Глава V. Расцвет Русского могущества. 3 страница

Рассуждения Византийского ритора очень любопытны. Они показывают, как наша Русь своими подвигами действовала на воображение тогдашних Греков, и как греческая литература того времени успела связать с Русским именем все лучшие предания о Скифах, не забывая в том числе и Ахилла Пелеева сына, и Гога и Могога. В этом отношении очень примечателен и портрет Ахилла. В воображении Льва Дьякона, он вполне точно обрисовывал портрет Святославовой Руси, а потому и для нас должен служить первым достовернейшим изображением, так сказать, живого лица древней Руси.

Насталь день после этих обрядов и кровавых жертв. Святослав сталь думать с дружиною, как быть и что предпринимать дальше? Одни советовали, тихо, в глухую ночь, сесть на суда и спасаться бегством. Другие говорили, что лучше взять мир с Греками и таким образом сохранить по крайней мере остаток войска, ибо уплыть тайно невозможно: " огненные корабли с обеих сторон стоять у берегов и зорко стерегут нас! " Все в один голос советовали прекратить войну. Тогда Святослав, вздохнув от глубины сердца, сказал дружине: " Если мы теперь постыдно уступим Грекам, то где же слава Русского меча, без труда побеждавшего врагов; где слава Русского имени, без пролития крови покорявшего целые страны! До этой поры Русская сила была непобедима! Деды и отцы наши завещали нам храбрые дела! Станем крепко. Нет у нас обычая спасать себя постыдным бегством. Или останемся живы и победим, или умрем со славою! Мертвые срама не знают, а убежавши от битвы, как покажемся людям на глаза? " Так говорил Святослава

Лев Дьякон замечаеть при этом следующее: говорят, что побежденные Руссы никогда живые не сдаются неприятелям, но вонзая в чрево мечи, убивают себя. Они это делают в том веровании, что убитые в сражении на том свете поступают в рабство к своим убийцам.

Дружина не могла устоять против этой речи и все восторженно решили лечь костьми за славу Русского имени.

24 июля 971 г., рано на заре, все Руссы под предводительством князя вышли из города и дабы никто в него не возвратился, крепко заперли все городские ворота. Настала битва жестокая. К полудню Греки, палимые солнечным зяоем, томимые жаждою, почувствовали изнеможение и начали отступать. Руссы, конечно, еще больше горели от зноя и жажды, но теснили Греков жестоко. Опять является на помощь император, воодушевляет Греков, повелевает принести вина и воды. Утолив жажду, Греки снова вступают в бой; но сражение идет равносильно, не подается ни та, ни другая сторона. Вот Греки лукаво побежали. Руссы бросились за ними. Но это была только хитрая уловка вызвать Русь в далекое поле. Произошло еще более ожесточенная схватка. Здесь Греческий воевода Федор Мисфианин упал с убитого коня. Обе рати бросились к нему, одни хотели изрубить его, другие хотели его спасти. Воевода успел сам себя защитить. Он, схватив за пояс одного Русса и размахивая им туда и сюда, на подобие легкого щитика, отражал удары копий и мечей. Греки вскоре спасли своего героя, и оба воинства, не уступив друг другу, прекратили битву.

