Главная страница Случайная страница
КАТЕГОРИИ:
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Э. Дюркгейм. Что такое социальный факт. 1895
|
|
Прежде чем искать метод, пригодный для изучения социальных фактов, важно узнать, что представляют собой факты, носящие данное название.
…Во всяком обществе существует определенная группа явлений, отличающихся резко очерченными свойствами от явлении, изучаемых другими, естественными науками.
Когда я действую как брат, супруг или гражданин, когда я выполняю заключенные мною обязательства, я исполняю обязанности, установленные вне меня и моих действий правом и обычаями. Даже когда они согласны с моими собственными чувствами и когда я признаю в душе их реальность, последняя остается все-таки объективной, так как я не сам создал их, а усвоил их благодаря воспитанию.
Как часто при этом случается, что нам неизвестны детали налагаемых на нас обязанностей, и для того чтобы узнать их, мы вынуждены справляться с кодексом и советоваться с его уполномоченными истолкователями! Точно так же верующий при рождении своем находит уже готовыми верования и обряды своей религии; если они существовали до пего, то, значит, они существуют вне его. Система знаков, которыми я пользуюсь для выражения моих мыслей, денежная система, употребляемая мною для уплаты долгов, орудия кредита, служащие мне в моих коммерческих сношениях, обычаи, соблюдаемые в моей профессии, и т. д.— все это функционирует независимо от того употребления, которое я из них делаю. Пусть возьмут одного за другим всех членов, составляющих общество, и все сказанное может быть повторено по поводу каждого из них. Следовательно, эти способы мышления, деятельности и чувствования обладают тем примечательным свойством, что существуют вне индивидуальных сознаний.
Эти типы поведения или мышления не только находятся вне индивида, но и наделены принудительной силой, вследствие которой они навязываются ему независимо от его желания. Конечно, когда я добровольно сообразуюсь с ними, это принуждение, будучи бесполезным, мало или совсем не ощущается. Тем не менее оно является характерным свойством этих фактов, доказательством чего может служить то обстоятельство, что оно проявляется тотчас же, как только я пытаюсь сопротивляться. Если я пытаюсь нарушить нормы права, они реагируют против меня, препятствуя моему действию, если еще есть время; или уничтожая и восстанавливая его в его нормальной форме, если оно совершено и может быть исправлено; или же. наконец, заставляя меня искупить его, если иначе его исправить нельзя. Относится ли сказанное к чисто нравственным правилам?
Общественная совесть удерживает от всякого действия, оскорбляющего их, посредством надзора за поведением граждан и особых наказаний, которыми она располагает. В других случаях принуждение менее сильно, но все-таки существует. Если я не подчиняюсь условиям света, если я, одеваясь, не принимаю в расчет обычаев моей страны и моего класса, то смех, мною вызываемый, и то отдаление, в котором меня держат, производят, хотя и в более слабой степени, то же действие, что и наказание в собственном смысле этого слова. В других случаях имеет место принуждение, хотя и косвенное, но не менее действенное. Я не обязан говорить по-французски с моими соотечественниками или использовать установленную валюту, но я не могу поступить иначе. Если бы я попытался ускользнуть от этой необходимости, моя попытка оказалась бы неудачной.
Если я промышленник, то никто не запрещает мне работать, употребляя приемы и методы прошлого столетия, но если я сделаю это, я наверняка разорюсь. Даже если фактически я смогу освободиться от этих правил и успешно нарушить их, то я могу сделать это лишь после борьбы с ними. Если даже в конце концов они и будут побеждены, то все же они достаточно дают почувствовать свою принудительную силу оказываемым ими сопротивлением. Нет такого новатора, даже удачливого, предприятия которого не сталкивались бы с оппозицией этого рода.
Такова, стало быть, категория фактов, отличающихся весьма специфическими свойствами; ее составляют способы мышления, деятельности и чувствования, находящиеся вне индивида и принудительной силой, вследствие которой они ему навязываются. Поэтому их нельзя смешивать ни с органическими явлениями, так как они состоят из представлений и действий, ни с явлениями психическими, существующими лишь в индивидуальном сознании и через его посредство. Они составляют, следовательно, новый вид, и им-то и должно быть присвоено название социальных. Оно им вполне подходит, так как ясно, что, не имея своим субстратом индивида, они не могут иметь другого субстрата, кроме общества, будь то политическое общество в целом или какие-либо отдельные группы, в нем заключающиеся: религиозные группы, политические и литературные школы, профессиональные корпорации и т. д. С другой стороны, оно применимо только к ним, так как слово «социальный» и т. д., на первый взгляд, не могут быть сведены к способам действия, чувствования и мышления...
