Первый набег 1624г.

Отнюдь не все представители правящих кругов Речи Поспо-литой выступали за безоговорочную дружбу с Турцией и унизи­тельное терпение в отношении «непредсказуемости» крымских татар. Среди польских магнатов и еще больше рядовой шляхты были и сторонники решительной борьбы с османско-татарской угрозой, вплоть до ведения наступательных действий. Не со­всем забылась прежняя великая Польша «от моря до моря», имев­шая выход не только на Балтику, но и на Черное море, и даже претензии на владение Константинополем (в начале 1470-х гг. король Казимир IV и султан Узун Хасан, правитель малоазийского государства Ак-Коюнлу, вели переговоры о заключении антиосманского союза, причем со стороны Польши выдвигался проект передачи ей в случае победы всего Причерноморья, Стам­була и даже Греции)¹.

В 1620-х гг. о необходимости активного противодействия Тур­ции и возможности приобрести Стамбул напомнил полякам один из высших представителей шляхетства, коронный конюший князь Кшиштоф Збараский. По завершении своего «великого посоль­ства» в османскую столицу, в 1624 г., он представил сейму отчет «О состоянии Оттоманской империи и ее войска», произведший сильное впечатление на польское общество.

К. Збараский не верил в действенность только что заклю­ченного польско-турецкого договора 1623 г. и не сомневался в том, что татарские набеги на Польшу и взаимосвязанные с ними запорожские походы на османские владения будут продолже­ны. Удерживать казаков «без войска и с таким малым жаловань­ем сможет разве что Господь Бог», писал князь, а их новые мор- ские экспедиции приведут к тому, что турки предпочтут «смерть в открытом бою безвестной гибели со своими семьями», т.е. новую войну. Казаков можно было бы держать в повиновении лишь при условии прекращения крымских набегов, но для это­го Польше необходимо не нынешнее ополчение, а регулярное войско.

Князь высказывался не только против «ликвидации» каза­чества, сумбурные планы которой витали и в Стамбуле, и в Вар­шаве, но и за мощное, решительное использование запорожцев в государственных, стратегических интересах Речи Посполи-той — в сокрушении Османской империи. В отчете говорилось, что его автор хотел бы, «чтобы казаки были остановлены», дабы «не раздражали турецкого султана» своими действиями, от ко­торых Польше «нет никакой выгоды, а только... установленный мир — желанный для всех — нарушается», но вовсе «не согна­ны» с Днепра. К. Збараский считал, что запорожцы должны го­товиться и ждать «решения Речи Посполитой, когда всей своей могучей силой им ударить» по Турции. Решение же это следова­ло принять, «когда наступит время новых смут у турок и когда укоренившееся своеволие у них возобладает, из-за чего навер­няка они пойдут на другие народы».

При сказанном решении казакам следовало «действовать не так, как обычно (чем только возбуждают турок против нас), но, взяв в помощь Господа Бога, уничтожить... слабую армаду (ос­манский флот. — В.К.) на Черном море (что является делом воз­можным...), после чего взять Константинополь — гнездотурец-кого могущества. Издалека кажется могущественным, вблизи же он слабый и без труда попал бы в их руки, а если бы дал Господь Бог, и к нам бы перешел».

Краткое изложение своего плана и весь отчет К. Збараский завершал таким пассажем: «... ясно понимаю и вижу, что ни одному народу не дал Господь Бог больших возможностей для овладения жизненными силами этого государства (Турции. — В. К.), кроме Речи Посполитой. И есть надежда на окончатель­ную их (турок. — В.К.) гибель, если будем просить Бога высо­чайшего и если будем не гордостью возноситься, не надменнос­тью, а смиренно, но с мужественным сердцем захотим исполь­зовать подходящие возможности. Речи Посполитой Господь Бог те земли обещал, и я бы обосновал это подробнее, но сейчас закончу этим пожеланием».

К. Збараский рассматривал Османское государство как край­не ослабленный и раатожившийся организм, едва не находившийся в предсмертной агонии. Эти представления, как отмеча­ют публикаторы документа, «перекликаются с высказываниями Роу, который считал, что Османская империя настолько ослаб­лена, что 30 тыс. воинов, даже не прибегая к оружию, могли бы дойти до стен Константинополя». По мнению Н.С. Рашбы, князь пошел даже дальше Т. Роу, когда утверждал, что и без коалиции европейских держав Речь Посполитая, опираясь на казачество, была способна разгромить Османское государство. Отметим, что хотя непосредственно коалицию К. Збараский не упоминал, но из контекста отчета вытекает, что автор и в самом деле предполагал обойтись без ее создания и участия².

Х.М. Ибрагимбейли замечает, что князь старался «предста­вить врага слабее, чем он был в действительности», и таким об­разом «надеялся склонить правящую верхушку Речи Посполи­той к активной борьбе против Османской империи». Но автора «нельзя заподозрить в политическом авантюризме», поскольку он «не рекомендовал немедленных военных действий...считая необходимым выждать, когда там наступит новый период соци­ально-политических и военных потрясений, подобных тем, ко­торые он наблюдал ранее». Перед его приездом в Стамбул был низложен Осман II, а вскоре после отъезда, ускоренного опас­ностью нового мятежа, и Мустафа I. Можно добавить, что, со­гласно плану, решительный удар по Турции следовало нанести при наличии еще одного условия — после того, как она втянет­ся в какую-либо новую войну.

