Семь сцен Шасты

ПРОЛОГ

Фредерик С. Оливер, пишущий под диктовку

I

Если существуют «летописи в камнях и книги в бегущих ручьях», то крутые выси Честела истинно являют миру благороднейшую из библиотек. В ней простор, величие и торжественность природы выражены мистическими знаками, высеченными в вечном граните. На страницах этих каменных глыб можно прочесть о деяниях гномов - хранителей сокровищ Матери-Земли. Здесь лава своими перстами написала царственные хроники Плутона. Да, это подлинная книга Природы в переплете из снега и льда. И в ней закладкой на самой драгоценной странице служит серебряная лента, концы которой «вытекают» из объемного тома - один на северной стороне, другой - на южной, один из них называют рекой Мак-Клауд, а другой - Сакраменто. В этой великой эпопее есть еще две меньшие закладки - реки Питт и Шаста.

Столь прекрасный поэтический сборник должен иметь соответствующее заглавие. И разве мы сможем дать более подходящее, чем исконное название этого места у аборигенов - Иека? Его приняли белые люди, чьим глазам впервые открылись просторы Северной Калифорнии - романтической земли золота и приключений. Оно сохранилось благодаря интуитивному признанию извечного соответствия, которое всегда, во всех странах подтверждали первопроходцы и следопыты, принимая уже существующие названия. Годами и белые, и аборигены называли благородную вершину именем Иека, пришедшим из тьмы веков, как и ее более северную сестру - гору Рейнье - изначальным именем Такома. Но, увы, неуемное людское самомнение, суетная человеческая неудовлетворенность не пожелали оставить лучшее, как оно есть. На одну из заснеженных вершин поднялся русский зверолов, и вскоре слово «Иека» исчезло из языка людей. На другой сияющий пик поднялся эгоист-англичанин, и его светлость нашла слово «Такома» настолько варварским, что присовокупила к индейскому названию свое отчество.

Время выравнивает все и всегда поступает по справедливости. Патриотический американизм топографов Северо-Тихоокеанской железной дороги вернул на карты их компании музыкальное имя Такома, отправив на свалку заимствованное название и тем отвергнув тщеславные притязания одного эгоиста. Случится ли подобное и с именем Шаста-Бьютс, неведомо; но если нет, то это, возможно, будет выражением благодарности Америки, с радостью предоставившей право именования этого гордого пика своему другу, а в шестидесятые годы поборнику независимости нашей страны - России.

Вот краткое обозрение настоящего и прошедшего этих прекрасных скал и пиков.

II

На старой гужевой дороге, которая существовала еще до того, как железные рельсы связали самый крупный город Орегона со столицей Золотого Запада, в нескольких милях от дороги штата все еще стоит, как и тридцать лет назад, промежуточная станция этапа, владел которой «папаша Доллархайд». Уединенное место среди высоких сосен, будто королевской мантией облекающих великий горный кряж Сискью - часть Береговых хребтов, простирающихся в строгом величии на сотни миль, полустанок Доллархайд мил сердцу путешественника, как оазис в Сахаре для утомленного каравана. Этот приют среди просторов дикой природы в те времена на многие мили вокруг был единственным отпечатком цивилизации.

За домом Доллархайда дорога, стараясь петлять как можно меньше, уходила вверх по весьма крутому двухмильному склону горы. По этой крутизне задолго до того, как рассвет едва озарил величественные гребни, карабкался юноша, пешком и в одиночестве. Глубоко внизу, в доме Доллархайда все еще спали остальные приятели из его компании. Он же взбирался все выше и выше, делая остановки лишь там, где красота природы призывала его причаститься к ее видимым формам и послушать ее разнообразный язык, насладиться бодрящим ощущением свободы, красотой покрытых соснами склонов, токованием проснувшихся тетеревов и болтовней белки или бурундука. Один раз, восхищенный очарованием кристально-чистого ручейка, пересекавшего тропу, он остановился и замер, глядя вдаль, в глубину и мрак великого каньона, который терялся из виду в раннем свете зари. И вот, наконец, вершина! Но солнце еще не появилось на небе. Все 200 внизу мирно отдыхало под властью Морфея.

Но что это? Далеко на юге виднеется огромная туманная гряда, темно-серая в своей нижней части и сияющая розовым там, где ее пик упирается в небо. Пока юноша смотрит, затаив дыхание, Древнее Светило рассеивает мглу в долине, отгоняя ночь, и вот - рождается новый день. Розовые опенки исчезли, на их месте появляется гигантский остроконечный конус чистейшего белого цвета с черными полосами лишь в основании, каждая из них - ужасное ущелье. Конус этот высится не как вершины других гор, составляющие гряды, что соперничают высотой; нет, в гордом одиночестве вздымается он на высоком постаменте, пронзая синеву неба своими одиннадцатью тысячами футов от основания до вершины, и еще тридцатью четырьмя сотнями футов от уровня океана. Это - Шаста, величественная Шаста.