Наше определение будет, следовательно, полно, если мы скажем: социальным фактом является всякий способ действий, устоявшийся или нет, способный оказывать на индивида внешнее принуждение; или иначе: распространенный на всем протяжении данного общества, имеющий в то же время свое собственное существование, независимое от его индивидуальных проявлений.
Э.Дюркгейм «О разделении общественного труда» (1893).Фрагменты из первой главы книги I знаменитой работы. В этой, методологической главе он обосновал социологическое понимание термина «функция» и подход к изучению солидарности в масштабе всего общества - как основной социальной (по сути, социетальной) функции разделения труда.
Слово «функция»употребляется в двух довольно различных значениях. Оно означает либо систему жизненных движений, — отвлекаясь от их последствий, — либо отношение соответствия, существующее между этими движениями и какими-то потребностями организма. Так, говорят о функциях пищеварения, дыхания и т. д. Но говорят также, что пищеварение имеет функцией управлять усвоением организмом жидких или твердых веществ, требуемых для возмещения его потерь; что дыхание имеет функцией ввести в ткани животного газы, необходимые для поддержания жизни, и т. д. В этом втором значении мы и будем употреблять это слово. Спрашивать, какова функция разделения труда, значит исследовать, какой потребности оно соответствует. Когда мы решим этот вопрос, мы сможем увидеть, является ли природа этой потребности такой же, как у других потребностей и соответствующих правил поведения, моральный характер которых не оспаривается.
Если мы выбрали этот термин, то потому, что всякий другой был бы неточным или двусмысленным. Мы не можем использовать термины «цель» или «объект» и говорить о цели разделения труда, так как это значило бы предполагать, что разделение труда существует специально для результатов, которые мы собираемся определить. Термины «результаты» или «следствия» также не могут удовлетворить нас, так как они никак не выражают идею соответствия. Наоборот, слово «роль» или «функция» имеет то большое преимущество, что содержит эту идею, ничего не указывая насчет того, как установилось это соответствие; происходит ли оно от преднамеренного и заранее задуманного приспособления или от последующего приноравливания. Ведь для нас важно знать, существует ли это соответствие и в чем оно состоит, а не то, ощущается ли оно заранее или же впоследствии.
I. На первый взгляд нет ничего, по-видимому, легче, чем определить роль разделения труда. Разве действие его не известно всем и каждому? Поскольку оно увеличивает одновременно производительную силу и умение работника, оно составляет необходимое условие материального и интеллектуального развития обществ, источник цивилизации. С другой стороны, так как цивилизации охотно приписывается абсолютная ценность, то даже не помышляют о том, чтобы искать другую функцию для разделения труда.
Что разделение труда действительно дает этот результат — этого невозможно и пытаться оспаривать. Но если бы оно не имело другого результата и не служило для чего-нибудь другого, то не было бы никакого основания приписывать ему моральный характер…
II. Каждый знает, что мы любим того, кто похож на нас, кто мыслит и чувствует, как мы. Но не менее часто встречается противоположное явление. Часто случается, что мы чувствуем влечение к людям, которые на нас непохожи, именно потому, что они непохожи на нас…
Как бы богато мы ни были одарены, нам постоянно не хватает чего-нибудь, и лучшие из нас чувствуют свое несовершенство. Вот почему мы ищем в наших друзьях недостающих нам качеств: соединяясь с ними, мы некоторым образом становимся причастными к их натуре и чувствуем себя менее несовершенными. Таким образом создаются маленькие ассоциации друзей, где каждый имеет свою роль, сообразную с его характером, где есть настоящий обмен услугами. Один покровительствует, другой утешает, третий советует, четвертый исполняет, — и именно это разделение функций, или, употребляя освященное выражение, это разделение труда, вызывает отношения дружбы.