Публикаторы документа неточно комментируют некоторые его положения. «Понимая недостаточность сил Речи Посполи­той, он (К. Збараский. — В.К.), — пишет Х.М. Ибрагимбейли, — предлагал использовать для этой цели украинское казачье войс­ко... Для этого он советовал беречь силы казачества, не распы­ляя их на набеги на османские владения. В подходящий момент совместное выступление казачества и польского войска, кото­рое он предлагал реформировать, обеспечило бы выполнение задачи». У Н.С. Рашбы читаем, что князь предлагал реформи­ровать польское войско с целью нанесения решительного удара по Турции и даже овладения ее столицей, «но не сбрасывал со счетов казачество. Напротив, по его мнению, следовало беречь силы казачества до времени, когда империя снова вступит в по­лосу потрясений, в чем он не сомневался».

Читатель, надеемся, заметил, что К. Збараский предлагал реформировать польскую армию не для удара по Турции, а всего лишь для сдерживания татар, ничего не говорил о совместных боевых действиях польского войска и казаков против Осман­ской империи и Стамбула — все это, по плану, доставалось на долю одного казачества, плодами победы которого уже затем должна была воспользоваться Польша (может быть, тогда пус­тив в дело свою армию?). Следовательно, автор не просто не сбрасывал казачество со счетов, но отводил ему первенствую­щую роль. Вместе с тем гордый шляхтич вовсе не опускался до призыва «беречь» казаков, а ограничивался замечанием о том, что их не следует сгонять с Днепра, видимо, полагая, что они сберегут себя сами.

Отчет К. Збараского был написан в форме яркого памфлета и получил в списках широкое распространение по всей стране. Многие разделяли соображения автора, но они были отвергну­ты сеймом, желавшим продолжения мирных сношений с Тур­цией. Н.С. Рашба пишет, что планы князя «не были осуществ­лены при его жизни» и впоследствии заинтересовали Владисла­ва IV, «предполагавшего привлечь казачество к борьбе против Османской империи», однако «магнаты сорвали замыслы коро­ля». Мы должны здесь указать, что не имеем сведений о знаком­стве Владислава с отчетом К. Збараского, что план последнего не осуществился вообще никогда и что, говоря о привлечении казаков к борьбе с Турцией, Н.С. Рашба допускает небрежное выражение: их, постоянно воевавших с османами, совершенно не требовалось к этому привлекать.

Можно еще добавить, что когда выявилось «особое отноше­ние» к турецкой власти крымского хана Мухаммед-Гирея III и особенно его калги и брата, друга Персии Шахин-Гирея, кото­рые стали проявлять излишнюю самостоятельность и даже де­монстрировать враждебность к «Порогу Благоденствия», К. Збараский предложил «задействовать» казаков. Смысл его идеи сво­дился к тому, чтобы послать на помощь Шахин-Гирею запорожцев и лисовчиков (польская легкая конница. — Прим. ред.), по согласованию с калгой дать тайно Войску Запорожско­му деньги на строительство чаек и отправить казаков в числе 10—15 тыс. человек морем на Стамбул в надежде, что им, воз­можно, удастся овладеть султанской столицей. Но и этот план не встретил поддержки у правящих кругов Речи Посполитой.

Как и К. Збараский, османские власти не строили иллюзий о влиянии договора 1623 г. на прекращение или хотя бы сокра­щение казачьих морских походов. Еще зимой 1624 г., оказавше­гося, напротив, необычным по «босфорской» активности каза­ков, Турция начала готовиться к их приходу в пролив и соответствующему противостоянию. 21 февраля Т. Роу писал сэру Эд­варду Конвею, что против казаков капудан-паша «готовит арма­ду на Черное море». В письме тому же адресату от 12 марта по­сол сообщал, что «огромный флот уже подготовлен на Черном море», но что ходят слухи и о готовности казаков к нападению: у них будто бы приготовлено более 300 лодок. В результате, от­мечал Т. Роу, «все жители Босфора бегут ежедневно в город (Стам­бул. — В. К.). Страх всеобщи и, — что достаточно говорит о слабости (Турции. — В. К.), и прошедший год показал, что можно сделать с небольшими, но решительными силами».

Босфорское население, имея печальный опыт общения с казаками и зная их дерзость, смелость и силу натиска, таким образом, не слишком надеялось на защиту османского флота и, как показали последующие события, было право. К тому же с 1623 г. велась изнурительная и пока неудачная война Турции с, Персией, оттянувшая из Стамбула значительные силы, и требо­вались войска и корабли для других районов империи и против других ее неприятелей. Еще не закончились гражданские раз­доры, в связи с которыми от государства отложились паши Эр­зурума и Багдада.

В «Сообщении из Константинополя», составленном англий­ским посольством 15 мая, констатировалось, что вообще турки крайне редко ввязываются в военные действия одновременно с двумя противниками, но сейчас создалась такая ситуация, что пришлось отправить сразу три войска: одно под командовани­ем Байрам-паши к границам Польши и Татарии, «другое к Чер­ному морю для защиты от нашествия казаков» и третье, самое многочисленное, против персов. Кроме того, готовят еще два: для Средиземного моря и против венгерского короля Бетлена Габора, не говоря уже о войске, отправленном в прошлом году под начальством Джигале-паши против Персии, о войске Хафиз-паши в Диярбакыре и войске Элиас-паши в Анатолии; «в результате город (Стамбул. — В.К.) выглядит так безлюдно, как будто перенес 3-летнюю войну». Это само по себе, и помимо сведений и слухов о казаках, оказывало гнетущее психологичес­кое воздействие на население.

