свалке.

- У-у, сучье племя, - крикнул он Альме и, налетев на щенков, стал

крушить им хребты мощными ударами лап.

Он пожалел двоих. Не потому, что они были серы. Только они не приникли

в страхе к земле, а, уперев передние лапы, гордо вскинули головы, ожидая

смертоносной атаки.

X x x

Он бежал три дня, бежал на восход, бежал от воспоминаний. Но чем

дальше, тем чаще перед его глазами вставали два серых комочка, таких слабых

и таких гордых. Он бежал все медленнее, потом заметался на берегу очередной

реки: " Может быть, пойти на тепло, там теперь лучше охота", - объяснял он

свою нерешительность, но вот, повинуясь внутреннему зову, он развернулся и

крупными прыжками устремился назад, к логову.

Он загнал по дороге зайца и принес его к входу в логово. Альма была

грустна, но ласкова. Она куда-то прибрала убитых щенков и на полянке

носились кругами только двое серых. Она благодарно приняла зайца и

пригласила волчат разделить трапезу, распоров зайцу брюхо. Щенки, радостно

урча, зарылись мордами в парящих на морозе внутренностях, а потом,

вцепившись с разных сторон, стали раздирать зайца пополам.

Волк был ласков, но грустен. Он потерся мордой о плечо Альмы и улегся

рядом с ней, наблюдая за резвящимися волчатами.

Щенки были очень похожи: серые, с крепкими лапами и продольной черной

полосой вдоль хребта. Но были и различия. Один - они его прозвали Лобастик -

был больше в отца, с крупным выпуклым лбом, а второй - Ушастик - больше в

мать, с длинными, острыми, торчащими вверх ушами.

Росло солнце, с каждым днем все выше поднимаясь в небе, росла трава,

сменившая под лапами стаявший снег, росли волчата, жадно перемалывая

принесенную отцом добычу, и вместе с этим росла любовь к ним Волка, который

готов был целыми днями играть с ними и учить их, никогда не уставая и

никогда не раздражаясь. Он вспоминал свое детство, сначала часы, а потом

дни, недели, месяцы, проведенные в вольере Одинокого Волка, все его уроки и

рассказы, и старался перенести, передать это сыновьям, дотошно соблюдая все

приемы, все упражнения, даже тот хрупкий баланс строгости и ласки,

требовательности и поощрения, без которых не может быть полноценного

обучения. Тем самым он чтил память своего отца, всех предшествующих

поколений, которые истончились в этих волчатах.

Ему было, конечно, намного легче, чем Одинокому Волку. Тому приходилось

перед каждым занятием очень долго объяснять и рассказывать сыну о никогда не

виденной им воле, о лесах, полях, реках, чтобы тот смог представить себе

ситуации охоты, поиска и погони, защиты от непогоды и главного врага -

двуногих, болезни и ранений. Все это надо было воссоздать в тесных границах

вольера, раздвинуть его до горизонта, засадить деревьями, напитать реками,

наполнить запахами трав, населить зверями и птицами.

