Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Барри Пронер






Обучающий и супервизирующий аналитик Общества Аналитической психологии (SAP), детский и взрослый психиатр, интересуется ранним эмоциональным развитием и связью между пост-кляйнианским психоанализом, особенно работами У.Биона и аналитической психологией, пишет статьи и читает лекции.

 

Я хочу показать, что использование переноса в качестве центральной философской и эмоциональной позиции в анализе не только уместно, но и совместимо с юнгианским подходом. Сам Юнг рассматривал перенос, не скрывая своей тревоги по поводу методичного анализа самого переноса в качестве «альфы и омеги анализа» (Фордхам, 1974). Он утверждал, что «благодаря этому личному чувствованию переноса Фрейд смог открыть, в чем заключается терапевтический эффект психоанализа» (Юнг, 1913, цитировано по Фордхаму, 1974). Как и во многих других областях, Юнг шел «впереди времени», когда рассматривал перенос шире, чем сексуальное явление, как это было принято во время Фрейда. Юнг говорил о «моральных, социальных и этических компонентах» - взгляд, близкий к более позднему пониманию Мелани Кляйн переноса как «тотальной ситуации». Например, он наблюдал, что пациент может воспринимать анализ подобно ребенку, желающему получить что-то особенное от своих родителей. Или может искать «особые выгоды», чему аналитик не будет мешать, поскольку они важны для пациента. «Нам надо позволить пациенту и его импульсам вести процесс» (Юнг, 1913). Он рассматривал сексуальные фантазии как связанные с эмпатией, адаптацией и потребностью в индивидуации. Юнг считал, что и негативный, и позитивный перенос способствуют индивидуации (Юнг, 1914).

Фордхам заметил, что Юнг описал перенос как имеющий «биологическое значение» и как «мост для пациента от его семьи к реальности». Юнг также видел инфантильные элементы переноса, представляющие «значительные помехи прогрессу в лечении, потому что пациент воспринимает своего аналитика как своего отца или мать», и чем больше он это делает, тем больше перенос будет ему мешать (Юнг, 1913). Фордхам наблюдал, что Юнг доверял Фрейду в том, что перенос является терапевтическим фактором в анализе, хотя фрейдисты в то же время считали, что улучшение в терапии происходит с помощью превращения бессознательного в сознательное. Фордхам пишет: «Юнг следовал Фрейду в понимании инцестуозных, эротических и инфантильных характеристик переноса, а также принятии феноменов сопротивления. Но он шел дальше психоанализа в своем акценте на терапевтической функции и направленности на цель переноса, в чем большую роль играет реальная личность аналитика. Его акцент на переносе как на потенциально терапевтичной ситуации и на реальной личности аналитика является его особым вкладом. Эта идея, что после того, как проекции будут поняты и разрешены, может быть построен мостик к реальности с целью достижения моральной автономии, что еще в 1913 году было определено как потребность в индивидуации в качестве центрального пункта в развитии этой теории. Социальные, религиозные, моральные и этические значения переноса были гораздо важнее для Юнга, чем для Фрейда».

Мне кажется, что важность ситуации переноса в аналитическом процессе может быть понята прежде всего через размышления о целях анализа. Затем я хотел бы сказать об использовании переноса для достижения цели (я рассматриваю обе части – перенос и контрперенос – как взаимозависимые элементы одного процесса, но буду дальше называть его просто «переносом»).

Анализ обеспечивает тип эмоциональных отношений, который невозможно найти где-либо еще. Это опыт экстраординарной близости и смысла, явно не искусственного и не эротического типа. Именно в контексте таких отношений возникает новое развитие в психике и, соответственно, в мозговых структурах.

Модель отношений в аналитическом процессе аналогична отношениям матери и младенца, в которых существующие инфантильные части психики, включая предрасположенность к формированию архетипических образов, выносятся на поверхность, а примитивные эмоциональные переживания и защиты и соответствующие им образы переживаются снова и прорабатываются в отношениях между пациентом и аналитиком. Таким образом, посредством этих отношений возникает возможность смягчения психических нарушений, восстановления утраченных частей самости, эмоционального роста и развития. Я считаю, что с этими первостепенными целями анализа неразрывно связан анализ переноса.

