XII. Властвующая элита

Если не считать гражданской войны, окончившейся неудачей для ее зачинщиков, то никакие перемены в американской системе политического господства не сопровождались сколько-нибудь значительными покушениями на ее правовые устои. Даже в тех случаях, когда эти перемены принимали достаточно решительный характер, чтобы их можно было бы назвать «переворотами», они не сопровождались «ни пушечными выстрелами с крейсера, ни разгоном выборных органов силой штыков, ни созданием аппарата полицейского государства»[288]. Они не сопровождались и какой-либо решительной идеологической борьбой за овладение массами. Изменения системы распределения политической власти обычно являлись в США результатом коренных сдвигов в соотношении сил политических, экономических и военных кругов внутри властвующей элиты. Если рассматривать американскую властвующую элиту под этим углом зрения, то в истории ее развития вырисовываются в общих чертах четыре эпохи; в наше время она переживает уже пятую эпоху своего развития.

I. В течение первой эпохи, продолжавшейся примерно со времен революции до периода президентства Джона Адамса включительно, светские, экономические, политические и военные институты были более или менее объединены и их единство осуществлялось простым и непосредственным образом: представители различных кругов элиты легко меняли сферу своей деятельности, передвигаясь из верхов одной из этих основных иерархий в другую. Многие из них были разносторонними людьми, способными подвизаться на глубоко различных поприщах: в качестве законодателей и негоциантов, вооруженных поселенцев, раздвигавших границы американских поселений, и военных деятелей, ученых и землемеров[289].

Вплоть до провала в 1824 г. предвыборных фракционных совещаний в конгрессе* политические институты выглядели вполне централизованными. Высокой политике придавалось большое значение; многие политики считались выдающимися государственными деятелями национального масштаба. «Костяк светского общества, каким оно запечатлелось в моих первых воспоминаниях, — рассказывал некогда Генри Кэбот Лодж, ведя речь о Бостоне времен его отрочества, — составляли старинные семьи; доктор Холмс в «Автократе» характеризует их как семьи, занимавшие высокое положение еще в те времена, когда США были колонией, а затем «провинцией», во времена революции и в течение первых десятилетий после основания Соединенных Штатов. Они имели в своем роду несколько поколений образованных и занимавших высокое общественное положение людей... Предки этих знатных фамилий проповедовали с церковных кафедр, восседали в судейских креслах и принимали участие в управлении страной во времена английского господства. В годы революции они сражались, участвовали в разработке конституций — как федеральной, так и отдельных штатов — и служили в армии или во флоте; они состояли членами палаты представителей и сената в начальный период существования республики и составили себе состояние в качестве коммерсантов, фабрикантов, адвокатов или литераторов»[290].

Круг именитых людей подобного склада, составлявших — как я уже отмечал — главное ядро светского общества, собиравшегося в 1787 г. в доме Джона Джея, несомненно включал в себя и выдающихся политических деятелей. Важная особенность этого раннего периода развития американской элиты заключалась в том, что светские, деловые, военные и политические круги тесно переплетались в те времена между собой; высокопоставленные политические деятели играли руководящую роль и в сфере экономики и вместе со своими семьями входили в круг высокочтимых людей, составлявших местное светское общество. Можно считать доказанным, что этот первый период развития элиты знаменателен тем, что руководство страной принадлежало людям, высокое общественное положение которых покоилось не только на их политических прерогативах, хотя, правда, их политическая деятельность также играла в этом отношении важную роль, ибо политики пользовались в те времена высоким уважением (таким уважением пользовались, по-видимому, не только члены правительства, но и видные члены конгресса). Элита состояла тогда из образованных и имевших административный опыт политических деятелей, обладавших, как отмечал лорд Брайс, известной «широтой кругозора и чувством собственного достоинства»[291].

II. В начале XIX в., в период, отмеченный влиянием политической философии Джефферсона, а позднее и влиянием экономических принципов Гамильтона, экономические, политические и военные иерархии превратились в рыхлые образования, приспосабливавшиеся к условиям великой раздробленности сил, характерной для тогдашней американской социальной системы. Рост политического влияния экономической иерархии (ставшей к тому времени преимущественно иерархией собственников единоличных предприятий) наиболее ярко выразился в таких фактах, как приобретение Джефферсоном за деньги территории Луизианы и образование демократически-республиканской партии, пришедшей на смену федералистам.

Элита превратилась в этом обществе во множество верхушечных групп, каждая из которых в свою очередь не представляла собой компактного образования. Эти группы, разумеется, частично смыкались друг с другом, но опять-таки весьма неплотно. Наиболее важным для понимания этого периода и вместе с тем, конечно, тех представлений, которые у нас сложились о нем, является то обстоятельство, что переворот, совершенный Джексоном, в гораздо большей мере подорвал основы прежней системы распределения общественного престижа, чем основы экономики и политической системы. Прослойка «четырехсот семейств» центральных городов не могла по-настоящему процветать в такие времена, когда над ними довлели антиаристократические тенденции джексоновской демократии; и к тому же она сталкивалась с новыми элементами элиты из среды кадровых политических руководителей новой партийной системы. Централизованные средства власти не контролировались в ту пору какой-либо узкой группой лиц; в экономических, а тем более в политических делах не господствовала какая-либо небольшая клика. Люди, преуспевавшие на экономическом поприще, имели больше веса, чем люди, подвизавшиеся в светских кругах и в сфере политики; и в самой экономической сфере политику делала весьма внушительная часть общей массы занятых в ней дельцов. Ибо это был период (длившийся приблизительно от президентства Джефферсона до президентства Линкольна), когда элита представляла собой в лучшем случае рыхлую коалицию. Этот период, несомненно, закончился после резкого раскола правящего класса на южную и северную группировки.

III. Господство корпораций в сфере экономики началось — если говорить о формальных датах — после выборов в конгресс, происходивших в 1866 г., и оно было укреплено в 1886 г. решением Верховного суда, провозгласившим, что четырнадцатая поправка к конституции предусматривает право создания корпораций. Этот период был ознаменован переходом инициативы от правительства к корпорациям. И вплоть до первой мировой войны (которая принесла с собой явления, весьма похожие на некоторые особенности нынешней эпохи) происходило постоянное вторжение экономической элиты в сферу деятельности правительства. То был период открытой коррупции, когда сенаторов и судей покупали оптом и в розницу. Эта эпоха, кажущаяся теперь такой далекой, эпоха Мак-Кинли и Моргана, весьма непохожая по своим порядкам на те негласные, сложные дела, которые творятся в наше время, являлась, как думают теперь многие, золотым веком американского правящего класса[292].

В третью эпоху развития властвующей элиты, так же как и во вторую, военная иерархия занимала подчиненное положение по отношению к политической, а последняя в свою очередь занимала подчиненное положение по отношению к экономической иерархии. Военщина, следовательно, не принадлежала в описываемый период к основным движущим силам американской истории. Что же касается политических учреждений США, то они никогда не представляли собой централизованной и самостоятельной сферы власти; процесс их расширения и централизации постоянно наталкивался на сопротивление и совершался только в форме замедленной реакции на требования, вытекавшие из развития экономики, организованной в форме капиталистических корпораций.