А двумя неделями ранее, 1 мая, извещая британское прави­тельство о том, что отправка армии в Азию откладывается, ви­димо, из-за неопределенного положения на Черном море, по­сольство сообщало о прибытии в Стамбул специальной делега­ции из Кафы во главе с тамошним муфтием. Делегация была уполномочена уведомить султана, что «400 казачьих лодок находятся в море (дословно: вне дома. — В.К.)», что они уже «за­хватили большую добычу на побережье Татарии и этой империи и взяли много судов, груженных провизией для порта (Стамбула. — В.К.)», и что еще 40 тыс. казаков, вооруженных и обеспе­ченных лошадьми, «готовы на новые покушения». Кафа проси­ла о ее защите.

На следующий день, 12 (2) мая, французский посол Ф. де Сези доносил своему королю: «Казаки на 80 лодках спустились по Борисфену и высадились довольно близко от Кафы на полу­острове, и разгромили крымский город, где убили много татар». По информации посла, в этом нападении участвовали «поляки казаки и рыжие» (запорожцы и донцы), «порядочное число во­оруженных лодок держалось у берегов, чтобы никто не мог спа­стись в море», а само известие о нападении поразило Стамбул больше, «чем все успехи короля Персии» (шаха).

В связи с просьбой делегации Кафы состоялось заседание Дивана, и Ибрахим-паша, как говорилось в английском посоль­ском сообщении, поспешил с 13 галерами, чтобы обеспечить охрану, пока не пришлют больше сил. Впрочем, из более по­зднего, от 15 мая, сообщения посольства Т. Роу видно, что «по­спешить» паша смог весьма относительно: «При... отправле­нии... галер, кактолько они вошли в Черное море, они встрети­лись с небольшим кармиссалом (карамюрселем. — В.К.), сообщившим, что впереди них было только 40 лодок казаков; янычары взбунтовались и заставили генерала (адмирала. — В. К.) вернуться в канал и требовать больше сил...» Ибрахим-паша «по­лучил выговор и был снабжен большим числом людей, и таким образом отправился вновь».

Очевидно, об этих же событиях писал и М. Бодье. По его словам, «казаки и русские (т.е. запорожцы и донцы. — В. К.) при­были из устья Дуная (Днепра? — В.К.) и на побережье напали на большой крымский город, который им (татарам. — В.К.) при­надлежит, овладели им, ограбили, вывезли из него богатства, увели в качестве рабов тех татар, что там жили, затем подожгли и из большого города сделали большой костер. Турки были вы­нуждены послать пятнадцать галер на это'" Черное море, чтобы остановить успехи тех казаков; но нашлось так мало людей, же­лающих идти сражаться, что министры велели силой взять ло­дочников канала, носильщиков и грузчиков-армян, чтобы сна­рядить эти суда командами».

«Султан Амурат (Мурад IV. — В. К.), рассерженный этими беспорядками, — согласно М. Бодье, — пригрозил своему великому везиру и главнокомандующему, что отрубит им головы, если они не найдут военного люда в достаточном числе, чтобы снарядить галеры». Министры доказывали своему повелителю, что янычары и сипахи «не умеют больше подчиняться и не хотят больше выходить из Константинополя»³.

В такой обстановке Мурад IV принял решение о смещении крымских правителей Мухаммед-Гирея и Шахин-Гирея. Это решение, оказавшееся крайне несвоевременным, вскоре «аукнулось» активным казачьим натиском на Босфор.

В английском посольском сообщении от 15 мая говорилось, что к 13 галерам, посланным охранять Черное море, добавлено еще 10, которые первым делом перевезут в Крым Джанибек-Гирея, чтобы сделать его ханом. Далее предполагалось использо­вать и эти корабли против казаков. Операцию по смещению старого хана и водворению нового и борьбу с казаками поручили возглавить самому капудан-паше, «Победителю казаков» Реджеб-паше ⁴.

Согласно русским источникам, 21 мая Джанибек-Гирей с янычарами на 12 галерах высадился в Кафе и укрепился там, после чего началось долгое противостояние двух ханов. По русским же сведениям, в июне к Джанибек-Гирею подошло турецкое подкрепление на 16 галерах, и, таким образом, в крымской операции и последующей борьбе с казаками на Черном море 1 участвовало около 30 галер. Эта цифра подтверждается и другими сообщениями ⁵.

В начале августа Джанибек-Гирей с войском, главным обра­зом турецким, выступил из Кафы на Мухаммед-Гирея и Ша­хин-Гирея и был разбит наголову. Кафа сдалась победителям, а капудан-паша вместе с флотом, уцелевшими янычарами и пре­тендентом на престол удалился в море. Шахин-Гирей в критический момент сумел договориться о помощи со стороны Войс­ка Запорожского, и запорожцы сыграли важную роль в одержан­ной крымской победе ⁶.