В ранний период психоанализа Фрейд видел его терапевтическое действие в раскрытии бессознательных конфликтов и в информировании пациента о них. Это метод «внушения» давал пациентам интеллектуальные знания, но не психические изменения. На смену этого пришло понимание Фрейдом важности переноса: сначала в качестве сопротивления, потом – неизбежности, и затем – терапевтического инструмента. Вначале считалось, что общий эффект переноса заключается в индукции у пациента сильной эмоциональной привязанности к аналитику. Вскоре была осознана опасность такой практики. Аналитик был всемогущим и контролирующим пациента, а пациент – аналитика. Появлялся негативный и эротический перенос. Эффект инсайтов был кратковременным.

После понимания этого многие аналитики стали искать процесс, который давал бы устойчивые психологические изменения. Анализ природы переноса, его бессознательных корней, его отражения в симптомах, снах и в превратностях эмоциональной жизни и, соответственно, эго (особенно в области символизации мышления) – в качестве происходящего здесь и теперь – в конце концов занял центральное место в анализе. Смысл и чувство находится в центре переноса, в драме, которая всегда происходит во внутреннем мире.

Это был большой прорыв. Аналитик больше не был всемогущим и всезнающим, а стал тем, кто эмоционально вовлекается на глубоком уровне, хотя сохраняет осознание опасности бессознательного участия в этой внутренней драме (Ракер описал это последнее явление как «идентификацию с внутренним объектом»). Контрперенос и его проявления стали важной областью исследования. Ракер, Хейман, Мани-Кирл, Фордхам и многие другие уделяли значительное внимание различным формам контрпереноса и тому, как работа над ним может помочь в понимании переноса. Бион развил представление об аналитической позиции в своей теории памяти, желания и понимания как качеств, которые нужно учитывать в подходе к аналитической сессии.

Стало очень важным избегать навязывания пациенту своих взглядов и проекций своей собственной эмоциональной жизни. Импульсы аналитика успокоить, похвалить, посоветовать или дать какое-либо другое удовлетворение стали считаться контрпродуктивными. Скромность и умеренность были важными качествами для аналитика. Фрейд ссылался на высказывание хирурга 17-го века Амбруссо Паре: «Я перевязываю раны, а Господь исцеляет их». Для юнгианского аналитика самость с ее интегрирующей и жизнеутверждающей функцией является союзником в аналитическом процессе.

Два дальнейших направления в современном анализе переноса идут от Мелани Кляйн. Первое заключается в наблюдении, что бессознательные отношения, разыгрываемые в переносе, являются не простым повторением ранней эмоциональной жизни, а живым текущим переживанием, происходящим во внутреннем мире и все время меняющимся. Во-вторых, лучше всего это понимать через игру проекций и интроекций между пациентом и его объектом, особенно через действия проективной идентификации. Как сказал Джеймс Стречи, аналитик является внешним фантазийным объектом (Стречи, 1934).

Я хочу предложить две клинические виньетки для иллюстрации этих положений.

Пациент 1: Х была интеллигентной и очень успешной деловой женщиной пятидесяти лет, которая недавно развелась с двадцатипятилетним мужем. Ее прислал коллега, работающий консультантом в общей хирургии, потому что ее явное нервозное состояние привело к различным соматическим нарушениям. Она сказала, что страдает от многочисленных фобий всю свою жизнь; теперь они стали мешать ее работе. Она также сказала, что в течение всей своей жизни она не любила никого, кроме теперь уже взрослой дочери, и всегда чувствовала себя нелюбимой. Она описала свои отношения с родителями как холодные, в них отсутствовало эмоциональное понимание. У нее была сестра, которая верила, что одержима дьяволом и регулярно проходила процедуру экзорцизма. Довольно скоро стало ясно, что среди прочего моя пациентка имеет слабую способность осознавать и выражать свои чувства.

Она легко согласилась посещать меня три раза в неделю и использовать кушетку. Вскоре она стала говорить более свободно и с доверием, чувствуя себя на анализе как рыба в воде. У нее появились позитивные чувства ко мне, особенно после моей интерпретации ее сна, который был для нее очень значим. Она стала приносить мне сны и сообщать о событиях в ее внутренней и внешней жизни. Она чувствовала, что ее слушают и понимают – впервые в ее жизни.