В эпоху, наступившую после гражданской войны, корпорации стали в стране главной движущей силой, и «трестам» легко удавалось использовать сравнительно слабый правительственный аппарат в своих целях; об этом со всей очевидностью свидетельствуют события и политический курс того времени. То обстоятельство, что возможности регулирующего воздействия на экономику, которыми располагали и федеральное правительство и правительства отдельных штатов, были резко ограничены, на деле означало, что они сами находились под регулирующим воздействием крупных капиталистических объединений. Силы государственной власти были раздроблены и неорганизованны; силы же промышленных и финансовых корпораций отличались концентрацией и взаимосвязанностью. Одна лишь группа Моргана занимала 341 руководящий пост в 112 корпорациях с общим капиталом 22 млрд. долл., что более чем втрое превышало официальную оценочную стоимость всей движимой и недвижимой собственности в Новой Англии[293]. Корпорации, обладавшие более крупными доходами и более многочисленным персоналом, чем правительства многих штатов, контролировали деятельность политических партий, добивались с помощью денег проведения угодных им законов, содержали членов законодательных органов государственной власти, придерживавшейся «нейтральной» позиции по отношению к экономике. И так же как экономическое могущество, базирующееся на частной собственности, затмевало собой в эту эпоху политическое могущество, базирующееся на общественных прерогативах, так и экономическая элита затмевала собой политическую.

Однако уже в период 1896—1919 гг. крупные события экономической жизни приобретали политический характер, что предвещало появление той формы власти, которой суждено было стать господствующей формой в эпоху «нового курса», наступившую после частичного бума 20-х годов. В истории Америки никогда не было, пожалуй, столь политически прозрачного периода, как «Прогрессивная эра», прославившаяся мультимиллионерами, «делавшими президентов», и «любителями копаться в грязи»*.

IV. «Новый курс» не внес коренных изменений в политические и экономические отношения, установившиеся в течение третьей из рассматриваемых нами эпох, но он создал на политической арене, а равно и в самом мире корпораций конкурирующие друг с другом влиятельные группы, которые бросили вызов заправилам корпораций. Когда лидеры «нового курса» обрели политическую власть, экономическая элита, боровшаяся на протяжении третьей эпохи против роста влияния «государственной власти» (ловко используя ее в то же время в своих корыстных интересах), сделала запоздалую попытку проникнуть в высшие звенья этой власти. Проникнув туда, она столкнулась там с другими лицами и интересами, ибо сфера высокой политики была переполнена претендентами. Со временем экономической элите удалось взять под свой контроль и использовать в своих собственных целях возникшие в период «нового курса» институты, созданию которых она противилась с таким ожесточением.

Но это удалось ей не сразу. В 30-х годах новая государственная власть еще являлась орудием мелких фермеров и бизнесменов. Во времена «Прогрессивной эры» эти элементы были, правда, ослаблены и потеряли последнюю надежду на реальное господство. Однако на арене политических столкновений, образовавшейся при «новом курсе», борьба между крупной и мелкой собственностью разгорелась вновь и была усилена — как мы уже видели — современной борьбой организованных рабочих и неорганизованных безработных. Успешное развертывание этой новой силы происходило, правда, под опекой государственной власти, но так или иначе социальное законодательство и вопросы, связанные с положением низших общественных классов, стали впервые в истории США важными факторами в движении за осуществление реформ.

В 30-х годах содержание борьбы за определение политического курса страны и его практическое осуществление сводилось к менявшемуся соотношению сил между различными группировками; наряду с представителями крупного капитала в этой борьбе участвовали защитники предпринятых в те времена мероприятий в пользу фермерства и представители вновь организованных профсоюзов. Следует добавить, что все эти фермерские, рабочие и капиталистические группировки были в большей или меньшей степени представлены в самом государственном аппарате, который в те времена разросся и верхушка которого придавала в те времена своим решениям резко выраженную политическую окраску. Эти группы активно стремились воздействовать на политический курс страны, и давление, которое они оказывали друг на друга, на правительство и на партии, способствовало формированию политической ориентации каждой из этих сил. Однако нельзя сказать, чтобы какой-либо из этих групп удалось использовать в течение сколько-нибудь продолжительного времени тогдашнее правительство в качестве орудия осуществления одних только своих целей. Вот почему десятилетие 30-х годов оказалось политическим десятилетием: власть бизнеса не была свергнута, но она оспаривалась, и наряду с ней действовали и другие силы. Она стала главной, но не единственной силой в системе политического господства, управлявшейся главным образом политиками, а не дельцами или военными, подвизающимися на политической арене.

Политика правительств, находившихся у власти в начальный и средний период президентства Рузвельта, может быть точнее всего охарактеризована как отчаянное искание средств и способов сокращения — в рамках существующей капиталистической системы — потрясающей и зловещей по своим масштабам армии безработных. В те годы «новый курс», как система управления страной, сводился в основном к установлению равновесия между влиятельными группами и блоками, представлявшими разнородные интересы. Политическая верхушка улаживала многие конфликты, уступала одним требованиям, откладывала удовлетворение других, никому не оказывала исключительного покровительства и подобными маневрами уравновешивала все эти противоборствующие интересы в пределах некоей конъюнктурной политической линии, существовавшей в промежутках от одного мелкого кризиса к другому. Политический курс являлся результатом политического уравновешивания, осуществляемого сверху. Проводившаяся Рузвельтом политика уравновешивания не затронула, конечно, основы капитализма как экономической системы. Своей политикой он помогал капиталистической экономике (которая попросту разваливалась) выбраться из состояния банкротства, а своей риторикой он ослаблял направленные против нее политические страсти; из этих соображений он посадил на политическую цепь «экономических роялистов».

«Государство благоденствия», созданное для поддержания равновесия и оказания помощи капиталистической экономике, отличалось от государства, придерживавшегося принципа «laissez-faire». «Если во времена Теодора Рузвельта, — писал Ричард Гофштадтер, — государство считалось нейтральным, так как его руководители утверждали, что они никому не оказывают особого покровительства, то государство, возглавлявшееся Франклином Делано Рузвельтом, могло быть названо нейтральным лишь в том смысле, что оно оказывало покровительство всем»[294]. В последний период президентства Рузвельта государство, в котором тон задавали ставленники корпораций, отличалось от прежнего рузвельтовского «государства благоденствия». В самом деле, политическая линия, господствовавшая в более поздний период президентства Рузвельта — со времени вступления США в полосу открытых действий, предвещавших войну, и подготовки ко второй мировой войне, — не может быть охарактеризована как всего лишь искусное уравновешивание политических сил.

Говорят, что мы изучаем историю лишь для того, чтобы освободиться от нее. История властвующей элиты является наглядным примером правильности этого утверждения. После второй мировой войны развитие долговременных тенденций, наметившихся в развитии политического строя Соединенных Штатов, равно как и темпы изменений американской жизни вообще*, значительно ускорилось. Вместе с тем формирование нынешнего облика властвующей элиты и специфического исторического содержания пятой эпохи ее существования совершалось также под воздействием сравнительно новых тенденций, наметившихся как внутри каждого из главенствующих социальных институтов, так и в сфере их взаимных отношений.

