Глава 2. Масакра

Масакра вышел из здания Психоневрологического Диспансера. Домой ему, конечно же, не хотелось, но больше идти было особо-то некуда. В кармане лежал рецепт на циклодол, снимающий побочные действия аминазина, без которого шизофрения обострилась бы через несколько дней, как уже случалось не раз. Таблетки позволяли не заблудиться в бермудском треугольнике собственных незаурядных извилин и придавали Масакре некой уверенности. Как и все старания именитых врачей, во всех случаях с сумасшествием, колеса не излечивали душевный недуг, но помогали оставаться вялотекущим шизофреником, не опасным для самого себя и, считающих себя нормальными, людей окружающих.
Помимо прочего, была у циклодола и еще одна, весьма занимательная особенность или, скажем так, любопытное побочное свойство, – Масакра, как и многие прочие психи, прекрасно знал, что даже малейшая передозировка этого замечательного лекарства вызывает подъем настроения, своеобразную эйфорию и помогает совершенно иначе взглянуть на серый враждебный мир, делая его ярким, красочным, веселым и добрым. Знал он о циклодоле и еще кое-что. Знал кое-что еще, и не только о циклодоле.

Когда люди едут куда-то с определенной целью, то они мало чего замечают на своем локальном пути; просто бездумно и ленно наблюдают обычные и привычные взгляду вещи, пусть порой неожиданные и даже странные, но не видят в упор того, что открывается взгляду человека, не имеющего цели и, потому свободно скользящему в пространстве-времени и эфире, не торопясь изучая окружающий мир.
Масакра не мог не заметить двух ребят на заднем сидении автобуса, которые имели вид таких же, выброшенных из бешеного потока жизни существ, как и он сам. Один из них выглядел, словно вылезший из грязного подполья, оживший мертвец-зомби с фестиваля «Вудсток» шестидесятых годов, другой походил, скорее на молодого химика аспиранта, пережившего только что врыв своей любимой лаборатории. Торчащие в разные стороны, натертые зубным порошком, для поддержания вертикальности, длинные черные волосы, застывшее в удивлении выражение лица, кожаная проклепанная куртка и запах каких-то химических реактивов дополняли картину. В общем, – незадачливый студент-аспирант и неведомо откуда взявшийся неряшливый нарик хиппи, – двое странников в автобусе со жлобами.

Масакра и странная парочка вылезли на одной остановке, вошли в одну аптеку… и сразу же подружились. Полчаса спустя они уже сидели в гостях у Масакры, проглотив по десятку таблеток вышеупомянутого циклодола. Это было половиной того, что предназначалось ему на месяц.

Масакра говорил много и быстро. Рассказывал Вано и Панку о том, как он состоял в тайном обществе, готовящем то ли военный переворот, то ли полет на другую планету. Мысли рассказчика, впрочем, как и его благодарных слушателей, путались, сбивались, разбегались по разным углам, поэтому вникнуть в их суть было, честно сказать, кране сложно. Только в двух вещах все трое были уверены: в том, что нашей планете грозит большая опасность и Армагеддон уже не за горами, и в том, что они действительно съели по три средних дозы «этой тяговой гадости».

По мере того, как колеса начинали действовать на светлые умы молодых психонавтов, речь Масакры становилась все более медленной и непонятной. Впрочем, это никого не смущало. Со стороны же вообще невозможно было понять, что происходит на самом деле. У какого-то стороннего наблюдателя сложилось бы впечатление, будто он, находясь непосредственно в самом что ни на есть настоящем дурильнике, наблюдает диалог трех психов, говорящих на разных языках совершенно разные вещи, но, почему-то, отлично друг друга при том понимающих. Отсюда сторонний наблюдатель мог сделать вывод, что сам он является шизофреником, потому, что даже умалишенным не дано обрести такое чудное взаимопонимание и единение духа. Для любителей же странного кайфа, это являлось совершенно обыденной вещью, именуемой «пребыванием на одной общей волне».