У Волка и его маленькой Стаи все это было, было вокруг них и они сами

являлись частичкой этого реального мира. Они вместе распутывали хитроумные

заячьи петли и выгоняли затаившегося под кустом длинноухого на короткую

веселую пробежку, оканчивавшуюся упоительно вкусным обедом. Они разыскивали

в траве перепелиные гнезда и лакомились мелкими, но такими нежными яйцами, а

однажды Лобастик, притаившись чуть в стороне, даже прихватил и саму

перепелку, храбро ринувшуюся на защиту своего гнезда. Тогда Волк

одобрительно, хотя и немного удивленно, посмотрел на Лобастика и позволил

ему одному съесть свою первую самостоятельную добычу. Они медленно

подползали к толстому чуткому барсуку, выискивающему личинки под дерном,

каждый раз замирая, когда тот настороженно поднимал свою острую полосатую

мордочку. Здесь приз - если хотелось есть, то печень того же барсука -

получал тот из волчат, кто первым ударял мордой в толстый зад барсука. Но

если тот все же улавливал приближение волчат и, вначале семеня, а потом

перейдя на преуморительные короткие прыжки, улепетывал под эскортом волчат к

своей норе, охота считалась неудачной и игра начиналась сначала с другим

барсуком. Волк научил их по состоянию копки определять, давно ли здесь

кормилась стая кабанов, и находить их купальни или укромные лежки в глубине

леса. Сам Волк, может быть, сцепился бы с секачом, не ради добычи, а из

куража, но с волчатами он не рисковал, долго выискивал неосторожно

отбившуюся от стада самку с поросятами, налетал на блаженно почесывающуюся о

дерево или сосредоточенно разрывающую твердым пятачком землю свинью, отгонял

ее в сторону или просто кружился вокруг, отвлекая внимание и давая

возможность сыновьям уволочь по полосатому поросенку размером не намного

меньше их самих. Затем, так и не тронув самку, он уносился вслед за

волчатами, прихватывая напоследок еще одного истошно визжащего поросенка,

для Альмы. Так, заодно, он приучал волчат соблюдать Закон и не брать

лишнего.

А после успешной охоты и сытного обеда они ложились где-нибудь в теньке

поблизости от воды и Волк начинал объяснять им Закон. Волчата обычно

засыпали под его неспешный говор, но Волк не расстраивался и в следующий раз

повторял свои наставления с начала, а некоторые из них так поражали волчат,

что они сами просили повторить их снова и снова, и Волк повторял --

что-нибудь да останется.

Волк понимал, что волчата слишком молоды для восприятия Закона и после

маленького урока переводил разговор на обыденное, на окружающее. Уже тогда,

до своих многолетних странствий, Волк знал о животном мире гораздо больше,

чем любой из обитателей леса, и волчата, затаив дыхание, слушали его

рассказы о повадках разных зверей и птиц, не только осязаемых, но и тех,

далеких, недостижимых, с которыми он познакомился в зоопарке. О гигантской

щуке с четырьмя лапами, которая выползает из воды, чтобы схватить глупых

зазевавшихся волчат и уволочь их на самое дно; об огромном олене, в два раза

выше любого виденного ими, но без рогов и с одним или двумя мешками на

спине, куда он складывает непочтительных волчат, а также еду и воду и

поэтому может не пить и не есть неделями; о звере-горе с двумя хвостами и

огромными лапами, в отпечатке которых, заполненном водой, может искупаться

уставший на охоте волчонок; об огромных орлах, которые могут взять в каждую

из своих когтистых лап по разморившемуся на солнце волчонку и унести их к

самому Крайнему Морю. Волчата повизгивали от страха, стреляли глазами то на

мирно журчащий поблизости ручей, но в небо, где весело носились ласточки, и

успокаивались -- сказка.

Но больше всего волчата любили рассказы отца о его прошлой жизни. Так

получилось, что в этих рассказах смешались судьбы Одинокого Волка и

Последнего Волка, и вот Волк в последнем усилии проскальзывает под сетку и

мимо изумленных егерей и охотников, мимо припасенных на такой случай борзых

несется во весь опор за Волчицей, и вот они уже у спасительной трубы, и вот,

продравшись сквозь заросли калины, они юркнули в нее и никто не смеет их

преследовать, но они несутся вперед и выскакивают на берег рукотворного

озера с заброшенными, недостроенными домами двуногих, их пустые глазницы

бессильно провожают их, их распахнутые рты пробуют что-то озлобленно

крикнуть им вслед, но они бегут вперед, они живы, они свободны. " Так мы с

мамой прибежали сюда, тут появились вы, и теперь здесь наш дом."

Он никогда не рассказывал им о пленении отца, о своей жизни в

несвободе, о своей шайке, хотя волчатам наверняка были бы интересны их

похождения. Он никогда не говорил им о том, что он -- Последний. Они лежали

рядом с ним, такие сильные, такие гордые, такие серые, они были живым

опровержением того, с чем он вырос, того, что внедрилось в него сразу же,

как он начал осознавать этот мир.

- Ваши двоюродные братья и сестры где-то рядом. Когда вы подрастете, мы

пойдем и найдем их и у нас будет большая Стая. И пусть Они трепещут!

- Мы найдем их, и у нас будет большая Стая, и пусть Они трепещут! --

радостно подхватывали волчата, ударяя правыми передними лапами о дерн.

Разговоры утихали, они погружались в сон, потом просыпались,

потягивались, до дрожи напрягая задние лапы и хвост, немного пили -- много

нельзя перед возможным долгим бегом -- и устремлялись навстречу новой охоте.

