Установка повседневной жизни

В ряде классических работ по социологической теории, посвященных конститутивной феноменологии ситуаций повседневной жизни (1932, 1943, 1944, 1945(а), 1945(б), 1951, 1953, 1954, 1955), Шютц описал те пресуппозиции, благодаря которым актер наделяет сценические события конституирующими значениями, коими обладает для него та или иная черта сцены, “знаемыми им сообща с другими”. В соответствии с программой, установкой и методом гуссерлевской феноменологии (Spiegelberg, 1960), Шютц стремился найти такие пресуппозиции и соответствующие черты среды, на которые они интенционально направлены, которые были бы инвариантны для специфических содержаний действий и их объектов. Их список не является исчерпывающим. Дальнейшее исследование должно выявить и другие. Как и любой продукт наблюдения, они имеют предварительный статус “таких до тех пор, пока не доказано, что они другие”.

1. Шютц обнаружил, что в повседневных ситуациях “практический теоретик” достигает упорядочения событий, пытаясь в то же время удержать и санкционировать пресуппозицию, что объекты мира суть такие, какими они являются. Улаживая повседневные дела, человек ищет интерпретацию этих дел, удерживая в то же время линию “официальной” нейтральности в отношении того воззрения, что относительно любых объектов мира можно осуществить правило сомнения по поводу того, суть ли они то, чем они кажутся. Вместо такого сомнения, человек принимает допущение, состоящее в ожидании того, что между конкретной явленностью-объекта и объектом-интенции-который-является-этим-конкретным-образом будет существовать отношение несомненного взаимного соответствия. Из набора возможных отношений между актуальными явленностями объекта и объектом интенции, как, например, отношения сомнительного соответствия между ними, человек ожидает, что санкционированным является предположенное не подлежащее сомнению соответствие. Он ожидает, что другое лицо использует более или менее идентичным образом то же самое ожидание, и ожидает, что как он ожидает, что это отношение будет в силе для другого лица, так и другое лицо ожидает, что оно будет оставаться в силе для него.

2. Второе допущение Шютц обозначает как практический интерес человека к событиям мира. Релевантные черты событий, отбираемые его интересом к ним, несут с собой для человека в качестве своего инвариантного свойства то, что они могут актуально и потенциально влиять на его действия и подпадать под влияние его действий. При этом пред-полагаемом свойстве событий, человек принимает точность своих упорядочений событий как проверенную и проверяемую без подвешивания релевантности того, что ему известно в качестве факта, предположения, гипотезы, фантазии и прочего благодаря его телесным и социальным позициям в реальном мире. События, отношения между ними, их каузальная текстура не становятся для него предметами теоретического интереса. Он не санкционирует представление о том, что при обращении с ними правильно подходить к ним с тем правилом, что он ничего не знает или может допустить, что ничего не знает, “просто чтобы увидеть, к чему все это приведет”. В повседневных ситуациях то, чтo он знает, есть неотъемлемый элемент его социальной компетенции. Он полагает, что то, чтo он знает таким, каким он его знает, персонифицирует его как социальный объект — и для него самого, и для других — в качестве bona fide * члена группы. Он санкционирует компетентность самого себя как bona fide члена группы (то есть, он и другие члены принимают его компетентность как само собой разумеющееся) в качестве условия своей уверенности в том, что его понимание своих повседневных дел будет реалистическим пониманием.

3. Шютц дает описание временнoй перспективы повседневной жизни. В своих повседневных деятельностях человек реифицирует поток опыта и делит его на “временные куски”, пользуясь схемой временных отношений, которую, как он полагает, эквивалентным и стандартизированным образом используют он и другие люди. Разговор, который он ведет, складывается для него не только из событий его потока переживания, но и из того, что было сказано или может быть сказано во время, обозначаемое последовательными положениями часовых стрелок. Не только “смысл разговора”, постепенно реализованный через последовательную вереницу реализованных значений осуществленного до-сих-пор течения разговора, но и каждое “до-сих-пор” наполняется его предвосхищениями. Кроме того, как в каждом здесь-и-сейчас, так и на протяжении всей последовательной вереницы здесь-и-сейчас разговор обладает для человека как своими ретроспективными, так и перспективными значимостями. Сюда входят идущие из здесь-и-сейчас референции к началу, длительности, темповой организации, фазированию и завершению. Эти детерминации “внутреннего времени” потока переживаний он приводит в соответствие с социально применяемой схемой темпоральных детерминаций. Он использует схему стандартного времени как средство временнoго планирования и координации своих действий с действиями других, приспособления своих интересов к интересам других и соизмерения темпа своих действий с темпом действий других. Его интерес к стандартному времени направлен на проблемы, которые решаются такими спецификациями при временнoм упорядочении и координации взаимодействия. Он полагает также, что схема стандартного времени является целиком и полностью публичным делом, своего рода “одними большими часами, идентичными для всех”.

Существуют и другие способы темпорального пунктуирования потока опыта, контрастирующие с указанным, которые производят воспринимаемое и знаемое-сообща упорядоченное протекание событий во “внешнем мире”. Например, человек, занятый деятельностями, связанными с научным теоретизированием, пользуется стандартным временем как средством конструирования одного из альтернативных эмпирически возможных миров (если, разумеется, принять, что теоретик проявляет интерес к фактичности). Таким образом, тo, что исходя из его интересов, направленных на контроль над практическими делами, должно было бы заключать в себе использование этим человеком времени для приспособления его интересов к действованию других, становится для него интересным в качестве научной проблемы, которая состоит в ясной формулировке таких программ координированных действий в виде причинно-следственных связей. Другой контрастирующий пример можно обнаружить в слежении за событиями театрального представления. Интересы к стандартному времени отодвигаются в сторону как нерелевантные. Когда человек присутствует своим вниманием в социальных структурах, изображаемых, например, в пьесе “ Этан Фром ”*, посетитель театра позволяет выйти на передний план судьбе влюбленных и — в качестве условия понимания — той последовательности ступеней, которые привели к осуществлению этой судьбы.

4. Шютц описывает допущение “и так далее”. Под этим имеется в виду полагание того, что как события происходили в прошлом, так же они вновь будут происходить и в будущем.

5. С этим допущением тесно связано другое: что явленности событий вновь могут быть схвачены актером в интенции как ансамбль составных явленностей. Постоянство интенционального объекта, проходящее сквозь вариации в актуальных явленностях, состоит, тем самым, в его темпоральной идентичности. Человек полагает, что объект интенции сейчас тот же самый, каким он был в интенции в прошлом и каким он вновь может стать в интенции в будущем, несмотря на факты временнoй апробации и изменения, происходящие в контексте, обстоятельствах и актуальных явленностях.

6. Человек принимает некоторую общепринятую схему коммуникации. Относительно смысла сценических событий его информирует заранее предположенный фон вещей, которые “Каждый, подобный нам, знает”. Он полагает, что такой фон используется им самим и другими людьми на манер правил кодирования, в рамках которых решается вопрос о правильном соответствии между явленностью объекта и объектом-интенции-который-является-этим-особым-образом.

7. Шютц обнаружил “тезис взаимности перспектив”. Этот тезис складывается из двух допущений: (а) допущения “взаимозаменяемости точек зрения” и (б) допущения “совпадения релевантностей”.

(а) Под допущением взаимозаменяемости точек зрения имеется в виду, что человек принимает как само собой разумеющееся, полагает, что другой делает то же самое, и полагает, что как он полагает в отношении другого, так и другой полагает в отношении него, что если бы они поменялись местами так, чтобы здесь-и-сейчас другого стало его здесь-и-сейчас, а его здесь-и-сейчас стало здесь-и-сейчас другого, то он увидел бы события тем же самым типичным образом, что и другой, а другой увидел бы их тем же самым типичным образом, что и он.

Если сформулировать это иначе, человек обращает свое внимание на ситуацию, обладающую таким “фоновым” свойством, что если — при заданных специфических актуальных явленностях сцены — каждый поменялся бы местом с другим, то каждый из них опознал бы сцену более или менее подобным для всех практических целей их взаимодействия способом. Когда человек обращает свое внимание на сцену, конкретные, здесь-и-сейчас актуальные явленности сцены для него иные, нежели для другого. Человек это знает. Но даже в то время как он это знает, сцена одновременно обладает для него таким характерным свойством, что то, что ему актуально здесь-и-сейчас является, есть потенциальная-явленность-которую-бы-оно-имело-для-другого-если-бы-они-поменялись-позициями. Он полагает, что то, чтo каждый из них актуально видит, потенциально может быть увидено обоими при обмене позициями. Таким образом, обнаружил Шютц, человек полагает, что имеются разные явленности, но также допускает, что они обусловлены разными перспективными позициями в мире, идентичном для них обоих. Однако этот идентичный мир, как выяснил Шютц, есть осуществление заранее допущенной возможности взаимозаменяемости позиций (физических и социальных), при которой предположенная взаимозаменяемость может быть принята вместе с контролируемым несоответствием. Поэтому свойство сцены для актера, состоящее в том, что она есть идентичная сцена для него и другого человека, может модифицироваться модификацией этой пресуппозиции, например, изменением интереса, церемониальной договоренностью, такими инструментальными манипуляциями, как хирургическая операция на мозг, прием наркотических препаратов и т. п. Идентичный мир гарантируется “способностью” человека удерживать эту пресуппозицию в непредвиденных обстоятельствах, навязываемых ему фактуальным миром. Далее в статье мы этот момент еще обсудим.

(б) Под допущением совпадения релевантностей подразумевается, что человек полагает, полагает, что другой человек полагает то же самое, и полагает, что как он полагает это в отношении другого, так и тот полагает это в отношении него, что различия перспективы, которые, как этот человек знает, имеют происхождение в его собственной и другого человека частных биографических ситуациях, нерелевантны для наличных целей каждого из них и что оба они выбрали и проинтерпретировали актуально и потенциально общие объекты и их свойства “эмпирически идентичным” способом, достаточным для всех их практических целей.

8. Человек принимает особую “форму социальности”. Помимо всего прочего, форма социальности включает в себя полагание человеком того, что существует некоторое характерное расхождение между тем “образом” его Я, который он приписывает другому человеку в качестве знания этого человека о нем, и тем знанием, которым он обладает о самом себе в “глазах” этого другого. Также он полагает, что изменения этого характерного расхождения остаются под его автономным контролем. Данное допущение служит правилом, с помощью которого обыденный теоретик группирует свои переживания относительно того, что собственно с ним происходит. Общему интерсубъективному миру коммуникации, тем самым, соответствует неразглашаемое знание, которое — в глазах данного лица — распределяется между людьми в качестве оснований их действий, т. е. в качестве их мотивов, или, в радикальном смысле слова, их “интересов” как конституирующих черт социальных взаимоотношений взаимодействия. Человек полагает, что есть вещи, которые какой-то один человек знает и которых, как он полагает, не знают другие. Неведение одной стороны состоит в том, что известно другой стороне в качестве мотивационно релевантного для первой. Тем самым, вещи, знаемые сообща, наполняются в своем смысле личными умолчаниями, избирательными утаиваниями. Таким образом, события повседневных ситуаций наполняются этим целостным фоном “утаиваемых смыслов”, знаний о самом себе и о других, которые не являются ничьим более делом: одним словом, являются частной жизнью.