Она чувствовала поддержку и стала сильнее. На первом году анализа она развелась, ее мать умерла, она переехала в другой дом и оставила свою старую работу, чтобы стать вольнонаемным консультантом.

С удивлением она обнаружила, что ее состояния паники при вождении, пересечении мостов, в лифтах и высоких зданиях (и это только часть всего списка) уменьшились в частоте и интенсивности. Она чувствовала, что я понимаю ее и что я эмоционально доступен. Все это принесло мне соответствующее чувство, что я признан и эффективен в качестве аналитика, которому не следует усиливать ее расщепление между плохими родителями и мной.

Эти изменения в ней были поверхностными и скрывали более глубокое чувство небезопасности. Временами она просила изменить время сессии или отменить сессию из-за важной встречи по работе или по другим «серьезным» причинам. После каждого нарушения аналитической рамки она страдала от сильной депрессии и эмоционального осадка. Мое ощущение себя хорошим аналитиком быстро улетучилось. Перерывы (особенно длительные) были травматичными. Мы пришли к тому, что более важным элементом была не «правильность» моих интерпретаций, а ее сильная потребность во мне, в поддержании стабильности встреч. Она называла это чувством поддержки. Когда я был в городе, но анализ прерывался, она чувствовала, что «Господь у себя на небе, а с миром все в порядке». Если я отсутствовал, были совсем другие переживания. Из этого материала, ее снов и моего собственного чувства себя как прекрасного или ужасного аналитика (или как ни реального, ни нереального) мы обнаружили, что она страдает от сильного гнева и разочарования (что я отсутствую или ненадежен), и что она оплакивает и теряет меня - внутри себя и вне одновременно. Это был эмоциональный опыт аналитических отношений, от которых она в реальности по-настоящему зависела, даже когда была зла и разочарована в них; отношений, которые позволяли ей (возможно, впервые в жизни) найти доверие внутри себя, поскольку она всегда отрицала потребность в значимых отношениях. Это вело ее к способности переносить зависимость от хорошего объекта, признать его важность и оплакать его потерю. Если бы я связал все эти пункты слишком рано или интеллектуально с ее эмоциональными потребностями и фрустрациями, она приняла бы это просто как другую интерпретацию, одну из многих возможных, и не возникла бы возможность реальных психических изменений.

Пациент 2: пример проективной идентификации и того, как она усиливает понимание аналитика.

Моя пациентка У на двадцать пятой неделе анализа была молчалива первые несколько минут сессии в понедельник утром. Она сказала, что у нее есть много что сказать, но сейчас ничего не приходит в голову. Через какое-то время она сказала, что на выходных у нее состоялся ужасный разговор по телефону с ее бывшим мужем, который был психопатом и алкоголиком. Он нашел ее телефонный номер через общих друзей. Она не слышала о нем много лет. Он был пьяным и агрессивным и умолял ее вернуться к нему. Он сказал, что она клялась в верности и должна оставаться с ним всю жизнь.

Пациентка замолчала на длительное время. Я спросил ее, о чем она думает. «Ни о чем, у меня нет мыслей», - сказала она. Я спросил о ее чувствах. Она сказала «покой» и молча заплакала. Я чувствовал беспомощность и бесполезность. Я начал задремывать. Хотя ей было «спокойно», я чувствовал, что бросаю ее и оставляю в ужасной ситуации. Тем не менее, я не хотел прервать тишину и сказать что-то, чтобы «ей стало лучше». Я чувствовал, что для нее важно взять ответственность за то состояние, в котором она находилась из-за нас, и посмотреть, куда это приведет. Это подбило меня через какое-то время сказать, что она чувствует себя довольно беспомощно и хочет, чтобы я узнал, каково это - столкнуться с кем-то в таком стрессе и быть неспособным помочь. Я сказал, что ее чувство беспомощности заставило ее утратить мышление.

Она отреагировала рядом размышлений о муже и ее родительской семье, которых она оставила в хаосе, «который она не смогла разгрести», уехав жить в другую страну. Она чувствовала себя виноватой. Но теперь она думает, что ее муж, как и ее семья, должны сами взять ответственность за свои трудности и не перекладывать их на нее (как это было всю ее жизнь). Она добавила, что чувствует теперь, что они сами должны отвечать за желание изменить все к лучшему, а не ждать этого от нее.