Как-то раз, ранним утром они столкнулись с косулей, редкой гостьей в их

краях. Волчата замерли на опушке леса, разглядывая неизвестную стройную,

тонконогую красавицу, в искрящейся в первых лучах солнца гладкой рыжей

шубке, с точеной, неожиданно темно-серой головой с белым пятнышком на

переносице. " Что ж, поохотимся, - сказал Волк, - сильно не отставать! И

смотрите внимательнее, что я буду делать." Для Волка это была не охота -

детская забава, он легко догнал косулю, в четком прыжке перерезал ей артерию

на горле и спокойно улегся рядом, но для волчат, изо всех сил старавшихся

держаться сразу за отцом, это была первая настоящая погоня и они,

возбужденно урча, налетели на поверженную косулю, вцепились ей в горло и

замерли, впитывая еще пульсирующую кровь. " Как мы ее загнали, мама! -

взахлеб описывали они вечером короткие перипетии погони. - Почему ты не

ходишь с нами на охоту? "

X x x

Чем больше сближался с сыновьями Волк, тем дальше отходила Альма.

Как-то само собой сложилось, что Стая, как они гордо именовали себя, чуть

свет уходила на охоту, иногда на два-три дня, а Альма оставалась в логове и

на все это время они забывали друг о друге. Но Альма недолго спала после их

ухода, вставала, до хруста потягиваясь, немного ела из обильно принесенной

добычи и отправлялась в короткую, на час резвого бега, дорогу, к странному,

как будто из другого или очень древнего мира, городу двуногих, обнесенному

высоченным, в половину хорошего дерева, глухим забором со сторожевыми

башенками по углам. В строго определенное время распахивались ворота, в

которые упиралась единственная в округе дорога, и из них медленно вытекала

толпа неизбывно усталых людей в одинаковом черном в сопровождении

утренне-злых людей в форменно-пятнистом. Они уходили в лес, с каждым днем

все дальше, где они прорубали широченную, в пять или шесть прыжков, просеку

для каких-то их, людских, надобностей, валили вековечные деревья, обрубали

ветки, кряхтя пристраивали тяжелые бревна на сани-волокуши, что свозили их к

дороге, где бревна перегружали на непомерно длинные машины и увозили в

другую жизнь.

Альма встречала их у ворот, провожала до места работы, весь день

неотрывно следила за высоким немолодым человеком в черном - Хозяином, за

тем, как он работает, как ест во время короткого обеда в полдень, как в

неветренную погоду разжигает костры из обрубленных веток посреди просеки,

зачарованно глядя на медленно прыгающий по лапнику, перед тем как бодро

загудеть, огонек, как по команде присаживается к ближайшему дереву, достает

из кармана металлическую коробочку, пуская солнечный зайчик откидывающейся

крышкой, вставляет в рот столь любимую людьми палочку и с наслаждением

выпускает изо рта клубы серого дыма, как в конце дня он возвращается той же

дорогой в свой город и исчезает за сливающимися с забором воротами, до

следующего дня.

Альму уже все знали, и черные, и пятнистые, даже сопровождающие людей

кобели каждое утро приветствовали ее радостным лаем, резко контрастировавшим

с их злобным рычанием по отношению к людям. В один из первых дней ее

непрерывной добровольной вахты она вышла из леса и, дождавшись, когда Хозяин

повернулся лицом в ее сторону, негромко тявкнула. Хозяин поднял глаза, долго

всматривался в нее и потом выдохнул, удивленно, вопросительно: " Альма? " Она

услышала этот шепот, через визг пил и стук топоров, через перекрикивания

работающих и обязательную по службе ругань охранников. " Да, это я, я здесь! "

- пролаяла она ему в ответ, от радости припала на передние лапы, опустив

голову к самой земле, и, как неразумный щенок, завиляла высоко поднятым

хвостом.

Несколько дней все люди с удивлением наблюдали эти странные диалоги и

вот начальник конвоя не вытерпел.

- Ваша что ли?

- Моя. Альма. Из той жизни.

- Как она здесь очутилась-то?

- Сам не понимаю. Если бы как встарь, пешком по этапу, а так... Не

понимаю!

- Ладно. Подойдите. Разрешаю свидание.

Хозяин удивленно посмотрел на начальника и направился к собаке. Та

возбужденно крутилась на месте, но рванулась навстречу Хозяину только тогда,

когда он, сильно приблизившись, пересек какую-то невидимую определенную

самой Альмой границу Их Территории. Она налетела на Хозяина и, не боясь

теперь испачкать его одежду, вытянулась, положила лапы ему на плечи и

несколько раз лизнула его в нос, щеки, любовно заглядывая ему в глаза, потом

соскочила обратно на землю и начала в невероятном возбуждении носиться

кругами вокруг него, изредка подбегая, и после короткого касания руки

продолжала безумно радостный бег вокруг тихо плачущего от счастья и умиления

уставшего немолодого мужчины. Но вот они оба успокоились, Хозяин сел,

привалившись спиной к березе, Альма улеглась рядом, положив голову ему на

живот и блаженно замерла под неспешным ласковым перебором пальцев на

загривке.

