Они, если бы только слушали ее и поступали исходя из нее – жили бы истинно своей жизнью, идя в Пути своем истинном.

Но так крепко одни кубики вбивали в голову другим кубикам, что они, настоящие, плохие, что только дай им волю, они такого натворят, - что начисто отбивали в них такое естественное желание проявлять себя настоящих. И храмы, построенные кубиками, чтобы других кубиков держать под контролем, еще глубже их загоняли в темные ячейки ограниченности и вины, мол, грешен ты изначально, раб ты Божий, и никогда тебе не быть другим. И ни слова не было в их проповедях о свободе, о Божественной сущности каждого, о том, что в каждом живет Бог, что и смысл-то всей жизни – проявить Его, позволить Ему течь. Проявить себя тем, кто ты есть в действительности - созданной по образу и подобию Божьему прекрасной сущностью, совершенной по природе.

И количество кубиков росло.

Под давлением кубиков, под их контролем и требованием соблюдать нормы, правила их рамочной жизни - шарики теряли свою округлость, становились жесткими, правильными, чинными - и мертвыми.

И смотрел Бог с высоты на рамочный этот правильный и мертвый мир - и понять не мог - как, почему его высочайшую Божью волю - любить, любить, быть любовью - так жестоко разрушали люди.

Почему его Высшую волю, данную человеку - быть свободным, быть собой - загоняли в мелкие рамки и правила?

И недоумевал Он, и поражался - как из свободы этой воли, из потоков этой любви, которую вкладывал Он в каждого человека - творя его изначально свободным и круглым шариком, полным света и любви - формировался мелкий, маленький кубик, занимающий свое место в отведенной ему мелкой ячейке.

И казалось Ему иногда, что мир этот, кубический, ограниченный – уже ничто не может поколебать, разрушить. Что вся эта круглая планета, созданная Им круглой, гармоничной, застроенная их квадратными и прямоугольными ячейками - скоро и форму свою потеряет, и в этом волю Его нарушив.

Казалось Ему иногда – что и сладу теперь не будет с этими кубиками.

Но шарики, все же еще существующие шарики – давали Ему надежду.

Потому что шарики эти, одним только существованием своим разрушали весь этот рамочный мир.

Потому что шарики - свободные, легкие и радостные в парении своем, в свободе быть собой, петь свои песни, смеяться, когда хочется смеяться, любить, радоваться жизни, живущие не по правилам, а по сердцу – были столь притягательны, так завораживали, что сбивали кубиков с их ритмичного шага, иногда - с ног.

Когда пролетал мимо такой шарик – в свободном парении – останавливались кубики, головы задирали вверх, чтобы следить за ним, другим, за яркостью его, непохожестью.

Останавливали движение своих рамочных машин, чтобы с удивлением рассматривать их – пару велосипедистов с рюкзаками на плечах, свободных двигаться куда угодно, вне дорог и перекрестков, девочку с дредами на голове в ярких гольфах – среди серой толпы, музыканта, играющего на гитаре на улице – погруженного в свою музыку, выделяющегося лицом своим одухотворенным среди мертвых этих правильных лиц.

И живость этих людей, их свобода быть собой, выражать себя, не соответствовать никаким рамкам и правилам – были как удар под дых, как мгновенное возвращение в себя, в того себя, каким ты и был на самом деле когда-то – таким же свободным, таким же радостным и легким. Собой.

И свобода других – вырывала их из клеток. Отзывалась в них их спрятанной свободой. И та – вырывалась наружу, вырывая их из их рамок и ограничений. И кубик – становился шариком. Хоть на время, хоть на мгновение – но шариком.