 

Концепция переноса значительно изменилась с первоначального взгляда Фрейда на перенос как на препятствие для анализа (в примере, когда пациентка бросилась его обнимать), далее - как на сопротивление пациента, и только позже - как на центральный элемент в анализе. Юнг выражал различные и амбивалентные мнения в отношении анализа переноса и, по-видимому, испытывал трепет перед его силой. Он часто настаивал, что перенос должен быть разрешен, чтобы аналитик и пациент продвигались к реальным отношениям и работе над индивидуацией. В ранний период в психоанализе считалось, что пациенты переносят внешний объект (реальную фигуру) на последующие отношения. Значительные изменения внес Джеймс Стречи, который считал, что переносится не внешний объект, а соответствующая часть внутреннего мира, внутренний объект, и это обуславливает взгляд пациента на мир. Позже Мелани Кляйн, интересовавшаяся на протяжении всей жизни ранним эмоциональным развитием, вскоре после выработки концепции проективной идентификации описала «переносную ситуацию». Она писала: «По моему мнению, в распутывании деталей переноса важно думать в терминах тотальных ситуаций, перенесенных из прошлого в настоящее, а также об эмоциях, защитах и объектных отношениях» (Кляйн 1952).

Бетти Йозеф написала в 1985 г.: «Она отметила, что много лет перенос понимался в терминах непосредственных высказываний об аналитике, и только недавно было понято, что, например, такие вещи, как отчеты о повседневной жизни и т.п., дают ключ к бессознательным тревогам, ощущаемым в переносной ситуации. Я считаю понятие тотальной или общей ситуации важным для сегодняшнего понимания и использования переноса… Под этим термином надо понимать все, что пациент вносит в отношения. Принесенное пациентом лучше всего можно понять через внимательное отношение к тому, что происходит внутри наших отношений, т.е. как он использует аналитика, помимо того, что он говорит. Многое в понимании переноса приходит через исследование того, как пациенты действуют на нас, заставляя чувствовать какие-то вещи, как они включают нас в свои защитные системы, как они бессознательно взаимодействуют с нами в переносе, пытаясь добиться наших реакций, как они выражают аспекты своего внутреннего мира, сформировавшиеся в детстве, часто на невербальном уровне, которые часто можно уловить только через вызываемые у нас чувства, через наш контрперенос в широком смысле этого слова.

Этот автор говорит нам, что перенос сегодня в значительной степени понимается и толкуется через проективную идентификацию. Все, что происходит, вербально и невербально – действия, их отсутствие, порядок и стиль того, что представляет пациент, символическое содержание его слов – короче говоря, вся ситуация учитывается в размышлениях аналитика. Бион и другие авторы идентифицировали и разработали различные формы проективной идентификации - не только защитные или «патологические», но также и «нормальную проективную идентификацию» коммуникаций. Последняя дает «здоровое эмоциональное развитие», когда сообщения адекватно понимаются и трансформируются в то, «о чем можно помыслить». Это связано, но не совпадает с процессом деинтеграции и реинтеграции архетипов в эмоциональном развитии.

Различные формы проективной идентификации можно найти как в аналитическом процессе, так и в раннем младенчестве. Исследования младенчества дают нам материал для ее понимания.

Есть важное различие между «анализом переноса» и «работой в переносе». Первое выражение относится к методу, в котором, наряду с обращением внимания на ряд областей в качестве частей аналитического процесса, перенос фиксируется и интерпретируется или просто отслеживается. Работа в переносе, напротив, относится к использованию переноса в качестве центрального направления аналитического метода; это практика, основанная на посылке: все, что приносится на сессию - вербальное и невербальное, сны и ассоциации - сообщает нечто про текущие внутренние отношения между пациентом и аналитиком. В данном случае имеется в виду не то, что отношения аналитика и пациента важнее других отношений, прошлых или настоящих, а что анализ отношений «собирается в переносе» из отношений во внешнем и внутреннем мире в «месте», где они могут быть поняты – здесь и теперь в аналитическом кабинете.

Я признаю, что мои размышления о переносе лучше всего приложимы к анализу с частотой четыре или пять раз в неделю, в котором больше внесения эмоционального опыта пациента, чем при менее частой психотерапевтической работе. Но я считаю, что подобный подход применим к работе любой частоты, хотя это может отражаться на характере интерпретаций.

