Тренировка включенного наблюдения

Весной 1937 года началась моя активная тренировка в практике включенного наблюдения. Я учился как вести себя, и хотя это знание накапливалось из различных источников, но в основном моими " учителями" были члены нортоновской банды.

Как только я начал болтаться вокруг Корневилля, я понял, что мне нужна некая легенда обо мне самом и том, что я исследовал в квартале. Пока я был в обществе Дока и пользовался его поручительством, никто не задавал мне вопросов, кто я и чем занимаюсь в Корневилле. Но когда я занимался с другими группировками или даже все с теми же Нортонами, но без Дока, то становилось очевидным, что люди начинали интересоваться мной.

Вначале я пользовался довольно красивым объяснением: я изучаю социальную историю Корневилля, но под новым углом зрения. Вместо того, чтобы идти от прошлого к настоящему, я стремлюсь через знание настоящей ситуации углубиться в прошлое. Какое-то время это объяснение казалось мне вполне удачным, но, казалось, никто больше не придавал ему никакого значения. Эта легенда всего-то потребовалась не более одного-двух раз. И как только я заканчивал излагать ее, устанавливалось неловкое молчание. И никто, включая меня самого, не знал, что сказать при этом.

И хотя эта легенда имела то преимущество, что охватывала практически все, что я потенциально собирался делать в Корневилле, но она была слишком сложной для того, чтобы иметь какой-то смысл для жителей Корневилля.

Вскоре, однако, я обнаружил, что люди сами изобрели некое объяснение в отношении моего присутствия: я, мол, пишу книгу о Корневилле. Это, должно быть, была не менее туманная версия, но она срабатывала. Я пришел к выводу, что мое включение в жизнь квартала зависит от личных связей, а не объяснений, которые я мог предложить. Сама идея о том, что я пишу книгу, могла быть хорошей или плохой в зависимости от того, что люди думали обо мне в личном плане. Если я воспринимался в положительном свете, тогда и мой проект становился хорошим; если я становился плохим, то тогда никакие объяснения не могли убедить людей в том, что работа над книгой, хорошее дело.

Разумеется, люди не удовлетворяли свое любопытство, полагаясь исключительно на мои собственные слова. Они, например, шли к Доку и расспрашивали его обо мне. Док что-то отвечал на их вопросы и уверял их в том, в чем они хотели увериться.

На самых ранних этапах работы в Корневилле я осознал решающую необходимость иметь поддержки со стороны ключевых фигур в любой изучаемой группе или организации, которую вы изучаете. Вместо того, чтобы давать объяснение каждому члену группы, я давал как можно больше информации о себе лидерам, например, Доку. Я всегда старался создать впечатление у всех моих собеседников, что стараюсь сообщить им как можно больше сведений о моем исследовании, столько, сколько они хотят знать. Но только лидерам групп я старался реально сообщить все, что имело место.

Мои отношения с Доком на раннем этапе исследования менялись весьма быстро. Вначале он был для меня просто основным информантом—и помощником тоже. По мере того, как шло время, я перестал воспринимать его лишь как источник информации. Мы обсуждали с Доком в весьма откровенном ключе все, что я пытался делать в Корневилле, что озадачивало меня и т.д. Немало времени мы провели вместе, разговаривая об ощих идеях и наблюдениях, так что в итоге Док в самом настоящем смысле слова стал моим " соучастником" в работе.

Такая полная осведомленность о настоящем характере моего исследования существенно стимулировала Дока в том, чтобы искать и находить особые факты, способные заинтересовать меня. Весьма часто, когда я заходил к нему домой, где он жил со своей сестрой и ее мужем, он говорил мне: " Билл, тебе надо быть в Корневилле сегодня вечером. Там будет кое-что интересное для тебя". И тогда он принимался мне рассказывать о том, что уже произошло накануне. Такие беседы всегда были интересны для меня, и они полностью соответствовали целям исследования.

Сам Док находил наш опыт совместной работы достаточно интересным и приятным для себя. И тем не менее, наши отношения порой случались откаты. Как раз Док сказал: " За время нашего знакомства ты сильно затормозил меня. Теперь, когда я что-то делаю, то сразу же начинаю думать о том, что Билл Уайт захочет об этом узнать и как ему все это объяснить. Прежде я все делал не думая, само собой".

Тем не менее, Док не рассматривал это в качестве своего серьезного недостатка. На самом деле даже без моей тренировки он был весьма тонким наблюдателем, которому требовалось лишь немного стимулов для того, чтобы раскрыть внутреннюю динамику социальной организации Корневилля. Некоторые интерпретации жизни Корневилля скорее принадлежали ему, чем мне. Но сейчас уже трудно разделить наше авторство.

Хотя наиболее близко я работал с Доком, я все равно при всех обстоятельствах в любой группе—предмете моего изучения—искал ее конкретного лидера. Я рассчитывал не только не его прямую помощь, но и на его более глубокое вхождение в само исследование. Эти лидеры обладали таким положением в сообществе, которое позволяло им лучше наблюдать за тем, что происходило вокруг. И так как они оказывались лучшими наблюдателями, чем простые члены группы, то я понял, что смогу получить от них несравненно больше, чем от других.