I. Если говорить о политических явлениях, обусловивших особенности нынешней властвующей элиты, то их следует искать в закате старой системы управления страной, базировавшейся на неподдельном и публичном обсуждении спорных проблем, на существовании партий, сознававших свою ответственность перед всей страной и проводивших последовательную политику, и на существовании независимых общественных организаций, связывавших низовые и средние звенья власти с выносящими решения верховными органами. Америка наших дней является в значительно большей мере формальной политической демократией, чем социальной демократией, причем даже пружины формальной политической демократии действуют в ней слабо.

В пятую эпоху существования элиты тенденция к более тесному и глубокому переплетению интересов бизнеса и государства, наблюдавшаяся в течение длительного времени, обозначилась еще яснее, чем раньше. Теперь их уже невозможно различать как отдельные сферы. Особенно решительный характер это сближение получило в исполнительных органах государства. Рост исполнительных органов государства с их ведомствами, контролирующими сложную экономику наших дней, не сводится попросту к «расширению функций государственной власти» как своего рода независимой бюрократии; в этом явлении сказалось возвышение заправил корпораций как политической силы выдающегося значения.

В период «нового курса» главари корпораций вступили в союз с официальными политическими руководителями государства; со времен второй мировой войны они обрели над ними господство. Давно связанные с государством, они на сей раз полностью прибрали к рукам руководство экономикой, обслуживавшей войну, и руководство послевоенной экономикой. Приход главарей корпораций к политическому руководству ускорил давно наметившийся процесс низведения политического веса профессиональных политиков, заседающих в конгрессе, до политического веса людей, подвизающихся в средних звеньях власти.

II. Если говорить об особенностях властвующей элиты наших дней, связанных с ростом и милитаризацией государственного аппарата, то они явственно обнаруживаются в факте возвышения военщины. Военная знать стала решительным образом причастна к политике, а американское военное ведомство является ныне в значительной мере политической организацией. Постоянная якобы угроза войны усиливает позиции военщины и ее контроль над людскими, материальными и денежными ресурсами и органами власти; все, в сущности, политические и экономические мероприятия рассматриваются в наше время под углом зрения милитаристских оценок действительности. Высшая военная знать завоевала прочные позиции в кругах властвующей элиты, переживающей ныне пятую эпоху своего исторического развития.

Это было обусловлено — по меньшей мере частично — простым, но кардинальным для периода, последовавшего за 1939 г., историческим фактом: основное внимание элиты переместилось из сферы внутренних проблем, вращавшихся в 30-х годах вокруг экономического краха, в сферу международных проблем, вращавшихся в 40-х и 50-х годах вокруг вопросов войны. В течение долгого исторического периода государственный аппарат США был нацелен на улаживание внутренних конфликтов и поддерживание политического равновесия внутри страны. Он постоянно приспосабливался к выполнению этих функций, и именно эти функции определили его структуру. Вот почему он ни с какой точки зрения не обладал достаточно квалифицированными ведомствами и накопленным опытом, требуемыми для решения международных проблем. Механизм формальной демократии, создававшийся до 1941 г. — в течение полуторастолетнего развития страны, — не охватывал сферу регулирования международных отношений. Именно здесь, в этом вакууме, и получила в значительной степени свое первоначальное развитие властвующая элита.

III. Если говорить об экономических причинах, обусловивших особенности современной властвующей элиты, то они кроются в том факте, что современная экономика является перманентно военной экономикой, базирующейся вместе с тем на частнокапиталистических корпорациях. Американская капиталистическая экономика является ныне в значительной степени военно-капиталистической экономикой, и наиболее важные отношения между крупными корпорациями и государством покоятся на совпадении интересов военного ведомства и корпораций, определяемых военной знатью и богачами из мира корпораций. Это совпадение интересов высших военных руководителей и главарей корпораций усиливает позиции обеих этих групп внутри властвующей элиты в целом и еще больше снижает относительное влияние той ее части, которая представлена профессиональными политиками. Не политики, а ведущие администраторы корпораций обсуждают и планируют вместе с военщиной вопросы подготовки к войне.

Мы сможем правильно понять характер и значение властвующей ныне элиты лишь в том случае, если учтем результат совместного действия описанных нами трех коренных тенденций. Он выражается в том, что военно-капиталистическая экономика, базирующаяся на частнокапиталистических корпорациях, существует в условиях ослабленной и всего лишь формальной демократической системы, включающей в себя военную иерархию, воззрения и поведение которой уже носят вполне выраженную политическую окраску. Особенности властвующей элиты, возглавляющей эту систему, были, следовательно, порождены: совпадением интересов тех групп, которые контролируют основные средства производства, и тех групп, которые контролируют увеличившиеся за последнее время средства насилия; падением влияния профессиональных политических деятелей и приходом главарей корпораций и профессиональных военных руководителей к открытому политическому руководству страной; отсутствием подлинно профессионального корпуса государственных чиновников, обладающих надлежащей квалификацией, чувством профессиональной чести и не находящихся под влиянием частнокапиталистических интересов.

Властвующая элита объединяет в себе людей, подвизающихся в разных сферах: политической, экономической и военной. При таком, однако, составе в ней зачастую возникают трения; она выступает сплоченно лишь в некоторых областях, где позиции этих кругов смыкаются, и только лишь при известных «кризисных» ситуациях. На протяжении длительного периода мира, существовавшего в XIX в., военщина не была представлена в высших государственных органах и не входила в состав политического руководства. Не было там и лидеров капиталистической экономики, — они вторгались в сферу деятельности государственной власти, но не входили в состав официального политического руководства. В 30-х годах нашего века ведущая роль в государственной жизни принадлежала политикам. В наши дни главенствующие позиции в этой области занимают военные и представители корпораций.

Из трех прослоек, входящих ныне в состав властвующей элиты, наибольшую выгоду из своего возросшего могущества извлекла военщина, хотя и заправилы корпораций более основательно укрепили свои позиции в сфере высокой политики. Больше всего потеряли профессиональные политики, и эти потери столь велики, что, изучая события и политические решения, невольно склоняешься к выводу о существовании в стране политического вакуума, в котором хозяйничают богачи из мира корпораций и военные лидеры, преследующие свои собственные, взаимосмыкающиеся интересы.

Не следует думать, что политическая инициатива «по очереди» переходит к каждой из трех прослоек, входящих в состав нынешней элиты: механизм господства властвующей элиты сплошь и рядом действует не так планомерно, как это может показаться. Временами, конечно, такая преднамеренная передача инициативы имеет место, как, например, в тех случаях, когда политические деятели, стремящиеся заимствовать престиж у генералов, считают необходимым расплачиваться за это, или во времена крупных экономических кризисов, когда представители деловых кругов считают необходимым выдвинуть на первый план какого-нибудь политического деятеля, на которого они могут положиться и который вместе с тем способен собрать голоса избирателей. Во всех, в сущности, решениях, чреватых далеко идущими последствиями, принимают ныне участие все три прослойки элиты. Лидирующая роль той или иной прослойки зависит от «задач данного периода», определяемых самой элитой. В данное время эти задачи связаны преимущественно с «обороной» и международными делами. В соответствии с этим военщина, как мы видели, занимает господствующее положение, и занимает его в двояком отношении: в смысле выдающегося политического веса отдельных военных лидеров и как носительница идеологии, оправдывающей нынешнюю политическую линию. Вот почему при характеристике основ единства и современных особенностей властвующей элиты мы можем в данное время совершенно свободно исходить из господствующего положения, занимаемого в ней военщиной.