Много написано о том, как и когда интерпретировать перенос, что требует навыков, терпеливости, а также смелости и убедительности. Тема интерпретации очень широка и требует особого рассмотрения. Работа различается в зависимости от того, ходят ли пациенты ежедневно или редко. Во втором случае перенос часто держат в уме и не обязательно открыто обсуждают с пациентом. Несомненно, работа различается в зависимости от типа пациента, который надо тщательно учитывать. Тем не менее, ко всем ситуациям приложим общий принцип.

Я обнаружил на супервизиях, что аналитики, работающие один-два раза в неделю с пациентами, обнаруживали в себе и своих пациентах материал, который они оба хотели бы прорабатывать в более частой работе. Тревоги обоих, аналитика и пациента, по поводу более плотной работы и большей эмоциональной интенсивности часто являются поверхностным мешающим фактором, и такие причины, как время или деньги, высказываемые пациентом, легко принимаются аналитиком.

Работающие «в переносе» считают важным ждать, пока материал развернется и избегают всего, что может изменить направление развития процесса. Это означает, что аналитик не начинает и не структурирует сессию. У пациента минимум информации про аналитика, его жизнь, образование, а также про его внутреннюю жизнь, кроме тех аспектов, которые проявляются в реагирование на пациента. Более того, должны отсутствовать социальные и другие контакты между пациентом и аналитиком вне сессий. Это метод также предполагает умение обращаться со всем, что возникает на сессии, с просьбами пациента (и тем, как он это делает), вопросами, поступками, попытками физического контакта, а также личными откликами аналитика. Все, что возникает, потенциально имеет большое значение для переносных отношений и может сообщать аналитику о происходящим с внутренними объектами.

Этот метод предполагает избегать стимуляции чем-либо, кроме личности аналитика, вроде рисования или других методов самовыражения, а также принесения чего-либо на сессию. (В детской терапии это происходит иначе. Поскольку дети менее вербально развиты, они могут использовать игрушки и другие материалы, используя их так же, как взрослый изъяснялся бы словами.) Физические контакты любого рода могут иметь обширные реакции в бессознательной жизни. Так что аналитик должен избегать любых действий. Одна пациентка убеждала меня купить почти новую машину своего мужа по бросовой цене. Другая приносила подарки. Пациент приглашал воспользоваться лыжной базой его друзей в Швейцарии. Как видно, аналитику, работающему в «переносе», следует на работе применять депривацию и самоотречение. Но эта жертва вознаграждается. Отношения, предлагаемые пациенту, очень быстро понимаются как совсем непохожие на остальные, социальные или родственные. Они ассиметричны в смысле отсутствия информации об аналитике. Аналитик, в отличие от пациента, не говорит сразу то, что приходит ему на ум. Это ни в коем случае не выглядит как отсутствие смысла и близости. Совсем наоборот, и пациенты быстро понимают важность этого. И также понимают, по моему опыту, исключение знаков теплого отношения и юмора.

Этот довольно строгий и дисциплинированный подход имеет под собой основу в «аналитической позиции», которую порой обвиняют как холодную, бесчувственную или «нечеловечную». Капер пишет: «Хотя может показаться, что недостаток ответственности по поводу того, исцеляют или нет пациента интерпретации аналитика, является холодной негуманной установкой и, возможно, даже безответственной, я бы утверждала, что верно обратное – что только сопротивляясь стремлению исцелять, аналитик может интерпретацией выразить свою более важную ответственность перед пациентом – не лечить его, а помочь исцелиться самому».

Со временем этот подход приносит большое облегчение пациентам, даже самым нарушенным из них. Я считаю, что это чувство облегчения возникает из постепенного признания пациентом направленности аналитика на то, что и почему происходит в бессознательном пациента в данный момент. Эффект такого фокусирования облегчает глубинную тревогу пациента, которую он не может реалистично изучить внутри себя, без расщеплений, уверток или потребности погасить ее немедленно (Капер 1991).

Капер также адресуется к переносным отношениям в противовес «реальным отношениям», на которые ссылается Юнг столь часто, и которых пациентам, как они говорят, часто не хватает в анализе.

