![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава двадцать третья
Клодия заступила ему дорогу, нависнув над ним. Впервые, наверное, он видел женщину достаточно высокую и мускулистую, чтобы она над ним нависла. И по его реакции можно было много о нем сказать. — Блейк, убери свою крысу. — Отдай пистолет, и я отойду, — сказала она. — У меня было больше оружия, когда она сегодня меня трогала. — Ты тогда был телохранителем при своем мастере, а сейчас идешь на тесный и личный контакт с одним из моих. Она говорила тихо, по-деловому. Интересно, что она назвала меня одним из своих мастеров. Что-то новенькое. Я видела по одному плечу, что он пожал плечами, потом, очевидно, передал ей пистолет, потому что Клодия отступила в сторону. Он подошел босиком к кровати, успев уже расстегнуть верхнюю пуговицу джинсов. Это он сделал заранее или зацепился пистолетом, когда доставал? Последнее было бы беспечно. Он беспечен? Я была чересчур спокойной, смотрела, как он подходит, и сама удивлялась собственной отстраненности. Это было почти как шок, или же… лев во мне был абсолютно бесстрастен к приближающемуся оборотню. Животные в некоторых смыслах реагируют сильнее, чем мы; люди принимают это за эмоции, но это не так. Эмоций у кошки в моей голове не было. Она ждала. Ждала с холодным, настороженным терпением, будто могла так наблюдать за ним вечно и ничего не чувствовать. Ему выбирать, поладим мы с ним или прогоним его. Если он проявит глупость или слабость, она его не примет. Может быть, убьет, но страстности в этом решении не было. Оно было холоднее, чем любая мысль, у меня бывавшая, кроме тех случаев, когда я принимала решение убивать. Тогда наступал момент холодной ясности, почти полного покоя. И в голове этой большой кошки мой момент мирной социопатии тянулся вечность. Натэниел шевельнулся, и я повернулась было к нему, но львица зарычала на меня, полоснула когтем изнутри — дала мне понять, что ей нужны мои глаза, а леопарды ее не интересуют. От боли меня скрутило спазмом. Я частично исцелилась тем, что сделала с Натэниелом, но это одно движение показало мне, что исцелилась не до конца — еще есть раны там, где их никак не забинтовать. Отчасти мне хотелось воспротивиться ей и повернуться к Натэниелу, но я знала, что тогда будет хуже. Секунду я боролась с собственным упрямством, закрыв глаза и сосредоточившись, пытаясь решить, достаточно ли я взрослая, чтобы уступить в этой мелочи, или же мне всегда надо побеждать. Если я покажу львице, что она может мною вертеть, не создаст ли это плохого прецедента? Но тут пришла мысль, что львица — это я. Я борюсь с собой. Очень по-фрейдовски — или по-юнговски? Как бы там ни было, но странно себя веду. Мысль была настолько моя, что у меня глаза открылись. Куки стоял перед кроватью, опустив руки. Лицо его было полно ожидания, но настороженное, будто он был готов, что может что-то обломаться. Синие волосы на макушке примяты, как будто он спал, когда я его позвала. Глаза синие-синие, смотрят прямо на меня. На левом плече татуировка: лица Берта и Эрни. Тема обозначилась ясно. — Еще татуировки есть? Он ухмыльнулся: — Хочешь посмотреть? — Не знаю, — ответила я. — Ты меня звала, — сказал он, и голос его стал тише, будто он не до конца понимал, что происходит, а теперь уже и не знает, хочется ли ему здесь быть. Хотя бы осторожен — это понравилось кошке у меня в голове. — Ей нужно передать тебе своего зверя, — сказал Мика. Куки повернулся к нему, наморщив брови: — Не понял. — Ноздри его раздулись, он понюхал воздух. — Она пахнет львом, но раньше она пахла леопардом. И волком тоже. — Он покачал головой, будто избавляясь от запаха, чтобы прочистить мысли. Посмотрел на меня, все так же морща брови, тихо спросил: — Кто ты? Правдивым был бы ответ «сама не знаю», но в этой комнате сейчас были не только друзья. Октавий, если бы мог, стал бы врагом. Я собиралась сказать какую-нибудь полуправду, когда Жан-Клод шагнул вперед. — Ma petite, очевидно, обладает способностью приобретать зверей тех вампиров, с которыми входит в тесный контакт. Я знал, что она получила от меня волка, как бывает у слуг. Леопард ей достался от контакта с другим вампиром. Может быть, близость с твоим мастером дала ей