Как отмечалось в английских посольских известиях от 7 ав густа, целый месяц от капудан-паши не было отчета, и в Стам­буле ходили слухи, что татары схватили его вместе с флотом, насчитывавшим около 30 галер. Наконец 21 августа Т. Роу смог сообщить в Лондон, что с Черного моря прибыли две галеры, привезли тела двух убитых везиров и точные сведения о пора­жении османского войска в Крыму. Оказалось, что адмирал, потерявший часть кораблей и около 5 тыс. воинов, убитых и взятых в плен, остановился у Варны. Султану ничего не оставалось делать, как отправить галеру к Мухаммед-Гирею III с ут­верждением его на троне и возложить всю вину за случившее­ся на Реджеб-пашу. О том же день спустя сообщал в Париж и Ф. де Сези ⁷.

Турция находилась в сложном положении, о чем читаем у И.В. Цинкайзена: «Непостижимым образом — и ничто не по­казывает лучше тогдашнее неутешительное состояние импери и и правительства — даже не заботились... о стойкой защите при­теснявшегося побережья и подвергавшейся угрозе столицы». «Несмотря на то, что угрожающие слухи о козацком походе, даже в преувеличенных размерах, заранее ходили в Стамбуле, — ука­зывает другой историк, М.С. Грушевский, — капитан-паша ос­тавил столицу безо всякой зашиты, и козацкие чайки беспре­пятственно появились у Босфора».

На наш взгляд, ничего непостижимого здесь не было: тур­кам просто не хватало сил для обеспечения всех направлений борьбы с противниками, а крымская авантюра отвлекла значи­тельную часть османского флота и армии. Видимо, предполага­лось, что после водворения на крымский престол другого хана флот под личным руководством Реджеб-паши сумеет обеспе­чить оборону Стамбула и побережья на дальних рубежах, в осо­бенности у Днепра и Керченского пролива, но все планы пошли прахом.

Казаки, разумеется, не могли не учесть отвлечение импер­ского флота, о чем они знали непосредственно как участники разгрома Джанибек-Гирея и Реджеб-паши в Крыму, а вовсе не «от своих многочисленных языков и всякого рода перебежчи­ков», как полагает А.Л. Бертье-Делагард8. Взаимосвязь между отправлением флота в Кафу и набегом казаков на Босфор отме­чали Мустафа Найма, Т. Роу, П. Рикоут и другие современники, а также последующие историки. Франсуа де ла Круа писал, что это отправление «послужило как бы сигналом к опустошениям, предпринятым казаками на Черном море». По всей вероятнос­ти, казаки действительно воспользовались вовлечением осман­ского флота и его главнокомандующего в крщмские дела для со­вершения большого нападения на Босфор.

П.А. Кулиш утверждал, что в 1624 г. запорожцы «несколь­ко раз ходили на море, и это делалось без позволения старших, наперекор оседлой части Запорожского Войска». Однако ог­ромная численность казачьих флотилий, участвовавших в кам­пании этого года, заставляла сомневаться в верности послед­него утверждения. Вряд ли «стихийные» выходы, без участия старшины и Войска в целом в их организации и проведении, могли собрать многие десятки судов и тысячи участников, зато старшина могла изображать перед властями Речи Посполитой свое неучастие в походах и даже противодействие им. Обнаруженное Ю.А. Мыцыком в польском архиве письмо городских властей Киева — войта, бурмистра и райц — киевскому воеводе Т. Замойскому от 5 сентября 1624 г. расставляет все на свои места.

Со слов непосредственных участников босфорского набега в ркументе называется имя руководителя казачьей флотилии: поход возглавлял сам гетман Войска Запорожского, один из выдающихся деятелей казачестваXVII в. Олефир Голуб. В письме упоминается и руководитель другого морского набега того же года — Грицько Черный, также гетман. Столь высокий уровень руководства вполне соответствует масштабу рассматриваемых действий на Босфоре.

Первый босфорский поход запорожцев 1624 г. вообще был их вторым выходом в море во время кампании (первый имел результатом нападение на Крым). Это видно из письма киевского митрополита Иова литовскому гетману князю Кшиштофу Радзивиллу от 24 августа. Согласно названному документу, интересующий нас поход начался с большого, продолжавше­гося несколько дней сражения казаков в устье Днепра с турец­кими кораблями, в числе которых было 25 больших галер и 300 малых ушколов (легких одномачтовых парусно-гребных судов, использовавшихся для охраны торговых караванов и перевозки грузов)⁹. По словам Иова, казаки, разбив турок, пошли под Царьград. М.С. Грушевский правомерно полагает, что османы пытались не пропустить казаков из Днепра в море и что упомянутые галеры и ушколы, очевидно, были эскадрой капудан-паши¹⁰.

Замечание Иова о разбитии казаками галер и ушколов не­обязательно понимать в прямом смысле как разгром турецкого соединения. Скорее всего, здесь прав П.А. Кулиш, который счи­тает, что запорожцы «отбросили их в море», после чего «невоз­бранно проникли... в Босфор». Иными словами, речь идет об успешном прорыве казачьей флотилии сквозь преграждавшую путь неприятельскую эскадру. Возможно, указание на это сра­жение содержится в общей оценке Ф. де Сези первого набега казаков на Босфор 1624 г.: «Это предприятие столь отважно, что заслуживает уважения, так как чтобы его совершить, нужно было решиться сразиться с тридцатью галерами, которые есть на Черном море и которые были отправлены ранее на поиски казаков и для покорения короля (хана. — В. К.) Татарии».

