Часть 1. https://ficbook.net/readfic/4263452

Вместе

https://ficbook.net/readfic/4263452

Автор: by myself (https://ficbook.net/authors/1548897)
Беты (редакторы): ЕХОежик (https://ficbook.net/authors/315122)
Фэндом: EXO - K/M
Основные персонажи: О Cехун, Лу Хань (Лухан), Ким Чонин (Кай), Ким Минсок (Сюмин)
Пейринг или персонажи: Минсок/Лу Хань; Кай/Сехун
Рейтинг: R
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Флафф, AU, Мифические существа, Омегаверс
Предупреждения: OOC, Мужская беременность
Размер: Мини, 23 страницы
Кол-во частей: 4
Статус: закончен

Описание:
- Ему всего восемнадцать, а мне двадцать четыре, почти двадцать пять. Это неправильно, понимаешь?
- Нет, не понимаю. Разница в возрасте? Серьёзно, Хань? Нет ничего неправильного в том, что он тебя младше, а вот то, что ты сознательно отказываешься от своего счастья из-за разницы в возрасте - это действительно неправильно.

Публикация на других ресурсах:
Только с разрешения автора

Примечания автора:
Wolf! AU. Продолжение " Разницы". История Ханя и Минсока. Любимые Кайхуны тоже будут. Ну, куда я без них, да?

Часть 1

***

Солнце в апреле особенное: мягкое, удивительно нежное — медовое. Хань закрывает глаза, поднимает лицо навстречу ласковым потокам света и улыбается. Только нет в этой вымученной улыбке счастья — лишь горечь, оседающая липкой плёнкой на языке. Омега кривится от неприятного послевкусия собственных размышлений: улыбка гаснет, не успев разгореться.

Хань делает глубокий вдох, позволяет солёному воздуху заполнить лёгкие до отказа, а после медленно выдыхает в надежде прогнать вместе с судорожным выдохом все гнетущие мысли из тяжёлой головы. Он всё утро сидит на берегу, наблюдает сквозь тонкую паутину длинных ресниц за высоким полётом чаек и заставляет себя забыть: удивительные раскосые глаза, бледные щёки, ещё не лишенные детской, трогательной округлости, и улыбку — искреннюю, чуть смущённую, но такую открытую. Хань откидывает со лба непослушные рыжие кудряшки, растирает покрасневшие скулы, на которых красивым узором рассыпаются едва заметные — такие же медовые, как ласковые, солнечные лучи — веснушки, и воет беззвучно.

Он ведь уже не ждал. Не ждал, не мечтал, не надеялся. И не хотел, честно. Хань и сам не помнит, когда желание встретить своего альфу умерло. Год назад, два, три… А какая, собственно, разница когда, если он всё-таки его встретил. Встретил на свадьбе Сехуна и Кая.

— Зачем пошёл? Мог бы потом поздравить.

Хань сильнее кутается в меховую накидку, чтобы прохладный бриз перестал пускать мурашки вдоль худых боков, дует на озябшие ладони, пытаясь согреть их чуть тёплым дыханием. Он, наверное, самый странный волк — всегда мёрзнет. Вне зависимости от времени года. Даже летом ему бывает холодно — по утрам особенно часто. Он и без обуви никогда не ходит, потому что чувствительные ступни быстро леденеют, а ноги начинает сводить судорогами.

Хань делает ещё один вдох и поднимается с насиженного места — пора уходить. А то заработает воспаление лёгких, если посидит ещё немного на холодных камнях. Он это может, в этом он мастер. Заболеть от сквозняка или намокших ботинок? Запросто.

Белого волчонка омега замечает сразу. Тот сидит у входных дверей, терпеливо ждёт хозяина гостеприимного дома и широко зевает. Видимо, не высыпается — по определённым причинам. Хань удивлённо моргает, не веря собственным глазам, и расцветает в радостной улыбке. Счастье — чистое, светлое — окутывает целиком, пронизывает тело потерянным теплом, наполняет душу искрящимися пузырьками живого смеха. Хань не сдерживается и тихонечко смеётся, пока заваривает на кухне свежий чай.

