Режиссер-лицемер — фигура отвратительная. Лицемерие нельзя оправдать никакими педагогическими соображениями.

Великое дело — режиссерский такт. В ходе репетиции «Карьеры Артуро Уи» режиссер Эрвин Аксер пришел к выводу, что двух актеров надо поменять ролями. Обижен­ный актер заболел. Актер продиктовал письмо и попросил срочно переслать его заболевшему актеру. В письме он объяснил, что снятие с роли вызвано не сомнением в твор­ческих возможностях актера, а ошибкой при распределе­нии ролей. Режиссер при всем коллективе принес извине­ние актеру и попросил его сыграть малюсенькую роль.

Конфликт, к общему для обеих сторон удовольствию, был ликвидирован безболезненно. Ничьему самолюбию ущер­ба нанесено не было.

Такт и терпение — лучший способ разрешения твор­ческих споров. Режиссерский темперамент, непримири­мость, увлеченность вдохновляют и зажигают актеров. Но убеждают их ясный смысл, разумные доводы, логика.

Когда у актера что-то упорно не получается, вряд ли полезно говорить: «Это же так легко, так просто». Когда актер зажимается (ощущение невозможности выполнить действие непременно вызывает зажим), лучше сказать: «Это очень сложно» — и проявить терпение.

Знаменитое «не верю!» К. С. Станиславского не следу­ет считать лучшим его педагогическим приемом.

Наверное, Станиславский говорил правду, повторяя свое «не верю!», но в ряде случаев эта правда не помога­ла актерам. «Не верю!» Станиславского порой убивало веру актера в себя.

Как-то, в студенческие времена готовили мы сцену из «Преступления и наказания» Ф. М. Достоевского. Наш педагог был учеником М. М. Тарханова и привел своего учителя на урок.

М. М. Тарханов дал исполнителю Порфирия очень странное задание: беседовать с Раскольниковым, сидя на стуле в самой неудобной позе. «Как можно неудобнее! Сверните в сторону голову! Заломите за спину руку, под­нимите коленки к подбородку. Неудобно? Очень хорошо. Теперь начинайте сцену...» Говорить, играть в таком не­лепом положении было невозможно. Однако М. М. Тар­ханов говорил: «Хорошо!...» Так продолжалось недели две. Исполнитель был в ужасе. Мы все стали подозре­вать, что Тарханов просто выжил из ума. У бедного сту­дента к концу урока затекали руки и ноги. Почему Порфирий должен быть сведен судорогой, почему Тарханов наградил его уродством Квазимодо, никто не понимал.

Недели через две Тарханов сказал: «Ничего у вас не получается. Все отмените. Играйте, как хотите». И ушел. Исполнитель вернулся к прежнему рисунку. Стоял, сидел, ходил, как нормальный человек. Но неизвестно откуда у него появился острый взгляд, внутренняя сила, какая-то звериная хватка, цепкость. Роль, как говорится, «пошла».

Нелепые позы, скрюченная фигура и все прочее было лишь педагогическим приемом, воспитавшим в актере нужную для роли остроту. Чтобы актер пошел на этот эксперимент, педагог все время похваливал его.

Леонидов совершенно серьезно говорил, что в готовя­щемся спектакле «Ревизор» Хлестаков до своего выхода будет танцевать лезгинку. Исполнитель в течение года исправно до своего выхода танцевал ее. Только незадол­го до премьеры Леонидов лезгинку отменил. Он добился своего. Хлестаков выходил на сцену до того голодным, что его ноги не держали. Даже говорить у него не было сил. Все они были истрачены на лезгинку...

До поры до времени Леонидов и Тарханов не открыва­ли перед исполнителями педагогического секрета. То есть не говорили им правду. Не противоречат ли слова Леонидова «всегда говорить правду» его делам?