Испытавши такой натиск, видя, что с Русью вообще трудно бороться, не ожидая и конца этой борьбе, царь Иван задумал решить брань единоборством и послал к Святославу вызов на поединок. " Лучше смертью одного прекратить борьбу, чем по малу губить и истреблять народ", говорил он. " Из нас двоих, кто победит, тот пусть и останется обладателем всего! " Святослав не принял вызова. Быть может, хорошо зная, что здесь могла скрываться какая либо хитрость льстивого Грека, он с презрением ответил царю: " Я лучше своего врага знаю, что мне полезно. Если царю жизнь наскучила, то на свете есть бесчисленное множество других путей, приводящих к смерти. Пусть он избирает, какой ему угодно! " По всему видно, что этот вызов был только хитрою проволочкою дела с целью приостановить битву и собраться с силами. Император в это время успел отрезать Руссам возвращение в крепость, что, конечно, возбудило еще больше их стойкость и неустрашимость. С новою яростно восстало кровопролитное побоище. Обе стороны боролись отчаянно. Долгое время не было видно, кто останется победителем. Греческий богатырь Анема, поразивший накануне Икмора, напал теперь на самого Святослава, который с бешенством и яростью руководил своими полками. Разгорячив коня несколькими скачками в разные стороны (причем всегда побивал великое множество неприятелей), Анема поскакал прямо на Русского князя, поразил его в плечо и повергнул на землю. Только кольчужная броня и щита спасли Святослава от смерти. За то богатырь тут же погиб и с конем под ударами русских копий и мечей. Кедрин говорить, что удар был " нанесен мечем посреди головы", и что только шлем спас поверженного князя. В ярости с громким и диким криком Руссы бросились на греческие полки, которые, наконец, не выдержали необыкновенного стремления и стали отступать. Тогда сам императора с копьем в руке, храбро выехал с своим отрядом на встречу и остановила отступление. Загремели бубны, зазвучали трубы: Греки вслед за царем оборотили коней и быстро пустились на неприятеля. Тут внезапно приблизилась с юга свирепая буря, поднялась пыль, полил дождь прямо в глаза Русской рати и говорят, кто-то на белом коне явился впереди греческих полков, ободрял их идти на врага и чудесным образом рассекал и расстраивал ряды Руссов. Никто в стане не видывал этого воина, ни прежде, ни после битвы. Его долго и напрасно искали и после, когда царь хотел достойно его наградить. Впоследствии распространилось мнение, что это был великий мученик Феодор Стратилат, которого царь молвить о защите и помощи. Да и случилось, что эта самая битва происходила в день празднования св. Федору Стратилату. Сказывали еще, что и в Царьграде, в ночь, накануне этой битвы, некая девица посвятившая себя Богу, видела во сне Богородицу, говорящую огненным воинам, ее сопровождавшими " Призовите ко мне мученика Феодора! " Воины тотчас привели храброго вооруженного юношу. Тогда Богоматерь сказала ему: " Феодор! твой Иоанн (царь), воюющий со Скифами, в крайних обстоятельствах, поспеши к нему на помощь. Если опоздаешь, то он подвергнется опасности". Воин повиновался и тотчас ушел. С тем вместе исчез и сон девы.

Предводимые верою в святое заступничество, Греки одолели Русских и гнали их, побивая без пощады, до самой стеиы города. А ворота в городе уже успел затворить Карда Жестокий.

Сам Святославу израненый и истекавши кровью, не остался бы жив, если б не спасла его наступившая ночь. Говорить, в этой битве у Руссов было побито 15 тысяч человек, взято 20 тысяч щитов и множество мечей; а у Греков убитых сосчитали только 350 человек и множество раненых. В таких случаях мера хвастовства всегда определяет меру испытанного страха и опасности.

Святослав всю ночь печалился о побиении своей рати, досадовал и пылал гневом, говорить Дев Дьякон. Но чувствуя, что все уже потеряно, и желая сохранить остаток дружины, он стал хлопотать о мире. На другой день утром он послал к царю мирные условия, которые состояли в следующем: Русские отдадут Грекам Дористол и возвратят пленных; совсем оставят Болгарию и возвратятся на своих судах домой; для чего Греки должны безопасно пропустить их суда, не нападая на них с огненными кораблями. Затем, Греки позволяют свободно привозить к ним из Руси хлеб и посылаемых из Руси в Царьград купцов считают по старому обычаю друзьями.

Цимисхий весьма охотно принял предложение мира, утвердил условия и дал на каждого из Русской рати по две меры хлеба. Тогда получивших хлеб было насчитано 22 тысячи. Столько осталось от 60 тысяч; прочие 38 тысяч пали от греческого меча.