Согласно М. Бодье, запорожцы не сразу направились к Бос­фору, а идя вдоль побережья Румелии, предварительно напали на Мисиври. «Город Месемврия, — пишет этот современник, —...расположен втрехднях пути от Константинополя, казаки и русские (запорожцы и донцы. — В.К.) захватили его силой, ог­рабили и подожгли...» После этого, «немного позже», они по явились на Босфоре. Вслед за М. Бодье о сожжении Мисиври говорит и «Всеобщая история о мореходстве»¹¹.

Не только М. Бодье, но и многие последующие историки убеждены в том, что в набеге на Босфор участвовали помимо за­порожцев и донские казаки. Среди таких авторов А.И. Ригель ман, А.В. Висковатов, В.А. Голобуцкий и др. Собственно говоря, Мустафа Наймадаже утверждает, что этот поход совершили одни донцы, и такой же точки зрения придерживаются Г.З. Байер, С. Жигарев, Н.А. Смирнов, В.К. Быкадоров, но ей противоречат показания иных источников. Присоединение же к запорожской флотилии донских судов было вполне вероятно, однако в какой момент и в каком месте оно произошло (если произошло), мы не знаем. В.М. Пудавов полагает, что часть донской флотилии, со­стоявшей из 55 стругов и около 1, 5 тыс. человек и находившейся под командованием походного атамана Демьяна Черкашенина, после весеннего разгрома бывшей столицы Крымского ханства Эски-Крыма, недалеко от Кафы, осталась на море для продолже­ния военных действий, и именно эти оставшиеся струги затем принимали участие в босфорском набеге¹².

Многие авторы касались казачьих военно-морских опера­ций 1624г., несомненно, по причине их громкого эффекта, но, к сожалению, все это были довольно беглые упоминания либо поверхностные характеристики, сопровождавшиеся раз­нобоем в изложении конкретных фактов. Начать с того, что некоторые историки допускают путаницу даже в определении года рассматриваемых действий на Босфоре. X. Иналджык от­носит сожжение Еникёя не к 1624, а к 1625 г. Д.И. Эварницкий разделяет первый июльский поход 1624 г. на два набега, совер­шенно не замечая совпадения ряда приводимых деталей этих «двух» набегов, и оба датирует неверно: один из них — июнем — 21 июля 1623 г., а другой — 21 июня 1624 г. Такую же ошибку допускает М.А. Алекберли, тоже разделяющий один набег на два и датирующий их неправильно — 9 июля 1623 г. и концом сентября 1624 г.

Путаницу усугубляет А.Л. Бертье-Делагард: критикуя Д.И. Эварницкого, он ошибочно указывает, что тот вслед за Н.И. Ко­стомаровым путает 1624 и 1625 гг., тогда как в действительности путаница происходит с 1623 и 1624 гг. Н.И. Костомаров же, не путая годы, неверно датирует третий босфорский набег 1624 г., о чем скажем ниже.

Не лучше обстоит дело с точной датировкой первого июльского нападения на Босфор и у историков, правомерно относящих набег к 1624 г. К. Головизнин и 3. Вуйцик датируют напа-шие июнем, Д.С. Наливайко — 9 июня, Н.А. Смирнов — 20 июня с добавлением, что у И. фон Хаммера будто бы фигурирует дата 27 июля¹³, М.С. Грушевский — 9 июля нового стиля, а значит — 29 июня по юлианскому календарю.

Июль без указания числа называют как дату первого в 1624г. набега на Босфор Витторио Катуальди, В.М. Пудавов, А.П. Григорьев и А.Д. Желтяков¹⁴, начало июля — И.В. Цинкайзен. Вслед за Й. фон Хаммером, датировавшим появление казаков в проливе 21 июля¹⁵, ту же дату упоминают Н.И. Костомаров, В.А. Голобуцкий, Ю.П. Тушин, причем остается не совсем понятным, какой стиль имеется в виду.

Ян-Фома Юзефович и И.Х. фон Энгель относят набег к сентябрю, Ф. де ла Круа — к началу сентября, а Ю. (О.И.) Сенковский и за ним С. Голэмбёвский — даже к 7 октября.

Если не считать упоминаний об июле вообще и в некоторой степени о начале июля у И.В. Цинкайзена (однако полагая это начало по старому стилю), то ни одна приведенная дата не соответствует действительности, что и показывает весьма низкую степень изученности обстоятельств знаменитого набега.

В 1898 г. В.М. Истрин и в 1902 г. А.Л. Бертье-Делагард попытались разобраться с частью существующих в литературе хронологических несуразиц, но безуспешно. Первый ученый, отметив «полнейшую путаницу» в работах и раскритиковав построения Д.И. Эварницкого и Н.И. Костомарова, не смог разрешить противоречия и предложить верную дату набега. Второй не только не оказался более удачлив, но и еще больше запутал вопрос: обвиняя Д.И. Эварницкого, как мы отметили, не в той путанице, историк перенес из 1625 в 1624г. Карахарманское сражение (о котором речь впереди) и предложил опять-таки ошибочную дату первого набега на Босфор 1624 г. — 11 (21) июля.

