Гражданской войны

Это было самое начало марта. Еще не «уплыл» Крым, еще не стреляли на Донбассе, еще не было «Одесской Хатыни»… Я шла к трамвайной остановке, чтобы доехать на работу. Тяжелые мысли о происходящем в стране не отпускали. И тут стали складываться строфы…

Уже сидя в трясущемся трамвае, на листочке бумаги (всегда имею в сумке на всякий случай) корявыми буквами набросала строчки:

Войны в мире бывают разные ―

и кровавые, и «холодные»…

Но всегда они безобразные,

как и поводы ― недостойные!

Войны носят личины разные:

и Крестовые, и крестьянские,

есть святые войны и грязные,

есть народные, есть гражданские…

Их масштабы и цели разные ―

мировые войны, локальные,

войны в космосе, войны разума,

и… на кухне войны скандальные…

Войны разным оружием бряцают:

саблей острою, бомбой атомной,

пушкой танковой, информацией,

и мальчишечками-солдатами…

Войны есть ― есть и воины павшие ―

украинские и чеченские…

Но для матери, сына оплакавшей,

есть одна лишь война ― Вселенская!!!

2 апреля 2014 г.

Через 5 дней началась война на Донбассе…

Брат мой-враг мой, стоим на погосте,

с лютой яростью глядя в глаза,

топчем дедов и прадедов кости,

а погост этот ― НАША СТРАНА…

Стиснув зубы, грозим топорами.

Душу рвет колокольный набат…

Землю предков усеяв крестами,

как же стал ты врагом моим, брат?!

Я с фашистом за Родину дрался,

до последнего насмерть стоял.

Ты же, брат мой, с фашистом братался,

не колеблясь, мне в спину стрелял.

Я наивно и искренне верил

в святость братских и родственных уз,

я распахивал сердце и двери.

Кто ж разрушил наш братский союз?!

Я молчал, когда ты выхвалялся,

а меня просто быдлом считал,

когда в дом мой ты нагло врывался

и святыни мои унижал…

Ты, мой брат, свою злобу лелеял,

даже сидя за общим столом;

чтоб поставить меня на колени,

Я все ждал ― ты поймешь, чтО есть братство,

ты не пан мне, а я ― не твой раб.

Только ждал я, как видно, напрасно ―

ты сказал: «Ты не брат мне, а враг!».

На погосте глядим брат на брата ―

в сердце ярость, в руках топоры…

Еще можно опомниться, брат мой,

пока наши могилы пусты…

май 2014 г.

Скорбная «МАЁВКА»

2 мая 2014 года беззаботная гостеприимная Одесса содрогнулась от боли и ужаса. По официальным данным в Доме Профсоюзов были зверски убиты 48 человек, 56 пропали без вести, около двухсот ранены. По неофициальным данным число убитых более двухсот...

Одесса. 4 мая. Воскресенье. Время традиционных «маёвок» на природе с костром и благоухающими дымком шашлыками в кругу семьи и друзей.

Мы стоим на Кострище. Запах дыма пропитал все вокруг: серые стены Дома Профсоюзов с обугленными глазницами окон, декоративные карликовые деревца с извилистыми опаленными ветками, асфальт с черными пятнами на месте недавних палаток, гранитные ступени, сплошь покрытые цветами, сами цветы…

Их ― море. Море цветов ― живых и искусственных, россыпью и охапками, скромная сирень и роскошные розы, в корзинках и погребальных венках. И еще… в горшках ― они стоят отдельно, обгоревшие, сморщенные, почерневшие от горя и седые от пепла…

Природа. Живая и мертвая…

Шашлыки… Еще тела не остыли, а вас уже нарекли «шашлыком по-одесски», «шашлычками из колорадов»... Пройдет совсем немного времени, и в Киеве на Крещатике у входа в ресторан демонстративно выставят стенд с меню, в котором будет красоваться блюдо «колорадские жуки по-одесски (запеченные)». Креативно! Ничего личного ― бизнес…

Я здесь ― в кругу семьи. И друзей. Теперь мы все, кто здесь стоит, ― большая семья одесситов. Нас сроднили горе, отчаяние, ярость, стыд…

Нескончаемый людской ручеек исчезает в черном проеме, бывшем когда-то парадным входом. Я хочу, должна пойти туда, но не могу. Я сильная ― крови, смерти не боюсь ― но НЕ МОГУ!!!