Хотя здоровая часть даже нарушенных пациентов чувствует облегчение и удовлетворение от способности аналитика нести проекции пациента (выраженной в его спокойном интерпретировании всех аспектов бессознательного пациента), нарушенная часть даже здоровых пациентов чувствует, что аналитическая приверженность спокойным интерпретациям - не более чем глупость, искусственный прием. Эта часть пациента признает переносные фигуры, играющие свои роли внешних фантазийных объектов как абсолютно реальные, и реальную фигуру аналитика как искусственную… Что заставляет пациента чувствовать аналитические отношения искусственными? Как это не парадоксально, попытки аналитика быть реальным – его внимательные усилия не впутываться в бессознательные фантазии пациента, чего тот ждет от роли внешнего фантазийного объекта… Следовательно, когда пациент видит вас «реальными» и эмпатичными, важно помнить, что можно нечаянно столкнуться с перверсивными нападениями пациента на аналитика и его чувство реальности.

Что юнгианского в этой перспективе переноса? Я считаю вслед за Юнгом (1913), что у переносных отношений есть проспективная и развивающая функция. Можно ли сказать, что перенос есть архетип? Кажется, у него есть все черты. Как таковой он является функцией самости. Напомню, что Юнг считал, что перенос отражает стадии индивидуации.

Одним из вкладов Мелани Кляйн в фрейдистскую метапсихологию было ее введение концепции внутреннего мира, в котором «что-то всегда происходит». Из-за влияния примитивных обстоятельств ранней жизни внутренний мир становится таким же «реальным», как и внешний. Это «внутренняя реальность». Метафорически это космос, где продолжаются отношения между субъектом и его объектами. Эти внутренние фигуры выражено архетипические по своим качествам и своему влиянию. Юнг видел бессознательное как мир фигур, как это принято и в современном психоаналитическом мышлении. Он понимал, что происходящее - не просто «фантазия», а другой уровень реальности, управляющий нашим мышлением и поведением. Оба автора, Юнг и Мелани Кляйн, по словам Фордхама, «говорили историями».

Напряжение между позитивным и негативным переносом устанавливает баланс противоположностей, который всегда присутствует. Это стержневой элемент аналитической работы. Психоаналитик У.Бион сказал, что «параноидно-шизоидная» и «депрессивная» позиции всегда в динамическом напряжении и там находится огромное количество жизненной энергии. Одна из главных формул Биона в том, что тем или иным образом существуют внутренние отношения между «контейнером» и «контейнируемым», между собой и другим. Именно в этих отношениях невыразимые состояния становятся доступными для осмысления, переносимыми. Они получают имена. В отсутствии хороших отношений контейнирования возникает «невыразимый ужас». Катастрофическая тревога расширяется на весь космос. Это можно видеть, например, во снах. Для младенца контейнером является способность матери думать о переживаниях своего младенца, и тогда контейнируется эмоциональная жизнь ребенка. Здесь бывают разные перестановки и разветвления. Одним аспектом является терапевтический эффект аналитических отношений. Юнг также говорил о контейнере и контейнируемом, хотя и другими словами и в другом контексте. Эта идея, возможно, близка к метафоре vas - алхимического сосуда для трансформации. Как и многие другие идеи Юнга, это была глубокая концепция, она стала основой того, что позже было описано в терминах объектных отношений клиницистами, интересующимися эмоциональным развитием. Проективная идентификация (термин Кляйн) является еще одной теорией, сформулированной Юнгом другими словами, что демонстрирует его понимание этой темы.

Что касается символов, то, с моей точки зрения, они возникают внутри и могут наиболее эффективно интегрироваться в эмоциональную жизнь через анализ глубоко значимых Я-Ты отношений. Символы присутствуют не только во снах пациента, они вездесущи, они есть во всем материале сессии и в анализе в целом. Сны рассматриваются как часть целой аналитической картины в контексте наиболее характерных тревог и защит. Следовательно, сны надо понимать через перенос, и в той же мере понимать перенос через сны.

Я хочу обсудить, что общего и отличного в моем подходе и в подходе Верены Каст. Она работала с пограничной пациенткой, у которой были трудности с символизацией. Мы оба считаем, что должна анализироваться бессознательная психическая жизнь, и в отношениях происходит «активация бессознательного». Однако у нас различное понимание природы бессознательной психической жизни и того, как ее анализировать. Мы видим материал различным образом. Например, я не «нахожу образы» как таковые, ограничивая себя интерпретациями бессознательного эмоционального мира отношений, часто через понимание его связи с аффектами и телесными переживаниями младенчества. Это «модель развития», а не «символическая модель», но от этого она не становится менее архетипической. Фактически, перенос и контрперенос можно считать архетипами.