Таким образом, мы приходим к рассмотрению разделения труда с новой стороны. Действительно, в этом случае экономические услуги, которые оно может оказывать, ничто в сравнении с производимым им моральным действием; истинная функция его — создавать между двумя или несколькими личностями чувство солидарности. Каким бы способом ни получался этот результат, именно солидарность порождает эти общества друзей и она их отмечает своею печатью…
Во всех этих примерах наиболее поразительное следствие разделения труда состоит не в том, что оно увеличивает производительность разделенных функций, но в том, что оно делает их солидарными. Роль егово всех этих случаях не просто в том, чтоб украшать или улучшать существование общества, но в том, чтобы сделать возможными общества, которые без него не существовали бы…
Таким образом, мы приходим к вопросам: не играет ли ту же роль разделение труда в более обширных группах? не имеет ли оно функции в современных обществах, где оно получило известное нам развитие, интегрировать социальное тело, обеспечивать его единство? Вполне правомерно предположить, что только что отмеченные нами факты воспроизводятся здесь, но в большем масштабе; что и эти большие политические общества могут удерживаться в равновесии только благодаря специализации занятий; что разделение труда если не единственный, то по крайней мере главный источник общественной солидарности. На этой точке зрения стоял уже Конт. Из всех социологов он первый, насколько мы знаем, указал в разделении труда нечто иное, чем чисто экономическое явление. Он видел в нем «самое существенное условие общественной жизни», если рассматривать его «во всем его рациональном объеме, т. е. видеть его в совокупности всех наших разнообразных действий, вместо того чтобы ограничивать его — как это зачастую принято — одними материальными отношениями». Рассматриваемое с этой стороны, говорит он, «оно приводит непосредственно к тому, чтобы увидеть не только индивиды и классы, но также во многих отношениях и различные народы, участвующие, своим особым способом и в определенной степени, в необъятном общем деле, неизбежное постепенное развитие которого связывает к тому же теперешних сотрудничающих между собой работников с их предшественниками и даже с их разнообразными преемниками. Итак, именно непрерывное распределение различных человеческих работ составляет главным образом общественную солидарность и становится элементарной причиной возрастающей сложности и объема социального организма» [20].
Если бы эта гипотеза была доказана, то разделение труда играло бы роль гораздо более важную, чем та, которую обыкновенно ему приписывают. Оно служило бы не только тому, чтобы одарять наши общества роскошью, может быть желаемой, но излишней; оно было бы условием их существования. Только благодаря ему или, по крайней мере, особенно благодаря ему была бы обеспечена их связь; оно определяло бы существенные чертыихустройства. Поэтому также — хотя мы еще и не в состоянии четко решить проблему — можно уже теперь видеть, что если такова действительно функция разделения труда, то оно должно носить моральный характер, ибо потребности в порядке, гармонии, общественной солидарности всеми считаются моральными.
Но прежде, чем исследовать, основательно ли общепринятое мнение, надо проверить только что выдвинутую нами гипотезу о роли разделения труда. Посмотрим, в самом ли деле в обществах, в которых мы живем, социальная солидарность проистекает главным образом из него.
Андрей Григорьевич Здравомыслов (1928-) – известный российский социолог, сыграл выдающуюся роль в восстановлении социологии как самостоятельной науки в СССР и ее развитии в современной России. Окончил философский факультет (1953) и аспирантуру Ленинградского государственного университета, защитил кандидатскую (1959) и докторскую диссертации (1969) по философии, а фактически – по социологии: по проблемам объективно-субъективной природы интереса как побуждения к действию. Профессор (1970). Работал в лаборатории социологических исследований ЛГУ (1960-1967), зав. кафедрой философии Ленинградской Высшей партийной школы (1967-1971), зав. сектором Института конкретных социологических исследований АН СССР (1971-1974).
С 1972 г. А.Г.Здравомыслов работает в Москве: в ИКСИ АН СССР, Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (1974-1991), директором Центра социологического анализа межнациональных конфликтов Российского независимого института социальных и национальных проблем (1992-2002), главным научным сотрудником Института комплексных социальных исследований РАН (с 2002.. - по н.вр.). Организатор и Президент Сообщества профессиональных социологов (1993-2000), пожизненный член Международной социологической Ассоциации, профессор социологического факультета Высшей школы экономики (с 2001 г. по н. вр.).
А.Г.Здравомыслов является одним из основных авторов (вместе с В.А.Ядовым) фундаментального теоретико-эмпирического исследования «Человек и его работа» (1964-1966), которое фактически стало учебником социологических исследований в СССР и получило широкую известность за рубежом. После его публикации (1967), ставшей раритетом, оно было переиздано, с дополнениями, в качестве учебного пособия (А.Г.Здравомыслов, В.А.Ядов. Человек и его работа в СССР и после. М., Аспект Пресс, 2003). На основе исследований А.Г.Здравомыслов опубликовал работы: «Проблема интереса в социологической теории» (1964), «Методология и процедура социологических исследований» (1969), а позднее – обобщающую монографию «Потребности, интересы, ценности» (1986).