Между тем более полное, чем ранее, использование источ­ников при непременном учете употреблявшихся в XVII в. юлианского и григорианского стилей летосчисления позволяет до­вольно точно датировать босфорские набеги указанного года.

О времени первого появления казаков на Босфоре в 1624 г. сообщают пять известных нам источников, из которых первые два принадлежат очевидцам:

1. В «Известиях из Константинополя», составленных по­сольством Т. Роу 10 (20) июля 1624 г.¹⁶, сказано: «9 этого месяцм от 70 до 80 лодок казаков, по 50 человек на каждой, гребцов и воинов, воспользовавшись удобным случаем, когда капитан -паша отправился в Татарию, вошли в Босфор приблизительно на рассвете...»

2. В донесении Ф. де Сези королю Франции из Стамбула от 21 июля 1624г. говорится: «В день пасхи турок, который был вчера, казаки пришли на ста лодках...»

3. В хронике Мустафы Наймы, согласно переводу тюрко­лога П.С. Савельева, сказано: «Покахан занимался в Кафе при­готовлением флота, донские казаки, находя море свободным, вышли на 150 чайках, 4-го шавваля (1033 г. хиджры. — В.К.), подходили к Босфору...»¹⁷. Приведем и более ранний польский перевод этого места, сделанный Ю. (О. И.) Сенковским (разу­меется, уже в переводе на русский): «Когда императорский флот находился в Кафе, занятый делом татарских ханов, казаки на 150 чайках, спустившись на Черное море, ударили в день 4 луны шеваль...»

4. В «Книге путешествия» Эвлии Челеби говорится, что ка­заки пришли в Еникёй в правление Мурада IV во время празд­ника Байрама¹⁸.

5. В греческой приписке к греческой же рукописи хроногра­фа Псевдодорофея XVII в., обнаруженной В.М. Истриным в Иверском монастыре на Афоне, читаем: «В лето 7131 в июле месяце в 9-й день пришли (на Босфор. — В. К.) из белокурого рода так называемые казаки на моноксилах числом около ста...»

Из первого, английского сообщения видно, что казаки по­явились в проливе 9 июля старого стиля, по которому тогда жила Англия, или 19 июля нового стиля. Второе, французское сооб­щение, датированное новым стилем, который был принят в ка­толическом мире, смещает событие на один день и относит его к 20 июля по новому стилю, или 10 июля по старому.

«Пасху турок», упомянутую Ф. де Сези, В.М. Пудавов оп­ределил как Рамадан-байрам, или Рамазан-байрам (дословно у автора: «ромазан бейром»), т.е. «праздник Рамадана (рамаза­на)». Действительно, христиане приравнивали к Пасхе, которая завершает Великий пост, окончание поста (уразы), соблюдаемого мусульманами в течение Рамадана — девятого месяца мусульманского лунного календаря¹⁹. Праздник окончания Рамадана, Ураза-байрам, приходится на первый день следую­щего месяца — шаввала. Именно этот праздник имел в виду Ф. де Сези, и о нем же вообще говорил Эвлия Челеби. 1 шавваля тогдашнего 1033 г. хиджры соответствует, по нашему пере­счету, 9 (19) июля 1624 г.

4 шаввала указанного 1033 г. Мустафы Наймы Ю. (О.И.) Сенковский пересчитал на христианское летосчисление как 7 октября 1624 г., однако это было грубой ошибкой. Ее затем неоднократно исправляли, но каждый раз называли разные даты. У П.С. Савельева в 1846 г. получилось 4 июля, у В.Д. Смирнова в 1887 г. — 20 июля, у С. Рудницкого в 1897 г. — 21 июля григо­рианского стиля, т.е. 11 июля старого стиля. Наш собственный пересчет дает дату 12 июля²⁰.

Наконец, пятое, греческое сообщение утверждает, что набег случился в 1623 г. (к нему относится июль 7131 г. от «сотво­рения мира»), но далее говорит: «В то время патриаршество­вал блаженнейший и святейший Кирилл-критянин, а царство­вал тогда агарянин султан Мурад, сын султана Ахмеда, брат султана Османа. Последнего убили янычары, и не только свое­го султана они убили, но и визиря и своего главнокомандую­щего, и всех пашей и знатных. И была среди них в то время большая резня. И посадили они вместо него (Османа II. — В.К.) на царский престол султана Мустафу, человека не в пол­ном рассудке».

Разбирая текст записи и заметив, что казачий набег на Бос­фор 1623 г. историкам неизвестен, В.М. Истрин обращает вни­мание на хронологическую несообразность, связанную с упо­минанием патриарха Константинопольского Кирилла Лукари-са и султана Мурада IV. Первый занимал патриарший престол до 17 мая 1623 г. и, естественно, не являлся патриархом в на­званный записью день набега — 9 июля 1623 г., а второй, став султаном 10 сентября 1623 г., 9 июля был лишь одним из прин­цев дома Османов, престол же тогда занимал, до указанного 10 сентября, Мустафа I (Османа II убили в результате государ­ственного переворота 20 мая 1622 г.).