льва. Не ложь, но уж наверняка не полная правда. Но я ничего лучшего предложить не могла бы. — Тогда она очень опасна, — сказал Октавий от двери. Они с Пирсом все еще держались к двери поближе, будто чтобы быстро сбежать. — Да, она весьма сильна, — согласился Жан-Клод. — Опасна, — повторил Октавий. — Знают ли другие мастера, чем рискуют? Что их зверей соблазнят и уведут к тебе, Жан-Клод? Или, быть может, мы первые ваши жертвы? Жан-Клод вздохнул; этот звук отдался эхом от стен, погладил меня. Львица заметалась, зарычала глубоко и низко, звук этот вырвался у меня из губ. — Перестань, — сказала я. — Мои извинения, ma petite. — Он повернулся к Октавию: — Установим между нами истину, Октавий, пока ты не стал думать о нас еще хуже. Я тебя давно знаю, и слухи ты пойдешь распускать. Так вот я говорю тебе правду и буду знать, если ты ее разгласишь, потому что никто, кроме тебя, этого не сделает. — Я не сплетничаю. — Ты всегда был сплетником. Так вот у Аниты — четыре разных типа ликантропии в крови. — Это невозможно. — Как невозможно иметь слугу-вампира или подвластного зверя, который неподвластен мне. Но это все так. — Вести про слугу-вампира доходили до нас, но мы сочли их слухами. Жан-Клод покачал головой: — Огюстину хватит сил увидеть правду. Когда он увидит Аниту с Дамианом, он ее так и так узнает. Я тебе просто сообщаю на одну ночь — то есть на один день — раньше. Сказал он это так, будто на минуточку забыл, что остался на ногах на рассвете. Не забыл, конечно. — Я свидетельствую, что человеческие врачи взяли у нее кровь и исследовали. Она — носитель более одного штамма ликантропии, но не перекинулась еще ни разу. Зверь в ней есть, но превращаться она, очевидно, не умеет. Эти звери пытались из нее сегодня вырваться, и все же она не может перекидываться. — Она застряла на точке, когда зверь пытается выбраться наружу, а ты не знаешь, как его выпустить, — добавил Мика. — Ой-ой! — сказал Куки и посмотрел на меня с сочувственной улыбкой. — Несладко тебе пришлось. — Ты себе и представить не можешь, — ответила я. — Может, — проворчал рядом со мной Натэниел. Двое оборотней переглянулись — долгий оказался взгляд. — Да, я помню свой первый раз. Все мы помним. — Она сопротивлялась, и процесс застыл посередине. Он уставился на меня, прищурясь. — Не может быть. Такого никто не может. — Не надо недооценивать упрямство Аниты, — сказал Ричард от дальней стены. — Иначе можешь сильно пожалеть. Я посмотрела на него. Он взял себе одно из кресел возле камина, сел как можно дальше от кровати. Почти весь он был в тени, лица не разглядеть. А может, я и не хотела сейчас видеть его лицо. — Не путай силу воли с упрямством, — сказал Мика. — Есть разница. — По мне — одно и то же, — возразил Ричард. — По тебе — да, — согласился Мика. Низкое рычание донеслось от Ричарда и отдалось эхом в комнате, как до того — вздох Жан-Клода. Этот звук заставил меня поежиться, и не от обещания секса, он полыхнул по мне жаром, и львица отреагировала. Она влилась в меня изнутри, как раньше леопард, а до него волк, и я вдруг забилась на кровати с воплем. Я не хотела, чтобы было больно, но волчицей мне не хотелось быть, а львицей — тем более. Я даже городского прайда толком не знаю, блин! Если меня в человечьей шкуре удержала только сила воли, то сейчас она заканчивалась. Я проигрывала битву и не хотела этого. Я потянулась к Куки, он схватил мою руку почти рефлекторно, я дернула его на себя, и он не стал упираться. Мог бы, но не стал, и лег на меня сверху, а львица рвалась наружу, вытягивалась, тянулась, неимоверно большая, пыталась выпустить когти сквозь мои пальцы. Выйти она не могла, но эти метафизические когти рвали мне кожу изнутри. Вопя от боли, я подняла руки, притянуть льва к себе, и под ногтями была кровь. Господи, помоги мне! Издалека донесся голос Куки: — Что мне делать? — Поцелуй ее, — сказал кто-то. Он меня поцеловал, и когда его губы коснулись моих, я отпустила львицу. Отпустила ее врезаться в него. С Натэниелом я пыталась зверя слегка удержать, но моя способность контроля на сегодня кончилась. Больно было, когда она из меня вышла — будто мне в горло сунули лопату и выкапывают внутренности, вытягивают рваной горящей чередой. Я заорала ему в