В 90-е годы ХХ в. А.Г.Здравомыслов сосредоточил внимание на социологических проблемах конфликта и кризиса. Результаты этих исследований получили отражение в его монографиях «Социология конфликта» (1994, 1995, 1996) и «Социология российского кризиса (1999).
Новым этапом в развитии исследований А.Г.Здравомыслова стала разработка современных проблем социологии наций. Он создал релятивистскую теорию нации и апробировал ее в серии эмпирических исследований: при изучении межнациональных отношений в России, особенно на Северном Кавказе (см. его книгу «Межнациональные конфликты в постсоветском пространстве», 1996), и путем качественных исследований темы «Россияне о немцах и немцы о русских» (см. его монографию «Немцы о русских на пороге нового тысячелетия», 2003).
В связи с 70-летием А.Г.Здравомыслова в его честь издана книга коллектива авторов «Релятивистская теория нации: новый подход к исследованию этнополитической динамики России» (М., РНИСиНП, 1998). Ниже приведено авторское резюме релятивистской теории нации.
РЕЛЯТИВИСТСКАЯ ТЕОРИЯ НАЦИИ *
…Нации в современном мире существуют во взаимодействии, отражаясь в сознании друг друга. Эпоха понимания наций как автономных самодостаточных целостностей ушла в прошлое безвозвратно так же, как ранее ушли в прошлое представления о неразрывной связи монархического правления и государственного суверенитета. Поэтому действительное национальное достоинство народов определяется не столько прошлой историей или возможностями использовать силовую политику, сколько тем образом (имиджем), который складывается об этой нации в сознании иных национальных сообществ. В то же время наличие таких образов-представлений о других есть часть собственного национального самосознания. Cоздание или конструирование таких " образов других" – задача, выполнение которой предполагает достаточно развитые культурные предпосылки… В этой связи рационализация национальных стереотипов относительно других народов и наций остается наиболее существенной задачей, содействующей более глубокому взаимодействию национальных культур между собою.
Центральной категорией современного, релятивистского понимания нации является понятие национального самосознания. Речь идет именно о национальном самосознании, то есть о сознавании народом самого себя как некоторой общности, отличающейся от других. Однако чувство национального самоопределения всегда соотносится определенным образом с восприятием других наций. И если говорить резче, то речь идет о том, что русские только потому являются русскими, что существуют немцы, французы, американцы и т. д. – в одной плоскости национальных отношений - и татары, чеченцы, башкиры, осетины и т. д. – в другой их плоскости, с которыми они постоянно себя соотносят и говорят: “Мы - русские, значит, мы не немцы, не французы, не американцы и т. д.” Это означает, что момент исторической нагрузки на национальное сознание уменьшается, а составляющая, связанная с сопоставлением народов друг с другом, – увеличивается.
С этой точки зрения, определение нации как «исторически сложившегося сообщества людей» не отвечает современным требованиям. Конечно, каждая нация определенным образом аккумулирует собственный опыт, но главный смысл существования наций в современном мире состоит в том, как они воспринимают друг друга как сообщества. Попытаемся более систематически подойти к обоснованию этого тезиса.
Прежде всего, национально-этнические общности, населяющие Землю, “знают” о существовании друг друга и вступают друг с другом в сложнейшие отношения. Однако это “знание” пришло не сразу, оно есть лишь достояние ХХ века, в ходе которого и происходил процесс “взаимного узнавания”, продолжающийся и до настоящего времени. Констатация этого факта является отправным пунктом релятивистской теории нации, основанной на тезисе о референтной природе каждой нации, равно как и любой иной этнической группы…
Главный смысл релятивистской теории нации состоит в том, что у каждой национально-этнической группы имеется свой собственный круг национальных или этнических сообществ, с которыми идет постоянное культурное и психологическое сопоставление. Это сопоставление составляет содержание национального самосознания, которое представляет собой ключевое понятие релятивистской теории наций. В известном смысле можно сказать, что русские обладали бы иным национальным самосознанием, если бы не было, например, немцев. Немцы также обладали бы иным национальным самосознанием, если бы не опыт двух мировых войн и предпринятая гитлеровским режимом попытка решения еврейского (более широко – расового) вопроса путем организации фабрик массового уничтожения людей.
Второй момент, связанный с идеей референтности национального самосознания, заключается в том, что в рамках каждого национального самосознания складывается своя собственная иерархия значимых “других” национально-этнических групп. Это не означает доминирования чувств взаимной признательности, скорее национальные самосознания асимметричны.