Никто не работал, растроганно наблюдая эту сцену взаимного обретения

после долгой разлуки, даже охранников прошибло, и чтобы скрыть, подавить это

неположенное при исполнении чувство, они, когда Хозяин, последний раз обняв

Альму, побрел обратно, принялись привычно зубоскалить.

- Эй, красотка, давай к нам. Наш Хозяин не хуже, лучшие куски даст, не

ихнюю баланду. И женихами обеспечим, вот какие стоят, подрагивают.

X x x

Как-то раз случилось, что Волк с волчатами вернулись к логову до срока

и очень удивились, не застав Альмы. Они сделали несколько увеличивающихся

кругов вокруг логова, нашли свежий след и пустились по нему. " Мама, наверно,

решила поохотиться, пойдем поможем, то-то весело будет! " - кричали волчата.

Они нашли ее на привычном для нее месте, метрах в пятидесяти от

работающих, лежащей и неотрывно смотрящей в их сторону.

- А мы думали - ты охотишься, - разочарованно протянул Лобастик.

- Та-а-ак, - прохрипел Волк.

- Здесь мой Хозяин, извини, - ответила Альма и твердо посмотрела Волку

в глаза.

- У, сучье племя, не можете без хозяина.

Волк развернулся и побежал обратно к логову.

Теперь изредка волчата, когда вдвоем, когда один, почему-то всегда

Ушастик, отказывались идти с Волком на охоту - " Мы побудем с мамой", и

бежали вместе с ней выполнять ежедневный ритуал. Они лежали целый день рядом

с ней, смиряя свой детский темперамент и слушая ее рассказы о жизни с

Хозяином. Из всего прошедшего она вспоминала только это.

Время шло. Опять начала индеветь трава по утрам, осыпалась золотом

береза, покоричневел, не сдаваясь ветрам, дуб.

- Время идет к холоду. Скоро уснут реки. Дети выросли. Пора двигаться

дальше, - сказал как-то Волк Альме.

- Зачем? Нам и здесь хорошо.

- Мы должны найти мою Территорию. Только там нам может быть по

настоящему хорошо. Там наше место.

- Мое место -- здесь, - тихо ответила Альма.

- Что? -- недоуменно переспросил Волк.

- Здесь мое место, потому что здесь -- мой хозяин.

- Что-о-о-!?

Волчата в ужасе забились в логово, в котором они не спали с весны. Гнев

Волка был ужасен, он изрыгал проклятья на все " сучье племя", на всех их

потомков и предков, вплоть до того ренегата-волка, который первым приполз на

брюхе и лизнул руку человека в обмен на чечевичную похлебку, он объявлял

войну всем несерым и всем серым, которые хоть раз позволили человеку

дотронуться до своего загривка, он обещал Альме растерзать ее -- " Ты знаешь

- я могу! Ты помнишь! И в этом -- твоя месть! "

- Нет, не в этом. То, что сейчас, выше меня, выше тебя, - тихо, но

твердо сказала Альма.

И почувствовав эту твердость, эту бесповоротность в ее голосе, Волк

как-то сразу успокоился.

- Ладно. Создатель тебе судия. Но я ухожу. У тебя свой путь, свое

предназначение, у меня - свое. Знать бы -- какое, - прибавил он про себя. --

Ушастик, Лобастик! Выползайте! Мы уходим на восход, на Территорию наших

предков. За мной!

Волчата уже вылезли из логова и немного растерянно смотрели на

родителей. Было даже странно видеть это выражение замешательства и

недоумения, такое детское, потерянное, на мордах этих крепких, высоких, уже

в рост матери, парней. Они долго молчали, не двигаясь на призыв Волка, и,

наконец, Ушастик прохрипел: " Я остаюсь с матерью."

- Та-а-ак! Ну а ты, Лобастик, туда же, под мамин хвост?

- Куда скажешь, отец. Я готов.