Я не считаю, что перенос является «искажением восприятия отношений». Это верно, что перенос может искажать отношения, но он также является сущностью отношений, без которых они бы не существовали.

Я считаю, что символы не следует давать пациентам. Они возникают в аналитических отношениях спонтанно. Аналитик анализирует то, что есть, и «предоставление символов» происходит главным образом через перевод бессознательных конфликтов, тревог и защит в слова. Я не считаю задачу аналитика менее интервентной, но делаю акцент на процессе взаимодействия, а не на содержании. Опасность установки на «давание символов» и на «творческий акт аналитика» - в том, что аналитик видится всезнающим и всемогущим. Это проявляется и с ситуациях, когда аналитик хочет, чтобы что-то произошло, например, был найден лучший вариант или пациент нашел символ. «Активация символов» - только одно возможное развитие, которое может происходить тогда, когда пациент чувствует глубокое понимание и позитивных, и негативных аффектов и развивает сильную связь с хорошим внутренним объектом. Здесь «меньше объяснений» и больше поиска смысла. Здесь меньше использования таких терминов, как «таинственные отношения слияния», «общее бессознательное» или «общее отношение», которые предполагают отрицание отделенности и защита обоих – и аналитика, и пациента - от болезненной реальности сепарации и различий.

Мне кажется, что Каст упускает аналитический поход к «переносу», когда утверждает, что «пациенту не позволяется что-либо чувствовать, думать и переживать что-то вне связи с аналитиком, и последний становится слишком важным вездесущим объектом». С моей точки зрения, пациент, как любое человеческое существо, всегда находится в отношениях с объектом, значимым другим, и аналитический процесс и кристаллизует, и направляет мощные бессознательные аффекты отношений на аналитика. Это надо понимать эмоционально и трансформировать, что не может быть сделано в отношениях с людьми вне рамок аналитических отношений Я-Ты.

Следует признать, что работа с большей или меньшей частотой с пациентами создает большие различия в анализе. Если у вас есть возможность видеть пациента ежедневно, то возникающие аффекты гораздо более контейнируемы и, следовательно, их можно проработать на более персональном уровне. Тем не менее, отмечалось, что можно работать и менее часто с пациентами тем же подходом, не отставляя пациента в слишком большой тревоге.

Клиническая иллюстрация Каст ясно показывает наше различие в теории и методе. Если бы я работал с этой пациенткой, я бы фокусировался на понимании процесса взаимодействия. Аналитик «чувствовал большое давление изобрести хорошую историю», чтобы спасти жизнь пациентки и «переживал ступор». Это важная информация для понимания эмоциональных отношений. Как я вижу, пациентка втянула аналитика в переживание сильного раннего страха и заставила ее «спасать» жизнь пациентки. Она пыталась заставить аналитика понять страх смерти, который глубоко нарушил ее раннее развитие. «Рассказать хорошую историю» - менее важно, чем заниматься объектом ее любви и ненависти через отношения, в которых ее убийственные чувства могут быть контейнированы и трансформированы. Я думаю, что опыт контейнирования, хотя и не прямым образом, обретается через опыт понимания ее настойчивости в попытках передать свой страх и отчаяние. Ответить только на ее сознательную просьбу и «предложить символ» - напротив, может оставить пациентку в состоянии непонятости, в котором она всегда пребывала. Это служит ослаблению тревоги аналитика, но нагружает и без того нагруженную пациентку.

Существует расхожее мнение, что можно найти все необходимые идеи в наших теориях. Но это не означает ограничиваться только своей группой. Я согласен с мнением более молодой коллеги, которая посещала группу из студентов различных школ, где представлялись случаи. Один человек, с которым она там встретилась, сказал ей, что никогда не видел здесь раньше юнгианцев. Она ответила, что считает аналитическое сообщество подобным мультикультурному обществу: отдельные его члены не чувствуют, что теряют идентичность, когда находят пользу от общения с теми, кто не входит в их группу.

 

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.011 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал