![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Гражданской войны
Это было самое начало марта. Еще не «уплыл» Крым, еще не стреляли на Донбассе, еще не было «Одесской Хатыни»… Я шла к трамвайной остановке, чтобы доехать на работу. Тяжелые мысли о происходящем в стране не отпускали. И тут стали складываться строфы… Уже сидя в трясущемся трамвае, на листочке бумаги (всегда имею в сумке на всякий случай) корявыми буквами набросала строчки:
Войны в мире бывают разные ― и кровавые, и «холодные»… Но всегда они безобразные, как и поводы ― недостойные!
Войны носят личины разные: и Крестовые, и крестьянские, есть святые войны и грязные, есть народные, есть гражданские…
Их масштабы и цели разные ― мировые войны, локальные, войны в космосе, войны разума, и… на кухне войны скандальные…
Войны разным оружием бряцают: саблей острою, бомбой атомной, пушкой танковой, информацией, и мальчишечками-солдатами… Войны есть ― есть и воины павшие ― украинские и чеченские… Но для матери, сына оплакавшей, есть одна лишь война ― Вселенская!!!
2 апреля 2014 г. Через 5 дней началась война на Донбассе…
Брат мой-враг мой, стоим на погосте, с лютой яростью глядя в глаза, топчем дедов и прадедов кости, а погост этот ― НАША СТРАНА…
Стиснув зубы, грозим топорами. Душу рвет колокольный набат… Землю предков усеяв крестами, как же стал ты врагом моим, брат?!
Я с фашистом за Родину дрался, до последнего насмерть стоял. Ты же, брат мой, с фашистом братался, не колеблясь, мне в спину стрелял.
Я наивно и искренне верил в святость братских и родственных уз, я распахивал сердце и двери. Кто ж разрушил наш братский союз?!
Я молчал, когда ты выхвалялся, а меня просто быдлом считал, когда в дом мой ты нагло врывался и святыни мои унижал… Ты, мой брат, свою злобу лелеял, даже сидя за общим столом; чтоб поставить меня на колени,
ты пошел на меня с топором.
Я все ждал ― ты поймешь, чтО есть братство, ты не пан мне, а я ― не твой раб. Только ждал я, как видно, напрасно ― ты сказал: «Ты не брат мне, а враг!».
На погосте глядим брат на брата ― в сердце ярость, в руках топоры… Еще можно опомниться, брат мой, пока наши могилы пусты…
май 2014 г. Скорбная «МАЁВКА» 2 мая 2014 года беззаботная гостеприимная Одесса содрогнулась от боли и ужаса. По официальным данным в Доме Профсоюзов были зверски убиты 48 человек, 56 пропали без вести, около двухсот ранены. По неофициальным данным число убитых более двухсот...
Одесса. 4 мая. Воскресенье. Время традиционных «маёвок» на природе с костром и благоухающими дымком шашлыками в кругу семьи и друзей.
Их ― море. Море цветов ― живых и искусственных, россыпью и охапками, скромная сирень и роскошные розы, в корзинках и погребальных венках. И еще… в горшках ― они стоят отдельно, обгоревшие, сморщенные, почерневшие от горя и седые от пепла… Природа. Живая и мертвая… Шашлыки… Еще тела не остыли, а вас уже нарекли «шашлыком по-одесски», «шашлычками из колорадов»... Пройдет совсем немного времени, и в Киеве на Крещатике у входа в ресторан демонстративно выставят стенд с меню, в котором будет красоваться блюдо «колорадские жуки по-одесски (запеченные)». Креативно! Ничего личного ― бизнес… Я здесь ― в кругу семьи. И друзей. Теперь мы все, кто здесь стоит, ― большая семья одесситов. Нас сроднили горе, отчаяние, ярость, стыд… Нескончаемый людской ручеек исчезает в черном проеме, бывшем когда-то парадным входом. Я хочу, должна пойти туда, но не могу. Я сильная ― крови, смерти не боюсь ― но НЕ МОГУ!!! Откуда-то из самого нутра накатывает истерика. Хватаюсь, как утопающий, за руку дочери и рыдаю. Не плачу, нет. Беззвучно вою. Я не одна такая. Молодой парень, выйдя оттуда, из черноты, присел на корточки (не присел ― как-то подкосился) и раскачивается, обхватив голову руками.