Панк посмотрел на свои руки, – они стали неестественно длинными и странно мерцали. Вокруг пальцев появилась сначала прозрачная тонкая дымка, а затем радужный протуберанец. Мир словно протерли начисто влажной тряпочкой. Все стало необычайно ярким, красочным и изумительно четким, словно дальтонику неожиданно дали взглянуть на мир во всей его невероятной красе и великолепии. Немного погодя стало ясно, что с красками явно произошел небольшой перебор.
Сначала все вещи стали выглядеть, словно нарисованными, потом начали превращаться в карикатуры самих себя. Особенно сильно страдали люди. Поначалу невероятно красивые и привлекательные, потом гротескные, и вот, уже нестерпимо ужасные и уродливые монстры, бывшие некогда твоими друзьями, вели себя сдержано, но несколько угрожающе. Пространство стало странным образом искажаться. Выйдя на балкон пятого этажа покурить и, глядя при этом вниз, начинало казаться, что асфальт совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. Все казалось каким-то причудливым и волшебным, за исключением, почему-то, деревьев, – те оставались вполне обычными.
Вано ощущал, практически, то же самое, что и все; разве что, кроме некоторых своих заморочек. Уходя с балкона, он заметил, что сквозь потерявшие листву ветви деревьев на него пристально смотрят знакомые глаза злобного маленького совенка. Стало несколько жутковато, но парень лишь слегка ухмыльнулся.
Путешествуя в кроличьей норе, начинаешь спокойно реагировать на подобного рода стремные вещи. Даже сама Смерть в неординарной реальности, – всего лишь мучительный и болезненный, но, впоследствии, даже забавный адреналиновый аттракцион.

Спустя какое-то время, неопределенное по человеческим меркам, одежда стала будто наэлектризованной, – ткань под руками казалась волшебной и необычно приятной на ощупь. Ноги подкашивались, словно кто-то подрезал вдруг сухожилья. Плюхнувшись в свободное кресло, Панк уставился вглубь березовой рощи на фотообоях. Деревья выглядели настолько живыми, насколько это возможно при такой, не слишком естественной раскраске. Плоскость обретала объем. В волшебном лесу что-то шевельнулось; послышалось хлопанье крыльев; ветка нагнулась; картинка ожила.

Сова возникла в лесу так, словно она была обязана там находиться. Замелькали странные темные тени. Одна из них отбросила отражение, ставшее более реальным своего прототипа. Отражение, в свою очередь, уменьшаясь, спроецировало еще одно, на этот раз вполне различимое, а минуту спустя, четкое абсолютно. Постепенно из веток и теней сплелось совершенно реальное живое изображение, – это был какой-то урод в черном капюшоне. Лицо с большим подбородком аспидно-серого цвета. Напротив жуткого лица извивалось нечто, похожее, как на змею, так и на огромный фаллос.

— Уриан, дух северный, Нортон тут, – раздался чей-то торжественный голос.
— Вано, ты это видишь? – спросил Панк, дрогнувшим от страха голосом.
— Вижу Швед, лучше помолчи, не обламывай.
— Тут, на обоях, – действительно бес запечатлелся, – вмешался в разговор Масакра. – Такое бывает с фотографиями. Камера беспристрастна, она видит все так, как есть.
— Мы многое видим в детстве, потом перестаем замечать, когда взрослеем, – сказал Панк.
Он почувствовал, что его час пробил, и начал читать лекцию про «черные вини и красные пики». Впрочем, Панк мог бы и не стараться, – на тот момент все не только понимали глубину этой мысли, но и могли свободно обходиться без слов. Речь нужна была скорее как подтверждение связи с реальным миром. Но связь эта могла подвести...

О том, как подвела связь.

