Функции норм чистой науки

Одно из чувств, которое усваивается ученым с самого начала его профессионального обучения, связано с чистотой науки. Наука не должна позволить себе стать служанкой теологии, экономики или государства. Функция этого чувства, соответственно, состоит в том, чтобы оберегать автономию науки. Ибо в случае принятия таких вненаучных критериев ценности науки, как предполагаемое согласие с религиозными доктринами, экономическая полезность или политическая благонадежность, наука начинает допускаться лишь в той мере, в какой она отвечает этим критериям. Иначе говоря, как только устраняется чувство чистоты науки, наука оказывается подчинена прямому контролю со стороны других институтов, и ее место в обществе становится все более и более неопределенным. Упорный отказ ученых от применения утилитарных норм к своей работе имеет своей основной функцией избежание этой опасности, которая особенно заметна в настоящее время. Из негласного признания этой функции, возможно, и проистекает тот, быть может, апокрифический застольный тост, который в ходу у ученых в Кембридже: За чистую математику, и пусть она никогда не будет никому полезной!

В превознесении чистой науки, таким образом, усматривается средство защиты от вторжения норм, ограничивающих направления возможного прогресса и угрожающих стабильности и продолжению научных изысканий как ценимой социальной деятельности. Технологический критерий научного достижения, разумеется, тоже имеет для науки позитивную социальную функцию. Возрастающие удобства и преимущества, источником которых является технология и, в конечном счете, наука, призывают к социальной поддержке научных исследований. Кроме того, они удостоверяют чистоту помыслов ученого, поскольку абстрактные и сложные теории, которые не могут быть поняты и оценены обывателем, предположительно, обретают доказательство, понятное для всех, а именно — свое технологическое применение. Готовность к признанию авторитета науки в значительной степени опирается на повседневную демонстрацию ее могущества. Не будь таких косвенных доказательств, устойчивая социальная поддержка науки, остающейся интеллектуально непостижимой для публики, вряд ли смогла бы подпитываться одной лишь верой в нее.

В то же время значимость, придаваемая чистоте науки, имела и другие последствия, которые скорее угрожают социальной оценке науки, нежели ее оберегают. То тут, то там приходится слышать мнение, что ученые в ходе своих изысканий должны игнорировать какие бы то ни было соображения, за исключением развития знания[247]. Внимание должно быть сосредоточено исключительно на научной значимости работы, невзирая на то, какие практические применения она может получить и какими будут ее социальные последствия вообще. Обычное оправдание этого принципа — который имеет отчасти фактические корни[248] и который, в любом случае, выполняет определенные социальные функции, как мы с вами только что увидели, — гласит, что отказ следовать этому предписанию будет чинить препятствия исследованию, повышая возможность предвзятости и ошибки. Однако это методологическое воззрение оставляет без внимания социальные результаты такой установки. Объективные последствия этой установки заложили еще одно основание для бунта против науки — зарождающегося бунта, который можно найти практически в каждом обществе, где наука достигла высокой стадии развития. В силу того, что ученый не контролирует или не может проконтролировать направление, в котором будут применены его открытия, он становится объектом упреков и еще более несдержанных реакций в той мере, в какой эти применения порицаются властными органами или группами давления. Антипатия к технологическим продуктам проецируется на саму науку. Так, например, когда новоизобретенные газы или взрывчатые вещества находят применение в военном деле, те, чьи гуманистические чувства оказываются при этом попраны, подвергают цензуре химию в целом. Наука признается в значительной степени ответственной за допущение тех орудий уничтожения людей, которые, как говорится, могут обрушить нашу цивилизацию в вечную ночь и хаос. Или взять другой показательный пример. Быстрое развитие науки и связанной с ней технологии вызвало подспудное антинаучное движение в рядах крупных предпринимателей и тех, чье чувство экономической справедливости оказалось им покороблено. Знаменитый сэр Джосайя Стэмп и целая армия менее примечательных людей предложили ввести мораторий на изобретения и открытия[249], дабы человек мог получить передышку и воспользоваться ею для того, чтобы приспособить свою социальную и экономическую структуру к постоянно изменяющейся среде, в которую его помещает “приводящая в смятение плодовитость технологии”. Эти предложения получили широкую рекламу в прессе и высказывались с неутомимой настойчивостью в адрес научных организаций и правительственных учреждений[250]. Это сопротивление исходит в равной степени со стороны тех представителей труда, которые опасаются утраты капиталовложений в их навыки, устаревающие в столкновении с потоком новых технологий, и из рядов тех капиталистов, которые возражают против моментального устаревания своего машинного оборудования. Хотя в обозримом будущем эти предложения, вероятно, так и не будут воплощены в действие, они группируются в один из возможных центров, вокруг которого может материализоваться бунт против науки в целом. И по большому счету несущественно, достоверны эти мнения, возлагающие на науку конечную ответственность за такие нежеланные ситуации, или нет. Социологическая теорема У. А. Томаса — “Если люди определяют ситуации как реальные, то они реальны по своим последствиям” — из раза в раз подтверждалась.

Короче говоря, эти основания для переоценки науки проистекают из того, что я ранее назвал “повелительной непосредственностью интереса”[251]. Забота о выполнении первостепенной задачи — продвижения знания — сочетается с невниманием к тем последствиям, которые лежат за пределами сферы непосредственного интереса, однако эти социальные результаты отвечают на это тем, что становятся препятствием для осуществления изначальных устремлений. Такое поведение может быть рациональным в том смысле, что от него можно ожидать, что оно приведет к удовлетворению непосредственного интереса. Однако оно иррационально в том смысле, что ниспровергает другие ценности, которые в данный момент не преобладают, но тем не менее являются неотъемлемой частью социальной шкалы ценностей. Именно в силу того, что научное исследование проводится не в социальном вакууме, его последствия простираются в другие сферы ценностей и интересов. И в той мере, в какой эти последствия считаются социально нежелательными, ответственность за них возлагается на науку. Благодеяния науки не рассматриваются более как безусловное благо. С этой точки зрения, догмат чистоты науки и беспристрастности помог подготовить собственную эпитафию.

Линия фронта проходит через вопрос: может ли хорошее древо приносить дурные плоды? Те, кому хотелось бы срубить древо познания под корень или остановить его рост из-за его ненавистных плодов, сталкиваются со встречным утверждением, что дурные плоды были привиты хорошему дереву агентами государства и экономики. Совесть индивидуального человека науки может быть успокоена суждениями о том, что неадекватная социальная структура привела к извращению его открытий. Однако это вряд ли удовлетворит озлобленную оппозицию. В точности как мотивы ученого могут варьировать в диапазоне от страстного желания преумножить знание до всепоглощающего интереса к достижению личной известности, и в точности как функции научного исследования могут варьировать в диапазоне от обеспечения престижных рационализаций существующего порядка до увеличения нашего контроля над природой, так и другие социальные последствия науки могут считаться вредными для общества или даже приводить к модификации самого научного этоса. Среди ученых принято считать, что социальные последствия науки в конечном счете должны быть полезными. Этот символ веры выполняет функцию обеспечения научного исследования рациональным обоснованием, но представляет собой явно не констатацию факта. Он заключает в себе смешение истины с социальной полезностью, которое характерным образом обнаруживается в нелогическом полумраке науки.