Выходит, миром правит очередь вещей, идущих порядком творения, а не их смысл.

(На что Доминик Лампсоний возразил, что знаток в трех обрывках узнает рассказ об Иосифе из книги Бытия, и память приходит на выручку, восстанавливая порядок написанного: “как же я сделаю великое зло и провинюсь перед Всесильным”, — сказал Иосиф жене Потифара, когда та возжелала его плоти. Следовательно, Библия неуничтожима. И даже ее хаос на самом деле — порядок.)

Бишкиль.

Редкий месяц обходится без побега.

Забегая вперед, замечу, что за два года я расследовал больше двадцати “самовольных оставлений воинской части”. Чаще всего беглеца ловят дома или у сердобольной родни буквально через два-три дня после побега. Реже — несчастная мать сама привозит сына к воротам лагеря, не понимая, что добровольное возвращение ровным счетом ничего не даст. Он все равно пройдет через новый процесс и получит один, а то и два года дополнительного лишения свободы. Нрав Красной армии крут, как у злой мачехи.

Так вот, этот беглец вернулся сам через неделю после побега.

Подошел к воротам в зону и зашел на КПП, где его тут же арестовали.

Меня вызвали на гауптвахту для допроса.

Несчастный солдатик, рядовой Кукин, был на грани истерики, долго не мог говорить, а когда стал рассказывать историю побега, его колотила нервная дрожь… Так вот, всему причиной стал жуткий сон, который разбудил его ночью: дома беда. Утром он попросил знакомого солдата-телефониста позвонить матери на работу…

Только назвать солдата, товарищ лейтенант, не могу.

Я кивнул.

Телефонист позвонил, на работе ответили, — мать увезли в больницу. Сердечный приступ. Тогда он и решился бежать ночью из туалета санчасти, где лежал на лечении. В туалете не было решетки, а заколоченное окно он выдавил плечом. Всю ночь шел пешком вдоль дороги в сторону родного Златоуста, пока его не подобрал под утро шофер попутного самосвала. Довез до Чебаркуля, откуда он отправился на электричке домой… уже у подъезда увидел толпу людей во дворе, кинулся на народ, все узнали его, расступились… на стульях стоял раскрытый гроб, в гробу — мать… и т. д.

Признаюсь, я поверил этой исповеди.

Подойдя к описанию матери, лежащей в гробу, вспомнив, как кинулся ей на грудь, как целовал холодные веки, как... он разрыдался.

Мамочка, мама… прости…

Я перевел его из гауптвахты в санчасть (где поставили решетки в туалете), Кукин явно нуждался в помощи успокоительных лекарств и спокойного сна в кровати под одеялом, а не на откидной шконке, которую днем захлопывают к стене и запирают замком.

Явившись к Охальчуку, я в живых красках передал ему муки сына, который сбежал на похороны родной матери. Тот помрачнел, бычьи очи сверкнули влагой, наш полковник был сентиментален, а если бы речь шла о похоронах собаки, он бы на руках вынес солдата из зоны.