Русское предание, ничего не говорить о борьбе Святослава с, самим царем при Дерестре и прямо оканчивает свою повесть последним решением Святослава взять у Греков мир. Но в этом месте в летописи существу есть видимый пропуск ¹²⁸. От славной победы у Адрианополя сказание вдруг переносится к последним переговорам о мире. Святослав думает сначала сам про себя: " Дружины мало, многие в полку погибли... Что если какою хитростью Греки избиют остальную мою дружину и меня? Пойду лучше в Русь и приведу больше дружины". С этой мыслью он посылает сказать царю: Хочу иметь с тобою мир твердый и любовь". Царь обрадовался иприслал дары больше первых. Принявши дары, Святослав стал рассуждать с дружиною: " Если не устроим мира с царем, а он узнает, что нас мало, и придет и обступить нас в городе, -- что тогда? Русская земля далече, Печенеги с нами воюют, кто нам поможет? Возьмем лучше мир с царем, благо, он взялся давать дань. И того будет довольно нам. А не исправить дани, тогда соберем войска больше прежнего и вновь из Руси пойдем к Царюграду." Эта мысль полюбилась всем. Тотчас отправили к царю послов с решением: " Так говорить наш князь: хочу иметь любовь с Греческим царем, совершенную на все лета".

Летописец опять списывает документ подлинником. Из слов документа видно, что на основании уже бывшего совещанья или договора, при Святославе и при Свенельде, теперь написана особая хартия при после царя, Феофиле, в Дерестре, где стало быть Русь оставалась до окончательного заключения мира.

По своему существу эта хартия есть только утвердительная клятвенная запись, которую Греки потребовали вероятно для большего уверения в исполнении сделанного уговора. Святославу бояре и вся Русь поклялись иметь мир и любовь со всеми (и будущими) греческими царями; никак и никогда не помышлять и никого другого не приводить на Греческую страну, и на Корсунскую с ее городами, и на Болгарскую; если и другой кто помыслить, то воевать и бороться с ним за Греков. Клялись опять Перуном и Волосом.

Шлецер, прочтя приятно и подробно описанную историю этой войны у Византийцев, напал с свойственным ему ожесточением на нашего летописца, упрекая его в нестерпимо глупом, самом смешном хвастовстве и очевидном противоречии самому себе, не только византийцам. " Русский временик, говорить он, в сем отделении подвергается опасности потерять к себе всякое доверие и лишиться всякой чести." Критик, однако, утешает себя надеждою, что " найдутся быть может списки, в которых все это рассказывается иначе...." " Когда Руссы теряют сражение за сражением, город за городом, продолжаете критик, тут именно побитые Руссы получают от победителей большие дары, кои они называют данью и проч. Глупый человек, лгавший так безрассудно, верно думал, что патриот непременно должен лгать! " " Напротив того, византийским временникам я верю во всем", -- утверждает критик и употребляете старание действительно во всем их оправдать ¹²⁹, даже и в несообразности чисел побитого Русского войска, прибавлял, что " с тем и рассуждать нечего, кто прямо говорить, что Византийцы лгут, а один Нестор только говорит правду."

Здесь увлечение знаменитого критика именно своею критикою, направленною только на Нестора, высказалось в полной силе. К сожалению, он задался одною мыслью, что если конец Святославовой войны быль несчастлив, то следовательно и ее начало, и все ее продолжение тоже не могло быть счастливо. Византийцы насказали, что с самого начала Святослав терпел постоянные поражения; но они же при описании каждой битвы отмечают, что дело на обе стороны происходило равно успешно и что только ночь и всегда одна ночь мешала совсем истребить Русское войско; что если греческие герои проигрывали и падали, то по большей части от того, что бывали во хмелю. Русское предание ставить одну битву самую начальную и говорит, как бы делая общую оценку и всех других побоищ, что одна была трудна, что Русь испугалась множества войска и что Святослав едва одолел. Затем он воюет дальше и грады разбивает до самого Адрианополя, о чем утверждают и Византийцы. Русское предание вообще выставляет на вид, что борьба шла с великим трудом и опасностями и что, главное дело, у Святослава не было достаточно войска. Русский герой почти на каждом шагу старается обмануть Греков количеством своего войска и постоянно заботится о том, как бы не погибла вся дружина.

Скромное хвастовство (а вернее всего пропуск) русского предания заключается лишь в том, что оно позабыло или вовсе не хотело упоминать о трудных и все-таки достославных для Руси битвах у Дористола, которые продолжались целых три месяца и нисколько не укрощали Святослава. Он при всяком случае постоянно и свободно вылезал из города и наносил врагу удар за ударом, так что Цимисхий принужден быль звать его лучше на единоборство.

Шлецер, прочитавши Льва Дьякона, приятно и подробно написавшего похвальное слово Цимисхию, до того сделался пристрастен к этому герою, что прямо уже говорит, вопреки самому панегиристу, что Дористол был взять, только неизвестно как?