Третий важный вывод, следующий из признания референтного характера национального самосознания, состоит в признании его динамичности. Конечно, сохраняется базовый образ “иных наций”, фиксированный в стереотипах, но эмоциональная составляющая этого образа оказывается весьма изменчивой.
Рассматривая структуру современного национального самосознания, следует иметь в виду, что конкретные его формы – своего рода объективная реальность. Они не сочиняются произвольно, а вырабатываются в истории культуры данного народа. Этот тезис имеет решающее значение для понимания различий между ценностными и ресурсными аспектами этнонациональных конфликтов.
…С точки зрения взаимоотношения индивида и общества – наиболее важной для социологического анализа – нация или этническая группа представляют собой нечто большее, чем совокупность отдельных индивидов; во многих отношениях понятие нации или этнической группы совпадает с понятием основного сообщества, в рамках которого осуществляется цикл жизнедеятельности индивида. Это то социальное пространство, в котором индивид реализует себя с помощью средств культуры, предоставляемых ему данным сообществом и осваиваемых им.
Как правило, представление о нации в сознании индивида становится благодаря этому обстоятельству сакральным, а, следовательно, и неотрефлексированным. Более того, принадлежность к нации придает смысл индивидуальному существованию, поскольку нормальный человек стремится выйти за пределы своего “Я” и соединиться духовно с некоторым “Мы”, в котором он проявляет себя и угасает. По силе своего воздействия значение национальной принадлежности соперничает только с религией. В определенном отношении национальное чувство вполне может быть сопоставлено с чувствами и убеждениями религиозного характера. Здесь есть неоспариваемые ценности, принимаемые на веру, есть «сонм святых» – национальных героев, есть реальное поприще для подвижничества, есть сакральность и надежда на бессмертие, есть поощрение добродетелей, угроза отлучения и возмездие за отступничество, т. е. «высший суд».
Способ национальной самоидентификации определяется тем, что индивид не выбирает нацию. Она ему задана вместе с рождением, умением говорить и культурным ареалом, который определяет рамки его жизненного пути и общепринятые стандарты социализации. Национальное бытие проникает в индивидуальное сознание вместе с речью, с усвоением умения общаться с людьми. Индивид начинает говорить не на абстрактном языке и не на эсперанто, а на своем “родном” языке, овладение которым им не замечается. Только после того, как он освоил свой язык и многие иные навыки поведения, он узнает о том, что есть люди, которые не понимают его языка и язык которых недоступен его пониманию без специальных усилий и посредников. Свой язык он воспринимает как некоторую природную данность, как умения дышать, ходить, удовлетворять естественные потребности. Отсюда и возникает иллюзия естественной принадлежности к этнической общности, национальному целому и представление о естественности самой нации.
Значимость национального чувства определяется главным образом тем, что оно формируется стихийно, непреднамеренно у каждого человека в процессе его социализации. Кроме того, оно – первое или одно из первых чувств, выявляющих социальную природу человека, его связь с некоторой общностью, выходящей за пределы его индивидуального существования. Наконец, национальное чувство и возникающее на его основе национальное самосознание становится своего рода ограничителем коммуникации: оно фиксирует принадлежность человека именно к этой нации, а не к какой-либо другой…
В структуре индивидуальной психологии символика и код национального чувства надстраиваются над этническим комплексом, который восходит к незапамятным временам. В жизни далеких предков этот комплекс несомненно был связан с инстинктом самосохранения. Широко распространенный среди многих народов обычай кровной мести представляет собой своего рода социальное обрамление кровнородственного этнического чувства. По-видимому, именно здесь находится ключ к разгадке причин, объясняющих огромный энергетический заряд национальных эмоций, особенно в случаях возникновения угрозы насилия. Здесь вступает в действие своего рода биопсихологический мотивационный ряд, обусловливающий автоматический переход от ощущения опасности к ответной агрессии.
Практика развертывания этно-национальных конфликтов свидетельствует, что во многих этнонациональных группах и по сей день этническое чувство остается весьма слабо окультуренным воздействием современной цивилизации. Исключительность национально-этнического эмоционального и психологического комплекса в условиях насильственной фазы этнического конфликта оборачивается эксгуманизацией: исключением врага или чужака из числа лиц, на которых распространяются нравственные нормы, действующие в пределах своей этнической группы.
