Социальные права в ХХ веке 1 страница

Период, о котором до сих пор шла речь, был периодом, когда развитие гражданства, путь даже существенное и впечатляющее, оказывало мало прямого влияния на социальное неравенство. Гражданские права давали правомочия (legal capacities), пользование которыми всерьез ограничивалось классовыми предрассудками и отсутствием экономических возможностей. Политические права давали потенциальную власть, осуществление которой требовало опыта, организации и изменения в представлениях о том, какие функции должно выполнять правительство. Развитие всего этого требовало времени. Социальные права были минимальными и не были вплетены в ткань гражданства. Общая цель законодательных и благотворительных усилий заключалась в том, чтобы вынуть занозу бедности, не разрушив тот паттерн неравенства, пренеприятнейшим следствием которого эта бедность как раз и была.

Новый период наступил в конце XIX в., и удобно вести его отсчет от исследования Бута «Жизнь и труд населения Лондона» и работы Королевской комиссии по проблемам бедняков пожилого возраста. В этот период произошел первый большой прорыв в области социальных прав, частью которого стали значительные изменения в эгалитарном принципе, выраженном в гражданстве. Но вместе с тем действовали и другие силы. Во-первых, рост денежных доходов, неравномерно распределяемых между социальными классами, изменил экономическую дистанцию, отделявшую эти классы друг от друга, уменьшив разрыв между квалифицированными и неквалифицированными рабочими и между квалифицированными рабочими и работниками умственного труда, а неуклонный рост мелких сбережений стер классовое различие между капиталистом и лишенным собственности пролетарием. Во-вторых, система прямого налогообложения, даже более выраженного прогрессивного типа, сжала всю шкалу располагаемых доходов. В-третьих, массовое производство товаров для внутреннего рынка и растущий интерес промышленности к нуждам и вкусам простых людей дали менее состоятельным людям возможность наслаждаться материальными благами цивилизации, уже не столь сильно, как раньше, отличавшимися по качеству от тех, которыми наслаждались богатые. Все это в корне изменило условия, в которых происходил прогресс гражданства. Социальная интеграция перешла из сферы чувств и патриотизма в сферу материального потребления. Компоненты цивилизованной и окультуренной жизни, бывшие прежде монополией немногих, становились все более доступны многим, и это побуждало последних протягивать руки тем, кто до сих пор был избавлен от их рукопожатий. Уменьшение неравенства усилило требование его упразднить, по крайней мере в ключевых аспектах социального благополучия.

В какой-то степени ответом на эти чаяния стало включение социальных прав в статус гражданства и, тем самым, создание всеобщего права на реальный доход, не соразмерный рыночной ценности претендента. Упразднение классов так и остается целью социальных прав, но теперь оно наполнилось новым смыслом. Это уже не просто попытка смягчить вопиющие проявления нищеты в низших слоях общества. Теперь это действие, преобразующее весь паттерн социального неравенства. Дело уже не сводится к подъему нижнего уровня в основании социального здания, оставляющему надстройку такой, какой она была. Началось переустройство всего здания, и оно вполне может завершиться превращением небоскреба в бунгало. А потому важно разобраться, содержится ли такой конечный результат в природе этого развития или, как я говорил в начале, есть естественные пределы для нынешнего движения ко все большему социальному и экономическому равенству. Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужно рассмотреть и проанализировать систему социального обеспечения ХХ в.