Волк вначале не понял, что ответил сын, ему даже показалось, что тот

тоже покидает его, но он, сникая, успел перехватить восторженный взгляд его

глаз и понял, что они вместе, и расправил плечи, и, гордо подняв голову,

бросил: " Стая идет на восход! " - и прыжками, для зачина, бросился прочь от

логова, с трепетом прислушиваясь к неотстающему хрусту подмерзшей травы под

лапами сына. Он ни разу не оглянулся. Того, что он слышал, было достаточно -

Стая шла за вожаком.

X x x

Прошел месяц упоительного счастья совместного бега и охоты и вдруг

природа забилась в предчувствии катастрофы. Пару дней она рыдала, как бы

оплакивая ушедшее лето, потом окаменела, как казалось, надолго, но вдруг

опять сошлись темные брови и полились горькие слезы и так пока не пробился

как-то месяц сквозь тучи, не пахнул свежим холодным воздухом из широко

открытого смеющегося рта, и заискрилось все вокруг, возвеселилось, так, что

даже солнце, щурясь от смеха, забыло о своей работе, и с каждым днем

становилось холоднее, чем прошедшей ночью, но вот солнце, насмеявшись,

схватило платочек тучки отереть глаза, а слезы так и полились, и

пригорюнилось, глаза открыло -- перину уж раскинули от края до края, милое

дело -- покувыркаться с молодцем-месяцем. А как отдохнули, так опять начали

на небе в прятки играть и бросили землю в морозное забвение.

А земля покрывалась панцирем снежного наста, таким, что лапой не

прошибешь, да не одним слоем, а тремя, сколько раз погода от мокрети на

жгучий мороз менялась. И замер Лес, и опустел Лес, куда все и делись! Кто

под снег залег, да там и сгинул, кто от бескормицы да от холода в несколько

дней согнал весь накопленный за лето жирок, ссохся в клубок и покатил его

ветер, растирая в пыль о шкурку наста, кто поумнее да посильнее -- двинулись

к теплу, не все, но дошли, спаслись.

Волк с сыном упорно бежали на восход. Лишь когда три дня подряд им не

попалось не то что добычи, но даже следа добычи, Волк осознал, что в природе

происходит что-то странное. Лобастик давно поскуливал, часто останавливаясь

и облизывая пораненные о наст лапы, деревья потрескивали, но этот треск шел

не от застывших в неподвижном воздухе ветвей, а откуда-то изнутри, и кроме

этого треска вокруг не было ни одного звука, ни одного живого звука.

- Нам нужна добыча, - прошептал Волк.

- Хорошо бы, - ответил Лобастик.

К середине следующего дня они напали на свежий след лося, уходивший на

тепло.

- Живем, парень! -- вскричал Волк. -- Он один -- большая редкость. Рога

уже должен быть скинуть, так что берегись только копыт.

Через час преследования они наткнулись на широкую вмятину в снегу,

рядом с которой виднелись много следов копыт.

- Отлеживался. Устал. Видишь, как тяжело вставал, - прокомментировал

Волк, - теперь недалеко.

- Матерый, - продолжал Волк, когда они впервые увидели преследуемого

лося, - говорил я тебе, что устал, голову совсем опустил. А так, когда в

силе, да с рогами, да стаей - красавцы, не сунешься. Давай за мной, не

забегай. Помнишь, как сделали косулю? Вот и хорошо. Я его сам завалю. Нам

хватит, чтобы переждать непогоду.

Все шло, как в тот раз. Волк, постоянно слыша за спиной возбужденный

хрип сына, легко догнал лося, проваливавшегося почти на каждом шаге даже на

таком насте. Он поравнялся с ним, уже остановившимся, и метнулся к горлу. И

в тот момент, когда его зубы привычно разрезали артерию на шее, слева, лось

резко дернулся и откуда-то сзади раздался страшный треск, расколовший тишину

леса. Волк отлетел в сторону и развернулся. Лось, обагряя снег реками крови,

завалился на передние ноги, а потом, не сгибая задних, упал набок. У самых

его задних ног, как раз в одном прыжке от Волка, лежал Лобастик. Последний

конвульсивный удар копыта пришелся точно в его широкий, такой любимый Волком

лоб. Его глаза навеки закрылись еще до того, как из горла лося перестала

биться кровь.

- За что?!

Этот вой одинокого волка был громче наполненного страстью крика самца,

победившего в битве за волчицу, и громче сдобренного кровью рыка стаи,

загнавшей оленя, как для желающих слышать сдавленный плач вдовы заглушает

фанфары побед легионов.