В обычных ситуациях при контактах представителей разных этнонациональных групп между собою вступает в действие сложный комплекс эмоций амбивалентного характера: любопытство к иной культуре, доброжелательность и готовность взаимодействовать переплетаются с настороженностью и готовностью к защите. Впрочем, решающую роль как в индивидуальном, так и в социальном плане играет в данном случае реальный опыт межнационального общения с его положительными и отрицательными моментами.
Всякое национальное самосознание включает в себя весьма сложные, нередко взаимоисключающие элементы, представляющие собой, c одной стороны, различные способы и структуры национальной самоидентификации, а с другой – разнообразные варианты восприятия и оценки иных национальных общностей. Иначе говоря, в национальном самосознании “Мы” постоянно соотносится с “Они”, и лишь через это соотношение национальные самоидентификации приобретают определенный смысл. Сами по себе утверждения “мы – русские”, “мы – немцы” и т. д. приобретают определенное мотивационное значение лишь благодаря тому, что под ними подразумевается существование “их”, с которыми сознательно или бессознательно осуществляется сопоставление. Причем характер соотношения “Мы” и “Они” не остается неизменным. Осмысление и понимание этой динамики имеет принципиальное значение для релятивистской теории нации, которая противостоит биосоциальным и иным “объективистским” интерпретациям этого феномена[21].
Для более основательного понимания содержания национальных проблем необходимо выделить три взаиморефлексирующих уровня бытования национального самосознания:
– уровень повседневности;
– уровень исторического бытия и текущей политики, чаще всего обращающейся к “историческому образу нации”;
– уровень идеологический, сосредоточивающийся на интерпретации “национального интереса” и “национальной безопасности”.
При таком рассмотрении выясняется амбивалентная природа национальных чувств и идей, обнаруживающуюся на всех трех уровнях. Так, основные дилеммы национального самосознания применительно к нынешней российской политике состоят в следующих альтернативах: этнонационализм versus гражданственность; прорусские ориентации versus российские; изоляционизм versus глобализм.
Облик российской нации, занимающей достаточно прочное место в современном мире наций, определяется и в дальнейшем будет определяться тем, как именно разрешаются эти три дилеммы. В широком смысле обеспечение движения национального самосознания в направлении второй альтернативы (в каждой из указанных пар) есть содержание рефлексивной национальной политики. Данный тезис не исключает движения в противоположном направлении, которое может быть тем более вероятным, чем сильнее российское общество будет ощущать внешнюю угрозу.
Как правило, сосредоточение внимания на одном из обозначенных полюсов означает соответствующий вариант крайности: обращение к националистическому или антинациональному радикализму, которые питают друг друга и наносят ущерб “государственным или национальным интересам” благодаря упрощению реальной ситуации. Так, например, в современном соревновании технологий и информационных сетей выигрывает в практическом плане то государство или то сообщество, которое признаёт доминирующую роль глобальных процессов. Реальный парадокс современной национальной политики состоит в следующем: чем меньше делается упор на национальную обособленность или особенность, тем полнее включение в глобальные процессы и тем больше выигрыш для конкретной нации. И наоборот, чем сильнее акцентируется национальная идея, тем больше степень изоляции и тем очевиднее проигрыш в национальном масштабе.
Важнейшим элементом национального самосознания, который формируется на более высоком уровне развития соответствующих национально-этнических общностей, является представление о национальных интересах. Выявление их содержания и направленности – результат идеологии и политики. Как правило, декларирование национальных интересов свидетельствует о достаточно сложной организации общественной жизни и о наличии слоя людей, которые берут на себя смелость говорить “от имени народа”, опираясь на властные полномочия или претендуя на них. Сама по себе декларация относительно знания интересов означает, что сообщество, о котором идет речь, имеет несколько перспектив дальнейшего развития, выбор же между ними решается в ходе политической борьбы. Иными словами, как только кто-то берет на себя смелость эти интересы провозгласить, то в том случае, если это общество в достаточной степени дифференцировано, тотчас же образуется противоположный политический полюс, то есть такая позиция, которая дает другое видение тех же самых “национальных интересов”. Между этими полюсами формируется напряженное поле политики – пространство борьбы за власть, авторитет, влияние и поддержку. Исход политического противостояния заключается в том, что именно победившая сторона получает возможность государственной интерпретации национальных интересов.
А.Г.Здравомыслов. Ниже приведен, с сокращениями, раздел главы 1 из его книги «Социология российского кризиса», которые дает представление об основных теоретических концепциях российских социологов, возникших непосредственно в процессе самого кризиса.