Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Уже не то, оно — другое
Однако, как бы мы ни сращивали задачи, как бы мы ни сокращали таким образом, все-таки, в конце концов, хоть две, хоть одна («сверхзадача») да останется и будет сознательной. А раз хоть одна задача сознательна, это уже не соответствует законам жизни и творчества. Как так?! А очень просто. У каждого из нас есть своя «сверхзадача» и свое «сквозное действие». А знаем ли мы их у себя? Посмотрим-ка на деле, на опыте. Актриса И. М. отдает всю жизнь искусству. Она сама говорит, и всем другим ясно: искусство — цель жизни!... Она выходит замуж, у нее рождаются дети... она по собственному желанию оставляет сцену, и вся отдается счастливой семейной жизни. Что случилось? Изменилось сквозное действие? Если изменилось, так, значит, оно не сквозное. Просто ни она, и никто из окружающих не угадали его. Было стремление к творчеству, к созиданию, к красоте. Подвернулось искусство. Оказались актерские способности. Человек через искусство стал реализовывать свое сквозное действие. Появилось на пути другое: реальная любовь, возможность создать красоту в самой жизни, к созданию этой красоты оказалось еще больше способностей, и человек бросил сцену. Иначе и быть не могло, он ехал на тарантасе — и пересел в международный вагон курьерского поезда, разве это не лучше? Будем откровенны и признаемся: сами мы не знаем ни своего сквозного действия, ни сверхзадачи. Скорее, кто-нибудь со стороны может определить нам их. Допустим — поймали, определили. Моя сверхзадача не красота, не истина, не создание вечных вещей и не познание мира через свое творчество (как это было у великих художников всех времен), а просто карьера! Слава, блистание, почет, деньги, общее признание и почивание на лаврах. Сам я этого в себе, может быть, и не предполагал: говорю о высоком искусстве, о вечности, о морали, а в душе — карьерист, и в этом весь смысл и вся цель моих ухищрений. Не знал, не предполагал... а вот теперь, после задушевного и крепкого разговора с каким-нибудь сердцеведом, пришлось сознаться: да, так! Оглядываюсь на свою жизнь и вижу: все, чем гордился, имело совсем другую подоплеку и двигалось совсем Другими пружинами, чем казалось и мне и другим... Где-то в глубине души у меня, пожалуй, было какое-то смутное чувство... потому что, когда сейчас я услыхал обо всем этом, то, хоть я и протестовал, но я не удивился... должно быть, где-то там, в самых недрах души это было известно. Но только в недрах. Открыто я этого в себе не знал. И сейчас... разве я сознаю сейчас эти пружины? Они движут мною, они заставляют биться механизм моего сердца, но я ведь не сознаю, не улавливаю их. А как только я их осознал, как только получил возможность посмотреть на них со стороны, так этим самым и остановил их. Моя сверхзадача — карьера, мое сквозное действие —«забираться все выше и выше...» Не будем морализовать и рассуждать о том, плохо это или хорошо, — карьера так карьера! Раз мы знаем главную цель своей жизни — мы можем теперь смело пустить себя на этот путь. Как будто бы так? А на поверку выйдет иное. Когда ни вы, ни другие не знали истинной вашей сверхзадачи, и вы, и все думали, что цель вашей жизни искусство, служение и прочие высокие слова, ваш скрытый карьеризм незаметно, в поте- мочках, делал свое дело, но как только его обнажили, он стал совсем другим. Как только я понял, что, собственно говоря, до искусства в глубине души мне нет никакого дела, — так что же мне себя обманывать? Ну, других — еще туда-сюда... А если я обманываю только других, а сам про себя знаю всю свою истинную и тайную сущность, так вот, сквозное действие и сверхзадача моя уже и другие: не просто карьера или «бессознательная карьера», а «карьера во что бы то ни стало», «карьера любыми средствами!» Мы многое делаем только потому хорошо, что делаем это или бессознательно (подчиняясь инстинктам или рефлексам), или полусознательно. Возьмем простой пример: бег. Ясное дело, что в беге задействованы больше всего ноги. Но думаем ли мы о них, когда мчимся что есть духу? Попробуйте подумать, последить — сразу споткнетесь или отстанете. < Приписка сбоку, карандашом. — Ред.