Дористол быль оставлен по договору о мире самим Святославов, запросившим мира, по блогоразумному рассуждению всей дружины, что в голоде и без всякой помощи со стороны, воевать дальше невозможно. Об этом подробнее других рассказывает Кедрин. " Все обстоятельства брани стекались к утеснению Россиян, говорить он. Им не оставалось надежды получить от других себе помощь; единоплеменники их находились далече, а соееди, Венгры, Печенеги, боясь Греков, отреклись от всякого вспомоществования. Болгарская земля (не ведая своего настоящего врага) город за городом отдавалась в руки Грекам. Что оставалось делать? Бедствовали Руссы в припасах, ибо ни откуда их нельзя было достать; греческие корабли на Дунае тщательно за этим наблюдали. Между тем к Грекам повседневно притекало обилие всех благ, и прибавлялись силы, конные и пешия"...¹³⁰. Вот что говорить Кедрин.

И все-таки честь русского меча нисколько не была оскорблена. Этот меч не вырвали из рук у Руси и не принудили положить его после кровавого дела. Напротив, его страшились до последней минуты. Последнюю победу над Русью, как видели, одержала собственно буря, отчего Византийцы и приписывали свой успех чудесному заступлению св. Феодора. Цимисхий так был рад и так благословлял благополучный для него конец этой войны, что 1) выстроил великолепный храм над мощами св. Феодора и на его содержание определил великие доходы. Самый город где почивали мощи, вместо Евхании, проименовал Феодорополем; 2) выстроил во дворце новый храм Спасителю, не пощадив никаких издержек на великолепное его украшение; 3) отложил обременительную народную подать с домов; 4) повелел на монетах изображать образ Спасителя и на обеих сторонах начертывать слова: " Иисус Христос. Царь царей", чего прежде не бывало, и что соблюдали и после бывшие императоры. Все это показываете, в какой степени была опасна и тяжела для Греков борьба с Русью. Все это служить также свидетельством, что русское предание без всякого хвастовства рассказывает одну полную правду и излагаете дело вполне исторически, то есть в его существенных чертах. Оно рисует достовернейший общий очерк всего события, всех битв, всех переговоров, всех обстоятельств войны и всех отношений к Грекам. Это общий приговор народной памяти над совершившимся народном делом. Все русское патриотическое хвастовство, которое так смутило Шлецера, высказывается лишь в одном обстоятельстве, что Святославу Греки давали дары и соглашались платить дань. Они это непременно и исполнили, чтобы удалить его от Адрианополя, где по всем видимостям заключен был мир, усыпивший Святослава в его Переяславце -- до того, что Цимисхий коварным образом мог свободно и спокойно перебраться чёрез Балканы. Выдача Цимисхием хлеба на каждого ратника в глазах Русских была тоже данью; иначе этой помощи и назвать было нельзя, потому что в простом рассуждении данью называлось все то, что давали. О дарах Ольге в царском дворце паломник Антония выражается также, как о дани: " когда взяла дань, ходивши к Царюграду." Понятие о дани, конечно, выражало народную гордость, но в настоящем случае оно имело большие основания выражаться так, а не иначе. Эту черту народной гордости летописец занес в свою летопись, как обычное присловье в рассказе о последствиях войны. Но он тут же занес в летопись и свою исповедь о том тяжелом затруднении, в каком находилась Русь, и привел самый документа, нарисовавший в полной истине русскую неудачу.

Святославу до того времени никогда не побеждаемый, вовсе не знавший, что значить уступать в чем бы ни было врагу, конечно очень желал поглядеть на этого богатыря, с которым он не успел сладить, у которого принужден был просить не пощады, что было страшное слово, несбыточное дело, а просить мира и прежней любви. " По утверждении мира, говорить свидетель события, Святослав просил позволения у Греческого царя придти к нему для личных переговоров. Цимисхий вероятно и сам очень желал посмотреть на этого Святослава и потому согласился на свидание. -- В позлащенном вооружении, на коне приехал он к берегу Дуная, сопровождаемый великим отрядом всадников в блистающих доспехах". В это время, " Святотослав переезжал через реку в некоторой скифской ладье и сидя за веслом, работал наравне с прочими, без всякого различия. Видом он был таков: среднего роста, не слишком высок, не слишком мал, с густыми бровями, с голубыми глазами, с плоским (т. е. обыкновенным) носом, с бритою бородою и с густыми длинными усами. Голова у него была совсем голая, но только на одной ее стороне висел локон волос, означающий знатность рода; шея толстая, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Он казался мрачным и диким. В одном ухе висела у него золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином посредине. Одежда на нем была белая, ничем кроме чистоты от других неотличная (следовательно простая сорочка). Поговорив немного с императором о мире, сидя в ладье на лавке, он переправился обратно".