Но нам надлежит всегда стремиться к исторической конкретности и изучать явления во всей их сложности. Упрощающая явления марксистская концепция гласит, что действительными обладателями политической власти являются люди, занимающие господствующее положение в экономике; упрощающая явления либеральная концепция гласит, что руководящая роль в системе политического господства принадлежит политическим лидерам; есть и такие люди, которые склонны считать военных руководителей фактическими диктаторами. Каждое из этих представлений является слишком упрощенным. И именно для того, чтобы избежать их, мы употребляем термин «властвующая элита» вместо, скажем, термина «правящий класс».

Если существование властвующей элиты привлекло к себе ныне широкое внимание, то это объясняется тем, что она трактуется как «военная клика». Особенности современной элиты действительно обусловлены решительным вступлением в нее военщины. Ссылка на наличие в ее среде военных и идеология военщины используются властвующей элитой как главные доказательства правомерности своего существования, используются во всех случаях, когда она считает необходимым приводить какие-либо доказательства. Но так называемая «вашингтонская военная клика» не состоит исключительно из военных, и она существует не только в Вашингтоне. Во всех частях страны имеются члены этой клики. Это коалиция, включающая в себя генералов, выступающих в роли руководителей корпораций, политических деятелей, облаченных в мундиры адмиралов, руководителей корпораций, выступающих как политические деятели, государственных чиновников, становящихся майорами, вице-адмиралов, являющихся одновременно и помощниками какого-нибудь члена кабинета, который, кстати говоря, сам, по существу, принадлежит к управленческой элите из мира корпораций.

Представления о властвующей элите как о «правящем классе», или как о продукте простого и однородного процесса возвышения «политической бюрократии», или же как о «военной клике» не выражают всей истины. Властвующая элита наших дней олицетворяет собой сочетание экономического, военного и политического могущества — сочетание, нередко сопровождающееся трениями и конфликтами.

Если наша трактовка властвующей элиты ограничилась бы только раскрытием описанных выше коренных тенденций, то и в этом случае мы были бы вправе считать ее полезной и прямо-таки необходимой концепцией для правильного истолкования явлений, происходящих в верхах современного американского общества. Но наше представление о властвующей элите не исчерпывается, конечно, этой стороной дела: она не обязательно покоится только на анализе соотношения сил входящих в ее состав основных иерархий или многочисленных пунктов, в которых их изменчивые интересы совпадают. Единство властвующей элиты, как мы ее понимаем, покоится также на сходстве входящих в нее лиц, на их личных и служебных связях, на их социальной и психологической близости. Для того чтобы постичь индивидуальные и социальные основы единства властвующей элиты, нам нужно прежде всего вспомнить обстоятельства, связанные с происхождением, карьерой и образом жизни представителей каждого круга, входящего в ее состав.

Властвующая элита — это не аристократия, о которой можно было бы сказать, что она является такой правящей политической группой, единство которой базируется на благородном происхождении. Она не имеет компактной основы в виде небольшого круга родовитых семейств, члены которых были бы в состоянии последовательно занимать и действительно занимали бы высокое положение в нескольких высших кругах, смыкающихся между собой и образующих, таким образом, властвующую элиту. Но общее аристократическое происхождение — это лишь одна из возможных основ общности происхождения, и отсутствие у американской элиты именно этой основы не означает еще, что ее члены являются выходцами из всех слоев американского общества. В преобладающей части они происходят из высших классов как новой, так и старой формации, из провинциальных светских кругов и из прослойки «четырехсот семейств» центральных городов. Основная масса крупнейших богачей, руководителей корпораций, высших военных руководителей и тех политических деятелей, которые не являются профессиональными политиками, происходит из общественных групп, принадлежащих по своим доходам и занятиям по крайней мере к верхней трети социальной пирамиды. Их предки принадлежали по меньшей мере к лицам свободных профессий или бизнесменам, а сплошь и рядом — и к более высоким общественным прослойкам. Люди эти — коренные американцы, преимущественно городского происхождения, появившиеся на свет от коренных же американцев. Если не считать попадающихся среди них профессиональных политических деятелей, то в подавляющем своем большинстве они выходцы из восточных штатов. Большей частью это протестанты, и преимущественно епископального или пресвитерианского толка. В общем чем выше положение, занимаемое людьми, тем выше в их среде процент людей, вышедших из недр высших классов и поддерживающих с ними связь. Единство, создаваемое сходством социального происхождения, наблюдающегося, как правило, среди членов властвующей элиты, подчеркивается и усиливается все возрастающим сходством получаемого ими традиционного воспитания и образования. Подавляющее большинство из них окончило колледжи, причем многие учились в колледжах Лиги Айви. Надо, правда, заметить, что образование, полученное военными лидерами, отличается, безусловно, по своему характеру от образования, полученного другими членами властвующей элиты.

Но каково, собственно, значение этих простых на первый взгляд фактов, относящихся к социальному составу высших кругов? И, в частности, какое значение они имеют для всякого исследования, призванного раскрыть степень единства, направление политики и характер интересов, которые могут существовать среди этих различных кругов? Целесообразнее будет, пожалуй, поставить этот вопрос в такой форме, которая кажется простой: кого или что представляют люди, пребывающие в верхах, — если судить об этом по их социальному происхождению и по их карьерам?

Если мы имеем дело с выборными политическими деятелями, то принято, разумеется, считать, что они представляют тех, кто их избрал; если же мы имеем дело с политиками, действующими по назначению, то принято считать, что они косвенно представляют тех, кто избрал назначивших их лиц. Но уже признано, что такое утверждение является несколько абстрактным, что оно является некоей риторической формулой, с помощью которой власть имущие люди, действующие почти во всех существующих ныне системах политического господства, обосновывают в наши дни свое право вершить государственные дела. В иных случаях эта формула может соответствовать действительности — как в отношении мотивов, которыми эти люди руководствуются, так и в отношении характеристики тех, кто извлекает пользу из их решений. Однако заранее исходить при изучении любой системы власти из такого предположения было бы неумно.

То обстоятельство, что члены властвующей элиты происходят из среды, близкой (по своему экономическому и общественному положению) к верхушечным прослойкам страны, еще не означает обязательно, что они «представляют» лишь верхние прослойки. И если социальный состав элиты отражал бы в себе действительный социальный состав населения страны, то это еще не означало бы автоматического вступления в действие демократической системы уравновешивания сил и интересов.

Нельзя судить о политическом курсе всего лишь по признаку социального происхождения и по особенностям карьер творцов этой политики. Данные о социальном происхождении и экономическом положении власть имущих не дают нам всего материала, необходимого для понимания системы распределения общественной власти. Во-первых, люди из высших сфер могут порой выступать как идеологи бедных и униженных. Во-вторых, люди низкого происхождения, собственными силами добившиеся блестящего положения, могут порой энергично защищать интересы богачей и родовитых семейств. И к тому же, в-третьих, не все люди, действенно представляющие интересы известной общественной прослойки, должны обязательно в какой-то форме принадлежать к ней или извлекать личную выгоду из политики, способствующей ее интересам. Короче говоря, среди политических деятелей имеются симпатизирующие определенным группам агенты — сознательные или бессознательные, платные или неплатные. И, наконец, в-четвертых, среди верхушки, делающей высокую политику, мы находим людей, попавших туда благодаря своим «специальным знаниям». Таковы некоторые из соображений, объясняющих нам, почему по социальному происхождению и карьерам членов властвующей элиты нельзя еще судить о классовых стремлениях и политической линии той или иной современной системы политического господства.