Откуда-то из самого нутра накатывает истерика. Хватаюсь, как утопающий, за руку дочери и рыдаю. Не плачу, нет. Беззвучно вою.

Я не одна такая. Молодой парень, выйдя оттуда, из черноты, присел на корточки (не присел ― как-то подкосился) и раскачивается, обхватив голову руками.

Женщины слез не скрывают. Только закрывают ладонями рты. (Я давно заметила: в такие минуты мужики хватаются за головы ― когда не могут понять, постичь происходящее, а женщины закрывают рот руками ― сдерживают рвущийся из сердца крик).

Немолодой жилистый мужичонка, по виду ― работяга, выходит, стиснув кулаки. Матерится! Но сегодня я слышу не мат, от которого меня всегда корежит, а отчаянную неспособность найти в человеческом языке слова, чтобы передать то, что чувствуешь…

Иду вдоль здания. Огромное величественное сооружение. Сталин-ский классицизм ― могучие стены, античный портик с 25-метровы-ми колоннами. А перед глазами ― позавчерашние кадры прямого телевизионного репортажа с места событий.

Вон там, на самом верху, на карнизе пятого этажа, вжавшись в стену, примостился мужчина. Из окна клубами вырывается черный дым. Что, кроме безумного отчаяния, может толкнуть человека выползти из окна на узенькую полоску карниза, повиснув над пропастью? Он лежит неподвижно ― одно неосторожное движение и… А может, он просто уже не дышит?

Из другого окна к беснующейся внизу толпе взывают о помощи люди. Среди них ― белое, как мел, лицо ребенка с застывшими в немом ужасе глазами.

Здесь со второго этажа снимали «счастливчиков».

А с третьего и сейчас свисает веревка, связанная из лент жалюзи.

Заворачиваю за угол. Вон там, на карнизе стояла женщина, судорожно вцепившись в пилястру. А снизу под улюлюканье и вопли: «Зажарить сепаратистку!» летит в нее коктейль Молотова.

А вот в том окне, на четвертом, растянули жовто-блакытный флаг. И толпа снова неистово ревела, теперь уже свое сакральное: «Слава…!». А в это самое время почти рядом, в одном из соседних кабинетов душили телефонным шнуром женщину. Ей сломали спину, и ее крики пронзали даже рев толпы. Она не была ни сепаратисткой, ни «самкой колорадов». Она просто тут работала. Может, пришла в воскресенье полить цветы или закончить отчет? Говорят, она была беременна. Другие исступленно доказывают, что она просто пожилая и толстая. Конечно, пожилых и толстых не так жалко…

В тот страшный день из пылающих окон 4-го и 5-го этажей выбрасывались люди. А внизу их, изломанных и обгоревших, добивали прутьями и битами. А эти, которые «нас бережет», сидели напротив в 50 метрах в автобусах, стояли вокруг. У них не было приказа…

Тогда я так и не смогла заставить себя переступить обугленный порог мертвого Дома. Но я буду приходить сюда снова и снова. Я пересилю себя и зайду внутрь. Я пройду по ступенькам, на которых корчились в безумной агонии горевшие заживо люди, делали свой последний вздох, наглотавшись ядовитой смеси, выжигающей легкие; я зайду в кабинеты, стены которых и мебель еще хранят потеки крови застреленных, забитых, изрубленных; я буду долго молча стоять перед стеной, на которой отпечатались следы ладоней, цеплявшихся за эту последнюю опору; сжимая кулаки, буду читать оставленные одесситами надписи: «Нет фашизму!»; «Не забудем Одесскую Хатынь!», «Одесса не простит!»…

Поднимаюсь по ступенькам Дома Скорби. Посредине лестницы ― цепочка свечек в разноцветных стеклянных колбочках. И цветы ― везде живые цветы…

Я оставляю свои следы на толстом слое седого пепла. Каждый шаг дается с трудом, будто ступаю по праху, ― здесь каждая пепелинка может быть частичкой тех, кто сгорел на этом костре инквизиции…

Я буду не одна ― я пройду эту тягостную экскурсию с теми, кто здесь горел, и кого ангелы смерти почему-то пощадили…

Маленькая, бойкая, задиристая, чем-то похожая на Гавроша (а ведь мама двоих взрослых детей!), накануне, когда мы собрались здесь, на Куликовом Поле, отметить Первомай и обсуждали возможные провокации, ты заявила: «Я так боюсь! Я вообще-то такая трусиха!». Ты прошла через этот ад, и сейчас, проживая все заново, твердишь: «И все равно мы бы тогда не ушли!».

