Обыденная среда событий

Дело обстоит следующим образом: то, что представляется событием в качестве его отличительных детерминаций, не есть условие членства в обыденной среде, при котором бы ее черты были увидены другими людьми, если бы они поменялись позициями; ее черты приписываются не исходя из личного предпочтения, а должны видеться каждым, и именно остальные, т. е. конституирующие черты “знаемого сообща с другими”, составляют условия членства.

Перечисленные выше одиннадцать черт, и только они одни, определяют обыденный характер события. Эти одиннадцать черт являются решающими условиями использования социетальными членами событий как подлежащих санкционированию оснований для дальнейших умозаключений и действий[915]. Для членов эти черты являются конституирующими “актуальные события в реальном и обыденном мире” независимо от того, какие бы иные детерминации эти события ни представляли. Следовательно, если о таких событиях, как “Мужья в первую очередь служат опорой своих семей”, “Если прыгнешь в воду, то промокнешь”, “Все евреи богаты” и “Христос придет во второй раз”, говорится как о членах обыденной среды, то это равнозначно утверждению, что для обывателей они представляют вышеуказанные 11 черт.

Для обывателей эти атрибутируемые черты необходимо релевантны. Иначе говоря, они суть неизменно пред-полагаемые, или, лучше сказать, неизменно понимаемые черты того, на что обыватели смотрят и что они видят. Например, картина на стене за спиной моего собеседника, которую вижу я, но не видит он до тех пор, пока он обращен лицом ко мне, имеет для меня в качестве одной из своих черт — наряду со сходством с той сценой, которую она изображает, — то, что она-была-бы-увидена-им-если-бы-он-повернул-свою-голову. Фактически, я истолковываю как доказательство ее “конкретного” характера — т. е. как потенциально поддающуюся проверке спецификацию этой картины, — то, что это картина-которую-бы-он-увидел-если-бы-повернул-свою-голову. Однако во множестве ситуаций, в которые я бываю вовлечен, такая спецификация картины может “просто приниматься как данность”, быть чертой, потенциально проверяемой с помощью множества всевозможных операций. Эта черта остается непроблематичной, причем выходит не только за пределы моего осознания, но даже, возможно, и за пределы моей склонности или способности ее вербализовать. То, что она, тем не менее, есть нечто такое, к чему я действительно восприимчив, можно доказать с помощью соответствующей операции (например, процедуры индуцирования неконгруэнтности).

Такие атрибутируемые черты сообщают обывателю о любой конкретной явленности межличностной среды, но без всякой необходимости ее сознательного, или обдуманного опознания. Напротив, эти атрибуции, как правило, представляют собой “видимые, но не замечаемые” черты социально структурированных сред. Хотя они доказуемо релевантны для узнаваемости событий среды — как для самого этого человека, так и, с его точки зрения, для других людей, его окружающих, — они редко привлекают его внимание. Как отмечает Шютц (1954b), требуется “особый мотив”, чтобы втянуть их в поле зрения. Чем более институционально регулируется и рутинизируется обстановка, тем более обыватель принимает их свойство “знаемости сообща с другими” как данность. Поэтому такие черты имеют решающее значение не только для задач этой статьи, но и для социологических исследований вообще, ибо вечная задача социологических изысканий заключается в том, чтобы выловить и определить те черты человеческих ситуаций, на которые люди, сами того не сознавая, откликаются, тем не менее, как на требуемые черты.

Допущения, составляющие в сумме установку повседневной жизни, конституируют ситуацию событий как мир, знаемый сообща и принимаемый как данность. Это значит, что для человека такая среда событий включает эти атрибуции как необходимо релевантные, т. е. как инвариантно пред-полагаемые, инвариантно понимаемые, в точности подобно тому, как игрок в крестики и нолики на протяжении всех перипетий игры понимает, что игровое поле состоит из девяти клеток. Эти атрибуции полю событий информируют игрока в крестики и нолики о любом конкретном событии игры, но не становятся сознательной частью его обдумываний. Аналогичным образом обстоит дело и с человеком в повседневных средах. И как в игре в крестики и нолики такие атрибуции доказуемо релевантны для суждений игрока, но редко становятся проблематичными, точно так же обстоит дело и с событиями повседневной жизни. Такие атрибуции являются свойствами наблюдаемых событий, которые “видятся, но не замечаются”. Они доказуемо релевантны для смысла, придаваемого актером тому, что с ним происходит, но редко привлекают к себе его внимание. В ситуации событий некоего лица такие черты являются неотъемлемыми спецификациями этих событий и имеют сущностное значение для опознания им среды как состоящей из реальных и понятных событий, а также для опознавания им рациональных и разумных действий, происходящих в этой среде, и воздействий, оказываемых на эту среду.

Эти ожидаемые черты событий, нами перечисленные, воспринимаются как черты тех областей событий, относительно которых актер, даже если он их не осознает, способен переживать сильное и неприятное удивление. И в самом деле, если предположить, что они суть черты, которые получают конститутивный акцент, то операция по преумножению бессмысленности его ситуации заключает в себе их разрушение. И, в соответствии с определением “доверия” в играх, конститутивный акцент, придаваемый этим событиям, дает нам общее определение “доверия” в повседневных ситуациях.