Картина достопамятная! На берегу Дуная съехались посмотреть друг на друга две власти, руководительницы двух различный земель. Одна уже создавшая и державшая громадное и богатейшее государство, раззолоченная и обремененная ласкательством и поклонением, аки Богу, вечно колеблющаяся, вечно трепещущая от заговоров и предательства, изхитренная до последней мысли, вполне зависимая от своих милостивцев, робкая, но кровожадная, никогда не разбирающая никаких злодейских средств к своему достижению. Другая -- еще только искавшая землю для создания государства и потому с Ильменя озера перескочившая на Днепр, а теперь овладевшая было Дунаем; еще бедная, неодетая, в одной сорочке, но без обмана, прямая и твердая, вполне зависимая от той мысли, что она у своего народа только передовой работник, для которого меч, как и весло -- свойское дело, лишь бы достигнута была народная цель; власть, ничем себя не отличающая от народа, не имеющая и понятия о божественном себе поклонении, простодушная, как последний селянин ее земли, жившая в братском доверии к дружине и ко всей Земле.

Победив Русских и захватив Болгарию, как завоевание, разом совершив два подвига, Цимисхий с великим торжеством возвращался в Царьград. Патриарх со всем духовенством, все вельможи и граждане, у стен города, встретили его похвальными и победными песнями, вручив ему знаки торжествующего победителя, драгоценные скиптры и златые венцы ¹³¹. Для торжественного везда в города ему изготовили великолепную колесницу, обитую золотом и запряженную четверкою белых коней. Венцы и скиптры император принял, но сесть в колесницу отказался. Он являл смирение и скромность. Он постановил в колесницу взятую в Болгарии икону Богородицы, а на златой беседке колесницы, как трофеи, расположил багряные одеяния и венцы Болгарского царя. Сам же на быстром коне, увенчанный диадимою, следовал позади, держа в руках знаки победы -- венцы и скиптры. Весь город был убран, как брачный терем. Повсюду были развешены багряные одежды, золотые паволоки, лавровые ветви. Окончив шествие, царь вступил в храм св. Софии и совершив благодарственные моления, посвятил Богу великолепный царский венец Болгарии, как первую и главную корысть победы. После того, он шествовал во дворец в сопровождена болгарского царя Бориса, где торжественно повелел бедному царю сложить с себя царские знаки -- шапку, обложенную пурпуром, вышитую золотом и осыпанную жемчугом, багряную одежду и красные сандалии. Взамен царского достоинства он возвел его в достоинство магистра императорского дворца, что равнялось званию первостепенного боярина.

В то самое время, как Цимисхий с такими победоносными ликованиями и торжествами на златых колесницах и золотом убранных конях, вступал в Царьград, Святослав плыл по морю домой в своих однодеревках. Он хотел пройти в Киев обычным торговым путем, через Пороги. Старый Свентельд ¹³², соображая верные обстоятельства, советовал идти в обход на конях затем, что в Порогах следовало непременно ожидать Печенежской засады. Византийские летописцы невинно объясняют, что Цимисхий, по просьбе самого Святослава, послал к Печенегам просить союза и дружбы для Греков, а для Руси свободного пропуска через их земли; что Печенеги согласились на все и отказали только в этом пропуске. Но Греки по обычаю коварствуют в этих словах. Всегдашняя политика Греков относительно своих врагов поступала иначе. К Печенегам они наверное поспешили послать именно затем, что нельзя ли совсем избавиться от Святослава и совсем истребить его полки. Посольское дело, не иначе, как в таком смысле, исполнил Феофил, архиерей Евхаитский, который, как видели, находился и при составлении клятвенной записи Святослава ¹³³. Надо полагать, что если б Святослав пошел и на конях, случилось бы все тоже. После Греческого посольства, он мог пройти в Киев только утайкой, кривой дорогой, или же проложить себе прямой путь мечем.

