Источники враждебного отношения к науке

Враждебное отношение к науке может возникать при наличии по крайней мере двух наборов условий, хотя конкретные системы ценностей — гуманистические, экономические, политические, религиозные, — на которых оно базируется, могут значительно различаться. Первый включает в себя логическое, хотя и не обязательно правильное заключение, что получаемые наукой результаты или используемые ею методы враждебны соблюдению важных ценностей. Второй складывается главным образом из нелогических элементов. В его основе лежит ощущение несовместимости между чувствами, воплощенными в научном этосе, и чувствами, которые обнаруживаются в других институтах. Всякий раз, когда достоверность этого ощущения ставится под сомнение, оно рационализируется. Оба набора условий в той или иной степени лежат в основе нынешних восстаний против науки. Можно добавить, что такого рода рассудочные и аффективные реакции включаются также в социальное одобрение науки. Однако в данном случае считается, что наука способствует достижению одобренных целей, и базисные культурные ценности ощущаются как совпадающие с ценностями науки, а не как эмоционально им противоречащие. Следовательно, положение науки в современном мире может быть проанализировано как результат действия двух наборов противоположных сил, первый из которых одобряет науку как широкомасштабную социальную деятельность, а другой ей противостоит.

Мы ограничим наше исследование лишь несколькими наглядными примерами переоценки социальной роли науки, нисколько не имея при этом в виду, что локализация антинаучного движения ограничивается только этими случаями. Многое из того, что будет здесь сказано, вероятно, может быть также применено и к другим случаям, относящимся к другим временам и другим местам[229].

Иллюстрацией того, каким образом логические и нелогические процессы сливаются воедино в деле модификации или сокращения научной деятельности, является ситуация в нацистской Германии после 1933 года. Отчасти сдерживание развития науки в этой стране представляет собой непреднамеренный побочный результат изменений в политической структуре и националистическом кредо. В соответствии с догмой расовой чистоты, практически все лица, не удовлетворяющие политически насаждаемым критериям “арийского” происхождения и открытого сочувствия нацистским целям, были изгнаны из университетов и научных учреждений[230]. Поскольку в число этих изгнанников попало немало выдающихся ученых, одним из косвенных следствий этой расистской чистки стало ослабление науки в Германии.

В этом расизме имплицитно заложена вера в расовое загрязнение, происходящее через реальный или символический контакт[231]. Научные исследования тех ученых с безупречным “арийским” происхождением, которые сотрудничают с неарийцами или даже просто принимают их научные теории, либо ограничиваются, либо запрещаются. Для определения места этих безнадежных арийцев была введена новая расово-политическая категория: “белые евреи”. Наиболее выдающимся членом этой новой расы стал лауреат Нобелевской премии по физике Вернер Гейзенберг, который провозгласил в своей декларации, что теория относительности Эйнштейна закладывает “неоспоримую основу для дальнейших исследований”[232].

В этих случаях чувства национальной и расовой чистоты явно возобладали над утилитарной рациональностью. Применение таких критериев, как обнаружил Э. Й. Хартшорн, принесло несоизмеримо больше потерь естественнонаучным и медицинским факультетам германских университетов, нежели факультетам теологическим и юридическим[233]. Утилитарные соображения, напротив, выходят на передний план тогда, когда официальная политика испытывает заинтересованность в тех направлениях, в которых должны вестись научные исследования. Прежде всего содействие оказывается научной работе, которая обещает прямую практическую пользу нацистской партии или третьему рейху, и в соответствии с этой политикой перераспределяется финансовая поддержка исследований[234]. Ректор Гейдельбергского университета заявляет, что “вопрос научности [ Wissenschaftlichkeit ] всякого знания имеет абсолютно второстепенное значение по сравнению с вопросом его полезности”[235].

Общий тон антиинтеллектуализма, со свойственным ему презрением к теоретику и восхвалением человека действия[236], может оказать не только непосредственное, но и долгосрочное влияние на место науки в Германии. Ибо можно ожидать, что как только эти установки закрепятся, наиболее одаренные элементы населения будут воздерживаться от интеллектуальных дисциплин, которые таким образом были дискредитированы. К концу 30-х годов последствия этой антитеоретической установки можно было увидеть в распределении академических интересов в немецких университетах[237].

Было бы заблуждением предполагать, будто нацистское правительство полностью отвергло науку и интеллект. Его официальные установки в отношении науки явно амбивалентны и неустойчивы. (По этой причине любые утверждения по поводу науки в нацистской Германии высказываются с заведомыми оговорками.) С одной стороны, воинствующий скептицизм науки препятствует насаждению нового набора ценностей, требующих беспрекословного принятия. Однако новые диктатуры должны признавать (как это делал Гоббс, который тоже отстаивал точку зрения, что государство должно быть либо всем, либо ничем), что наука — это сила. По причинам военного, экономического и политического характера теоретическая наука, не говоря уж о ее более уважаемой родной сестре, технологии, не может быть попросту отброшена в сторону. Опыт показал, что даже самые эзотерические научные исследования находили важное практическое применение. До тех пор, пока полезность и рациональность не отвергнуты безвозвратно, нельзя забывать о том, что именно спекулятивные размышления Клерка Максвелла об эфире привели Герца к открытию, кульминацией которого стало изобретение беспроволочной связи. И в самом деле, даже один из нацистских ораторов отмечает: “Как сегодняшняя практика опирается на вчерашнюю науку, так и сегодняшние исследования становятся опорой для завтрашней практики”[238]. Акцент на утилитарность требует неуничтожимого минимума интереса к науке, которую можно призвать на службу государству и промышленности[239]. В то же время этот акцент приводит к ограничению исследований в области чистой науки.