>: (А как по отношению к «образу»? Ведь оно есть и не мешает. Значит, и знание сквозного действия может быть и не мешать. Ответ такой: не столько знать, сколько полусознательно чувствовать. Знать, да еще красиво болтать о таких вещах — это потерять их. См. дальше. Иметь в виду, что «отношение к образу» описано много дальше.) Вот и выходит, что сквозное действие — только тогда истинное сквозное действие, когда оно не осознается, а, в крайнем случае, только предчувствуется. Достаточно его выполнить — как живое, как истинно действительное оно пропадает. «Воля к власти» Бориса Годунова (так же, как только что описанный карьеризм) для самого Бориса неуловима и неопределима. Но раз актер назвал ее себе — вот и примешал к непосредственному чувству нарочитость. К нежному органическому — грубую материальную химию. Вот потому-то, когда актер очень хорошо говорит о роли, поэтому-то и не может ее сыграть. А когда говорят: «Он даже и не знает, что играет», и думают этим уничтожить, стереть с лица земли, а это — лучшая похвала. Яблоня тоже не знает вкуса своих яблок. Путь «задач» (К интеллектуально-волевому) Когда сидишь на хорошем спектакле, то думаешь: «Все это страшно легко, вот, пойду и так же сыграю. Они ведь там ничего особенного не делают! Простоходят, сидят, разговаривают друг с другом как им вздумается и вообще чувствуют себя как дома, " без всякого усилия". Что же тут трудного?» Но достаточно встать, сделать один шаг, как что-то в тебе свихивается, начинаешь наблюдать за собой, стараться изо всех сил... В аппарате происходит что-то совершенно непредвиденное и весьма неприятное... И, в конце концов, поборовшись с собой довольно безуспешно, заключишь: «Это, оказывается, чертовски хитрое дело!» Но, если я актер, ведь бороться все-таки надо! А как? Прямо идти на врага? Оказывается, не выходит ничего... Нельзя ли отвлечь как-нибудь свое внимание от публики? Если ребенок набьет себе шишку и неутешно заплачет от боли и обиды, то опытная мамаша сейчас же ему под нос погремушку, Она повернет ее, пошумит ею — «вот смотри, какая игрушечка, вот смотри... красивая игрушечка... агу!.. агу!» Он вытаращит на погремушку глазенки, потянется к ней и... забыл про шишку. Может быть, можно позаимствовать у мамаши этот прием? И вот актеру, чтобы отвлечь его от публики, предлагают заняться чем-нибудь, начать «действовать», начать делать то, что должно бы (или могло бы) сейчас делать на сцене действующее лицо. «Действие» заполнит актера, и он забудет о присутствии публики. То же самое и с «задачей», надо «захотеть» того, что хочет действующее лицо, от этого начнется действие, и опять, актер заполнен и отвлечен от зрительного зала. А раз отвлекся, забылся, то чувство связанности и неудобства пропало само собой. Средство хорошее и проверенное, если его делать по всем правилам. У него только один недостаток: на каждые две-три минуты (или даже меньше) нужно придумывать новое отвлекающее средство, новую «задачу» и новое «действие», а то, едва выполнишь одну задачу (а другой еще нет), образуется пустота, а из нее на беззащитного актера так и кинутся всяческие страхи: «ай, на меня смотрят, ай, что же делать дальше, ай, как бы побороть свое смущение и т. д.». Правда, если все задачи хорошо найдены и правдоподобно вытекают одна из другой, а еще лучше объединены одной общей задачей («сверхзадачей»), то самочувствие актера заполняется ими, и пустоты не образуется. Больше того, при многократном повторении задачи возникают непроизвольно по привычке, сами собой, актеру уже нет необходимости вызывать их в себе. Как мы, проснувшись, невольно и по привычке взглядываем на часы, сбрасываем одеяло, делаем привычные гимнастические упражнения, умываемся, одеваемся, завтракаем и проч. Все это привычно и не требует никаких усилий воли и внимания, наоборот, сами привычные действия втягивают нас, и мы увлекаемся ими. Совершенно так же много-много раз проделанные одно за другим действия на сцене, уже сами возникают одно за другим в привычном порядке. Начни одно, а за ним потянется и другое и третье. И само это действие вовлекает в себя актера, он захватывается им и даже может забыться и почувствовать себя на несколько мгновений действующим лицом. Таким образом, в некоторых кусках своей роли он уже не изображает действующее лицо, а начинает сам жить, как действующее лицо. Если же пьеса играется много раз, то это «живое состояние» делается все привычнее и, наконец, может случиться, что в некоторых ролях — особенно близких его душе — актер «оживает» настолько, что у него (совсем так же, как в жизни) все начинает делаться само собой. Когда это случается, то, конечно, при этом актер невольно выходит из рамок заученных действий, «задач» и «приспособлений» — у него начинается жизнь, а значит, свобода и импровизация, каждый раз он играет несколько иначе, в зависимости от сегодняшнего личного самочувствия, от партнера, от случайностей на сцене. Но следует признаться, такие случаи редки. Это — в идеале. Это только для очень талантливых. В большинстве же случаев от спектакля к спектаклю все «заштамповывается», механизируется и «жизнь» улетает бесследно. И нужен другой путь. И он был (Ермолова), и он должен быть найден, нащупан. Этот путь -- в синтезе. Об этом следующая книга. Сделать, как делает Морес — по мельчайшим частичкам — это называется хорошо сделать роль (по эмоционально-волевому). Сделать «Я». Превратиться в этого человека. Видеть мир так, как должен бы видеть он, реагировать на жизнь как должен бы реагировать он, удалить искусно все тормоза, идущие в наиболее сильных местах. Это — сделать роль по аффективному.
|