Изменения в виде деятельности 4 страница

Я никоим образом не имею в виду, что управленческий аппарат «Истерн утилитиз Ко» не заботился о справедливости. Он не меньше, чем профсоюз, верил в «честную дневную работу за справедливую дневную зарплату», хотя и мог с ним не соглашаться относительно точного значения, которое должен был принимать каждый член этого уравнения. Но в той мере, в какой представление о справедливом обмене институционализировалось, оно почти не принимало в расчет ничего, кроме работы и денег, и трактовало как внешние для него многие аспекты справедливости, порождаемые элементарным социальным поведением. Это легко увидеть в ответах начальства на жалобы сотрудников бухгалтерского отдела. В конечном итоге оно указывало, что бухгалтеры заключили с фирмой договор, обязавшись выполнять порученную работу в обмен на справедливое денежное вознаграждение. Пока менеджмент соблюдал свою часть сделки, чего еще клерки были вправе от него требовать? Институционализация усложняет цепи трансакций между людьми, но достигает этого ценой упрощения каждого отдельного звена. Элементарное социальное поведение может компенсировать это упрощение, как иногда делает это в воинских подразделениях, но может также и находить это упрощение нетерпимым, как произошло в данном случае. Бухгалтеры ожидали, что компания поддержит справедливость вообще, а не справедливость в частности. Безнадежно и вразрез со всем ходом человеческой истории они ожидали, что управленцы компании будут вести себя как люди, а не как актеры, играющие институционализированную роль. И слава Богу, что они это делали; но в моменты вроде этого элементарное социальное поведение начинает вмешиваться в институционализацию и вместо того, чтобы быть для нее опорой, становится для нее угрозой. Это только один пример возможного расхождения между ними.

Давайте признаем, что ни бухгалтеры, ни другие, подобные им, не могли бы обнаружить свой статус столь ненадежным, а попытку сделать что-то, чтобы его улучшить, столь вознаграждающей, если бы не наслаждались прежде в сравнительном изобилии другими видами вознаграждения. Есть некая иерархия ценностей, и до тех пор, пока не достигнуты низшие, высшие не обретают своей притягательности: только богатый человек может позволить себе заботиться о собственном статусе. Только в немногих местах вроде Америки зарплаты столь высоки, что рабочие начинают проявлять интерес к более тонким аспектам распределительной справедливости; и это имеет последствия как для аппарата управления, так и для организованного труда. Бизнес здесь настолько преуспел в обеспечении людей деньгами, что возросла относительная значимость других ценностей; его старое, родившееся из прошлой нужды допущение, что денег вполне достаточно, чтобы привлечь на свою сторону всю энергию труда, уже не работает так хорошо, как раньше, и бизнес вообще не может выполнить своих задач, не сформировав спроса на новые продукты, которые должны покупаться за деньги. Что касается организованного труда, то чем успешнее он добивается повышения общего уровня зарплаты, тем вероятнее он подрывает собственное единство; ведь тогда рабочих может начать интересовать не просто абсолютный размер заработной платы, а разница в зарплатах, которая очевидным образом способствует настраиванию одной группы рабочих против другой. Пожалуй, наибольшего своего единства рабочий класс достигает тогда, когда его члены получают больше, чем нужно для простого воспроизводства их физического существования, чтобы боссы не могли купить их по одиночке (они могут быть готовы вместе выйти на забастовку), но не настолько больше, чтобы разница в зарплатах превзошла по относительной значимости общий уровень зарплаты. Реформаторы XIX века, между тем, в требовании всеобщего избирательного права должны были опираться на допущение, в то время верное, что беднейшие классы являются одновременно наибольшими по численности: если бы все эти люди получили право голоса, они смогли бы получить и все остальное, что им причиталось. Но теперь, когда кривая распределения доходов изменила форму и вверх поднялись столь многие семьи, что наибольшими по численности стали слои, обладающие средним доходом, мы, американцы, можем подавить бедных вполне демократическими методами: бедные получили право голоса, но теперь у них нет голосов. Я хочу этим сказать, что сам успех специализированного обмена денег на зарплаты является одним из тех условий, которые позволяют субинституциональному поведению прорваться в сферу институционального. Мы наконец стали достаточно богатыми, чтобы позволить себе проявить всю свою человечность.

Но позвольте мне вернуться к нашему офису. Бухгалтеры жаловались начальнику на несправедливость собственного положения в соотношении с положением операционистов, ожидая, что он обсудит это дело с чиновником, стоящим выше него в управленческой пирамиде. Когда он почти ничего или вообще ничего не предпринимал, они добавляли к своим жалобам жалобу на его поведение: «Он не отстаивает наших требований». Они ожидали от него такого рода действий, которые были бы естественными для неформального лидера: в ответ на лояльность, которую бы они ему предоставили, неформальный лидер определенно представлял бы их интересы перед лицом любой внешней для них стороны. Опять-таки, допущения субинституционального поведения восставали против допущений институционального: как бухгалтеры требовали от компании менее специализированной справедливости, так они требовали теперь и менее специализированного лидерства. Они опять взывали к человеку, а не к начальнику. Но как их начальник мог за них заступиться? Он тоже был скован институциональными правилами. Он мог доложить вышестоящему начальству о недовольстве бухгалтеров, но сверх этого не обладал никакой властью, чтобы что-то предпринять. Говоря институциональным языком, ему тоже платили за то, чтобы он делал то, что ему сказали. Чтобы реально чего-то добиться, ему, возможно, пришлось бы воспользоваться во взаимодействии с вышестоящим начальством скорее своими неформальными связями, нежели формальными.