Ранее я говорил, что предпринятые попытки устранения барьеров между гражданскими правами и средствами их реализации явили нам новую установку по отношению к проблеме равенства. Поэтому удобно было бы начать обзор с рассмотрения последнего образца такой попытки – билля о правовой помощи и консультировании, который предлагает социальную услугу, призванную упрочить гражданское право гражданина разрешать свои споры в судебном порядке. Кроме того, он сразу напрямую сталкивает нас с одной из главных проблем нашего времени: возможностью совмещения в одной системе двух принципов – социальной справедливости и рыночной цены. Государство не готово сделать отправление правосудия бесплатным для всех. Одна из причин этого (хотя не единственная, конечно) состоит в том, что издержки выполняют полезную функцию, отваживая от подачи легкомысленных исков и поощряя принятие благоразумных решений. Если бы все инициируемые дела доходили до суда, с машиной правосудия случилась бы катастрофа. К тому же сумма, которую стороны готовы потратить на тяжбу, зависит во многом от того, насколько дело для них значимо, и – убеждают нас – каждый решает сам, стоит ему в это ввязываться или нет. Иначе обстоит дело в случае медицинского обслуживания, где серьезность болезни и характер необходимого лечения могут объективно оцениваться почти независимо от того, какую важность им придает пациент. Тем не менее, хотя некоторая оплата и требуется, она не должна принимать форму, которая лишала бы тяжущегося его права на правосудие или ставила его в невыгодное положение по сравнению с противной стороной.

Основные компоненты этой схемы следующие. Услугой обеспечивается только экономический класс – те, чьи располагаемые доход и капитал не превышают соответственно £ 420 и £ 500[344]. Слово «располагаемый» (disposable) означает сумму, остающуюся после значительных вычетов, которые позволено делать на иждивенцев, квартирную плату, владение домом и орудиями труда и т.д. Максимальные расходы тяжущегося на собственные судебные издержки установлены на уровне суммы половины его располагаемого дохода, превышающего £ 156, и его располагаемого капитала, превышающего £ 75. Его обязанности по возмещению издержек другой стороны в случае проигрыша отданы всецело на усмотрение суда. Ему предоставляется профессиональная помощь солиситора и судебного представителя из числа добровольцев; услуги последних оплачиваются в Высоком суде (и выше) по расценкам на 15% ниже тех, которые таксатор расходов по делу сочтет разумными на свободном рынке, а в суде графства – согласно единообразным шкалам, пока не утвержденным.

Как мы видим, в этой схеме применяются принципы ограничения по доходу и проверки нуждаемости, которые только что были отброшены в других основных сферах социального обеспечения. Проводить проверку нуждаемости и определять верхнюю планку расходов будет Национальное бюро социальной помощи, служащие которого, помимо учета обстоятельств, предусмотренных инструкциями, «будут наделены широкими полномочиями, позволяющими им вычитать из дохода любые суммы, которые они обычно не принимали во внимание при рассмотрении прошений о помощи согласно Национальному акту о социальной помощи 1948 г.»[345] Интересно будет взглянуть, не станет ли бесплатная юридическая помощь – в силу этой связки со старым законом о бедных – противной многим из тех, кто вправе на нее рассчитывать, включая лиц с совокупными годовыми доходами до £ 600 или £ 700. Но совершенно независимо от того, кто будет заниматься проверкой нуждаемости, причина ее введения очевидна. Цена, уплачиваемая за услуги суда и юристов, играет полезную роль, проверяя настоятельность спроса. Поэтому ее необходимо сохранить. Однако воздействие цены на спрос надо сделать менее неравным путем приспособления расходов на услуги к доходу, из которого они должны оплачиваться. Метод такого приспособления сродни прогрессивному налогу. Если принимать во внимание только доход и не обращать внимания на капитал, то мы увидим, что человек, чей располагаемый доход составляет £ 200, должен будет заплатить £ 22, или 11% своего дохода, а человек, чей располагаемый доход составляет £ 420, будет нести максимальные расходы – £ 132, т.е. более 31% своего дохода.