― Вот в это окно летели коктейли Молотова. Одна бутылка разбила стекло, вторая влетела в коридор, ― для тебя так важно выговориться, вспомнить все мельчайшие детали того хаоса и безумия. ― Штанина загорелась. Но воды в кране уже не было. Хорошо, мы успели ведро набрать. А когда все это началось, воду и свет отключили …

Значит, в подвале был кто-то, кто побеспокоился о том, чтобы в здании не было воды. И пожарные гидранты на этажах почему-то куда-то исчезли…

На 4-м этаже твой муж ведет нас в кабинет, в котором он с двумя товарищами, безоружные, отбивались от своры тех, кто явился в наш радушный солнечный город «ликвидировать колорадские скопища» (именно так сформулировала одна из «народных» депутатов ― миловидная молодая женщина, мама двух детишек). Скромный, тихий, несловоохотливый, мы с трудом вытягиваем из него скупые фразы о том, что здесь происходило. Он подводит нас к двери напротив. Дверь закрыта и опечатана. В замочную скважину ничего не разглядеть. Вот тут, избитый, угоревший от дыма, он очнулся среди мертвых тел. Один труп лежал на нем. Их снесли в эту комнату. Зачем?.. Когда он выбрался в коридор, его снова били. И снова беспамятство...

Когда его, полуживого выносили на руках (кто?, храни их, Господь!), другие через их головы пытались добить его битами. А те, кто выносили, кричали безучастным милиционерам, просили вмешаться. Три круга ада… Или, может, у него три ангела-хранителя?..

Ему повезло ― скорая, больница, боль, кашель… Других уцелевших ― угоревших, покалеченных, недобитых ― задержали те, кто должен был их защищать. Некоторые сидят до сих пор (уже больше года!). Ни один из тех, кто жег, резал, стрелял, добивал, арестован не был…

С еще одной чу-дом спасшейся, худень-кой, интеллигентной, похожей на «божий одуванчик», но с горя-щими глазами, ищем на стенах в одной из комнат ссадины от пуль. Сюда сквозь рва-ную дыру в двери, пробитую тесаком, чья-то рука наугад палила из пистолета. А женщины, забившись под столы, вздрагивая от каждого удара, ждали, когда ворвутся. Не ворвались. Ушли. Повезло…

С нами вместе по мертвым коридорам молча ходит молодая женщина. Статная, красивая какой-то редкостной для нашего времени благородной красотой. Мы познакомились только сегодня. Она подходит к стене, кладет руку на закопченную поверхность, словно пытаясь проникнуть в тайны, которые хранят эти немые свидетели страшной бойни. Она не горела в этом аду ― ее не было в тот день в городе. На ее аристократическом лице ― маска страдания и… вины.

Позже она уедет на Восток, помогать ополченцам Донбасса. Она пройдет свой ад, выбрав его добровольно…

Каждый день пополняется список погибших, коряво написанный от руки на листе ватмана, прикрепленном у входа. 13 человек, 20, 42. Это число подтверждают официальные органы. Проходит день, и их уже 46. Потом 48. Все! Эта цифра окончательная, обсуждению не подлежит. Хотя в больницах умирают еще четверо. Еще 56 числятся пропавшими без вести. А неофициально официальные лица признают 119. Не считая раненых…

Однако люди не верят. Говорят о еще нескольких десятках забитых и изрубленных в подвале, тела которых собирали в мешки и тайно вывозили под покровом ночи.

Людская молва, ты падка на сенсации и пре-увеличения, ты питаешься слухами, легко пренебре-гая фактами. Вот только… в кабинетах Дома Проф-союзов на мебели, стенах, коврах (кои поспешно вывозили, начхав на интересы следствия) ― лужи, струи, потеки крови (слава научно-техни-ческому прогрессу и персонально ― мобилкам с функциями фото и видео!). Не надо быть криминалистом, чтобы понять: такие фонтаны брызг и лужи крови могут быть только, когда жертву рубят наотмашь или режут. А среди «узаконенных» жертв таковые не числятся ― только «погиб в огне», «отравление газом», «падение с высоты», ну, и (куда денешься?!) парочка «огнестрелов»… Где же вы, убиенные топорами и мачете, исчезнувшие в никуда и списанные со счетов теми, кто должен был вас охранять и защитить?..