Швед проснулся на квартире у своей подруги. Дома никого не было; общее самочувствие настойчиво давало знать о весело потраченном накануне времени. Умывшись, и походив из угла в угол, парень припомнил, хоть и не полностью, вчерашний день и автоматически начал искать похмелиться. Обшарив все вокруг и убедившись в полном отсутствии спиртосодержащих продуктов, он принялся за одежду. Всего этажом ниже, имея при себе хоть какую-нибудь жалкую мелочь, всегда можно было приобрести вонючий и разбадяженный димедролом, жестоко-брутальный токсический самогон, обеспечивающий, если не облегчение мук, то кошмарную ночь – гарантированно.

Тщательно обыскав сначала одежду подруги, бедняга решил на всякий случай поискать у себя, – бывают же чудеса на свете. Мелочи, конечно же, не оказалось, зато в штанах обнаружились два неполных лепестка таблеток. Швед ухмыльнулся, вспоминая, как кувыркался вчера с Таней.

Таня была довольно страшненькой девушкой, болела шизофренией, курила одну сигарету за другой, но всегда с радостью делилась таблетками с тем, кто не боялся остаться у нее на ночь. Парню и раньше попадались, мягко говоря, странные женщины, а если учесть еще и таблетки… в общем, – он бывал у нее довольно-таки частенько.

— Так. Ну, что мы имеем, – сказал вслух Швед. – Радик и циклодол. Можно по кайфу выспаться, а там видно будет.

Конечно же, триповать с бодуна не хотелось, поэтому, проглотив снотворное, он спрятал циклодол обратно в штаны.

В предвкушении приятного отдыха, бедолага лег на диван и потихоньку включил музыку. Сон не шел. Проворочавшись полчаса с боку на бок, убедившись в полном отсутствии эффекта, Швед встал, вышел на кухню и достал пальцами из кастрюли холодную макаронину. Втянул в себя, проглотил – невкусно. Тогда парень, охнув и почесав затылок, махнул рукой и съел таблетки из второй пачки.

Походив еще немного из угла в угол, он вернулся на диван, и стал с нетерпением дожидаться знакомых ощущений. Кроме похмелья, тоски и жалости к себе, ничего больше не чувствовалось. Прождав, тупо, минут сорок и убедившись в полном отсутствии " тяги", Швед отправился снова на кухню. Матеря, на чем свет стоит, долбанное похмелье и беспонтовые колеса, он включил кофеварку – невероятное и непонятно как действующее чудо бытовой техники русского производства.

Кофеварка стала издавать странные и громкие, свойственные только ей, пугающие запредельные звуки. Бульканье, щелчки, угрожающее шипение с последующим «плюхом», словно прокашлялся несостоявшийся утопленник… все это было нормально. Но, сквозь какофонию поражающих впечатление звуков неожиданно послышался явный треск настраиваемой рации, звук радиопомех и, наконец, отдающий по-военному приказы отчетливый голос:
— Бери бумагу; садись; записывай. Квадрат такой-то, (шипение); взвод солдат попал в окружение, (шипение и треск); срочно доложить майору Гайваронскому, (шипение и вой); исполняйте немедленно! Связь неустойчива…

Несчастный парень, выпучив глаза, выдернул вилку из розетки и замер. Кофеварка, прошипев еще что-то в этом же духе, постепенно умолкла. Поразмышляв полминуты, Швед вылил из «Нее» воду, положил в пакет и вышел на улицу. Ноги сами привели его в соседний дом, где жил начальник сельского отделения милиции. Дверь открыла красивая восточная женщина, – жена здоровенного и злого мента.

— Айна, Гази дома? – Запыхавшись, спросил Швед.
— Нет, он ушел только что. В Саратовку поехали. А что ему передать?
— Да нет, я сам... Дело секретное, – ответил Швед, и выбежал на улицу.

По дороге ехал милицейский уазик. Швед замахал свободной рукой, и принялся его догонять. Два милиционера, сидевшие впереди, переглянулись; водитель пожал плечами и добавил газу. Да и вправду, – зачем останавливаться, когда уже загружено в машину и изъято у самогонщиков все необходимое для рыбалки, а в нашей, самой лучшей на свете стране вот-вот насупит всеобщее процветание и коммунизм?