Система такого рода может вполне сносно работать (конечно, если шкала соотнесения стоимости услуг с доходами удовлетворительна) при условии, что рыночная цена услуги будет приемлемой для обладателей наименьшего дохода, начиная с которого претендовать на помощь уже нельзя. От этой верхней точки уровень цены может падать, доходя до нуля там, где доход слишком мал, чтобы вообще сколько-нибудь платить. При этом не будет возникать опасного разрыва в точке, где проходит граница между теми, кто получает помощь, и теми, кто ее не получает. Этот метод применяется для выделения государственных субсидий университетам. Затраты, которые должны быть покрыты в этом случае, стандартизированы и складываются из расходов на материально-техническое обеспечение и преподавательских гонораров. Из совокупного дохода родителей производят вычеты в соответствии с принципами, аналогичными тем, которые предложены для бесплатной юридической помощи, за исключением того, что не вычитается подоходный налог. Получаемая в результате цифра известна как «шкальный доход» (scale income). Ее прикладывают к таблице, показывающей, какую сумму должны платить родители в каждой точке шкалы. При шкальном доходе до £ 600 родители ничего не платят, а планка, начиная с которой они должны платить полную стоимость, не получая субсидии, составляет £ 1500. Недавно рабочая группа рекомендовала поднять эту планку «по крайней мере до £ 2000» (до вычета налогов)[346]. Для социального обеспечения весьма неплохая «черта бедности». Можно резонно предполагать, что при таком уровне дохода семья сможет без особых тягот осилить рыночную стоимость университетского образования.

Во многом так же, вероятно, будет работать схема юридической помощи в судах графств, где издержки умеренные. Лица, чьи доходы располагаются в самой вершине шкалы, как правило, не будут получать субсидий для покрытия издержек, даже проигрывая дело. Платы, которую от них могут потребовать внести из собственных средств, будет обычно достаточно для их покрытия. Таким образом, они будут находиться в том же положении, что и те, кто не подпадает под действие этой схемы, и никакого опасного разрыва возникать не будет. В свою очередь, тяжущиеся, подпадающие под эту схему, будут получать профессиональную помощь юристов по контролируемой и сниженной цене, и это само по себе – ценная привилегия. Однако при тяжелом разбирательстве в Высоком суде максимальная плата, взимаемая с человека, находящегося на вершине шкалы, далеко не покрывала бы его издержек в случае проигрыша дела. Следовательно, он при этой схеме мог бы нести многократно меньшую ответственность, чем человек, не подпадающий под эту схему, который бы ввязался в такую же тяжбу и проиграл ее. В таких случаях разрыв может быть очень заметен, особенно если тяжба примет форму соревновательного процесса. Может разгореться соревнование между тяжущимся, получающим помощь, и тяжущимся, который ее не получает, и они будут бороться по разным правилам. Один будет защищен принципом социальной справедливости, а другой – отдан на милость рынка и обычных обязательств, налагаемых договором и судебными правилами. Некоторая мера упразднения класса может порой создавать форму классовой привилегии. Случится ли это, во многом зависит от содержания еще не принятых нормативных актов, и от того, как суд будет пользоваться своим дискреционным правом при возложении возмещения издержек на получающих помощь тяжущихся, проигрывающих свои дела.

Это особое затруднение можно бы было преодолеть, сделав такую систему универсальной или близкой к универсальности путем распространения шкалы максимальных затрат на гораздо более высокие уровни дохода. Иначе говоря, проверку нуждаемости можно бы было сохранить, а ограничение по доходу снять. Но это значило бы втянуть в данную схему всех или почти всех практикующих юристов и подчинить их контролируемым ценам на их услуги. Это привело бы чуть ли не к национализации профессии в сфере тяжб, или так, вероятно, представилось бы дело барристерам, чья профессия пропитана сильным духом индивидуализма. А исчезновение частной практики лишило бы таксаторов расходов по делам стандарта, в соотнесении с которым они могли бы фиксировать контролируемую цену.

Я выбрал этот пример для иллюстрации некоторых трудностей, которые возникают при попытках соединить принципы социального равенства и систему цен. Дифференциальное приспособление цен к разным доходам с помощью шкалы – один из методов такого соединения. Его широко практиковали врачи и больницы, пока национальная система здравоохранения не сделала это ненужным. Оно в каких-то формах снимает зависимость реального дохода от денежного дохода. Если бы этот принцип нашел всеобщее применение, разница в денежных доходах потеряла бы смысл. Того же результата можно бы было достичь уравниванием всех совокупных доходов или сведением неравных совокупных доходов к равным чистым доходам с помощью налогообложения. Оба процесса до сих пор в какой-то степени и происходили. Оба сдерживаются необходимостью сохранения дифференциальных доходов как источника экономической мотивации. Но когда соединяются разные методы делания примерно одного и того же, открывается возможность довести процесс гораздо дальше, не разрушив экономическую машину, ибо их различные последствия трудно охватить умом и суммарный эффект в общей путанице легко ускользает от внимания. Кроме того, нельзя забывать, что совокупные денежные доходы дают мерило, в соотнесении с которым мы традиционно оцениваем социальные и экономические достижения и престиж. Даже если бы они потеряли всякий смысл с точки зрения реального дохода, они все же могли бы функционировать, подобно орденам и знакам отличия, как стимулы к приложению усилий и осязаемые свидетельства успеха.

Но я должен вернуться к обзору социальных услуг. Самым известным из используемых принципов является, конечно, не шкалирование цен (о котором я только что говорил), а гарантированный минимум. Государство гарантирует минимальное обеспечение некоторыми важнейшими благами и услугами (такими, как медицинская помощь, жилье и образование) или минимальный денежный доход для покупки самого необходимого, как то пенсии по старости, страховые пособия и семейные пособия. Каждый, кто способен выйти за рамки гарантированного минимума собственными силами, волен это сделать. Такая система внешне выглядит облагороженной версией упразднения классов в его изначальной форме. Она поднимает нижний уровень в основании социального здания, но не сглаживает автоматически возвышающуюся над ним надстройку. Ее следствия, однако, нужно рассмотреть поподробнее.

Степень достигаемого уравнивания зависит от четырех вещей: от того, предоставляется ли льгота всем или ограниченному классу; от того, принимает ли она форму денежной выплаты или оказания услуги; от того, высок или низок минимум; и от того, как собираются деньги в оплату данной льготы. Денежные пособия, зависящие от ограничения по доходу и проверки нуждаемости, имеют простой и очевидный уравнивающий эффект. Благодаря им было достигнуто упразднение классов в раннем, узком смысле этого термина. Целью было гарантировать, чтобы все граждане достигли по крайней мере предписанного минимума либо собственными силами, либо пользуясь помощью, если они не могли без нее обойтись. Льгота давалась только тем, кто в ней нуждался, и таким образом были сглажены неравенства в основании шкалы. В простейшей и самой чистой своей форме эта система действовала в случае закона о бедных и пенсионного обеспечения по старости. При этом экономическое уравнивание могло сопровождаться психологической классовой дискриминацией. Клеймо, прикрепившееся к закону о бедных, сделало слово «паупер» уничижительным термином, определяющим класс. От выражения «получатель пенсии по старости», возможно, попахивает тем же, хотя без примеси позора.

Общий эффект социального страхования, ограниченного определенной доходной группой, был сходим. Отличие состояло в том, что здесь не было проверки нуждаемости. Взнос давал право на льготу. Однако, вообще говоря, доход группы повышался за счет превышения страховых выплат над общими расходами группы на взносы и дополнительные сборы, и тем самым разрыв в доходах между этой группой и стоящими выше группами сокращался. Точную оценку этого эффекта дать трудно ввиду большой разницы доходов внутри группы и разницы в выплатах страховых сумм. Когда данная схема была распространена на всех, этот разрыв появился снова, хотя опять же надо учитывать комбинированные следствия регрессивного сбора по единообразной ставке (regressive flat-rate value) и частично прогрессивного налогообложения, за счет которого финансировалась эта схема. Ничто не заставит меня пуститься в обсуждение этой проблемы. Но в чисто экономическом смысле всеохватная схема упраздняет классы менее специфично, чем ограниченная, а социальное страхование – менее специфично, чем услуги на основе проверки нуждаемости. Льготы по единообразной ставке не устраняют разрывов между обладателями разных доходов. Их уравнивающий эффект держится на том, что к малым доходам эти льготы делают в процентном отношении большее добавление, чем к крупным. И даже если понятие убывающей предельной полезности (если на него еще можно ссылаться) может применяться, строго говоря, только к растущему доходу одного неизменного индивида, оно все же сохраняет свою значимость. Когда бесплатное обслуживание, как в случае здравоохранения, распространяется с ограниченной доходной группы на все население, прямым следствием этого становится, в частности, рост неравенства в располагаемых доходах, и эту ситуацию опять приходится изменять путем перераспределения налоговой нагрузки. Ибо у членов средних классов, привыкших платить своим врачам, эта часть их дохода высвобождается для расходования на другие вещи.

Я осторожно скользил по этому очень тонкому льду, чтобы подчеркнуть одну вещь. Распространение социальных услуг на более широкий круг лиц не является прежде всего средством уравнивания доходов. В одних случаях оно может их уравнивать, в других – нет. Вопрос этот сравнительно не важен; он относится к иной сфере социальной политики. Что по-настоящему важно, так это общее обогащение конкретного содержания цивилизованной жизни, общее уменьшение риска и незащищенности, уравнивание, происходящее между более и менее удачливыми на всех уровнях: между здоровыми и больными, занятыми и безработными, пожилыми и энергичными, холостяками и многодетными отцами семейств. Уравнивание происходит не столько между классами, сколько между индивидами, принадлежащими к населению, которое трактуется теперь в этом ракурсе так, как если бы оно было одним классом. Равенство статуса важнее, чем равенство дохода.

Даже когда пособия выплачиваются наличными деньгами, это классовое смешение внешне выражается в форме нового общего опыта. Все узнают, что значит иметь страховую карточку, в которой надо регулярно проставлять штамп, или получать детские пособия или пенсии в почтовом отделении. Но там, где пособие принимает форму услуги, качественный элемент входит в само пособие, а не только в процесс, посредством которого его получают. И, стало быть, распространение таких услуг на более широкий круг лиц может глубоко повлиять на качественные аспекты социальной дифференциации. Старыми начальными школами, хотя они были открыты для всех, пользовался социальный класс (пусть даже очень большой и разнородный), для которого не был доступен никакой другой вид образования. Его члены воспитывались в сегрегации от высших классов и в особых условиях, накладывавших отпечаток на детей, подверженных их влиянию. Выражение «окончил начальную школу» стало клеймом, которое человек мог носить всю жизнь, и указывало на отличие, бывшее по своему характеру реальностью, а не просто словами. Ибо система раздельного образования, пестуя внутриклассовые сходства и межклассовые различия, подчеркивала и обостряла критерий социальной дистанции. Проф. Тони, переводя в свою неподражаемую прозу воззрения педагогов, говорил: «Вторжение в организацию образования вульгарностей классовой системы – вещь неуместная, столь же вредная по своим последствиям, сколь и одиозная в концепции»[347]. Ограниченное предоставление услуг как упраздняло класс, так одновременно и создавало его. Сегодня сегрегация еще остается, но дальнейшее образование, доступное для всех, делает возможной пересортировку. Немного погодя мне придется рассмотреть, не вторгается ли класс в эту пересортировку как-то иначе.

Аналогичным образом ранние услуги в сфере здравоохранения добавили в наш словарь социального класса выражение «списочный пациент», и многие члены средних классов в настоящее время познают на собственном опыте, что стоит за этим термином. Между тем расширение круга получателей услуг снизило социальную значимость этого отличия. Общий опыт, предоставляемый общим медицинским обслуживанием, затрагивает всех, кроме небольшого меньшинства, находящегося на вершине социальной лестницы, и преодолевает важные классовые барьеры на средних уровнях иерархии. Одновременно гарантированный минимум был поднят до такой высоты, что сам термин «минимум» становится неверным названием. По крайней мере, предполагается настолько приблизить его к разумному максимуму, чтобы излишки, которые богатые могут приобретать за деньги, были не более чем выкрутасами и роскошью. Нормой общественного благополучия становится предоставляемая, а не покупаемая услуга. Некоторые считают, что в таких условиях независимый сектор долго не протянет. Если он пропадет, небоскреб превратится в бунгало. Если нынешняя система сохранится и достигнет своих идеалов, то результат можно будет описать как бунгало, увенчанное незначительной в архитектурном отношении башенкой.

Льготы в форме услуг обладают еще и той особенностью, что права гражданина невозможно определить точно. Слишком велик качественный элемент. Гарантированных прав может быть очень немного, но что для гражданина действительно значимо, так это надстройка легитимных ожиданий. Дать каждому ребенку до достижения им определенного возраста возможность провести требуемое число часов в школе, наверное, нетрудно. Гораздо труднее удовлетворить легитимное ожидание, что образование будет дано учителями высокой квалификации в классах умеренного размера. Каждому желающему гражданину можно дать возможность записаться ко врачу. Гораздо труднее гарантировать должное лечение его болезней. Таким образом, обнаруживается, что законодательство вместо того, чтобы быть решающим средством прямого претворения политики в жизнь, все более принимает характер декларации о намерениях, которые желательно воплотить в жизнь когда-нибудь. Сразу вспоминаются колледжи графств и поликлиники. Темп прогресса зависит от объема национальных ресурсов и их распределения между конкурирующими притязаниями. Да и государству нелегко предугадать, во сколько обойдется выполнение его обязательств, ведь ожидаемый стандарт обслуживания растет – что в прогрессивном обществе вещь неизбежная, – а вместе с тем автоматически тяжелеют и эти обязательства. Цель постоянно отодвигается все дальше, и государству, возможно, никогда не удастся за ней угнаться. Отсюда вытекает, что индивидуальные права должны быть подчинены национальным планам.

Ожидания, официально признанные легитимными, – это не требования, которые должны удовлетворяться всякий раз, когда они предъявляются. Они становятся, так сказать, деталями в конструкции жизни сообщества. Государство несет обязательства перед обществом в целом, которое в случае их невыполнения прибегает к помощи парламента или местного совета, а не перед индивидуальными гражданами, которые пользуются в подобном случае судом или, по крайней мере, квазисудебным трибуналом. Сохранение справедливого равновесия между коллективными и индивидуальными элементами социальных прав — вопрос жизни для демократического социалистического государства.

Ярче всего то, о чем я только что говорил, видно на примере жилья. Здесь владение жильем на правах аренды было защищено строгими законными правами, которые можно было отстоять в суде. Эта система росла постепенно, а потому стала очень запутанной, и утверждать, что блага распределились соразмерно реальным потребностям, нельзя. Базовое право индивидуального гражданина иметь жилье вообще – это минимум. Он вправе требовать не больше чем крышу над головой, и его требование, как мы увидели в последние годы, может быть удовлетворено импровизированной постелью в заброшенном кинотеатре, переоборудованном в ночлежку. Тем не менее общая обязанность государства перед обществом в целом в плане обеспечения жилья — одна из тяжелейших обязанностей, которые ему приходится на себя брать. Публичная политика безоговорочно дала гражданину легитимное ожидание дома, годного для проживания семьи, и ныне это обещание распространяется отнюдь не на отдельных героев. Правда, работая с индивидуальными притязаниями, власти руководствуются, насколько возможно, приоритетностью нужд. Но когда сносят трущобу, перестраивают старый город или планируют новый район, индивидуальные требования должны быть подчинены общей программе социального развития. Здесь в дело вторгается элемент шанса и, стало быть, неравенства. Какую-то семью могут переселить в типовой дом вне очереди, так как она – часть сообщества, которое нужно переселить прежде всего. Другой семье придется ждать, хотя физические условия проживания у нее могут быть хуже, чем у первой. Во многих местах неравенства по ходу дела исчезают, в других же становятся более вопиющими. Позвольте привести один небольшой пример. В г. Мидлсбро часть населения трущоб была переселена в новый район жилой застройки. Оказалось, что среди детей, живущих в этом районе, успеха достигал 1 из 8 претендентов на места в средних школах, тогда как в той части исходного населения трущоб, которая осталась позади, пропорция составляла 1 из 154[348]. Контраст настолько разителен, что непонятно, надо ли его объяснять; тем не менее он остается ярким примером неравенства между индивидами, становящегося промежуточным результатом прогрессивного удовлетворения коллективных социальных прав. Со временем, когда жилищная программа будет выполнена, такие неравенства должны исчезнуть.

Есть и другой аспект жилищной политики, который, на мой взгляд, предполагает вторжение нового элемента в права гражданства. Он вступает в игру, когда планирование, которому, как я уже сказал, должны быть подчинены индивидуальные права, не ограничивается какой-то одной частью нижнего слоя социальной шкалы или каким-то одним типом потребности, а охватывает общие аспекты жизни всего сообщества. Городское планирование является в этом смысле тотальным планированием. Оно не только трактует сообщество как единое целое; оно затрагивает все социальные деятельности, обычаи и интересы и должно их учитывать. Его цель – создать новые физические среды, которые будут активно способствовать росту новых человеческих обществ. Оно должно решить, какими должны быть эти общества, и постараться предусмотреть все основные различия, которые они должны содержать. Градопланировщики любят говорить, что их цель – «сбалансированное сообщество». Имеется в виду общество, содержащее должную смесь всех социальных классов, возрастных и половых групп, родов занятий и т.д. Они не хотят строить рабочие кварталы и жилые районы среднего класса, а предлагают строить дома для рабочих и дома для среднего класса. Их целью является не бесклассовое общество, а общество, где классовые различия легитимны с точки зрения социальной справедливости и, следовательно, классы сотрудничают теснее, чем сегодня, в деле достижения общего блага для всех. Когда планирующий орган решает, что ему в его городе нужен больший элемент среднего класса (а очень часто так и бывает), и строит планы так, чтобы удовлетворить свои потребности и соблюсти свои стандарты, он не просто, как думающий строитель, реагирует на коммерческий спрос. Он должен по-новому истолковать этот спрос в гармонии со своим тотальным планом, а затем санкционировать его своим авторитетом как ответственный орган сообщества граждан. Тогда человек из среднего класса может сказать не: «Я приду, если вы мне за это заплатите столько, сколько я чувствую себя вправе требовать», – а: «Если я угоден вам в качестве гражданина, вы должны дать мне статус, по праву причитающийся такого рода гражданам, как я». Это один из примеров того, как само гражданство порождает социальное неравенство.

Второй, более важный, пример можно взять из области образования. Он тоже иллюстрирует мое положение о равновесии между индивидуальными и коллективными социальными правами. В первой фазе развития нашего общедоступного образования права были минимальными и равными. Но к праву, как мы заметили, присоединялась обязанность, не просто потому что гражданин, помимо права, имеет еще и долг перед собой развить все то, что в нем заложено, – долг, который не могут в полной мере оценить ни ребенок, ни родитель, – но и потому что общество признало, что нуждается в образованном населении. По сути, XIX век обвиняли в том, что в начальном образовании он видел лишь средство обеспечения капиталистов-работодателей более ценными рабочими, а в высшем образовании – лишь инструмент повышения могущества нации в борьбе с ее индустриальными соперницами. И вы, возможно, заметили, что недавние исследования возможностей получения образования, проведенные накануне войны, были нацелены не только на выражение протеста против нарушения естественных человеческих прав, но и в не меньшей степени на выявление масштабов общественного расточительства.

Во второй фазе истории нашего образования, начавшейся в 1902 г., образовательная лестница была официально признана важной, хотя все еще малой частью системы. Однако соотношение коллективных и индивидуальных прав оставалось во многом прежним. Государство решало, сколько оно может позволить себе потратить на общедоступное среднее и высшее образование, а дети состязались за ограниченное число предоставляемых мест. Не было даже попыток притворяться, что все, кто может воспользоваться преимуществами более продвинутого образования, действительно его получат, и не признавалось никакого абсолютного естественного права человека на получение образования сообразно его способностям. Между тем в третьей фазе, начавшейся в 1944 г., индивидуальные права явно вышли на передний план. На смену конкуренции за дефицитные места приходят отбор и распределение по подходящим местам, которых достаточно много, чтобы устроить всех, по крайней мере на уровне средней школы. В законе 1944 г. есть слова о том, что обеспеченность средними школами не будет считаться адекватной, пока они не «предоставляют всем учащимся возможностей получения образования, предлагая такой комплект образовательных услуг, которого можно желать с учетом разницы их возрастов, способностей и дарований». Вряд ли можно выразить яснее уважение к индивидуальным правам, но я не уверен, что этого удастся достичь на практике.