На этой точке история бухгалтеров заканчивается. Хотя они подумывали о том, чтобы обратиться в профсоюз и попросить его заняться этим вопросом, на самом деле они этого не сделали. Да и сам по себе их случай не содержит ничего удивительного: я использую его лишь для иллюстрации того, что считаю большим классом случаев. Представьте себе, что в этом учреждении не было бы профсоюзной организации и многие группы накапливали недовольство, причем не только по поводу действительного размера зарплаты, т.е. вопроса, который сознательно обговаривается в рамках институционального торга, но и, как в случае упомянутых бухгалтеров, по поводу вопросов, которые не затрагиваются в рамках институционального торга. Конечно, сначала эти группы обращались бы к своим непосредственным начальникам; обнаруживая, что многие из этих начальников не могут эффективно отстоять их интересы, они попробовали бы сделать что-то другое. Во многих группах получило бы развитие неформальное лидерство, и если бы жалоба была глубоко прочувствованной, лидеры, чтобы сохранить свое положение, пытались бы донести эту жалобу до руководства. Первым делом они собрались бы вместе и организовали забастовку; и если бы их последователи располагали в достаточной мере тем, что я назвал социальным капиталом, будь то материальный или нематериальный, чтобы довести дело до конца, они заставили бы компанию принять профсоюз, коллективные договоры, процедуры разрешения спорных вопросов и т.д. Такое развитие событий часто дает начало профсоюзному объединению на заводе.

Обратите внимание, что произошло: субинституциональное поведение вошло в конфликт с институциональным. Результатом становится не коллапс старого института и возвращение к элементарному, а основание нового особого института — профсоюза, — призванного поддерживать субинституциональные ценности: заставить компанию принять менее специализированный взгляд на справедливость (процедуры рассмотрения жалоб в какой-то мере это и делают) и вернуть рабочим некоторый контроль над своей средой путем предоставления им более эффективного представительства, нежели могли им предоставить их непосредственные начальники или неформальные лидеры. Разумеется, новый институт, однажды сформировавшись, со временем может оказаться в таком же противоречии с элементарным социальным поведением, как и старый.

Я подозреваю, что многие из наших институтов имеют примерно такое происхождение. Более того, в предыдущей книге я утверждал это относительно комплекса институтов, который мы называем демократией[906]. В неформальных группах трудно осуществлять управление без согласия управляемых. Целью демократии является воссоздание этой элементарной ценности в гораздо более сложной институциональной среде. Это институт, перед которым стоит задача облагородить человеческие недостатки других институтов.

Изобретение новых институтов — не единственный способ справиться с конфликтом между субинституциональным и институциональным поведением. Этот конфликт может разрешаться, причем разрешаться надолго, «хорошим управлением» — тем самым, что получили бы наши бухгалтеры, если бы их непосредственный начальник сумел донести их жалобы до своего начальника, а тот, в свою очередь, начал бы рассматривать, как это дело можно уладить. Хорошее управление есть разумное поведение в более или менее неизменной институциональной рамке, и оно может смягчить многие дефекты последней. Если бы это было не так, мы не увидели бы столько автократий и тираний, достигших небывалого долговременного успеха, причем достигших его даже независимо от применения террора в управлении своими подчиненными.

Между тем, указанная проблема вовсе не обязательно решается, будь то временно или постоянно. Общество может разрываться конфликтом на части без создания нового устойчивого института. Еще чаще проблема может просто потихоньку тлеть, не выливаясь в открытый конфликт, но и оставаясь в то же время без разрешения. Новые формы поведения, которые могли бы оказаться достаточно вознаграждающими, чтобы утвердиться, не изобретаются; либо никто не может рискнуть социальным капиталом, чтобы их опробовать. В итоге складывается общество людей, в той или иной степени пораженных апатией, с институтами, в той или иной степени «замороженными» в неестественном равновесии — неестественном в том смысле, что из элементов, разбросанных там и сям, представляется вполне возможным создать что-то лучшее.