Правила интервьирования, которые я усвоил, требовали, чтобы я не вступал в спор с людьми и не обрушивал бы на них своих моральных оценок. Это полностью совпадало и с моими принципами. Мне всегда были приятно, когда люди раскрывались перед мной, и в равной степени мне было приятно раскрываться перед ними. Причем эта позиция не стала прямым следствием интервью, ибо формальным интервьюированием я занимался не слишком много. При всех обстоятельствах в своей повседневной вовлеченности в повседневную жизнь Корневилля я стремился показать людям свою открытость по отношению к ним и их сообществу в целом.

< …>

Когда я завоевал свое место в группировках ребят, околачивавшихся на уличных перекрестах Корневилля, социологическая информация просто сама шла в мои руки без всякого дополнительного усилия с моей стороны. Только иногда, когда мне нужна была какая-то особая информация от конкретного человека, я решал выйти на этого человека и провести с ним более или менее формальное интервью.

Вначале я был озадачен решение проблемы внедрения в Корневилл, но чуть позднее возникла противоположная проблема: насколько глубоко и далеко я могу позволить себе погружаться в жизнь квартала. Напрямую с этой проблемой я столкнулся как-то вечером, когда шел по улице с ребятами из нортоновской группы. Я попытался подстроиться под атмосферу непринужденного " чата", я позволил себя перейти на низкопробный богохульный язык. Как только это случилось, общий треп в группе мгновенно остановился и воцарилось молчание. Все с удивлением уставились на меня. Док сказал: " Билл, тебе не следует так говорить. Это не твои слова".

Я попытался объяснить ему, что употребляю слова, которые общеприняты в компаниях на уличных перекрестках. Но он настаивал на том, что я не такой как они и должен оставаться самим собой.

Этот урок имел значение, далеко выходящее за рамки употребления бранных слов и богохульства. Я понял, что люди совсем не хотят, чтобы я был " как они"; более того, они были заинтригованы и даже польщены тем, что я был совсем другим, особенно коль скоро я выражал дружеский интерес к ним. Так что вскоре я полностью отказался от всех попыток полного погружения в среду. Но тем не менее на моем поведении сказался опыт работы в среде Корневилля. Когда Джон Говард впервые приехал из Гарварда помочь мне в исследованиях Конервилля, он сразу же заметил, что в Конервилле я говорю на языке, существенно отличном от языка, на котором я говорил в Гарварде. Это был совсем не вопрос употребления или неупотребления грубых или же нелитературных выражений, равно как и использования какой-то особой грамматики. Я говорил на вполне нормальном для себя языке. Но то, что было нормально для меня в Конервилле, не являлось таковым в Гарварде. В Конервилле я вкладывал в свой язык гораздо больше жизненной силы, престал употреблять притяжательный падеж и гораздо больше жестикулировал. (Конечно, обнаружились и различия в лексике. Более того, в периоды моей интенсивной работы в Конервилле, я испытывал некую языковую заторможенность при посещениях Гарварда. Я просто не мог полноценно включаться в дискуссии о международных отношениях, природе науки, и т.д.—то, в чем раньше я чувствовал себя более или менее в своей тарелке.)

По мере того, как меня приняли ребята из нортоновской и других компаний, я старался подладиться под общую атмосферу внутри групп, чтобы стать приятным для них. И в то же самое время, я не хотел оказывать на них влияния, ибо хотел изучать ситуацию в группах, как можно более " не тронутых" моим присутствием. Таким образом, в ходе моего конервилльского исследования, я избегал принятия на себя каких-то обязательств или лидерства внутри групп—за единственным исключением. Однажды меня назначили секретарем клуба местной итальянской общины. Моей первой реакцией было отклонить это назначение, но затем я подумал, что должность такого рода секретаря обычно воспринимается как ничего не значащая грязная работа—писать протоколы и вести внешнюю переписку. Я принял предложение и вскоре обнаружил, что я теперь имею возможность составлять весьма полные описания собраний клуба под предлогом ведения простого протокола собрания.

Блумер Г. Социологическая концепция Джорджа Герберта Мида[513]

Моя цель заключается в том, чтобы описать природу человеческого общества с точки зрения взглядов Джорджа Герберта Мида. В то время как Мид отводил человеческому обществу первостепенное место в своей схеме, сам характер схемы он обрисовал недостаточно полно. Его основные интересы были связаны с главными вопросами философии, поэтому развитие идей в человеческом обществе во многом было сведено к трактованию этих проблем. Его исследования представлены положением о том, что жизнь человеческой группы является основным условием для появления сознания, мышления, мира объектов, людей как самоосознающих себя организмов и человеческого поведения в форме конструируемых актов. Он перевернул традиционные представления следующего содержания, лежащие в основе философской, психологической и социологической мысли, что люди обладают разумом и сознанием как изначальными «данностями», что они живут в мире существовавших и существующих независимо от их воли объектов, их поведение состоит из реакций на эти объекты и жизнь группы представляет из себя сообщество взаимодействующих человеческих организмов. Ограничивая свои блестящие выводы этими положениями, он не описал теоретической схемы человеческого общества. Однако, она неявно прослеживается в его работе. Ее можно воссоздать, обращаясь к основным вопросам, которые он анализировал. Это то, что я собираюсь сделать. Ключевыми вопросами, которые хотелось бы выделить, являются следующие:

1. Самость.

2. Действие.

3. Социальное взаимодействие.

4. Объекты.

5. Совместное действие.