В который уже раз просматриваю списки погибших и вдруг натыкаюсь на знакомое имя.

Сашка! Одноклассник…

…Мы познакомились в предпоследнем 9-м классе, когда я перешла в новую школу. В тебе было все ― рост, по-мужски широкие плечи, небесно-голубые глаза, которые ты прищуривал, не желая носить очки. Но, главное, ты был умным, очень умным. Мальчик из профессорской семьи, интеллигентный, уверенно шедший на золотую медаль. Ты не ругался матом и не курил. Ты был правильным. Но у тебя это выглядело очень естественно.

Я тебе нравилась. Ты мне, признаться, тоже. Это не было любовью. Но меня тянуло к тебе. Симпатия? Увлечение? Не знаю. Что-то вроде приятного дуновения ветерка, щекочущего нервы и кожу.

10 класс. Новый Год. Мы впервые отмечаем его по-взрослому ― не с родителями, а в компании одноклассников. Мы с тобой танцуем. Ты стараешься прижать меня к себе покрепче. Я сопротивляюсь, удерживая тебя на «пионерской» дистанции. Ты сильный. А я неприступная. Или просто вредная. Мне нравится поддразнивать, но не поддаваться. Для меня это просто игра. Ты прилагаешь усилия. У тебя очень сильные руки. Приходится обращать все в смех…

…Они отрубили тебе руки. Я слышала это от разных людей. Ты пытался остановить их, держа в руках икону, которую спас из горящей палатки, служившей импровизированным храмом…

Рассматриваю фотографию. Все те же чуть прищуренные голубые глаза. Русая борода. Настоящий викинг. Только глаза слишком добрые для викинга. И печальные. Я не видела тебя много-много лет. Я знала, что ты пошел по стопам отца ― стал математиком. Ты преподавал в университете, кажется, защитился. Так что мы ― коллеги. У тебя семья, трое детей. Но я не знала, что ты стал верующим, православным. Неудивительно ― ты всегда был Очень Правильным Человеком.

Тебя убили. Жестоко. По-зверячему. Беспричинно…

Хотя нет, почему же беспричинно?! Ты был Воином Света, восставшим против бесовщины. Ты пытался остановить их, не проклиная, но благословляя иконой. Ты прошел свой Армагеддон. А они, захлебываясь своей ненавистью и воплем «Смэрть ворогам!», не смели прикоснуться к иконе и отрубили твои сильные руки, ее державшие.

Прости, Саша! За то, что разошлись наши дороги, что упустила возможность побыть рядом с таким светлым человеком. Мы могли бы дружить и быть единомышленниками, но встретила я тебя снова только на портрете с некрологом…

Жизнь продолжается. Все как будто по-прежнему ― семья, работа, дом… Только вот каждую свободную минуту проводишь за компьютером ― выискиваешь факты, свидетельства, хочешь разобраться, понять. А теперь еще ― эти страшные сводки с Востока...

И Одесса только на первый, поверхностный взгляд ― прежняя. Одесса почернела от горя. И притихла. Нехорошо притихла…

Зато она узнала о стольких светлых людях, которые тихо и скромно шли по жизни, не подозревая, что они ― Воины Света. Даже те, кто сюда, на скорбное Куликово Поле, попал случайно, вы стали невинно убиенными жертвами воинства Тьмы ― безумной разрушительной бесноватой силы. Значит, были их врагами. Вольно или невольно. А враг Тьмы ― Свет…

У меня тоже есть ангел-хранитель. Он встал в дверях, когда я рвалась туда, чтобы увести, спасти хоть кого-то. Я колотила его по груди, а он сказал: «Ты ничего не сможешь сделать. Уже поздно...». Он уберег меня в тот роковой день 2-го мая, когда душа рвалась от боли, от бессилия, от чувства вины за то, что не успела спасти хоть одну живую душу.

Я перед вами в долгу.

Мы все перед вами в долгу. Вы уже прошли свое очищение, а у нас все еще впереди…

P.S. 4 мая, вернувшись домой, я никак не могла уснуть. Тогда-то и родились эти строки: