Курукшетра. День второй

В сизом предрассветном тумане поднимались воины. Звенело оружие, глухо звучали слова команд. Шепча мантры, пробуждающие силу, мы с Митрой помогли друг другу облачиться в панцири и повязать мечи, подаренные нам Крипой еще в стовратной Двараке. Быстрой походкой сквозь ряды простых воинов прошел Кумар. Следом за ним, пытаясь сохранять достоинство, семенил жрец с медным сосудом, полным жертвенного масла. Он не был дваждырожденным, но для большинства наших воинов куда большее значение имели ритуалы, а не пламенная брахма.

По приказу жреца воины подбросили хворост в почти угасший очаг и собрались огромным кругом, наблюдая, как с треском и шипением поднимаются вверх лепестки алого цветка. Наклонив сосуд, брахман лил в огонь жертвенное масло и мелодичным завораживающим голосом читал слова священного гимна:

" Нашим колесницам помогите,

О единодушные боги,

Когда кони галопом покроют пространство,

Врагов повергая во прах…

Древние слова сохранили свою силу. Мелодичный распев уводил в сторону тяжелые предчувствия и сомнения. Белая струя масла лилась уже не на алый цветок, а в разинутую пасть красного дракона, начинающего колдовской танец среди черных углей и корявых сучьев.

" Защити нас, о Агни, отракшаса! Защити от вредящего и от убийц. Мы выбираем тебя вестником, Жрецом всеведущим. Отнеси нашу жертву на небо…

Черный дым поднимался вверх тонкой струйкой, неся молитвы к подножиям тронов богов. Точно такие же дымы возносились и над станом Кауравов.

— Если богам придет в голову откликнуться на все сегодняшние просьбы, земля обезлюдеет, — шепнул мне Митра.

Впрочем, на наших воинов обряд жертвоприношения подействовал достаточно благоприятно. К месту построения они поспешили с бодрыми улыбками, стараясь не обращать внимания на холодную росу, падающую с высокой травы на металл доспехов. Туман размывал формы и гасил звуки. Воины скользили почти бесшумно, словно развоплощенные души в стране мертвых. Команды отдавались полушепотом. На расстоянии броска копья уже ничего нельзя было различить. Лишь бряцание оружья да тяжелая поступь слонов где-то впереди рождали успокоительную мысль, что на поле сражения мы вышли не одни. По рядам пришел сигнал остановиться. Мы остановились и стали ждать. Ждали долго. Потом взошло солнце.

Алые стрелы Сурьи распороли пелену тумана. Клубящаяся завеса майи упала с наших глаз, открыв огромное поле под сияющими небесами, не запятнанными ни малейшим намеком на облака. Краски проснувшегося мира были первозданно чисты. Я залюбовался каплями росы, густо нанизанными на бесчисленные нити травы. Курук-шетра, подобно расточительной красавице, дразнила взор россыпью драгоценностей.

А какую красоту видят те, кто идет в первой шеренге, — сказал я стоящему рядом Митре.

Не хотел бы я быть в первой шеренге, — ответил Митра, указывая на игру солнечных бликов на противоположном конце поля. Там, подняв копья и знамена, ждала нас вражеская армия. Она была еще нестрашная — вся растворенная, размытая переливами красок и расстоянием. Боевые слоны казались не опаснее пасущихся коров, а дорогие сияющие доспехи кшатриев Хастинапуравселяли в моих воинов пока лишь желание поскорее обрести трофеи.

— Жаль, отсюда не видно знамен, — посетовал Митра, — мы даже не знаем, с кем придется сойтись.

К нам подъехал Кумар.

С нашей стороны стоит войско Магадхи, — сообщил он, — Джаласандха собрал своих кшатриев и встал под знамена Кауравов.

Не пришлось бы нам сражаться в окружении, — сказал я.

Все предусмотрено, — заверил нас Кумар, — смотрите: Бхишма построил войско на подобие летящей птицы. Слоны — ее тело, всадники и пехота — крылья, а колесницы станут клювом. Все по старой доброй науке войны. Наша же армия построена сейчас так, чтобы отражать натиск врага с любой стороны. Всем командирам приказано сохранять плотность рядов, не увлекаться преследованием и внимательно слушать сигналы. Атаку сегодня начнет Бхимасена с Накулой и Сахадевой. В середине войска — сам Юдхиштхира с отрядом из самых больших слонов…

А тогда, кто же это? — прервал нас один из воинов. Мы обернулись. По узкому проходу, оставленному между рядами, неторопливо шел пеший и безоружный глава рода Пандавов. Кто-то из командиров, стоящих в золоченых колесницах перед линией войска, окликнул Юдхиштхиру:

— Зачем, о царь, ты идешь в стан наших вра гов со сложенными на груди ладонями?

Юдхиштхира не ответил. Казалось, он погружен в свои мысли и пытается не сойти с какого-то, видимого лишь ему одному, пути на ту сторону поля. Так же молча прошел он и сквозь ряды сюих врагов, осыпающих его насмешками, туда, где под белым стягом с изображением пальмы, пяти звезд и солнца ожидал его величайший из патриархов Высокой сабхи Бхишма. Смиренно приблизился сын Дхармы к серебряной колеснице предводителей куру. И лишь тогда разомкнул уста:

Привет тебе, победоносный! — сказал он патриарху, — дай нам свое благословение.

Благословляю тебя, — сказал повелитель брахмы, — смело сражайся и добудь себе победу. Но я буду сражаться против тебя, повинуясь долгу и клятвам.

Юдхиштхира почтил также Дрону, Крипу и Шалью, обещая сражаться, не изменяя дхарме. Потом старший Пандава обратился ко всему войску:

— Мы были единым братством, — восклик нул он, — мы и сейчас готовы принять любого из вас в наш союз. Еще не поздно сделать выбор, ко торый никто не назовет предательством.

На призыв Юдхиштхиры неожиданно откликнулся сын Дхритараштры, рожденный от женщины-вайшьи — Юютсу:

— Если ты примешь меня как равного, я буду сражаться за тебя, — крикнул он Юдхиштхире.

— Мы принимаем тебя, о могучерукий, — с достоинством ответил Юдхиштхира, — тебе суж дено будет продолжить род Дхритараштры.

Об этом разговоре мы, стоявшие в боевом строю, узнали намного позже, а в те мгновения с немалым удивлением и радостью наблюдали, как большой отряд кшатриев вдруг откололся от монолитной глыбы вражеского войска и пошел в нашу сторону вслед смиренно бредущему Юдхиштхире.

Где-то наподалеку Митра весело объяснял войнам науку Крипы:

— Мудрый Пандава, как и положено по законам стратегии, показал врагу свое смирение, заражая не желанием сражаться. Каждый патриарх прочтет в его сердце стремление к покою и миру. Но в атаку-то нас поведут Арджуна и Дхриштадьюмна…

Бог Сурья не торопясь погонял свою колесницу, золотя белые зонты и разноцветные знамена над повозками царей и знатных бойцов. На противоположном конце поля разом монотонно заговорили боевые барабаны. Едва заметное движение пробежало по бесконечным шеренгам, перегородившим Курукшетру. Кауравы пошли в атаку. В передних рядах их войска среди наконечников поднятых копий колебалось украшенное львиным хвостом и изображением лука знамя Ашваттхамана — сына Дроны, величайшего знатока оружия. Шалью — царя мадров — осеняло знамя, вытканное золотыми нитями. Оно несло знак плодородия — сверкающий лемех. Царь народа синдху Джаядратха вел правый фланг под знаменем серебряного вепря. Левый фланг возглавил Сомадатта, царь бахликов, преданный жертвоприношениям и благочестию. Горестно сжалось мое сердце, когда чуть поодаль я увидел знамя с изображением быка, принадлежащее Крипе. В центре войска, чуть позади колесницы Бхишмы, сияла великая змея — Наг. Под этим знаменем шел в битву Дурьодхана. Его отряд был виден издали благодаря льстивому блеску драгоценных доспехов личной охраны. Изукрашенные полотнища штандартов бились на ветру, как наряды танцовщиц, пускающихся в пляс.

Им навстречу из наших неподвижных рядов медленно и плавно, словно паря в утреннем воздухе, двинулась колесница Арджуны. На свое знамя он поместил образ царя обезьян Ханумана, который согласно легенде верой и правдой служил герою Раме во время войны с ракшасами. Рядом весело плескалось полотнище с изображением царя птиц — коршуна Гаруды, напоминая, что сам предводитель ядавов Кришна сегодня ведет колесницу обладателя лука Гандива. Пять прекрасных белых коней, повинуясь воле возничего, влекли колесницу навстречу восходящему солнцу. В какое-то мгновение я смог разглядеть из-за копий и шлемов передних рядов самого Арджуну, озаренного сиянием драгоценного головного убора, полученного, как говорили, от небожителей. " Знамя на ветру" — так сказал бы чаран о лице человека, подхваченного пронзительным необоримым потоком жизни. Казалось, все телесное было сожжено в пламени духовного пыла.

По изумрудной траве медленно ехала золотая колесница под белым зонтом и знаменем с обезьяной. Арджуна вглядывался вдаль, равно безучастный к дерзким крикам врагов и нетерпеливому ожиданию, сковавшему наши ряды.

— Подобно полководцу на смотре войск, — с уважением сказал кто-то из моих воинов.

Враг приближался, но Арджуна медлил подать сигнал к атаке.

— Может быть, он еще не решил, — тихо шеп нул Митра и поежился, словно холод доспехов проник сквозь кожаную подстежку его панциря. " Арджуна все еще пытается понять, на чьей сто роне правда", — нелепая мысль. Она вошла в мое сознание как отражение тревоги и страха моих солдат. Ее не должно было быть, ибо сомнения за мутят разум и помешают стрельбе из лука. Созна ние должно просто отражать мир, как безупречно отполированный клинок. Так когда-то говорил мне Крипа, обучая обуздывать мысли и тело. Нас мно гому успели обучить: слиянию прозревших сер дец, гармонии мыслей, благоговению перед муд ростью патриархов, тому, что любая жизнь свя щенна. Обучили и вывели на Курукшетру, кажет ся, только затем, чтобы одним взмахом меча обес ценить все духовные искания ашрама ученичества, прекратить все сомнения, споры и надежды.

Каким бессмысленным представляется все происходящее! Я чувствовал, как страх черными холодными струйками затекает в щели доспехов, заполняет сердца стоящих вокруг меня воинов. Его тошнотворный запах витал в воздухе, смешиваясь с запахом пота, пыли, приближающейся смерти.

Нет ни прошлого, ни будущего. Нет выбора и надежда. Мир стад уикижйм и черным, кож. брошенный на землю щит, а человек — муравьем, ползущим по его раскаленной поверхности. И не было таинственной глубины, в которой могло сохраниться нерушимое зерно духа, тайна человеческой жизни. Не было ни тайны, ни Атмана. Были только плотные шеренги куру, несущих смерть, да погруженный в свои мысли Арджуна, бесстрастно взирающий на своих и чужих. Косматый ужас ворочался в людской толчее, как зверь в берлоге. Может быть, и Арджуна, застывший в золотой колеснице, просто оцепенел, заглянув в его лютые глаза…

" Приходящий на зов, чтоб помочь,

Создавая свет для бессветного.

Форму для бесформенного

С чистой силой действия

Из светлого пространства солнца.

Да войдут в нас твои лучи!.."

Слова проникли в мое сознание раньше, чем я понял, что это Митра отгоняет страх древним заклинанием, пробуждающим брахму. Пламя над алтарем... Запах жасмина…

Вокруг безмолвно стояли мои воины. Я учил их сражаться для того, чтобы использовать в великой битве на благо Пандавов. Значит ли это, что они стали безвольным орудием в моих руках? Или их Атман сейчас тоже обретает бесценный опыт души, разрывающейся между страхом смерти и дхармой кшатриев? Их долг — сражаться. Мой — вести их к неведомой высшей цели, по возможности щадя их бренные оболочки. Каждая смерть доверившегося тебе человека приумножает бремя кармы. И уже ни отказаться, ни повернуть назад, ибо это тоже будет предательством, обрекающим моих воинов на смерть. Значит, годы и месяцы, предшествовавшие этому дню, полные восторгов и маяты ученичества, неумолимо вели меня к этому полю, к этому кармическому итогу.

Курукшетра — предел или только рубеж? Я думал, что знаю, куда иду. Но боги посмеялись над жалкими усилиями молодого дваждырожденного управлять своей жизнью. Так стоит ли задумываться сейчас, что будет потом? Мой долг предельно ясен — сражаться и побеждать. И ничем мой путь сейчас не отличается от стези высокородного Арджуны, несущего на плечах почти непосильное бремя кармы многих тысяч воинов, собравшихся под его знамя. (Может быть, поэтому так медленно движется навстречу врагам его боевая колесница).

И пришла сила. Сияющая, жгучая, пульсирующая брахма хлынула в мое сердце. Словно предельное усилие воли на грани отчаяния распахнуло какие-то запретные двери, воплотив меня в узор братства, сделав причастным к той вселенской силе, что питала сейчас Арджуну и всех, чьи сердца даже в эти последние мгновения не ослепли. Я понял, что не один.

И сознание обрело равновесие. Сердце отсчитывало последние мгновения ожидания. Его глухие удары заглушили все остальные звуки этого мира. Громовые раскаты заполнили поднебесье, словно огромный барабан Шивы, зовущий к бою.

Как в замедленном сне, я видел накатывающийся человеческий вал, стирающий пустое пространство поля — последнюю сужающуюся полосу, отделяющую бытие от небытия.

Арджуна и Кришна разом подняли к губам огромные раковины. Пронзительный зов их вонзился в небо на грани, едва доступной человеческому слуху, зажигая наши сердца ратным пылом. Уже не удары сердца, а боевые барабаны наяву задали единый ритм движения всему войску. Мы двинулись вперед, сминая траву, гася солнечные блики клубами поднятой пыли. Ряды врагов стремительно приближались, но мои глаза не различали отдельных людей, ловя лишь колышащийся блеск копий.

Столкнулись щиты, клинки с противоположных сторон нашли мягкую плоть и уравняли кшатриев и брахманов, добрых и злых, трусов и храбрецов. Передние ряды падали как подкошенные, задние напирали, и неумолимо приближалась к нам с Митрой линия лязга оружия и криков боли.

Не подобает воину умирать дома от старости, — громко закричал Кумар, — наш извечный долг — принять смерть в бою. Покажем этим кшатриям, как дерутся южане! Для нас жизнь и смерть едины, а те, в сияющих панцирях, малодушно трясутся за свои сокровища. Когда они увидят, что блестит не золото, а клинки, они побегут.

Вперед! Врата высших миров открыты для храбрых! — закричал я.

Они ответили мне единым криком. Воины юга сплотили ряды и радостно встретили первый удар. Каждого из них я знал в лицо, каждому, насколько мог, передал искусство, полученное от Братства. И те, кто привык повиноваться мне, ловить каждое слово мое у ночного костра, встали передо мной, заслоняя щитами от длинных вражеских копий. Несколько мгновений я видел перед собой только их напряженные спины и бешено работающие руки. Потом стоящий прямо передо мной воин, споткнулся, застыл в движении и начал медленно оседать. Из его спины, обтянутой кожаным панцирем, страшно высунулся наконечник копья. Теперь и я оказался лицом к лицу с врагом. Теснота такая, что невозможно ни уклониться, ни шагнуть назад. Вспышка разящего меча. Что-то в моем теле ответило раньше, чем разум. Голубое лезвие подаренного Крипой меча с отвратительным хрустом ушло в щель между панцирем и обшитой медными бляхами юбкой. Только тогда я увидел противника целиком — его остановившийся взгляд, руки, хватающие воздух, изогнутый в смертельной муке рот. Он рухнул на землю. Напор задних рядов вынудил меня наступить на его тело, а занесенные спереди клинки — тут же забыть об этом.

Потом боговдохновенные чараны пели об этом дне: " С чистой душой, стремясь достичь неба, они сражались лишь справедливыми приемами. Безупречные в своих действиях, те повелители бились по законам высочайшего пути. Там не было стрел с зубчатым острием, ни стрел, смазанных ядом, ни стрел, сделанных из кости".

Говорят, что Сатьяки и Дурьодхана, съехавшись на колесницах в пылу сражения, даже не подняли оружия. Пока их возничие выписывали затейливые кружева вокруг друг друга, бывшие товарищи по юношеским играм перебрасывались не стрелами, а упреками, сетуя, что кшатрии вынуждены изменять своей дхарме, убивая родных и наставников.

Впрочем, не все поединки первого дня закончились учтивыми речами. Восседавший на огромном слоне царевич матсьев Уттара заметил, что предводитель мадров Шалья атакует колесницу Абхиманью. Доблестный сын Арджуны в этот момент был поглощен поединком с самим Бхишмой и обращал мало внимания на происходящее вокруг него. Уттара, не задумываясь, послал огромное животное прямо наперерез колеснице. Боевая повозка Шальи была опрокинута ударом могучих бивней. Но царь мадров, искушенный в боях, успел выпрыгнуть из нее невредимым, а стрелы его телохранителей, посланные с других колесниц, пробили легкие доспехи Уттары, и он рухнул на землю. Раненый слон, гневно трубя застыл над телом своего повелителя. Атака колесниц захлебнулась, а на помощь к Абхиманью пробился Бхи-масена, заставивший племянника прекратить неравный поединок с патриархом. Так Уттара вернул долг Арджуне, отдав свою жизнь за жизнь его сына.

Всего этого мы, стоявшие в пеших рядах, конечно, не видели. Мы сражались, словно занимались изнурительной и монотонной работой. Что бы ни происходило вокруг меня, какие бы возгласы победы или отчаяния ни раздавались на флангах, я держал свои чувства в узде, заботясь лишь о том, чтобы не дрожала рука, заносящая меч, и не затекло плечо, закрытое щитом. В это время ненависти к врагам во мне было не больше, чем у лесоруба, колющего дрова. Пока дух пребывал в покое, была надежда выжить.

Ночной мрак положил конец битве. Под доспехами я чувствовал свое мягкое, мокрое от пота, изнуренное, но зато живое тело. Тьма несла прохладу и безопасность. С тех пор я люблю ночь.

Ни цветочных гирлянд, ни блестящих браслетов не было видно на воинах, выходящих из битвы. С ужасом я увидел одного из панчалийских командиров, стоящего на коленях среди изрубленных тел. Его отряд не выдержал конной атаки три-гартов и был истреблен на месте. Разум несчастного помутился, и он пытался разговаривать с теми, кто уже начал новый круг перерождений.

Даже среди моих южан царили уныние и подавленность, а ведь в большинстве своем это были люди, способные прирезать человека из чистого удальства.

Посмотри на пламя конца юги, — хрипло сказал Кумар, показывая в сторону поля битвы. Я нехотя оглянулся и увидел жуткое, прозрачное белое пламя, которое незримо для обычных глаз поднималось к небу. Оно не разгоняло сумрак, а колебалось отдельно от него, ничего не освещая и не опаляя.

Это брахма покидает остывающие головешки тел дваждырожденных. На сегодня жертвенный костер Курукшетры погас, — тихо сказал Кумар. Где-то в стороне раздался гневный голос Митры:

Где ты бросил оружие? Ты что думаешь, битва закончилась навсегда? Деревенщины, себя погубите и нас заодно…

Последовавшая за этим брань, как ни странно, развеяла тягучий мрак отчаяния, холодивший мое сердце. Я поспешил на голос Митры, чуть ли не обрадованный возможности действовать, а не думать. Мой друг стоял среди воинов, возвращавшихся в лагерь. Перед ним понуро застыл Мурти, все еще державший на спине что-то похожее на мешок.

Ну вот, посмотри, Муни, на этого безумца, — обратился Митра ко мне, — он бросил щит и копье.

Но я же иначе не мог его нести, — едва слышно ответил Мурти. Я изумленно пытался рассмотреть его ношу. Это оказалось тело одного из наших воинов. Даже не пытаясь воплотиться в этого человека, я ощутил холод смерти. Ему уже ничего не могло помочь.

Но надо же выносить своих… — тихо сказал Мурти, — может, он еще живой,

Их там сотни остались! — закричал Митра, тыча пальцем куда-то в темноту, — если мы займемся похоронами, на завтра не останется сил держать оружие. Жизнь кшатрия лишена смысла без оружия. Будь ты в другом отряде, тебя бы просто зарубили как преступника. Ладно, — продолжал Митра чуть смягчившись, — оставь убитого здесь и ступай отыщи себе щит и копье.

Мурти молча опустил тело и поспешил обратно на поле, а мы с Митрой, окруженные другими воинами, устало побрели в лагерь.

— Хороший парень, хоть и деревенщина, — тихо сказал Митра, — надо было его проучить, иначе не выживет. С ношей добрых традиций тяжело махать копьем. А вон другие, смотри, перепуганы, истощены, но упорно тащат дорогое оружие и одежды. С трупов сорвали. Не боятся гнева богов…

Митра громко плюнул на пыльную землю и замолчал. Мы из последних сил добрели до походного шатра, чтобы, опустившись в пахучее тепло подстилки из сухой травы, обрести сон, как милость забвения.

Наутро мои южане смеялись, шутили и наперебой похвалялись подвигами, уверясь друг в друге за день битвы куда больше, чем за месяц маневров, разговоров и клятв. Так убедился я в истинности изречения, что по-настоящему страшно только в первом бою. Пережившие его воины обретают твердость духа и способность распоряжаться собственной жизнью. По крайней мере, им так начинает казаться.