Швед, опустив плечи, брел по улице, и бормотал себе под нос:
— Что же, блин, делать? Ребята небось погибают, а я… Эх, пойду к Толику - афганцу, он воевал, – может, подскажет, как быть с этой хреновиной, – мудро решил он.

Толик жил на другом конце поселка и приторговывал самокатной «паленой» водкой, не выходя из дома. Панк открыл калитку, кашлянул, направился к знакомой двери. Из будки выбежала прикованная на цепь овчарка и хриплым голосом сказала:
— Ррр, Панк! Тррты пузырррр должен, верррни дееньггхи!

Швед радостно рассмеялся, развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел восвояси, повторяя сквозь давивший его смех нехитрые фразы:
— Ну надо же. Очуметь. Так на*баца! Вот это дааа. С ума сойти. Ну и ну. Е*ать меня немытым кирпичом. Ничего себе. Охрненеть. Да ну на*. Звездануца об сарай. Вот это да…

По дороге домой Швед общался с птичками, собачками, козами и прочими зверушками, а придя домой, долго беседовал со сливным бачком. День удался.

******

Масакра разлил чай по изящным фарфоровым чашкам, расставленным на журнальном столике. Обстановка, и без того довольно богатая, приобрела вид покоев, какого-то дворца времен рококо. Во всяком случае, так представлялось Панку, который в отличие от Вано не бывал в «Зимнем» и многих других шикарных местах. Поставив на стол бронзовый подсвечник со статуэтками, Масакра зажег свечи и, глядя на пламя немигающими глазами, стал рассказывать новым друзьям о прелестях галлюциногенов. Его изредка перебивал Швед, тоже немало перепробовавший всякой дряни.

— Кипяток помогает настроиться на нужную волну, – говорил Масакра. – Я как-то съел двести таблеток циклодола, а время течет, цепляясь за материю и наши чувства.
Парни уставились на рассказчика с явным подозрением во вранье. Тот же продолжал, как ни в чем не бывало:
— Меня откачали в больнице. Последнее, что помню, это то, как по потолку ко мне шел черный котенок. Движение мысли, – это вибрация, а кипяток остывает далеко не всегда с пользой. Под циклодолом почти всегда ужастики катят.
— Чего ты испугался, котенка? – спросил Панк.
— Ты не понимаешь, – он приходил за мной. Я уже начал умирать и, даже умер, а меня вытащили. Возвращение, словно рождение заново, причем без кожи… когда ты уже все понимаешь. Знаешь, как это хреново и больно – возвращаться?
— Да, – так же рассказывают те, кто под маком уходил, – ответил Швед.
— Они так и остаются тут, – продолжал Масакра. – Потом становятся чертями или демонами… те, кто сильнее. Слабые демоны могут только нашептывать или вселяться в животных. Это и есть бесы, а еще смотри, какая у меня яркая рубашка.
— У тебя прогрессирующая шизофрения, – сказал Вано.
Масакра восхищенно уставился на нового друга и радостно спросил:
— Ты доктор?!
— Я просто читал кое-что про это, и знаю одну. Стихи может часами рассказывать наизусть. Может поезд тормознуть, или стекла разбить кому-нибудь. По настроению.
— Аааа… я тоже читаю много и иногда по неделе не сплю. Знаешь, как прет, когда долго не спишь?
— Это ключи, – скорее пропел, чем сказал Панк. – Не спать, не есть несколько суток, только пить воду. Потом, если пыхнуть, такие видения бывают, круче, чем в «Апокалипсисе».
— А в «Апокалипсисе» что, думаете, разве глюки описаны? – спросил почему-то Масакра.
— Не глюки, конечно же, а видения, – поправил Вано. – Каждое видение, это глюк, но не каждый глюк, – суть видение. Правило коньяка и бренди, – подытожил он.
— С вами двумя тут точно сбрендишь, – проворчал Панк. – У тетки есть евангелие, читал в детстве. Что, интересно, хавал этот Иоан.
— Он не хавал ничего. Его и так перло, безо всего. Как меня иногда, – сказал Масакра, – говорил он обо всем как-то комично, но было почему-то совсем не до смеха.