«По-видимому, — рассуждает В.М. Истрин, — все говорит против достоверности записи. С другой стороны, запись пере­дает довольно много подробностей (мы приведем их ниже. — В.К.), чтобы она могла считаться сделанной без всякого осно- вания. Она сделана на чистом листе рукописи, рукою XVII века и по аналогии с другими подобными записями должна счи­таться принадлежащей непременно современнику или жив­шему немного позже записанного события. На то, что собы­тие, указанное в записи, хорошо было известно ее автору, ука­зывает то, что приводится не только год, но и месяц и число. На этом основании я думаю, что запись не может считаться передающей несуществовавший факт, но что где-нибудь кро­ется только ошибка».

В.М. Истрин сообщает, что профессор В.Г. Васильевский (известный византинист) в письме к нему предположил, что автор записи ошибся в годе и что надо было указать не 7131, а 7132 (1624) г., и тогда патриарх и султан оказались бы назван­ными правильно: Кирилл в 1624 г. вторично занимал патриар­ший престол, а на падишахском троне тогда действительно си­дел Мурад IV. Но В.М. Истрин отвечал, что, по И. фон Хамме-ру, набег казаков на Босфор в 1624 г. произошел не 9, а 21 июля. В свою очередь, В.Г. Васильевский в ответ предположил, что, может быть, дело заключается в разнице в стиле, которая в XVII в. составляла 11 дней. Однако и при этом получалось 20, а не 21 июля (фактически «недотягивание» до 21 июля было еще боль­шим, поскольку византинист ошибся в определении упомяну­той разницы: она составляла 10 дней).

В конце концов В.М. Истрин готов был бы согласиться с предложенным В.Г. Васильевским 1624 г., но публикатора ос­тановило то обстоятельство, что набег в 1624 г. оказался очень удачным для казаков, а набег в греческой записи, напротив, был решительно неудачным: «... до шестого часа осталось из них только до 60 человек; половина же их была изрублена, а осталь­ные взяты в плен»²¹.1622 г., по рассуждению В.М. Истрина, тоже не подходил, так как хотя Кирилл и был тогда патриархом, но на султанском престоле находился Мустафа, а не Мурад.

Поколебавшись, публикатор пришел к следующему выводу: запись все-таки повествует о неизвестном набеге 1623 г., но по­скольку она сделана позже набега, может быть, через несколько лет, ее автор допустил двойную ошибку — с упоминанием имен патриарха, невольно продлив патриаршество Кирилла на пол­тора месяца (на самом деле получается месяц и три недели), и султана, сократив правление Мустафы на два месяца ²².

Нам этот вывод представляется совершенно ошибочным, и одну из причин его появления, помимо неизученности вопро­са, мы видим в «зацикленности» В.М. Истрина на хаммеровскком 21 июля — дате даже не набега, а депеши Ф. де Сези по новому стилю. В греческой записи речь явно идет о первом набеге 1624 г. Имена патриарха (второе патриаршество Кирилла) и султана, число и месяц прихода казаков на Босфор и даже время дня (по Т. Роу), район, подвергшийся разгрому (о нем скажем ниже), — все это вполне соответствует нападению 1624 г. Примерное соответствие этому же набегу мы увидим и в упомянутом записью числе казачьих судов и казаков, находившихся на их борту. Напротив, известные нам сведения о действиях ка­раков в 1623 г. (В.М. Истрину они были неведомы) не имеют корреляции с фактологией греческой записи. Ее автор в самом деле допустил ошибку, но одну — с указанием года набега, что, очевидно, свидетельствует о большей, чем полагает публика­тор, хронологической отдаленности записи от самого события.

Кроме того, автор несомненно не находился на Босфоре в 1624 г., иначе знал бы реальный конец казачьей экспедиции. Описание же разгрома казаков, сделанное в записи и дезориен­тировавшее В.М. Истрина, совершенно недостоверно: такого ис­хода нападения на Босфор в действительности не было не только в 1624 г., но и вообще никогда. Возможно, автор соединил какую-то реальную информацию о набеге с пропагандистскими утверждениями османских властей — ведь и Мустафа Найма, как увидим, неверно изображает окончание экспедиции.

В итоге хронологических изысканий мы получаем три даты первого казачьего набега 1624 г.: 9 (19) июля в известиях анг­лийского посольства, в ссылке французского посла на «пасху турок» и в греческой записи, 10 (20) июля у того же Ф. де Сези и 12 (22) июля у Мустафы Наймы. Две первые принадлежат очевидцам, но имеют довольно странное расхождение в один день. Верной датой является 9(19) июля, и не только по боль­шинству указаний. Английское сообщение составлено надень раньше французского, а кроме того, Т. Роу дал гораздо больше информации, чем Ф. де Сези, и о первом, и о втором казачьих набегах 1624 г. и, видимо, гораздо больше интересовался воен­но-морскими действиями казаков. Полагаем, что расхождение в датах набега у Т. Роу и французского посла возникло в силу технических причин: Ф. де Сези и его аппарат, очевидно, на­чали составление депеши 20 июля (откуда и появился вчераш­ний «день пасхи турок») и закончили 21 числа. У Мустафы Наймы же дата явно сдвинута по времени, если не произошло простой ошибки при ее чтении в турецком тексте, написан­ном арабской графикой²³.