Что-то вроде этого, как представляется некоторым из нас, произошло с американской промышленностью, даже там, где она охвачена деятельностью профсоюзов[907]. Исходная институциональная договоренность о выплате денег за подчинение установленным порядкам подталкивала управленческий аппарат к превращению рабочего не в раба машины, на что сетуют гуманисты, а в саму машину, т.е. в нечто, обладающее таким замечательным свойством, что если только вы будете его подкармливать необходимыми материалами и энергией, оно будет делать для вас именно то, чего вы от него желаете, не больше и не меньше. Стоит подкармливать рабочего деньгами, и вы будете извлекать из него именно то, что вам нужно. Когда вы не получаете желаемого — а поскольку элементарное поведение всегда вторгается в ваши планы, вы никогда в полной мере его не получаете, — вы никогда не заключаете из этого, что ваша теория неадекватна, а заключаете только, что вы не применили ее достаточно жестко. Вы перенастраиваете рычаги контроля над машиной, так что теперь, как вы надеетесь, она просто не может сбиться с предначертанного пути. Лучшее из всего, что было до сих пор изобретено для этой цели, — конвейерная линия, где человеческая энергия настроена на скорость работы машины. Но ведь это же так неестественно, что вы должны подкармливать ваши человеческие машины все большими деньгами, чтобы вообще заставить их на ней работать. А чем больше денег они получают, тем относительно более ценным становится для них то самое элементарное социальное поведение, искоренение которого вы сочли для них лучшим. Рабочий остается в такой апатии, столь многие деятельности в его репертуаре остаются без вознаграждения, что менеджмент, видимо, имеет все основания считать, что он неспособен к самостоятельности и ответственности и что к нему можно относиться лишь как к машине, которую следует заправлять деньгами и приводить в действие. Таким образом, круг замкнулся.

Промышленности часто недостает одной характеристики, присущей, как мы видели, сильным и жизнеспособным институтам: не какой-то обособленный мотив, а широкое многообразие мотивов, движущих людьми, чьи деятельности институт координирует, должно быть мобилизовано на поддержку его целей, а не оставлено в состоянии, когда оно могло бы препятствовать их достижению или, в лучшем случае, устанавливать другие цели. Промышленность могла бы попытаться объединиться с силами, которые она до сих пор показывала себя не способной превзойти. Как обычно, это легче сказать, чем сделать.

Конечно, вы вольны занять моральную позицию и одобрить нынешнюю ситуацию, хотя и по причинам, противоположным тем, которые мог выдвинуть промышленник. Вы можете утверждать, что рабочие не обязаны поддерживать цели менеджмента, которые не могут не расходиться решительным образом с их собственными. Они должны соблюдать условия исходного узкого договора и сделать так, чтобы он работал в их интересах. Они должны получать как можно больше денег за выполнение как можно меньшей работы. Они не будут вести себя в точности так, как, по вашему мнению, они должны себя вести, но ведь ценой, которую платит человек за поддержание высоких моральных стандартов, становится то, что их редко приходится видеть реализованными. И, по крайней мере, ваша моральная позиция позволит вам не обращать никакого внимания на непосредственно стоящую проблему: в плане решения всех практических задач вы будете таким же консерватором, как и самый жесткий бизнесмен. Но общую проблему вам трудно будет проигнорировать. Рано или поздно в этом обществе или каком-то другом вы найдете институт, чьи задачи вы одобряете, и тогда вам уже не уйти от вопроса о том, как множество мотивов множества людей может быть привлечено на его поддержку.

Проблема цивилизованных людей состоит в том, что они не могут жить с институтами, которые сами изобрели. Вознаграждая какие-то виды социального поведения лучше, чем когда-либо могло их вознаградить дикарское общество, новые институты загоняют другое поведение в подполье. Но оно не остается там навсегда. Иногда сам успех этих институтов открывает двери поведению, которого люди не могли себе позволить, когда они находились в становлении. Если бедное общество должно быть человечным, потому что у него ничего нет, а богатое общество может быть человечным, потому что у него все есть, то мы, современные, — nouveaux riches, пытающиеся приобрести аристократические вкусы. Иногда великие восстания и революции, взламывая институциональную скорлупу, выпускают из образовавшихся разломов элементарное социальное поведение, горячее и прямолинейное. Например, они неизменно апеллируют к простейшим принципам распределительной справедливости: когда Адам искал пропитание, а Ева пряла, кто был тогда джентльменом? Назвать их простыми, разумеется, не значит назвать их плохими: вопрос о ценности приходит позднее. Ибо институты, которые изобретают мятежники в попытке реализовать на земле справедливость, в такой же степени склонны жертвовать чем-то человеческим, как и институты, которые им предшествовали: они коррумпируются уже самой яростью, их породившей. И тогда люди дивятся, стоила ли борьба уплаченной за нее цены, коли она оставила их со старой проблемой: как примирить их социальные институты с их человеческой природой. Между тем, люди изобрели один особый институт, который вполне может помочь им выйти из состояния «крысиных бегов». Называть его наукой почти так же неудобно, как называть свою жену миссис Смит: это имя слишком официально для будуара. Если люди хотят почувствовать себя как дома в мире, который они создали, они придут к лучшему пониманию того, с чем им нужно примирить свои институты, и наука посвятила себя поиску «лучших» средств для этого. Это единственная причина для изучения знакомого хаоса, который являет собой элементарное социальное поведение, за исключением, разумеется, чистого удовольствия от этого занятия.

Гарфинкель Г. Понятие «доверия»: доверие как условие стабильных согласованных действий и его экспериментальное изучение [908]