рот, он закричал в ответ, не отнимая губ от моих, хотя сам извивался от боли. Его руки впились вокруг меня в кровать, держали, держали, а рвущая, вспарывающая полоса силы терзала его тело. Не было этого мига скольжения костей, изменения формы. Только что он был человеком, и в следующую секунду кожа его взорвалась, залив комнату дождем густых капель. Тело у меня под руками было шерстистым и сухим, щека, которой я касалась, покрылась бахромой густой золотистой гривы. Глаза мне залила липкая жижа, пришлось их протирать. И еще какие-то сгустки, более вязкие, чем прозрачная жидкость. Сила в буквально смысле порвала его — у меня мелькнула мысль, уцелели ли татуировки, а потом я увидела его лицо. Глаза стали золотистыми, лицо — бледно-золотым, и грива мохнатым ореолом. Странная, изящная смесь человечьего и кошачьего была в этом лице. Плечи стали шире, чем у леопарда, все куда более мускулистое. Вдруг обнажившееся тело оказалось прижато между моих ног, но не выражало счастья, что оказалось там. Мелькнул позади хвост, а потом тело рухнуло, обмякнув, частью на меня, частью рядом. Там, где вес пришелся на меня, мне стало больно, я пискнула, и он откатился в сторону, завалился на промокшие простыни. Похож был на первобытного бога, ставшего жертвой охотников. А я осталась лежать на месте, покрытая чем-то, чего мне видеть не хотелось. Слишком оно было густое, слишком… ну, слишком, и все. Не хотелось мне ни на это смотреть, ни об этом думать. Меня усыпали кусочки его тела, и я знала, что ему больно, чертовски больно. — Прости, — сказала я сорванным шепотом. Он поднял на меня золотистые глаза: — Блин, больно-то как! Мика подошел к краю кровати, взял меня за руку и осмотрел пальцы. — У тебя кровь из-под ногтей. Если бы он не успел принять твоего зверя… — Мика пожал плечами: —…могло бы быть поздно. Это меня испугало. Мышцы живота невольно напряглись, и даже от этого возникла боль — я их перенапрягла раньше, сама того не заметив. — Спасибо тебе, Куки, ты даже не знаешь, как я тебе благодарна. Человеко-лев посмотрел на меня: — Как ты меня назвала? Куки? — Извини. Понимаешь, волосы, синие, как у Куки-Монстра, и татуировки… — Хэвен. Меня зовут Хэвен. Хотя… — Кажется, он улыбнулся, но по львиному лицу трудно было судить. — Хотя Куки-Монстр подойдет отлично. — Я же сказала только Куки, без Монстра. — Ты еще меня в лучшем виде не видела, — сказал он и тут уж точно улыбнулся. Я не поняла, и Мика мне пояснил: — Он имеет в виду, что у него большой. — А, — сказала я и улыбнулась Мике. — Не стоило бы ему хвастаться, пока он конкурентов не видел. Лев повернул голову посмотреть на Мику — не ему в лицо. Мика сказал: — Меня ты тоже не в лучшем виде видишь. Даже на львином лице можно было различить надменность, когда он посмотрел на меня, не на Мику. — Можешь мне поверить, я не спасую. Огги подбирает по размеру, не только по таланту. Не знаю, что мне тут полагалось бы сказать. «Правда?», или «Бог ты мой!», или просто «Ну-ну»? В обычной ситуации эта уверенность, что ему предстоит меня трахнуть, вывела бы меня из себя. Но — во-первых — у меня не было сейчас сил злиться, и — во-вторых — он меня спас. Нас спас, Мику, Натэниела и меня. Я могла бы попросить у нашего местного прайда львов для сопровождения, но сегодня, прямо сейчас, никого не было, кроме Хэвена, чтобы меня спасти. Я была у него в долгу. К тому же я его разодрала на части и причинила ему неслабую боль. Тут извинениями типа «простите, нечаянно» не отделаешься. — Когда сможешь идти, — сказал Натэниел, — я тебя отведу туда, где кормимся. У него мех мокро блестел, пострадав при превращении Хэвена больше, чем при собственном. Он спрыгнул с кровати и подошел на мягких лапах к Мике, который все еще держал меня за руку. Мика поднес мою руку к лицу, и у него на щеке остался мокрый поблескивающий мазок. Мне опять придется мыться. — Я могу идти. — Хэвен сполз с кровати — и рухнул на колени. — А, блин! Натэниел помог ему встать. — Ты тоже принял ее зверя? — спросил Хэвен. — Да. — И тебе не так сильно досталось? — Нет. Натэниел не стал пускаться в объяснения, что это было не так бурно, и никто другой тоже не стал. Я не знала, оставим ли мы Хэвена при себе, но если да, то Натэниелу надо будет