III

Но что же юноша? Год спустя мы находим его охваченным лихорадкой - «золотой лихорадкой», которая все еще царит в этом районе некогда знаменитых месторождений. Наверху, на склоне горы он разбил лагерь и с помощью кирки, корыта и лопаты пытается добыть золото, ибо надежда шепчет, что однажды он сможет найти тут целое состояние.

По всему району много недель бушевали лесные пожары, долины лежат, укрытые слоем дыма. Но золотодобытчик на горе сейчас находится выше всего этого и во время работы часто бросает взгляд вниз, на волнистую поверхность серебряного океана дыма. Странный вид открывается ему. Ни одна волна не колышет это море глубиной почти в целую милю, простирающееся повсюду, куда ни кинешь взгляд. На его безбрежном пространстве точками выделяются лишь два или три «острова». Это горные пики. Видны только их вершины, основания же скрыты. Где-то под этим покрывалом дыма лежит городок Ирека. Юноша смотрит на «острова» - лишь один из них не окрашен в темный цвет. Это самый большой из всех - остроконечная белая, окутанная вечными снегами гора Шаста, прекрасный остров в мрачном океане.

IV

Ночь. То же самое место. Золотоискатель сидит у входа в свою палатку, размышляя над романтической красотой открывающегося перед ним вида. Легкий северный ветер прогнал прочь туманное море, не оставив и следа. Ниже палатки простирается огромная, темная, молчаливая пропасть - «ночной брег Плутона». Фантазия нашего рудокопа наполняет ее золотыми призраками. Только звезды - эти светочи ночные озаряют пространство. Но на востоке, над грядами меньших гор сквозь тьму уже проступают смутные очертания: там, далеко, как ка­жется отсюда, вырисовывается знакомая туманная форма неопреде­ленного размера, скрывающая из вида какой-то мощный пожар. Он растет, разгорается. Вот в зачарованных глазах наблюдателя сверкну­ла неожиданная яркая искра, а следом засветился, засиял весь склон Иеки - это восходит луна, полная луна! И теперь снега Иеки сверкают в ее лучах, подобно расплавленному серебру, над темной пропастью. Светится огонек у палатки, разлетаются золотые призраки, а надо всем этим возвышается торжественный, величественный образ Шасты.

V

Осенью юноша покинул этот дикий уголок и отправился путешество­вать на юг. Склон опустел. Зимняя сырость погасила лесные пожары и расстелила море тумана. Но минула зима, и следующим летом окрестные леса запылали опять, подожженные небесными молниями. Наш путеше­ственник возвращается сюда. Сейчас он уже у самого основания Иеки. Его конь с трудом пробирается по дну вновь рожденного огнем океана дыма, словно краб, ползущий по каменистому руслу. Слабый ветер не дает ту­чам уплотниться, и время от времени юноша видит над головой неясную громаду, едва освещенную задушенной дымом луной, ибо сегодня, как и в ту ночь год назад, полнолуние. Сквозь эту тяжелую пелену рассмот­реть красоту горы невозможно. Но зная, что смутно виднеющийся пик - Шаста, помня, как там, в вышине, где летают лишь вороны, он про­рывает дымное покрывало и, сияющий, устремляется в небо, путник ис­пытает чувство благоговения. Как похожа эта гора с пылающими у ее подножья лесами, одиноко высящаяся в ночи в своем снежном одеянии, на молчаливого часового у сигнального костра, закутанного в плащ, размышляющего о долге, верность которому он хранит вот уже много лет, да, хранит и будет хранить вечно!

VI

Снова лагерь у лесной полосы Честела. Весь долгий день наш путе­шественник разглядывал окрестности, красоту которых трудно передать словами. На севере на одиннадцать тысяч футов возвышается гора «Гу­синое гнездо», кратер которой всегда полон пушистого снега. Внизу, в долине, прекрасный, словно драгоценный камень, лежит город Сиссонс; он видится под ногами, хотя расположен на высоте семи тысяч футов над уровнем океана.

Наступает ночь. Юноше и его товарищу не спится в палатке. Они взби­раются на гору верхом на мулах. Здесь тишина, лишь снизу едва доно­сится непонятный глухой шум. Луны нет, но все хорошо видно, снег будто сам по себе светится так, что все предметы на его фоне приобретают четкие очертания. Как черны мрачные скалы и ус­тупы! А что это за мерцающие огоньки там, в ночной дали? Ах, это го­родские фонари в нескольких милях отсюда и в тысячах футов ниже, хотя сверху не видно, как они далеко. Очень холодно, о, холод на­столько силен, что, кажется, сковывает разум! И могильное безмол­вие вокруг. Теперь уже и снизу до их ушей не доносится ни звука. Слишком высоко для всего, кроме тишины. Хотя днем солнечные лучи отражаются от снегов, как от зеркала, и буквально раскаляют воздух, снег все равно не тает.