— Я думал, ты ещё не скоро появишься у меня в гостях, — замечает он, усаживаясь за стол.

— Это ещё почему? Я что, по-твоему, такой плохой друг? — Сехун в излюбленной манере складывает руки на груди — брови хмурит особенно сильно, чтобы другу стало особенно стыдно. — То, что я вышел замуж, не означает, что я забыл о тебе.

— Я не это имел в виду, — Хань тянется через стол, ласково треплет взъерошенную, светлую чёлку, выпрашивая прощения. — Просто всего три дня прошло после свадьбы, вот я и подумал, что ты пока не готов расстаться с Каем.

— Ну, если честно, я не был готов, — Сехун прикрывает веки, вспоминая, как провёл последние три дня, и улыбается — широко-широко. — Но сегодня многие альфы ушли на охоту, мой в том числе, и я решил не терять времени даром. К тому же я по тебе соскучился, правда.

— Я тоже соскучился, — Хань ловит солнечную улыбку Сехуна и больше не чувствует холода: ему тепло. По-настоящему.

Привычная церемония чаепития затягивается на несколько долгих минут: они медленно тянуть янтарную жидкость, смакуют тонкий лимонный привкус мелиссы, тот, что оставляет на языке приятный освежающий налёт, создающий удивительный контраст с горячим чаем. Хань жмурится от удовольствия, расслабленно откидывается на спинку стула и совсем не замечает маленький смерч из вопросов, бушующий в глубине голубых глаз. Сехун прикусывает нижнюю губу, взвешивая все за и против, — в итоге не может сдержать крик души и спрашивает:

— Ты и Минсок, да?

Хань смотрит потерянно, отставляет трясущимися руками чашку и склоняет кудрявую голову, подтверждая робким кивком возникшее предположение.

— Мы так и поняли, — Сехун хватает прохладные ладони друга в свои, сжимает их покрепче в надежде прогнать нервную дрожь. — Минсок страдает. Сильно. Он переживает. Думает, что не понравился тебе, поэтому ты так поспешно скрылся с праздника, не дожидаясь его окончания. Только это ведь не так, правда? Он тебе понравился — я-то вижу. А раз он тебе понравился, хочу спросить: почему ты не захотел познакомиться с ним поближе?

Хань долго молчит, пытаясь сочинить удобоваримую ложь, но мозг, как назло, отключает все области, отвечающие за здравомыслие, и опять начинает транслировать картинки с изображением Минсока: красивого, сильного, молодого.

— Ему всего восемнадцать, а мне двадцать четыре, почти двадцать пять. Это неправильно, понимаешь?

— Нет, не понимаю. Разница в возрасте? Серьёзно, Хань? Нет ничего неправильного в том, что он тебя младше. А вот то, что ты сознательно отказываешься от своего счастья из-за разницы в возрасте — это действительно неправильно, — каждое слово, сказанное Сехуном, заставляет Ханя вздрагивать, хотя тот говорит спокойно и сдержанно. Не давит — просто старается донести свою правду. — К тому же посмотри на нас с Каем. Четырнадцать лет. Но он — мой, а я — его. Ты себе и представить не можешь, что значит принадлежать своему альфе. Это так… так… Это правильно. И ты поймёшь это, когда соединишь жизнь с Минсоком.

— Я не знаю… Не думаю, что мы друг другу подходим, — безразлично пожимает плечами Хань, — и, если уж на то пошло, сравнивать нас с Минсоком и вас с Каем — глупо. Кай — альфа. Взрослый, зрелый, умный. Плюс в вашем случае существенная разница в возрасте несёт в себе только пользу. Лично я не уверен, что кто-то другой, более молодой и менее опытный, смог бы совладать с твоим — ты только не обижайся — сложным характером.