Уже указывалось, что состав флотилии, произведшей на­падение на Босфор, Т. Роу определяет в 70—80 судов, гречес­кая запись дает около 100 судов, у Ф. де Сези фигурирует 100 су­дов и у Мустафы Наймы — 150. Последнюю цифру находим также у П. Рикоута. К этим сообщениям можно добавить изве­стие, содержащееся в письме пыркалаба (правителя) молдав­ского города Сороки Чолганского, которое датируется около 1624 г. и, по-видимому, говорит о рассматриваемом набеге: запорожцы ходили на Стамбул в 80 чайках²⁴, и сообщение Иова, который писал, что по разбитии турок в устье Днепра запорожцы вышли в море в 102 чайках и направились к Царьграду.

Кроме того, Эвлия Челеби утверждает, что «в год вступле­ния на престол султана Мурада IV днепровские казаки на трех­стах чайках совершили нападение». Здесь явно идет речь о Бос­форе как объекте атаки, поскольку с этим нападением автор свя­зывает строительство новых крепостей в проливе, но, можетбыть, обобщены известия не только о первом набеге 1624 г., но и о втором, большем по составу казачьей флотилии. Впрочем, в дру­гом месте Эвлия говорит о приходе 300 казачьих чаек в Еникёй, т.е. имеет в виду все же первый набег.

О численности казаков флотилии мы узнаем от Т. Роу, по сведениям которого получается 3, 5—4 тыс. человек, и из гре­ческой записи, в которой сказано, что на судах «было до шести тысяч русов», следовательно, не по 50 казаков на судне, как у Т. Роу, а по 60, что вполне могло быть.

В литературе, как и в источниках, царит разнобой в определе­нии числа судов флотилии. 70—80 судов называют И.В. Цинкайзен, М.С. Грушевский, М.А. Алекберли (но 1623 г.) и Ю.П. Ту­шин. Минимальную цифру в 70 судов предпочитает С. Рудниц­кий. 100 судов фигурируют у Я.-Ф. Юзефовича²⁵, во «Всеобщей истории о мореходстве», у К. Головизнина, Д.И. Эварницкого (но 1623 г.), В.М. Пудавоваи Н.П. Загоскина. По П.А. Кулишу, в море вышли 150 судов, но до Стамбула дошли 102, а по Н.И. Костома­рову, наоборот, вышли 100 чаек, а к Стамбулу флотилия пришла в числе 150 судов. Последнюю цифру найдем у В. Миньо, И. фон Хаммера, С. Голэмбёвского, А. де Ламартина, Д.И. Эварницкого (для 1624 г.), А.Л. Бертье-Делагарда, А.П. Григорьева и АД. Жел-тякова, В.А. Голобуцкого.

Численность участников набега также не совпадает в разных работах. Если не считать общих оценок вроде «громадного чис­ла» казаков, напавших на Босфор, у В. Катуальди, то она возрастает от 4 тыс. у К. Осипова до 6 тыс.у А. де Ламартина, который читает по 40 казаков (20 гребцов и 20 воинов) на судно, и до 10, 5 тыс. у Н.И. Костомарова, у которого на чайках размещается по 70 человек²⁶. Д.И. Эварницкий для «похода 1623 г.» отводит на чайку также 70 казаков, а для «похода 1624 г.» 90 человек²⁷, ак что получается соответственно 7 тыс. и 13, 5 тыс. участников.

Последняя цифра определяется согласно И. фон Хаммеру, у которого описываются казачьи суда «с десятью веслами на каж­дом борту, на каждом весле по два гребца (всего, следовательно, 140. — В.К.), и имеющие, кроме последних, по пятьдесят хорошо вооруженных ружьями и саблями воинов», итого получается по 90 человек. Приведенная выше численность экипажа в 70 казаков, собственно, тоже взята у И. фон Хаммера, но с ошибочным подсчетом числа гребцов²⁸.

В свою очередь, тюрколог позаимствовал сведения о составе казачьих экипажей у П. Рикоута, у которого говорится: «Их суда длинные и легкие, имеют по десять весел на каждом борту и по два человека на каждом весле. Нос и корма построены почти одинаково, таким образом, чтобы они могли привязывать руль то к носу, то к корме, не разворачивая судно, что избавляет их от большой потери времени. На каждом судне по пятьдесят отбор­ных человек, вооруженных огнестрельным оружием и широки­ми саблями, которыми они прекрасно владеют». Сообщение П. Рикоута можно понимать двояко: к 40 гребцам прибавлять 50 воинов, как это делает И. фон Хаммер, или полагать, что из 50 человек 40 находились на веслах. Как уже указывалось, Г. де Боплан определял число весел чайки по 10— 15 с каждого борта, а численность ее экипажа в 50—70 человек.

Историки определяли состав казачьей флотилии в первом набеге на Босфор 1624 г. в тесной зависимости от использован­ного ими источника или предшествующего сочинения. Одна­ко, даже располагая более широким кругом источников, труд­но установить реальный состав флотилии. Видимо, все-таки судов было не 150 и тем более не 300, а скорее всего 70—80, как у Т. Роу. Хотя большие казачьи суда могли вмещать по 90 и даже более человек, наверное, следует поверить информированности англичан, находившихся в Стамбуле. Во всяком случае, казачья флотилия, насчитывавшая 70—80 судов и около 4 тыс. воинов, была весьма значительным и сильным соединением, и ее не­ожиданное появление в проливе потрясло весьма слабую турец­кую оборону.