Часть 4. — Расскажу Я всё расскажу — шепчет Хань, оглядываясь воровато по сторонам: боится просто, что слова

***

— Расскажу… Я всё расскажу… — шепчет Хань, оглядываясь воровато по сторонам: боится просто, что слова, предназначенные Минсоку, сможет услышать кто-то другой.

Но бояться оказывается нечего, потому что чуткий и понимающий друг в лице Сехуна отходит к Каю, а после недолгого разговора с мужем и отцом ведёт всех альф, помогающих в постройке, на обед в родительский дом.

— Пойдём, покажу тебе, как там всё внутри обустроено, — предлагает Минсок, когда бригада помощников скрывается из виду.

Он срывается с места, чтобы поскорее продемонстрировать результаты своих трудов, Хань кивает послушно и кидается следом. Ножками перебирает активно, лишь бы не отстать сильно от резвого альфы. Взгляд карих глаз скользит непрерывно по крепкой спине, где под загоревшей, чуть влажной кожей красиво перекатываются упругие мускулы. Только сейчас Хань замечает, что Минсок, оказывается, работал обнажённым по пояс. Щёки краснеют стремительно, низ живота тянет сладко, и томление непонятное в груди не даёт больше дышать свободно. Омега давится тёплым воздухом, вспотевшие ладошки сжимает в кулаки, дабы унять нестерпимый зуд и острое желание провести вдоль всего позвоночника указательным пальцем.

Минсок поворачивается лицом, когда они, поднявшись в два счёта на высокое крыльцо, заходят в открытую настежь дверь. Хань застывает посреди коридора — и без того красные щёки наливаются ещё большим жаром. Смущение и стыд лишают дара речи, но смотреть омега продолжает с нескрываемым интересом. Он не может пересилить себя и взгляд отвести не может: пялится откровенно, упиваясь красотой сильного, натренированного тела. Желание провести по стальным мышщам пальцем трансформируется в желание пробежаться по ним языком, и от мыслей этих не детских становится жарче в разы. Хань сгорает изнутри, и это не метафора вовсе. Он чувствует, как стремительно несётся горячая кровь по артериям и венам пульсирующими рывками. Температура поднимается до предельной отметки. В ушах — шум белый, в горле — песок сухой, в душе — смятение бесконечное. Потому что впервые всё так остро, ярко, желанно. И ощущения пьянящие, и запретные мысли не дают покоя, и впервые собственное тело предаёт. Хань не привык к такому. Не привык вместо щемящей нежности испытывать безудержную страсть вперемешку с похотью и совладать с собой не может, да и к тому же проницательный взгляд Минсока не помогает нисколько настроиться на нужный для серьёзного разговора лад. Тот смотрит исподлобья, в глазах чёрных — смешинки озорные и горделивые огоньки: понимает прекрасно, что сейчас испытывает его омега. Хорошо ещё, что так же он понимает — разговора не избежать, а потому сдёргивает одним быстрым движением с крючка у дверей рубаху и за долю секунды натягивает её на себя, не забыв застегнуть все пуговицы до единой. Дышать сразу становится легче. Удушающая атмосфера постепенно меняет степень накала, пожар в крови чуть-чуть затихает, языки пламени не облизывают больше кожу изнутри, и омега находит, наконец, силы оглядеться вокруг. Говорить, правда, по-прежнему не в состоянии. И тому имеется одно простое объяснение: слов нет. Элементарно нет слов. Шок и паника накатывают по новой, заставляя Ханя потеряться в лабиринте из мыслей. Ещё вчера он подыхал от боли и тоски, думал, что уже никогда не увидит, но сегодня пришёл, увидел, обнял. А теперь стоит неподвижно, изучая внутреннее пространство нового дома, и не может, к сожалению, выразить вербально, как сильно ему нравится то, что сотворил своими руками Минсок. А ведь ему нравится. Очень.

Хань ведёт головой осторожно, спрашивая разрешения пройтись по всем комнатам. Минсок улыбается понятливо и кивает, указывая нужное направление. Первым делом они идут на кухню. Омега удивлённо хлопает ресницами, замечая, что кухня уже полностью оборудована для проживания. У окна располагается большой, добротный стол, вокруг — удобные стулья, на стенах — навесные шкафчики, на полках — посуда. Не хватает разве что штор красивых да скатерти ажурной на столе, а так… А так Хань осознаёт вдруг — всё это создавалось специально для него. Создавалось с любовью и без малейшего сомнения, что он придёт и будет жить здесь.

— Когда ты успел? Ты что не спал совсем? — Хань гуляет потерянным взглядом по улыбчивому лицу и понимает: не спал. Заметные круги под глазами и впалые щёки говорят лучше слов. Минсок тоже похудел сильно за эти дни, и спать, видимо, не мог спокойно, посвятив бессонные ночи работе. Стыд и злость на самого себя вспыхивают мгновенно. Омега кусает губы, стараясь заглушить стон отчаяния, рвущийся наружу. Себя заставил страдать и альфу. Всем принёс боль. Всем. Из-за чего, спрашивается?

— Я не могу… — сипит сдавленно, отступая спиной к выходу с кухни. — Не могу…

— Что ты не можешь? — Минсок подлетает вплотную, в объятия сгребает, на давая вырваться и сбежать. — Что именно ты не можешь? Что? Скажи же, наконец!

— Я не могу… Не могу… — Ханя бьёт мелкая дрожь, страх парализует сознание, признание застревает в глотке. Он вскидывает испуганно взгляд наверх, и внутри обрывается всё, и больно становится невыносимо. От любви больно. От той любви, что пропитан насквозь взгляд родных глаз. — Я не могу… Я детей иметь не могу… Не смогу подарить тебе ребёнка. Мне уже двадцать пять, а у меня ещё никогда… Никогда не было течки… Я — неполноценный омега. Понимаешь? Ненастоящий. Я — лишь пустая оболочка, неспособная принести в этот мир новую жизнь. А ты ведь семью хочешь. Говорил, что мечтаешь о семье. А какая семья может быть без детей? Такая же ненастоящая, неполноценная, как я. Зачем я тебе? Зачем тебе такой омега? — выкрикивает последний вопрос шёпотом и смотрит затравленно, боясь услышать очевидное «ты прав, мне такой не нужен».

Но слов этих он не слышит. Тишина окутывает целиком. Она объёмная, густая, непрозрачная — ножом не разрезать. Ханю кажется, что он оглох, потому что видит, как шевелятся губы Минсока, но слух не улавливает ни звука. Он пробует читать по губам, но не понимает ничего. И разревется бы, выплеснуть боль, да только лишних слёз в истощённом организме не осталось. Выплаканы давно. Или ещё нет?

Хань вздрагивает от неожиданности, когда Минсок начинает покрывать его веки и скулы поцелуями невесомыми, собирая солёные капельки языком и губами. Целует безостановочно, сжимая теплыми ладонями бледные щёки, и шепчет что-то вкрадчиво. Поцелуй — слово, поцелуй — слово, поцелуй — слово. И ещё раз, и ещё, и так — до бесконечности.

Мой. Родной. Единственный. Люблю. Для тебя. С тобой. Ты и я. Навсегда. Вместе.

Мозг выхватывает отдельные слова, вгрызается в них, не отпускает. Впитывает, запоминает, раскладывает по полочкам, чтобы не потерять ненароком. Ведь такое нельзя терять. Такое надо в памяти сохранить. Навечно.

— Ты не откажешься от меня? Не прогонишь? — спрашивает омега, когда горло перестаёт сводить судорогами, а на лице его не остаётся ни миллиметра нецелованной кожи.

— Никогда. Я никогда от тебя не откажусь, — чеканит Минсок: в голосе — сталь; буквы, словно камни, — тяжёлые, твёрдые. Из них крепость можно построить и спрятаться в этой крепости от всех невзгод.

Хань слышит обещание, заглядывает в решительные глаза и верит: не откажется. Никогда не откажется. Он не спрашивает больше ни о чём, только прижимается плотнее к сильному телу. Страхи все отпускает, мысли плохие гонит прочь. Он боялся, так сильно боялся, что не нужен будет Минсоку таким. Но ошибся. Опять. Его альфа не маленький мальчик, не ребёнок капризный. Его альфа — мужчина. Настоящий. С ним сквозь огонь, воду, трубы медные. С ним ничего не страшно. И проблемы он все решит, и любовью одарит, и не предаст. Никогда.

Хань обнимает Минсока крепко, хватается цепко за рубашку на спине, отпускать от себя не желая, и вновь пытается понять: чем он заслужил всё это? А Минсок словно мысли читать умеет. Обнимает в ответ ещё крепче, за ухом целует нежно и шепчет хрипло-хрипло, голосом срывающимся:

— Я от тебя не откажусь, потому что ты — мой. Для меня создан, для меня рождён. Чтобы сделать меня счастливым. Я уже говорил тебе, но повторюсь. Я уверен, что вместе мы будем самыми счастливыми. Вместе. Ты и я. Мы ведь будем самыми счастливыми, правда?

В голове — дежавю, на глазах — слёзы радости, но на этот раз Хань решает не говорить «да». Только улыбается широко и кивает активно. Так активно, что с каждым уверенным кивком ударяется подбородком о широкое плечо своего альфы. Тот смеётся довольно, понимая, что на вопрос свой получает правдивый ответ, искренний, и что больше они не расстанутся, и вместе будут до конца.

— Останешься сегодня здесь? — спрашивает Минсок и глядит заискивающе. Хань краснеет снова: лежать в одной кровати, обнимать всю ночь, прикасаться бесконечно — это так… волнительно. Но с другой стороны неправильно совсем, они ведь не женаты — им нельзя.

— Мы будем спать отдельно. Я постелю себе на полу, — альфа, кажется, снова читает мысли. — Просто я не смогу тебя отпустить. Слишком соскучился. Поэтому хочу, чтобы ты остался. А завтра утром мы пойдём к тебе, соберём все вещи, перевезём сюда. И свадьбу в ближайшие дни организуем, сразу, как закончим дом обустраивать, согласен?