Сехун, услышав столь нелепое, по его мнению, замечание, громко фырчит, мол, не такой уж у него сложный характер, хотя в душе соглашается с озвученными доводами, но показывать своего согласия не хочет, поэтому добавляет к эмоциональному фырканью классическое закатывание глазок. Хань в ответ смеётся — радуется тому, что сумел закрыть неприятную тему разговора. Радуется от силы минуту: Сехун, обладающий поистине сложным характером, возвращает беседу на круги своя. Он подаётся всем корпусом вперёд, заглядывает в испуганные карие глаза. Смотрит — внимательно, пристально — в душу смотрит.

— Хань, он нужен тебе. Ты не сможешь жить без своего альфы. Помнишь, каким я был все эти годы? Помнишь, как меня ломало, когда Кай ушёл? Да, я сделал вид, что пережил потерю. Улыбался, смеялся. Иногда искренне, чаще — нет. Я привык ходить с маской на лице, лишь бы никому не показывать, что внутри у меня пусто. Без него пусто. Потому что без него я — ничто. Только с ним. Только для него… И я не стесняюсь своей зависимости, наоборот — горжусь. Горжусь принадлежностью своему альфе. Горжусь тем, что рождён для него, а он — для меня.

Сехун смаргивает одинокую слёзу, дышит рвано, путая вдохи с выдохами, всеми силами пытается сдержать ураган эмоций, рвущийся наружу. Он тянется пальцами к свежей метке, трепетно обводит контур и снова расцветает в улыбке, такой широкой, открытой, радостной, что Хань, глядя на довольную мордашку, невольно краснеет и начинает задыхаться.

— Я не знаю, почему ты отказываешь от Минсока, но прошу тебя, подумай над моими словами. Разница в возрасте — пустяк. Минсок — сильный альфа, по-настоящему сильный. Он сможет о тебе позаботиться, станет твоей опорой, станет для тебя семьёй. Он ведь тоже круглый сирота, как и ты… Вы нужны друг другу… Я знаком с ним всего три дня, но могу смело сказать — Минсок удивительный, и уверен, если ты его примешь, он будет жить только для тебя, ради тебя. Просто прими, позволь приблизиться, впусти в свою жизнь, и тогда твоя жизнь обретёт истинный смысл. Ты больше никогда не будешь одинок. Никогда, понимаешь? Подумай над этим, прежде чем примешь окончательное решение…

***

Подумай, подумай, подумай — бьёт набатом в голове Ханя весь оставшийся день. Омега бесцельно измеряет комнату шагами, качает головой в такт каждому движению, и действительно думает. Повторяет — слово в слово — эмоциональную речь Сехуна, поражаясь, каким взрослым и рассудительным может быть младший, который до этого больше походил на капризного обиженного ребёнка. Хотя он, правда, был обижен на весь белый свет. Раньше — не сейчас. Хань вспоминает удивительную улыбку, загадочное мерцание голубых глаз и понимает — сейчас Сехун счастлив. Счастлив рядом с Каем, потому что Кай для Сехуна — жизнь.

Хань продолжает наворачивать круги по всему дому, сопровождая шаркающие шаги тяжёлыми вздохами, и раздумывает: а возможно ли для него такое счастье? Достоин ли он быть рядом с Минсоком? Быть с ним, любить его, жить для него?

Омега застывает перед зеркалом, заглядывает в карие глаза, надеясь отыскать там ответы на волнующие вопросы, но не находит ничего, кроме паники и страха. Он давит ладонью на грудную клетку в бесполезной пытке успокоить бешеный сердечный ритм, ловит искусанными губами душный воздух, долго изучает собственное отражение и, сверкнув на мгновение усталой улыбкой, принимает важное решение.

— Ты должен ему всё рассказать, тогда он сам от тебя откажется, и не придётся больше ни о чём думать.

Хань уверенно кивает — двойник, живущий по ту сторону зеркальной поверхности, без колебаний соглашается с озвученным планом. Придя в согласие с самим собой, омега заканчивает хаотичное брожение из угла в угол и следует привычным курсом на кухню, чтобы приготовить ужин. Проходя мимо входной двери, он резко останавливается: запах свежей крови быстро забивает носовые пазухи, в горле встаёт ком желчи, дышать — тяжело и горько.

Хань замирает на целую минуту, прислушиваясь к звукам со двора. В итоге осторожно приоткрывает дверь, сам же морщится от противного скрипа проржавевших петель, а обнаружив источник кисло-сладкого запаха, удивлённо хлопает ресницами. Он медленно спускается по низким ступеням, оглядывается по сторонам в надежде увидеть того, кто принёс к его порогу столь неожиданный подарок, но никого по близости не замечает. Хань несколько раз обходит большую тушу лося, грозно хмурит тонкие брови, размышляя над насущной проблемой: что прикажете делать с таким огромным количеством мяса? Омега совершает ещё один прогулочный круг, недовольно поджимает губы и поворачивается спиной к родному жилищу: туда идти смысла нет, поэтому он направляется к дому вожака.

***

Утро следующего дня начинается с громкого, настойчивого стука в дверь. Хань лениво трёт заспанные глаза, шлёпая босыми ступнями по холодному полу, и тихонечко ворчит себе под нос что-то не слишком лицеприятное про незваных гостей. Правда увидев незваных гостей, вернее одного единственного гостя, мигом заканчивает импровизированный сеанс ворчания.

— С днём рождения, — выдаёт вместо приветствия Минсок, ослепляя именинника задорной улыбкой, и сразу тянет вперёд правую руку, чтобы вручить подарок.

— Спасибо, — чуть слышно сипит Хань, утыкаясь взглядом в красивый кожаный браслет.

Он долго любуется замысловатым плетением, гладит подушечками пальцев каждый плавный переход. Голову поднять не решается — боится ненароком грохнуться в обморок.

— Давай помогу, — Минсок самостоятельно надевает браслет, аккуратно затягивает два крайних жгута, чтобы украшение не слетело с тонкого запястья. — Нравится?

— Да, очень, — по-честному признаётся Хань, продолжая смотреть куда угодно, только не на гостя, потому что смотреть на гостя страшно и волнительно. Потому что при одном взгляде на гостя нестерпимо хочется этого самого гостя обнять.

— Ты не выспался? Выглядишь уставшим, — после такого заявления Хань всё же решается посмотреть на Минсока и с ходу начинает второй сеанс ворчания.

— В том, что я не выспался, виноват ты, — без тени сомнения утверждает омега, не забыв угрожающе ткнуть указательным пальцем в грудь альфы. — Если бы ты не приволок вчера лося к моему порогу, мне бы не пришлось бы полночи заниматься разделкой его неподъёмной туши. Хорошо ещё, Донхэ вместе с сыновьями мне помог. Иначе не видать мне даже короткого сна, как своих ушей.

— Прости? — Минсок складывает брови жалостливым домиком в надежде, что умилительное выражение лица остановит гневные слова, льющиеся непрерывным потоком из пухлых губ.

Уловка срабатывает на ура: Хань залипает на умилительно надутых щеках вкупе с робкой улыбкой и резко замолкает. Просто он не может ругать детей, и совсем не важно, что эти самые «дети» выше ростом, шире в плечах и, вообще, по всем параметрам больше, сильнее, мощнее миниатюрного омеги.

— Ладно, прощаю. Но больше так не делай, — бурчит Хань, пропуская гостя в дом. — Приноси кроликов. С ними возни меньше.

— Ага, хорошо, буду носить только кроликов, — кивает Минсок, с трудом сдерживая победный клич: его омега согласился принимать еду и подарки. Это ли не чудо?

Да ещё и в дом пригласил, хотя молодой альфа, направляясь сюда, не был уверен, что его будут рады видеть. Однако, узнав от Сехуна о Дне рождения Ханя, никак не мог выбросить эту информацию из головы, поэтому большую часть ночи посвятил плетению браслета и выдвинулся в путь, не дожидаясь рассвета, чтобы первым поздравить именинника. Он шёл несколько часов, вслух проговаривал торжественную речь, которую собирался произнести по прибытию на место, а по факту, когда увидел такого трогательного заспанного Ханя, растерял всю смелость вместе с решительным настроем и заготовленными словами.

Минсок мысленно чертыхается: вот ведь олух! Даже не поздоровался, не смог выдавить из себя элементарного «привет». «С другой стороны, Хань этой оплошности, кажется, не заметил, значит всё в порядке», — думает альфа, наблюдая за суетливыми действиями омеги.

Хань молча готовит нехитрый завтрак, крутится волчком на крохотном пятачке между столом и печью, изредка кидает задумчивый взор на притихшего Минсока, который очень гармонично вписывается в окружающую обстановку. Во всяком случае, так кажется. Ханю кажется. Кажется, что с появлением альфы в атмосфере маленькой кухоньки что-то незримо поменялось. Стало уютнее, светлее и, наверное, теплее? Омега вздрагивает от этой мысли, касается ладонями румяных щёк, скул, лба, проверяя температуру, и понимает — ему тепло. Удивительно тепло и комфортно рядом с Минсоком, даже притом, что они не разговаривают — просто смотрят друг на друга.

В голове снова звучит голос Сехуна: «Вы нужны друг другу»… «Он станет для тебя семьёй»… «Он будет жить для тебя, ради тебя»…

— Тебе помочь с приготовлением праздничного ужина? — спрашивает Минсок сразу после окончания завтрака.

Хань, услышав вопрос, долго не может придумать подходящий ответ: он, если честно, не собирался праздновать день рождения.

— Просто к тебе Сехун вечером собирается вместе с Каем, а ещё вроде как Чанёль с Бекхёном, поэтому я подумал, что тебе не помешает помощь.

— Ах, ну если Сехун придёт, тогда да — помощь не помешает, — Хань впервые за утро улыбается — широко, искренне — не подозревая о том, что вызывает своей открытой улыбкой кратковременный отказ всех внутренних органов в молодом организме собеседника.

Минсок, любуясь россыпью мелких морщинок в уголках больших карих глаз, забывает дышать, вследствие чего кислород в лёгкие больше не поступает, и сердце останавливается — самым натуральным образом. Впечатлительный подросток мог бы, наверное, умереть от сердечного приступа в столь юном возрасте, если бы омега и дальше продолжил вот так вот улыбаться, но, слава Богу, широкая улыбка быстро гаснет, и нынешнее утро обходится без чьих-либо смертей. День, к всеобщему счастью, тоже.

Зато ближе к вечеру Хань явственно ощущает: ещё немного, и он всё же свалится без чувств. Потому что невыносимо. Невыносимо сдерживать каждый свой порыв. Невыносимо дышать Минсоком и не иметь возможности зарыться носом в подключичную впадину. Невыносимо смотреть в удивительные раскосые глаза и не иметь возможности провести подушечкой пальца по густым ресницам. Невыносимо стоять в сантиметре от сильного, горячего тела и не иметь возможности прижаться к этому телу. Не-вы-но-си-мо.

— Не-вы-но-си-мо, — приглушённо стонет Хань и щипает себя за руку побольнее, чтобы прояснить замутнённый несбыточными мечтами и фантазиями разум.

Минсок же в это время идёт открывать дверь прибывшим гостям. Сехун, Кай и Чанёль с Бекхёном с порога кричат оглушительное: «С Днём рождения!». Хань зажимает уши, хохочет задорно, утопая в крепких объятиях, и, наконец-то, расслабляется, а потом с удовольствием принимает подарки друзей, которые заставляют нарядиться в подаренное прямо сейчас. Хань, надев тёплую, меховую жилетку, а также шапку, шарф, варежки и носки, связанные из белоснежной шерсти, улыбается довольно и забавно щурит глаза, радуясь таким чудесным обновкам. Сехун затягивает концы шарфа потуже и шепчет чуть слышно:

— Теперь ты не будешь мёрзнуть.

Хань в ответ кивает, соглашаясь с каждым словом, бросает робкий взгляд на Минсока, тонет в глубокой черноте глаз и понимает отчётливо — теперь ему будет тепло всегда.