Означает ли это, что высокое происхождение и особенности карьеры людей из политических верхов ничего не говорят нам о системе распределения власти? Ни в коем случае. Отмеченные обстоятельства только напоминают нам, что мы должны остерегаться упрощенных и прямолинейных выводов относительно политических деятелей и проводимой ими политики, сделанных на основании их происхождения и особенностей их карьер; но они не говорят нам, что мы должны игнорировать эти данные в наших попытках разобраться в политических явлениях. Отмеченные обстоятельства означают просто, что мы обязаны анализировать не только социальный состав политического руководства, но и его политическую психологию и принимаемые им решения. И прежде всего они говорят нам о том, что любой вывод, который мы делаем из данных о происхождении и карьерах действующих лиц, подвизающихся на политической сцене, мы обязаны подвергнуть проверке — как мы это делали здесь — посредством тщательного анализа общественной обстановки, в которой протекает их деятельность. В противном случае мы оказались бы причастны к довольно наивной биографической теории общества и истории.

Точно так же, как мы не вправе связывать наше представление о властвующей элите всего лишь с действием социальных пружин, обусловивших ее образование, мы не вправе основывать его только на данных о происхождении и карьерах ее личного состава. Требуется учесть оба этих аспекта — и мы учитываем их, — равно как и другие фундаментальные явления, в частности взаимосвязанность общественного положения различных групп из состава элиты.

Важную роль в формировании психологической и социальной общности членов властвующей элиты играет, однако, не только сходство социального происхождения, вероисповедания, месторождения и образования. Если б даже она рекрутировалась из людей более разнородного склада и образовательного ценза, чем это имеет место в действительности, то она все равно представляла бы собой сообщество людей совершенно однородного социального типа. Ибо наиболее важные обстоятельства, объединяющие известный круг людей, — это существующие у них критерии, которыми они руководствуются при допуске в свою среду, в вопросах чести, при определении того, что заслуживает похвалы и поощрения. Если у людей данного круга эти критерии одинаковы, то как личности они обнаружат тенденцию походить друг на друга. Круги, составляющие властвующую элиту, обнаруживают именно такую общность оценок и моральных норм. Понимание общности социальных групп, вызываемой этими общими взглядами на жизнь, зачастую имеет более важное значение, чем любые статистические данные об общности происхождения и карьер, которыми мы можем располагать.

Существует своего рода взаимное притяжение, наблюдающееся в сообществах преуспевающих людей; оно существует не между всеми представителями высокопоставленных и могущественных кругов, но все же между столь солидной их частью, что оно достаточно для того, чтобы обеспечить определенное единство. Самой слабой формой проявления этого чувства является своего рода молчаливое взаимное любование, самой сильной — браки, заключаемые между людьми одного и того же круга. Между этими двумя крайними точками располагаются всевозможные степени и формы взаимных связей. В некоторой степени таких людей, безусловно, объединяет и принадлежность к одним и тем же тесным кружкам, клубам и церквам и воспитание, полученное в одних и тех же учебных заведениях.

Если общность социального происхождения, воспитания и образования способствует лучшему взаимопониманию и доверию между членами властвующей элиты, то их непрерывное взаимное общение еще больше укрепляет у них чувство единства. Представители отдельных высших кругов находятся между собой в приятельских отношениях, а порой даже являются соседями; они встречаются на площадках для гольфа, в фешенебельных клубах, на курортах, в трансконтинентальных самолетах и на океанских лайнерах. Они видят друг друга в имениях общих знакомых, вместе выступают перед телевизионной камерой или сотрудничают в одном и том же благотворительном комитете; многие из них, конечно, попадаются друг другу на глаза на столбцах газет или же в тех самых светских барах, где писались эти столбцы. Мы уже говорили о том, что один хроникер насчитал среди завсегдатаев аристократических кафе (среди «четырехсот семейств» современного образца) 41 человека из числа крупнейших богачей, 93 политических лидеров и 79 ведущих администраторов из мира корпораций*.

«Я не знал и не мог себе раньше представить, — писал Уитэйкер Чемберс, — огромный диапазон и могущество политических и общественных связей Хисса, охватывающих всевозможные организации и политические течения — от Верховного суда до религиозной секты квакеров, от губернаторов штатов и преподавателей высших учебных заведений до сотрудников редакций либеральных журналов. С тех пор как я его видел в последний раз, прошло десять лет, и за эти десять лет он использовал свое служебное положение и, в частности, то, что его имя связывалось с делом мира (он принимал участие в создании Организации Объединенных Наций), чтобы обосноваться и стать своим человеком в многообразных кругах американского высшего класса, в образованных кругах среднего класса, среди либеральных и официальных кругов. Нельзя свалить его, не вступив одновременно в противоборство с теми силами, которые поддерживают его со всех сторон»[295].

Система распределения общественного престижа отразила в себе смену эпох развития властвующей элиты. Кто, например, мог в третью эпоху развития элиты состязаться по части общественного почета с денежными тузами? А в четвертую — с политическими лидерами или даже с блестящими молодыми людьми времен «нового курса»? А теперь, в пятую, — кто может соперничать в этой области с генералами, адмиралами и администраторами из мира корпораций, изображаемыми ныне в столь привлекательном свете на сцене, в романах и в кино? Можно ли представить себе, чтобы такой кинофильм, как «Апартаменты администратора», пользовался успехом в 1935 г.? Или такой фильм, как «Бунт Каина»?

Стоит лишь бегло просмотреть некрологи, посвященные, скажем, крупному бизнесмену, именитому адвокату, высокопоставленному генералу или адмиралу или же, наконец, влиятельному сенатору, и мы получим представление о многочисленности тех высокоавторитетных организаций, к которым обычно принадлежат члены элиты. Они являются обычно членами влиятельнейших церковных организаций, торгово-промышленных ассоциаций да еще влиятельнейших клубов и зачастую имеют высокие воинские звания. Персоны такого ранга, как ректор университета, председатель правления Нью-Йоркской фондовой биржи, директор банка или же человек, учившийся в Вест-Пойнте, вращаются всю жизнь в светском обществе, где они легко возобновляют старые знакомства и используют их, чтобы с помощью знаний и опыта других ответственных лиц получить представление о тех сферах власти и решений, в которых им самим не доводилось работать.

Каждая группа из состава высших кругов умножает свой общий престиж за счет престижа, приобретаемого ее членами в этих различных сферах деятельности, и увеличение общественного веса одних ее членов повышает общественный вес других. Их представление о себе формируется под воздействием этой механики взаимообмена и накопления престижа; и потому любой из них, какой бы скромной ни казалась порой его личная роль, все же чувствует себя «рупором» или «олицетворением» высших кругов — человеком «крупного калибра».

Такая внутренняя уверенность в себе является, возможно, одним из компонентов того, что мы называем способностью «судить и вершить».

Наиболее важными организациями, объединяющими различные высшие круги, являются, пожалуй, сами корпорации, ибо в советах директоров крупнейших корпораций мы обнаруживаем постоянное соприкосновение между членами различных элит. Другую, менее важную линию таких интенсивных связей мы наблюдаем вдобавок на курортах, летних и зимних, где она выступает в виде сложной сети переплетающихся между собой кружков; с течением времени каждый здесь вступает в знакомство с каждым — а если не с ним лично, то во всяком случае с кем-нибудь из его прямых или косвенных знакомых.

Высокопоставленные представители военных, экономических и политических кругов умеют легко улавливать точку зрения партнера из другого круга, причем делают это всегда в духе сочувствия, а нередко и в духе полного понимания. Они рассматривают друг друга как людей, обладающих крупным весом, с которыми, следовательно, надо считаться. В вопросах чести, совести и морали каждый из них, как член властвующей элиты, полностью и органически приемлет взгляды, чаяния и оценки других ее членов. То обстоятельство, что у них нет общих идеалов и норм, базирующихся на ясно выраженной аристократической культуре, не означает, что у них вообще нет чувства взаимной ответственности.

Совпадение их интересов, обусловленное всеми структурными особенностями современного американского общества, а также многообразные психологические факты, коренящиеся в их образовании и воспитании, в их карьерах и связях, порождают духовное сродство, существующее между ними, — ту общность, которая позволяет им говорить друг о друге: «Это, безусловно, наш человек». И все это ведет нас к пониманию фундаментального психологического значения классового самосознания. Нигде в Америке мы не встретим столь резко выраженного «классового самосознания», как среди элиты; нигде оно не приобретает столь действенную форму, как среди властвующей элиты. Ибо под классовым самосознанием, как психологическим явлением, мы подразумеваем, что отдельный представитель «класса» относится благосклонно лишь к тем, к кому относятся благосклонно люди его круга, то есть люди, мнение которых имеет существенное значение для его представления о самом себе.

В кругах властвующей элиты существуют, бесспорно, отдельные фракции; там, несомненно, возникают политические разногласия и столкновения на почве личного честолюбия. Внутри республиканской партии, равно как и между республиканцами и демократами, имеется еще достаточное число значительных расхождений, чтобы формировать разные линии практической политики. Но духовное единство и общность интересов, связывающие воедино властвующую элиту даже через границы воюющих стран[296], являются более могущественным фактором, чем эти расхождения.

Мы обязаны, однако, взвесить соображения защитников иной точки зрения на излагаемый предмет. Допустимо считать, что они будут оспаривать не приведенные нами факты, а всего лишь наше толкование последних. Имеется целый ряд доводов, которые неизбежно будут выдвинуты против всей нашей трактовки властвующей элиты, но доводы эти относятся в основном лишь к вопросу о психологии ее членов. Вполне возможно, что эти возражения будут сформулированы либералами или консерваторами приблизительно так:

«Говорить о властвующей элите — не значит ли это характеризовать людей по их социальному происхождению и связям? Не является ли такая характеристика одновременно и несправедливой и неверной? Разве люди, и особенно американцы интересующего нас поши6а, когда они становятся крупными фигурами, не изменяют сами себя, чтобы оказаться на высоте занимаемого ими положения? Разве они не приходят постепенно к воззрениям и политическому курсу, соответствующим — насколько они в границах своих слабых человеческих сил в состоянии судить — интересам страны в целом? Не являются ли они попросту честными людьми, выполняющими свой долг?»

Что же нам ответить на эти возражения?

I. Мы уверены, что они честные люди. Но что такое честность? Честность может означать лишь жизнь, построенную в соответствии с таким нравственным кодексом, который данное лицо считает кодексом честности. Моральных норм, с которыми мы все были бы согласны, не существует. Вот почему мы (если мы являемся цивилизованными людьми) не убиваем всех тех, с кем мы не согласны. Вопрос не в том, являются ли люди, о которых мы ведем речь, честными людьми, а в том, каких норм честности они придерживаются. А придерживаются они тех норм, которые приняты в их кругах, среди тех людей, на мнение которых они привыкли полагаться. И может ли это быть иначе? Это одно из проявлений прописной, но важной истины, что все люди суть всего лишь люди и что все люди являются общественными созданиями. А что касается искренности этих людей, то искренность — это такая вещь, которую можно только оспаривать, но никогда нельзя доказать.

II. На вопрос о том, способны ли члены властвующей элиты измениться под влиянием нынешней сферы их деятельности, то есть способны ли они перешагнуть через нормы поведения, усвоенные ими на протяжении всей их жизни и деятельности, нам приходится ответить: нет, это просто невозможно — невозможно по крайней мере в течение тех немногих лет, которые большинству из них остается жить. Ожидать этого значило бы считать их впрямь какими-то странными и безличными существами; исходить из того, что они отличаются подобной податливостью, — значит фактически отрицать в них то, что можно по праву назвать силой характера и цельностью натуры. Кстати сказать, то обстоятельство, что американские политические деятели прежнего склада представляли собой меньшую опасность, чем эти сильные люди, — не объясняется ли оно именно отсутствием такой силы характера и цельности натуры?

Мы бы подвергли незаслуженному поношению эффективную систему специальной подготовки и идеологического воспитания военных, если б предположили, что, когда военные меняют мундир на штатский костюм, они вместе с тем утрачивают и те душевные качества и воззрения, которые они приобрели, будучи военными. В жизни военных эта основа, закладываемая воспитанием и образованием, играет, пожалуй, более важную роль, чем в жизни ведущих администраторов корпораций, ибо специальная подготовка военных носит более глубокий и целостный характер.

«Отсутствие воображения, — писал как-то Джеральд Джонсон, — не следует смешивать с беспринципностью. Наоборот, лишенный воображения человек часто являет собой пример высокой принципиальности. Вся беда в том, что принципы такого человека вполне подходят под знаменитое определение Корнфорда: «Принцип — это правило бездействия, дающее нам веские абстрактные основания для того, чтобы в каждом конкретном случае не делать того, что может показаться правильным инстинкту, не обремененному никакими принципами»[297].

Было бы нелепо полагать всерьез, что такой, например, человек, как Чарльз Эрвин Вильсон*, может по характеру своих идей и устремлений представлять кого-либо другого или какие-либо иные интересы, чем интересы корпораций. Не потому, что он бесчестен, а потому, напротив, что он, надо думать, человек солидный, столь же солидный, как долларовая валюта. Он таков, каков он есть, и никак не может быть другим. Так же, как и его коллеги в правительстве и вне правительства, он является членом управленческой элиты из мира корпораций; он представляет в правительстве ее могущество, и он искренне убежден в истинности своего часто цитируемого замечания, гласящего: «То, что является благом для Соединенных Штатов, является благом и для «Дженерал моторз корпорейшн», и наоборот».

В производящих жалкое впечатление дебатах, происходящих в сенате при утверждении подобных людей на государственные посты, поучительным является не циничное отношение к закону и к низведенным на уровень средних звеньев власти законодателям, которое эти люди там проявляют, и не их упорное нежелание расстаться с принадлежащими им лично акциями руководимых ими корпораций[298]. Что действительно интересно, так это раскрывающаяся там невозможность для таких людей отрешиться от своих обязательств по отношению к миру корпораций вообще и к своей собственной корпорации в частности. Не только их деньги, но и их дружеские связи, духовные интересы и специальные знания — короче говоря, вся их жизнь глубоко вросла в мир корпораций. Ликвидация акций — это, конечно, всего лишь формальный очистительный ритуал. Дело ведь не столько в их финансовой или личной заинтересованности в преуспевании данной корпорации, сколько в их причастности к миру корпораций в целом. Требовать от такого человека, чтобы он вдруг отрешился от всех этих интересов и привязанностей, — это почти то же, что требовать от мужчины, чтоб он стал женщиной.

III. По поводу рассуждения о патриотизме членов властвующей элиты, об их желании служить стране в целом мы должны заметить прежде всего следующее: подобно нормам честности, чувство патриотизма и представления о всенародном благе относятся не к сфере непреложных фактов, а к области, в которой существует большое разнообразие мнений. И надо добавить, что патриотические убеждения людей также формируются под влиянием окружающей их среды и их образа жизни. Явление это не сводится к простому механическому формированию человеческой личности социальными условиями; это сложный процесс, в достаточной мере раскрытый основным направлением современной социологии. Приходится только удивляться тому, что большинство социологов не всегда используют этот момент в своих рассуждениях о политике.

IV. Нельзя по-настоящему понять природу элиты, если мы будем рассматривать ее как группу людей, которые просто выполняют свой долг. Они ведь сами определяют этот долг, равно как и обязанности подчиненных им лиц. Они не принадлежат к тем, кто всего лишь исполняет приказания, — они сами отдают приказания. Они не просто «бюрократы» — они руководят бюрократией. Они могут скрывать эти факты от других и от себя самих путем апелляции к традициям, орудием которых они себя воображают; но традиций имеется много, и им приходится выбирать те, которым они желают служить. Они сталкиваются с проблемами, которые вообще не имеют традиционных решений.

Итак, к какому же общему выводу приводит нас разбор приведенных выше различных возражений? К констатации того обстоятельства, что об общественных явлениях и исторических тенденциях нельзя судить лишь на основании изучения личных особенностей и мотивов поведения отдельных лиц или небольших групп, занимающих могущественные командные позиции. Констатация этого факта не означает, с другой стороны, что нам следует опасаться обвинения, будто при такой трактовке проблемы, как наша, мы непременно должны оспаривать честность, добропорядочность или дарования высокопоставленных деятелей. Ибо занимающая нас проблема должна на первых ступенях исследования ставиться вне всякой связи с вопросами о личных качествах; если же на последующих ступенях окажется, что такая связь имеется, то мы должны будем сказать об этом прямо, без всяких колебаний. А пока что мы обязаны судить о власть имущих на основании политических критериев, судить о них по их деятельности как лиц, делающих высокую политику, а не по их личным качествам и по их поведению в личной жизни. Не эти моменты интересуют нас: нас интересует их политика и последствия их руководства. Мы должны помнить, что представители властвующей элиты занимают ныне стратегические позиции в американском обществе, что они управляют главенствующими институтами главенствующей страны и что, как группа людей, они в состоянии выносить решения, имеющие огромные последствия для широких масс населения всего мира.

Несмотря на сходство социального положения и духовную общность ее членов, властвующая элита не представляет собой некий клуб с постоянным членством и фиксированными, официально установленными условиями приема. Одна из непременных особенностей властвующей элиты заключается в том, что в ней происходят значительные передвижки и что она, следовательно, не состоит из одной и той же узкой группы людей, занимающих одинаковое положение в одних и тех же иерархиях. То, что люди лично знают друг друга, еще не значит, что они придерживаются единого политического курса, а то, что они лично незнакомы друг с другом, еще не значит, что между ними имеются политические разногласия. Понимание природы властвующей элиты — как я уже неоднократно указывал — не связано преимущественно с обнаружением в ее среде личных дружеских связей.

По мере того как требования, предъявляемые к лицам, занимающим руководящее положение в каждой из главных иерархий, становятся все более сходными, становится сходным и духовный склад людей, занимающих — в результате отбора и профессиональной выучки — высокое положение в этих различных иерархиях. Это не абстрактное заключение, в котором особенности людей попросту выведены из особенностей системы. Это факт, обнаруживающийся в интенсивном обмене людьми между тремя иерархиями, совершающемся зачастую в весьма сложных формах. Во время второй мировой войны заправилы корпораций, военная знать и избранная часть политических деятелей вступили между собой в тесный, деятельный контакт; после окончания войны эти связи, обусловленные общими убеждениями, социальным сродством и совпадением интересов, продолжались. Значительная доля людей, принадлежащих к верхушке военных, деловых и политических кругов, занимала в течение последних пятнадцати лет разные посты в одной или даже двух смежных иерархиях. В этих высших сферах наблюдается, таким образом, некая взаимозаменяемость людей на ведущих ролях, которая в официальных версиях связывается с предполагаемой гибкостью «организаторского дарования», а по существу, связана с тесным сотрудничеством между кликами, состоящими из своих людей. Многие лица из состава властвующей элиты, переходящие из одной иерархии в другую, стали рассматривать «правительство» как удобную ширму, за которой они могут творить свои дела.

По мере возрастания взаимных деловых связей «большой тройки» усиливается и обмен людьми между ними. Этот факт находит свое выражение в самом критерии отбора подающих надежды людей, применяемом во всех трех сферах. Руководитель корпорации, связанный деловыми отношениями с государственным аппаратом и его военным ведомством, сочтет в наше время более благоразумным приблизить к себе молодого человека, имеющего опыт работы в государственном аппарате и его военном ведомстве, чем человека, не имеющего такого опыта. Государственный руководитель, политические удачи которого сплошь и рядом зависят от политики корпораций и мира корпораций, в свою очередь отдает в этом случае предпочтение человеку, подвизавшемуся в мире корпораций. Таким образом, обмен кадрами и единство властвующей элиты возрастают в силу самих критериев, определяющих выдвижение людей в трех основных иерархиях.

Если учесть структурное сходство трех иерархий, в рамках которых протекает вся деятельность различных представителей элиты, влияние, оказываемое решениями, принятыми в одной из них, на остальные, если учесть многообразные линии совпадения их интересов и наличие административного вакуума в гражданском правительственном аппарате США при одновременном расширении его задач, — если учесть все эти структурные сдвиги, да еще вдобавок отмеченную нами общность душевного склада представителей элиты, то было бы поистине странно, если б мы обнаружили, что люди, слывущие опытными администраторами и весьма одаренными организаторами, сумели всего-навсего завязать связи друг с другом. Но они, конечно, добились гораздо большего; они все чаще и чаще завоевывают позиции в каждой из трех иерархий.

Единство элиты, обнаруживающееся в факте взаимозаменяемости ее членов на ведущих ролях, имеет своей основой аналогичный характер развития управленческих функций во всех трех ведущих сферах. Обмен людьми между одной иерархией и другой чаще всего происходит в тех пунктах, где их интересы смыкаются, как это происходит, например, между регулирующим органом и регулируемой отраслью промышленности между подрядной организацией и организацией-заказчиком. И это вызывает, как мы еще увидим дальше, новые связи, которые носят более открытый и даже официальный характер.

Ядро властвующей элиты состоит прежде всего из тех людей, которые свободно переходят от командных ролей в верхах одной из господствующих иерархий к подобным же ролям в другой иерархии: это, скажем, адмирал, являющийся также банкиром и юристом и возглавляющий вдобавок некую важную федеральную комиссию; это руководитель корпорации, являвшейся во время войны одним из двух или трех крупнейших производителей военных материалов, занимающий ныне пост министра обороны; это генерал военного времени, сменивший после войны мундир на штатский костюм, чтобы войти в состав официальных руководителей государства, а затем ставший членом совета директоров одной из ведущих корпораций.

Руководитель корпорации, превратившийся в генерала, генерал, превратившийся в государственного деятеля, государственный деятель, превратившийся в банкира, — все они, несомненно, обладают гораздо более широким кругозором, чем рядовые люди, вращающиеся в своем обычном окружении; и все же стремления и чаяния даже таких людей нередко бывают привязаны к главной сфере их жизнедеятельности. Однако сама их карьера складывается так, что они попеременно действуют во всех трех больших иерархиях и, таким образом, легко переступают пределы особых интересов каждой из них.

Самой своей карьерой и деятельностью они связывают воедино все три круга. Они образуют собой, следовательно, ведущее ядро властвующей элиты.

Совсем не обязательно, чтобы эти люди были знакомы со всеми сферами социального могущества. Так, один из них может вращаться, скажем, в промышленных и военных кругах, другой — в военных и политических, третий — в политических кругах и среди тех, кто создает общественное мнение. Карьеры людей этого типа, вращающихся в разных высших кругах, дают нам самое осязательное представление о структуре и характере деятельности властвующей элиты, включая и ее закулисную деятельность. Если можно говорить о существовании «невидимой элиты», то ядро ее образуют люди этого типа, выступающие как советники и связующие звенья «большой тройки». Если даже многие из них по крайней мере в начале своей карьеры и не входят в состав элиты (я считаю это весьма вероятным), а являются лишь «агентами» различных кругов элиты, то все равно именно они выступают как наиболее активная сила в деле сплачивания различных высших кругов в систему политического господства и в поддержании дееспособности этой системы.

Ядро властвующей элиты включает в себя и виднейших юристов и финансистов из крупных юридических контор и инвестиционных банков; согласование и увязка экономических, политических и военных дел и интересов является для таких людей почти профессиональной функцией, связанной с родом их деятельности, и они, таким образом, способствуют объединению властвующей элиты. Руководитель адвокатской фирмы обслуживающей корпорации, и руководитель инвестиционного банка — это люди, способные авторитетно и успешно выполнять посреднические функции. Характер их деятельности таков, что они не связаны узкими рамками какой-нибудь отдельной отрасли, и поэтому они в состоянии говорить и действовать от имени всего мира корпораций или по крайней мере от имени его внушительных секторов. Поверенный корпораций выступает как главное связующее звено между экономической, военной и политической сферами, а руководитель инвестиционного банка — это ведущий организатор и объединитель мира корпораций и к тому же человек, хорошо информированный о направлении огромных денежных затрат, запланированных в данное время американским военным ведомством. Когда вы имеете дело с адвокатом, выступающим в качестве поверенного инвестиционных банков, то вы имеете дело с влиятельным членом властвующей элиты.

В период, когда у власти находились демократы, одним из связующих звеньев между частнокапиталистическими корпорациями и правительственными учреждениями являлся инвестиционный банк «Диллон, Рид энд компани». Оттуда вышли такие люди, как Джеймс Форрестол и Чарльз Дитмар младший. В свое время партнером этой фирмы был Фердинанд Эберштадт, который впоследствии отделился, создав свой собственный инвестиционный банк, откуда в свою очередь вышло много политических и военных деятелей. Правительство республиканцев покровительствует, по всей видимости, инвестиционной фирме «Кун, Леб энд компани» и рекламной фирме «Баттен, Бартон, Дэрстин энд Осборн».

Неизменным влиянием независимо от находящегося у власти правительства пользуется адвокатская фирма «Салливэн энд Кромвэлл». Один из инвестиционных банкиров Среднего Запада, Сайрус Итон, сказал как-то, что «Артур Дин, старший партнер фирмы «Салливэн энд Кромвэлл» (Уолл-стрит, 48), был одним из тех, кто принимал участие в разработке проекта закона 1933 г. о ценных бумагах — первого из законопроектов, проведенных с целью регулирования рынков капитала. Он и его фирма, слывущая крупнейшей в США, поддерживают тесные отношения с комиссией конгресса по вопросам фондовых и биржевых операций с момента ее основания и пользуются там преобладающим влиянием»[299].

Или вот третий крупнейший банк США — «Чейз нэшнел бэнк оф Нью-Йорк» (ныне «Чейз Манхеттен бэнк»).. Независимо от находящегося у власти правительства между руководителями этого банка и руководителями Международного банка реконструкции и развития происходил взаимный обмен постами. Так, Джон Макклой, ставший в 1953 г. председателем правления «Чейз нэшнел бэнк», был до этого президентом Международного банка реконструкции и развития, а его преемник на этом посту состоял раньше вице-президентом «Чейз нэшнел бэнк»[300]. В 1935 г. президент «Чейз нэшнел бэнк», Уинтроп Олдрич, покинул этот пост, чтобы стать послом США в Великобритании.

Крайние фланги властвующей элиты (где наблюдается большая текучесть, чем в ее центре) образуют люди, «обладающие большим весом»; они принадлежат к элите, хотя, возможно, не принимают непосредственного участия в тех или иных важных решениях и не передвигаются на протяжении своей карьеры из одной иерархии в другую. Принадлежность того или иного человека к властвующей элите вовсе не предполагает, что он обязательно принимает личное участие в каждом приписываемом ей решении. Но, решая тот или иной вопрос, каждый член элиты основательно взвешивает интересы и соображения всех остальных ее членов. Роль членов властвующей элиты не ограничивается тем, что они лично принимают участие в решении ряда важнейших вопросов, связанных с войной и миром; люди, облеченные прямыми прерогативами власти, весьма основательно считаются с ними и при тех решениях, в вынесении которых они не принимают непосредственного участия.

На своих флангах и за их пределами, где-то в окружении своих второстепенных членов, властвующая элита незаметно сливается со средними звеньями власти — с рядовыми членами конгресса, с политически влиятельными группами, не представленными в самой элите, и со множеством группировок, выражающих интересы отдельных штатов, областные и узкоместнические интересы. Хотя все эти второразрядные деятели и не принадлежат к числу людей, обладающих общегосударственным весом, с ними все же приходится порой считаться, сговариваться, их приходится порой задабривать, обуздывать или выдвигать в более высокие сферы.

В тех случаях, когда властвующей элите, чтобы провернуть какое-нибудь дело, приходится устанавливать контакты с кругами, расположенными ниже ее — как это бывает, например, при проведении угодных ей законопроектов через конгресс, — членам элиты приходится самим выступать в роли лоббистов. Но среди членов властвующей элиты такой высокоразрядный «лоббизм» фигурирует под иным названием: он именуется «связной» функцией. В составе элиты имеются военные деятели, используемые «для связи» с конгрессом, с некоторыми строптивыми промышленными кр