Вот горячий серный источник в тысяче футов ниже вершины. Пут­ники согревают свои замерзшие руки в его теплой грязи и, вынув, быстро обтирают их, чтобы грязь не успела примерзнуть. Восхожде­ние продолжается. Глаза наливаются кровью в этом разреженном воз­духе. Тяжело дышать. Стук сердца подобен глухим ударам молота. Горло горит от жажды. Но не важно: под ногами уже вершина! Два часа ночи, июль 188... года.

Все еще ни единого проблеска зари. Но вскоре странное, ничего не освещающее сияние на востоке наполняет их души благоговением и каким-то непонятным беспокойством. Свет все прибывает, и с немым изумлением, почти со страхом они наблюдают, как из-за горизонта медленно выплывает огромный солнечный диск. А внизу все еще ца­рит самый темный предрассветный час, не видно ни гребней, ни хол­мов, ни долин - ничего, лишь непроглядная ночная тьма. Стоящим на горе кажется, что они оторвались от мира и на какое-то мгновение время остановилось. Вся планета словно исчезла, есть только горная вершина в пол-акра высотой - единственный видимый клочок Все­ленной, да устрашающее великолепие Гелиоса. (Наверное, нечто по­добное испытывал «последний человек» Кэмпбелла.) Весь мир куда-то канул, и лишь юноша да его спутник - одни на крохотном па­рящем в воздухе клочке тверди, которую почти лишенное лучей сол­нце освещает холодным, странным, причудливым сиянием.

Но текут минуты, и на севере из ночной тьмы проявляются четыре конуса света. Это горы Худ, Адаме, Такома и высокий факел горы свя­той Елены - сверстники нашей Иеки. По мере того, как Повелитель Дня поднимается все выше, из моря мрака выныривают меньшие пики, потом убегающие вдаль черные гребни, затем холмы. Становятся видимыми серебряные пятна и полосы там, где заря освещает озера и реки. И, наконец, далеко на западе, в семидесяти милях отсюда, не скрытая более дымкой, глазам предстает бескрайняя серая гладь Ти­хого океана. А на юге видно находящееся в двухстах милях отсюда и выдающееся уступом центральное калифорнийское побережье с проливом Золотые Ворота и всемирно известным заливом Сан-Франциско.

VII

Сейчас я прошу тебя, мой читатель, мысленно спуститься с верши­ны вместе со мной. Давай остановимся рядом с ревущим, несущимся вниз горным потоком, который то разбивается на мириады брызг и взбухает по краям белой, как свежий снег, пеной, то замирает в тихих глубоких заводях с кишащей форелью синей водой. Эта синева отра­жает утопающие в цветах берега и увенчанные сосновыми башнями ка­менные гребни - «ребра планеты». День жаркий, но здесь воды реки Мак-Клауд холодны, как сами девственные снега Шасты, с которой они стекают. Мы наклоняемся над кромкой кристально-чистого водоема, лениво бросаем в него камешки, покрывая рябью отражающийся в зеркальной поверхности образ высокого базальтового утеса, и не подозреваем, что за ним, возможно совсем рядом с нами находится тайна.

Многие годы ушли черным ходом времени, прежде чем я узнал, что за этим базальтовым утесом скрывалась дверь в туннель, уходящий глу­боко внутрь величественной Шасты, что там, в дальнем конце туннеля находятся огромные помещения - дом мистического Братства, с помощью оккультного искусства которого и были выдолблены и сам туннель, и таинственная обитель, имя которой Сэч. Ты не веришь во все это? Так пойди же туда! Или прими страдание, и тебя, как и меня, однажды примут в это святилище. И узри так, как видел я, - но не физическим зрением, - сте­ны, будто созданные великанами и отполированные ювелиром, полы, устланные коврами из длинного пушистого, похожего на мех, серого во­локна, своды, в которых чудесным образом проступают прожилки золо­та, серебра, зеленых медных руд и вкрапления драгоценных камней.

Поистине, это мистический храм, возведенный вдали от безумных толп, о котором те, кто «смотрит, но не видит», могут сказать: «И никто его не знал... И никто не увидал». Да, немногие имеют туда доступ. Одно лишь любопытство никогда не отопрет его тайные засовы. Но ищущий на­ходит, стучащему отворяют. Шаста - верный страж, ее молчаливые башни ни единым знаком не откроют того, что происходит в ее груди. Но ключ есть: тому, кто сперва одержит победу над собой, Шаста не откажет.