Немолодой жилистый мужичонка, по виду ― работяга, выходит, стиснув кулаки. Матерится! Но сегодня я слышу не мат, от которого меня всегда корежит, а отчаянную неспособность найти в человеческом языке слова, чтобы передать то, что чувствуешь…
Вон там, на самом верху, на карнизе пятого этажа, вжавшись в стену, примостился мужчина. Из окна клубами вырывается черный дым. Что, кроме безумного отчаяния, может толкнуть человека выползти из окна на узенькую полоску карниза, повиснув над пропастью? Он лежит неподвижно ― одно неосторожное движение и… А может, он просто уже не дышит? Из другого окна к беснующейся внизу толпе взывают о помощи люди. Среди них ― белое, как мел, лицо ребенка с застывшими в немом ужасе глазами. Здесь со второго этажа снимали «счастливчиков». А с третьего и сейчас свисает веревка, связанная из лент жалюзи. Заворачиваю за угол. Вон там, на карнизе стояла женщина, судорожно вцепившись в пилястру. А снизу под улюлюканье и вопли: «Зажарить сепаратистку!» летит в нее коктейль Молотова. А вот в том окне, на четвертом, растянули жовто-блакытный флаг. И толпа снова неистово ревела, теперь уже свое сакральное: «Слава…!». А в это самое время почти рядом, в одном из соседних кабинетов душили телефонным шнуром женщину. Ей сломали спину, и ее крики пронзали даже рев толпы. Она не была ни сепаратисткой, ни «самкой колорадов». Она просто тут работала. Может, пришла в воскресенье полить цветы или закончить отчет? Говорят, она была беременна. Другие исступленно доказывают, что она просто пожилая и толстая. Конечно, пожилых и толстых не так жалко…
В тот страшный день из пылающих окон 4-го и 5-го этажей выбрасывались люди. А внизу их, изломанных и обгоревших, добивали прутьями и битами. А эти, которые «нас бережет», сидели напротив в 50 метрах в автобусах, стояли вокруг. У них не было приказа… Тогда я так и не смогла заставить себя переступить обугленный порог мертвого Дома. Но я буду приходить сюда снова и снова. Я пересилю себя и зайду внутрь. Я пройду по ступенькам, на которых корчились в безумной агонии горевшие заживо люди, делали свой последний вздох, наглотавшись ядовитой смеси, выжигающей легкие; я зайду в кабинеты, стены которых и мебель еще хранят потеки крови застреленных, забитых, изрубленных; я буду долго молча стоять перед стеной, на которой отпечатались следы ладоней, цеплявшихся за эту последнюю опору; сжимая кулаки, буду читать оставленные одесситами надписи: «Нет фашизму!»; «Не забудем Одесскую Хатынь!», «Одесса не простит!»…
Я оставляю свои следы на толстом слое седого пепла. Каждый шаг дается с трудом, будто ступаю по праху, ― здесь каждая пепелинка может быть частичкой тех, кто сгорел на этом костре инквизиции… Я буду не одна ― я пройду эту тягостную экскурсию с теми, кто здесь горел, и кого ангелы смерти почему-то пощадили… Маленькая, бойкая, задиристая, чем-то похожая на Гавроша (а ведь мама двоих взрослых детей!), накануне, когда мы собрались здесь, на Куликовом Поле, отметить Первомай и обсуждали возможные провокации, ты заявила: «Я так боюсь! Я вообще-то такая трусиха!». Ты прошла через этот ад, и сейчас, проживая все заново, твердишь: «И все равно мы бы тогда не ушли!». ― Вот в это окно летели коктейли Молотова. Одна бутылка разбила стекло, вторая влетела в коридор, ― для тебя так важно выговориться, вспомнить все мельчайшие детали того хаоса и безумия. ― Штанина загорелась. Но воды в кране уже не было. Хорошо, мы успели ведро набрать. А когда все это началось, воду и свет отключили … Значит, в подвале был кто-то, кто побеспокоился о том, чтобы в здании не было воды. И пожарные гидранты на этажах почему-то куда-то исчезли… На 4-м этаже твой муж ведет нас в кабинет, в котором он с двумя товарищами, безоружные, отбивались от своры тех, кто явился в наш радушный солнечный город «ликвидировать колорадские скопища» (именно так сформулировала одна из «народных» депутатов ― миловидная молодая женщина, мама двух детишек). Скромный, тихий, несловоохотливый, мы с трудом вытягиваем из него скупые фразы о том, что здесь происходило. Он подводит нас к двери напротив. Дверь закрыта и опечатана. В замочную скважину ничего не разглядеть. Вот тут, избитый, угоревший от дыма, он очнулся среди мертвых тел. Один труп лежал на нем. Их снесли в эту комнату. Зачем?.. Когда он выбрался в коридор, его снова били. И снова беспамятство... Когда его, полуживого выносили на руках (кто?, храни их, Господь!), другие через их головы пытались добить его битами. А те, кто выносили, кричали безучастным милиционерам, просили вмешаться. Три круга ада… Или, может, у него три ангела-хранителя?.. Ему повезло ― скорая, больница, боль, кашель… Других уцелевших ― угоревших, покалеченных, недобитых ― задержали те, кто должен был их защищать. Некоторые сидят до сих пор (уже больше года!). Ни один из тех, кто жег, резал, стрелял, добивал, арестован не был…
С нами вместе по мертвым коридорам молча ходит молодая женщина. Статная, красивая какой-то редкостной для нашего времени благородной красотой. Мы познакомились только сегодня. Она подходит к стене, кладет руку на закопченную поверхность, словно пытаясь проникнуть в тайны, которые хранят эти немые свидетели страшной бойни. Она не горела в этом аду ― ее не было в тот день в городе. На ее аристократическом лице ― маска страдания и… вины.