Очередной раз, выйдя на балкон покурить, с трудом передвигая подгибающиеся ватные ноги, психонавты вернулись и, буквально рухнули на диван, уставившись, кто в пламя свеч, кто на фотообои, кто просто практически в никуда. Говорить больше не хотелось, – каждый уплыл в мир собственных грез, но миры эти пересекались.
Масакра пялился на огонь, одновременно присматривая за гостями, транслируя им свои шизофренические инсинуации о материальном мире. Панк плавал, в полузабытьи, в каком-то прозрачном бассейне с призрачными женщинами и разбирал бредовые ребусы, что те ему загадывали. Вано видел их краем глаза и даже мог, как бы слышать, пока сам хотел этого. Ему показалось забавным, что русалки имеют, будто один мозг на всех и говорят вместе, произнося по очереди, разными голосами слова фраз и предложений, а иногда даже и части слов. Поэтому их речь звучала довольно своеобразно, но очень обольстительно, волшебно и гипнотично. Это было невероятно забавно…но, все же, парня заботило нечто иное.
Сказочный лес стал почти реальным, но недосягаемым. Он не мог туда попасть. Ожившую картинку отделяла невидимая, но ясно ощутимая преграда. Поэтому Вано просто сидел, любовался на сказочные деревья, покрывающиеся на глазах фантастическими цветами, странными замысловатыми узорами, орнаментами, арабесками, переплетением трав, сравнимым разве что с самой хитроумной и изысканной восточной гравировкой золотом по оружию. Он наблюдал за некоторыми видимыми призрачными его обитателями, все больше вникал и слушал, слушал голоса, становящиеся, наконец, реальными и понятными.

На спинке высокого кресла, уцепившись когтями, сидел совенок. Вано не знал, останется ли он на месте, если повернуть голову, поэтому не торопился. Было интересно просто сидеть и наблюдать, но совсем не так, как при просмотре фильма. Странным образом, он был вовлечен в происходящее, – не являлся богом, но квантовым наблюдателем и даже участником происходящих событий; игроком, членом странной призрачной сумасшедшей команды.

«…Он один и ты один, батя ловит никотин… Во мраке и унынии споры бьет спорынья…», – жуткими потусторонними голосами, нашептывал кто-то глупые таинственные стишки.

Рифмованные фразы, исполненные какого-то зловещего смысла, то и дело звучали в лесу. Многое казалось абсолютной белибердой и сразу же забывалось, но Сергей знал, что придет время, и все всплывет в памяти, как вспоминается забытый сразу же после пробуждения сон, тогда, когда он сбывается. Слова, кажущиеся галиматьей в реальности, в мире грез обладали смыслом и имели силу. Фразы эти, суть формулы, могли изменять призрачный мир, что было далеко не шуткой для тех, кто отважился глубоко нырнуть в кроличью нору, прижиться там и остаться надолго.
Нельзя сказать, сколько длилась такая психоделическая совместная медитация, – время текло для ребят совершенно иначе, но часы указывали на то, что скоро должны были придти родители их потустороннего завсегдатая, советского Тимоти Лири.

— Нам надо сваливать, – сказал Панк.
Вано, молча, встал. В голове его все еще бормотали сумрачные голоса. Масакра уныло понес посуду на кухню, но вернулся, чтобы проводить новых друзей.
— Что ты добавил в чай? – спросил неожиданно Панк.
— Ты заметил, – расплылся в улыбке Масакра. – Элексир Санечкина; последний оставался. Классная штука, да?
— Не то слово, – согласился Вано.
— Я завтра пойду в лес за лекарственными грибами. Мне они помогают; вам, быть может, тоже интересно будет попробовать. Пойдете?

Панк и Вано переглянулись, кивнули друг другу и, молча, пришли к единогласному соглашению, – лекарство у Масакры было отменным.

******