— Но… Но… Надо сначала Донхэ спросить. Он — мой вожак. Без его разрешения я не имею права уйти из стаи.

— А я уже обо всём договорился, — сказанное вызывает у Ханя очередное кратковременное зависание. В глазах вопрос один единственный: когда успел? Минсок распознаёт этот вопрос без проблем и отвечает правдиво: — На третий день, как ты меня прогнал. Попросил Шивона и Кая отвести меня к Донхэ. Поговорил с ним. Он сказал, что ни к чему принуждать тебя не будет, но если ты сам захочешь уйти, отпустит без проблем.

Хань слушает внимательно, впитывает важную информацию и поражается тому, какой у него, оказывается, целеустремлённый альфа. Он ведь думал, что Минсок послушался, сдался сразу и отказался легко от него. А тот не сдавался и не отказывался. Наоборот. В очередной раз доказал свою зрелость и силу. Доказал, что он — истинный альфа.

— Так что, останешься?

— Останусь, — соглашается Хань, кивая несмело.

— Хорошо… Хорошо, — Минсок еле сдерживает победную улыбку и предлагает посмотреть, наконец, остальные комнаты.

Омега с заманчивым предложением соглашается без промедления: интересно взглянуть что да как устроено в новом доме. Светлую веранду, просторную гостиную и небольшую комнатку для гостей он изучает быстро, крутит головой из стороны в сторону, запоминая расположение мебели. На подходе к спальне замедляется и застывает на пороге нерешительно. Сердце делает кульбит, ноги сами собой отступают назад. Хань вздрагивает, натыкаясь спиной на широкую грудную клетку, чувствует, как на плечи опускаются ладони и сжимают легонько. Минсок выдыхает судорожно, упираясь лбом в кудрявый затылок, и шепчет привычно:

— Я просто захотел её сделать. Но мы можем её Сехуну подарить, хорошо? Ты не против? Ему точно понадобится.

Омега отводит взгляд от маленькой колыбельки с резными боками, что стоит около кровати, и кивает согласно. Да, он тоже понял, что запах Сехуна поменялся неспроста, и месяцев через восемь у него появится малыш, а значит, колыбель ему обязательно пригодится. А Ханю, к сожалению, нет. Но сейчас это не расстраивает даже. Он не плачет и не дрожит больше от страха. Потому что руки надёжные на плечах вселяют уверенность, дыхание тёплое на шее рождает приятную дрожь, а шёпот ласковый о любви безграничной заставляет забыть всё плохое и верить только в хорошее. Хань знает теперь, что нужен Минсоку любым. Просто нужен. А дети? Если суждено — появятся, а если нет — не беда. Главное, что они будут друг у друга. Они будут вместе. Вместе и навсегда.

***

Солнце в мае особенное: жаркое, ослепительно-жёлтое — золотое. Хань закрывает глаза, поднимает лицо навстречу ласковым потокам света, улыбается широко. И улыбка эта открытая затмевает ослепительный солнечный свет. Хань жмурится довольно и задорно хохочет, когда запинается за маленький камешек и падает в объятия Минсока. Альфа чмокает омегу в висок, пальцы меж собой переплетает, чтобы держать неуклюжее создание ближе к себе и не позволить ему упасть. Они идут не спеша по широкой дороге, в тишине полной, по сторонам не глядят. Только — друг на друга. Только — глаза в глаза.

В доме вожака их встречает шум и суета. За обеденным столом — Сехун с Каем, Чанёль с Бекхёном, Шивон с Луной. Проказник Кенсу как всегда бегает по кругу, не слушая грозного родительского «угомонись немедленно, а то…», и останавливается лишь тогда, когда видит в дверном проёме вновь прибывших гостей. Кидается на шею Ханю, обнимает осторожно, спрашивая тихонечко:

— Ты ведь останешься? Не уйдешь больше?

— Останусь. Обязательно останусь, — обещает Хань, усаживая непоседливого омежку к себе на колени. — Никуда не уйду.

— Хорошо, — кивает Кенсу и мажет мимолётным поцелуем по чужой щеке, а после хватает ложку, чтобы съесть уже остывший суп.

Хань смаргивает маленькую слезинку, взглядом скользит по лицам друзей, видит улыбки добрые, ласковые, и улыбается робко в ответ. Луна ставит перед ним тарелку, склоняется близко-близко, опаляя рыжую макушку тёплым, ему только слышным «добро пожаловать в семью», и Хань расслабляется окончательно. В душе селится покой, сердце лёгкостью небывалой наполняется. От счастья — чистого, светлого — смеяться хочется, а мир необъятный хочется объять. И осознание того, что теперь у него есть семья — большая, дружная, — дарит волшебное чувство завершённости.

Хань оглядывает ещё раз довольные лица своих родных и не скрывает улыбки счастливой: он, наконец-то, обрёл дом, и находится там, где ему самое место. Вместе с теми, кого любит бесконечно. И будет любит всю жизнь. Всегда.