Каждый день пополняется список погибших, коряво написанный от руки на листе ватмана, прикрепленном у входа. 13 человек, 20, 42. Это число подтверждают официальные органы. Проходит день, и их уже 46. Потом 48. Все! Эта цифра окончательная, обсуждению не подлежит. Хотя в больницах умирают еще четверо. Еще 56 числятся пропавшими без вести. А неофициально официальные лица признают 119. Не считая раненых… Однако люди не верят. Говорят о еще нескольких десятках забитых и изрубленных в подвале, тела которых собирали в мешки и тайно вывозили под покровом ночи.
В который уже раз просматриваю списки погибших и вдруг натыкаюсь на знакомое имя. Сашка! Одноклассник…
…Мы познакомились в предпоследнем 9-м классе, когда я перешла в новую школу. В тебе было все ― рост, по-мужски широкие плечи, небесно-голубые глаза, которые ты прищуривал, не желая носить очки. Но, главное, ты был умным, очень умным. Мальчик из профессорской семьи, интеллигентный, уверенно шедший на золотую медаль. Ты не ругался матом и не курил. Ты был правильным. Но у тебя это выглядело очень естественно. Я тебе нравилась. Ты мне, признаться, тоже. Это не было любовью. Но меня тянуло к тебе. Симпатия? Увлечение? Не знаю. Что-то вроде приятного дуновения ветерка, щекочущего нервы и кожу. 10 класс. Новый Год. Мы впервые отмечаем его по-взрослому ― не с родителями, а в компании одноклассников. Мы с тобой танцуем. Ты стараешься прижать меня к себе покрепче. Я сопротивляюсь, удерживая тебя на «пионерской» дистанции. Ты сильный. А я неприступная. Или просто вредная. Мне нравится поддразнивать, но не поддаваться. Для меня это просто игра. Ты прилагаешь усилия. У тебя очень сильные руки. Приходится обращать все в смех… …Они отрубили тебе руки. Я слышала это от разных людей. Ты пытался остановить их, держа в руках икону, которую спас из горящей палатки, служившей импровизированным храмом… Рассматриваю фотографию. Все те же чуть прищуренные голубые глаза. Русая борода. Настоящий викинг. Только глаза слишком добрые для викинга. И печальные. Я не видела тебя много-много лет. Я знала, что ты пошел по стопам отца ― стал математиком. Ты преподавал в университете, кажется, защитился. Так что мы ― коллеги. У тебя семья, трое детей. Но я не знала, что ты стал верующим, православным. Неудивительно ― ты всегда был Очень Правильным Человеком. Тебя убили. Жестоко. По-зверячему. Беспричинно…
Прости, Саша! За то, что разошлись наши дороги, что упустила возможность побыть рядом с таким светлым человеком. Мы могли бы дружить и быть единомышленниками, но встретила я тебя снова только на портрете с некрологом…
Жизнь продолжается. Все как будто по-прежнему ― семья, работа, дом… Только вот каждую свободную минуту проводишь за компьютером ― выискиваешь факты, свидетельства, хочешь разобраться, понять. А теперь еще ― эти страшные сводки с Востока... И Одесса только на первый, поверхностный взгляд ― прежняя. Одесса почернела от горя. И притихла. Нехорошо притихла… Зато она узнала о стольких светлых людях, которые тихо и скромно шли по жизни, не подозревая, что они ― Воины Света. Даже те, кто сюда, на скорбное Куликово Поле, попал случайно, вы стали невинно убиенными жертвами воинства Тьмы ― безумной разрушительной бесноватой силы. Значит, были их врагами. Вольно или невольно. А враг Тьмы ― Свет… У меня тоже есть ангел-хранитель. Он встал в дверях, когда я рвалась туда, чтобы увести, спасти хоть кого-то. Я колотила его по груди, а он сказал: «Ты ничего не сможешь сделать. Уже поздно...». Он уберег меня в тот роковой день 2-го мая, когда душа рвалась от боли, от бессилия, от чувства вины за то, что не успела спасти хоть одну живую душу. Я перед вами в долгу. Мы все перед вами в долгу. Вы уже прошли свое очищение, а у нас все еще впереди…
P.S. 4 мая, вернувшись домой, я никак не могла уснуть. Тогда-то и родились эти строки:
|