Но он надеялся на греческую правду, верил слову царя, что Печенеги не тронуть, ибо послано даже посольство с просьбою об этом. " Не ходи, князь, к Порогам, стоять там Печенеги, - говорил Свентельд. Святослав не послушал и пошел в ладьях. Он не послушал и по той причине, что князю нельзя же было покинуть на произвол судьбы свою дружину. Это поставлялось в великую и блогороднейшую обязанность каждому вождю. Возможно ли было оставить лодочный караван, главную силу Руси, без вождя и защитника. Не говорим о том, что в лодках наверное сохранялось много болгарского и греческого добра, всякой военной добычи.

" А Переяславцы, говорит и наша летопись, послали к Печенегам, сказывая: " Вот идет вам Святослава в Русь, в малой дружине, взял у Греков многое богатство, и полон бесчисленный! " Печенеги обступили пороги. Святослав, увидевши, что пройти нельзя, спустился назад и сталь зимовать в Бело-бережье. Тут у Руси не хватило хлеба, настал великий голод, за лошадей платили за голову по полугривне и питались, конечно, одною рыбою. С наступлением весны и нового года, 972-го, Святослав все-таки пошел в Пороги. Печенежский князь Куря ожидал в засаде, напал на него и убил, побивши на месте и всю дружину. Только один Свентельд спасся на конях и воротился в Киев. Из черепа, по обычаю скифской земли, Печенежский князь сделал себе чашу -- братину и пил из нее в память своей победы над Русским князем.

Через четыре года после того, другой герой нашей брани, Цимисхий, опоен был ядом и помер мучительною смертью, как умирали многие из Греческих царей.

Третий герой, заводчик всей этой брани, Калокир (вероятно он, прозываемый уже Дельфином), погиб в 989 году, подступив к Цареграду с той стороны пролива воеводою от Барды Фоки, все еще искавшего царского престола. Царь Василий, против которого он пришел воевать, выслать в кораблях тех же Руссов, присланных уже св. Владимиром и тотчас покончивших дело. Калокира захватили и на том же месте, где стоял его шатер, вздернули на дерево, а Лев Дьякон говорит, что царь посадил его живого на кол ¹⁴⁴.

Звезда Святослава закатилась прежде, чем он мог выразить и высказать вполне все то, что таилось в его замыслах и намерениях; прежде, чем он мог показать себя, был ли он достойным сыном Ольги не только на бранном поле, но и в устройстве народном. Видимо только, что он хорошо понял значение Переяславца, т. е. значение серединного города на Дунае, не в военном, а именно в торговом, в промышленном отношении. Он был еще в молодой поре, когда говорил, что Переяславец ему любезен, потому что туда сходятся вся блага, а стало быть ему любезна была не одна война, но и жизнь посреди всяких благ торгового быта. Вся жизнь его была одним беспрерывным походом, но напрасно думают, что это был искатель приключений, задорный вояка, в роде какого-нибудь славного разбойника по норманскому образцу. Его войны были исполнены великого значения для Русской земли Он воевал для утверждения русской силы, для распространения русского могущества, именно на торговых путях. Он прочищал торговые дороги, широко отворял ворота русскому промыслу. В самой Болгарии ему особенно полюбилось только устье Дуная, где находились торговые ворота от богатых прикарпатских и придунайских земель. Он не хотел забиратся внутрь болгарской страны, чего не оставил бы без внимания простой, так сказать, рядовой, завоеватель. Ему главным образом надобен был берег моря, хорошая, безопасная, скрытая от врагов пристань. А таков и был Дунайский Переяславец. И последняя мечта Святослава заключалась именно в том, чтобы иметь мирное княжение в Дунайском, а не в Балканском Переяславце и притом в крепком союзе с будущим греческим царем Калокиром. Он в этом не успел, его мечты не сбылись, но все-таки он оставил Русь больше сильною и страшною для соседей, чем она была при Игоре и Олеге.

Самая победа над ним Греков вовсе не была поражением, от которого Русская народность потеряла бы бодрость и силу. Эта победа, напротив, только в большей степени раскрыла несокрушимую стойкость и неодолимую крепость русского бойца, по словам Греков, неумевшего подобно кочевнику ездить лихо на коне, но умевшего стоять такою неколебимою стеною, которую пошатнуть могли только одни физические бедствия, вроде бури или голода, но отнюдь не сила и натиск врага. Для Руси Святославов поход был простою неудачею. Здесь не исполнилось только сокровенное побуждение ее внутренних сил выдвинуть свою жизнь за пороги Днепра; здесь обнаружился только еще очень молодой, слишком ранний помысл Русской народности выйти из своих пустынных лесов и полей на простор действий всемирно-исторических.

Новгородская дружина завоевывает Киев. И она стало быть говорить: " Не хочу жить в Новгороде, а хочу жить в Киеве; там середа моей земли, там сходятся вся блага! " Обиженный природою, холодный и болотный север нуждался в рынке более близком к теплой, во всех смыслах, Византии и взял его. Не проходить и ста лет, как тот же голос раздается в самом Киеве и кто-то устами Святослава говорить: " Не хочу жить в Киеве на Днепре, а хочу жить на Дунае в Переяславце; там середа моей земли, там сходятся все блага! " Кто же отыскивает эту середу своей земли? Можно было бы приписывать это только мечтам Святослава, если б перед ним вперед не прошел по тому же направлению Олег. Мы думаем, что эта мысль отыскать середу для своей земли на самом выгодном торговом перекрестке принадлежит самому народу, той его предприимчивой доле, которая стояла впереди и смотрела с Киевских гор дальше, чем смотрели другие. Дунайская середа приближалась к самому средоточию тогдашней всемирной торговли, к Византии; следовательно она не в мечте, а на самом деле была бы истинным средоточием торговых и промышленных дел Руси. Кому нужны были торговые договоры с Греками, тем же людям необходимы были не только чистые пути во все стороны, но и выгоднейшие перекрестки или средоточия этих путей. В этом случае Святослав вовсе не был рядовым завоевателем, как мы упоминали, но был только достойным выразителем далеких стремлений и смелых побуждений самой Земли. Вот по какой причине и преждевременная погибель Святослава не произвела в положении Русских дел ни малейшего помешателства и никакой существенной перемены. Все пошло своим старым путем по направлению, которое сама себе указывала уже совсем окрепшая русская жизнь.

Грек отбил неуместное и очень опасное варварское соседство Руси и Русская История по прежнему должна была уйти в свои глухие леса и степи. Конечно, прежде всего она должна была побороть этих двух богатырей, рожденных самою природою и налегавших всеми силами на молодую народность со всех сторон.

По свидетельству Льва Дьякона с Святославом пошла на Болгарию вся русская молодежь. В такие далекие и отважные походы и после всегда собирались по преимуществу только молодые люди, новая молодая дружина, конечно, под предводительством мужей, т. е. бывалых и опытных бойцов, руководивших полками. Новая дружина с ними добывала себе честь и славу и боевую опытность, и в свою очередь становилась потом старшею дружиною. Дети старых бойцов -- бояр становились в ряды у молодого князя и открывали с ним за одно свой путь чести и славы. Для молодых людей это было прямое и неминуемое дело жизни, прямое и неминуемое поприще начать жизненный труд и добыть себе значение мужа. Молодь, Молодьшая дружина представляла в древней Руси особую, самобытную стихию общества, особый поток жизни, которым воспитывалось каждое новое поколение, развивая в себе особые качества, неизвестные в других кругах жизни. Вот почему самая похвала человеку выразилась и до сих пор выражается словом молодец, а известная доблесть, беззаветная и удалая, свойственная только молодости, стала прозываться молодечеством. Мы видели, как собрал свою дружину молодой Святослав. Несомненно, что так собиралась дружина у каждого молодого князя. Нет также сомнения, что у каждого князя молодая дружина собиралась сама собою еще с детских лет, с детских игр, Товарищи детства становились друзьями молодости; и потому дружинники правильно говаривали: " Мы сами себе вскормили князя! " Эти бытовые отношения яснее всего раскрываются в былине или " богатырском слове" про Волха Всеславьевича, которое по всем видимостям и самым именем героя рисует дела княжеские.