установить с ним некую иерархию. И то, что Натэниел мог принять столько боли и не вырубиться, было в его пользу. Хэвен прислонился к кровати. Натэниел продолжал держать его руку, золотые львиные глаза обратились ко мне. — Не принимай это слишком лично или еще как-нибудь, но черт побери, пусть побочные последствия будут получше. — Будут, — пообещал Натэниел. — Зависит от того, о каких ты последствиях, — сказала я. — Секс, — ответил он, выпрямляясь медленно, явно преодолевая боль. — Ты из линии Белль Морт, с вами других не бывает. Насчет последнего я спорить не могла, а вот насчет первого — вполне. — Не стоит предполагать, что ты получишь секс, Хэвен. Он посмотрел на меня: — После всего этого я недостаточно себя проявил для секса? Девушка, что должен сделать мужчина, чтобы отвечать твоим стандартам? — Когда выяснишь, дай мне знать. — Это сказал Ричард. Он остановился возле кровати и посмотрел на меня. — Ты могла бы быть моей лупой по-настоящему, но не захотела. Выбрала его — их — вместо меня. — Если бы я стала настоящей лупой, ты не хотел бы меня. Это я у тебя в голове увидела. Он покачал головой: — Ты могла бы быть моей лупой в лупанарии, со стаей. — Но я бы потеряла ребенка. Он не смотрел мне в глаза. — Тебе невыносима мысль, что это может быть не твой ребенок? — Да. — Я и так твоя лупа, — сказала я. — И еще я Больверк. Ничего для тебя и меня не изменилось бы, стань я настоящей волчицей. Ты бы только усердней стал бы искать среди людей Истинную Подругу. Он посмотрел на меня: — Ты мне даже иллюзию оставить не хочешь? Я попыталась сесть, и Мике пришлось мне помочь. Все тело окостенело, болела каждая жилка. — Какую иллюзию, Ричард? — Что мы могли бы быть вместе, парой, хотя бы с волками. — А как бы шла моя жизнь вне полнолуний? — А разве плохо было бы быть только со мной, без других? Я посмотрела ему в лицо… может, я устала, физически, умственно, эмоционально… после всего, что было ночью, все утро, он думал только о себе, своих проблемах, своих страданиях. — Ричард, все на свете вертится вокруг твоих переживаний? Это все, о чем ты можешь думать? — Ответь, Анита, ответь. Так ли было бы плохо быть со мной вместе, парой? Ты да я, и никого больше? Так ли плохо? Я еще раз попыталась уйти от ответа. — Ричард, зачем тебе знать ответ? Я оперлась на Мику, он меня поддерживал. — Mon ami, — сказал Жан-Клод, — оставь тему. Он снова покачал головой. — Нет, давайте до конца. Я думал раньше, что если бы он, — Ричард указал на Жан-Клода, — не помешал бы, мы были бы парой и были бы счастливы. Но я вижу тебя с ним, — он показал на Мику, — и с ним, — на Натэниела, — и мне нужно знать. Нужно. Скажи мне правду. Я не разорву триумвират. Я не убегу. Но скажи правду, чтобы я знал, на каком я свете. Чтобы знал, насколько усердно мне искать Истинную Подругу. Скажи правду, и я, быть может, смогу жить дальше. Сейчас я знаю, что не могу стоять и смотреть, как ты выберешь еще одного любовника. Вот этого — не смогу. Ричард присел на смятый, грязный край кровати. Лицо у него было похоронное. — Если бы ты стала волчицей по-настоящему, и тебе пришлось бы жить со мной, оставить Мику и Натэниела, было бы это плохо? У меня заболело горло — но не от того, что мои звери натворили. Его просто перехватило спазмом, глаза жгло. Почему это от Ричарда мне всегда хочется плакать? — Не вынуждай меня, — шепнула я. — Скажи, Анита. Скажи. Мне пришлось сделать два глотательных движения, и слезы полились у меня по лицу, когда я сказала: — Да, это было бы плохо. — Почему? Почему было бы плохо, чтобы мы жили вдвоем, растили нашего ребенка? Если он мой, я хочу присутствовать в его жизни. Вот оно. Он вспомнил ребенка — и сразу слезы сменились злостью, которая у меня и так достаточно близко. — Ты не видишь меня, Ричард. Видишь какой-то идеал меня, а это не я. И никогда вообще я не была. — То есть как — не вижу тебя? Вот ты, здесь сидишь. — И что ты видишь, Ричард, скажи мне? — Я вижу тебя. — Я сижу голая на кровати, меня держит голый мужчина, и еще двое голых мужчин в этой комнате — мои любовники. Ты только что сказал, что не можешь смотреть, как я возьму очередного любовника, а сам знаешь, что мне нужно искать нового pomme de sang, чтобы питать ardeur. — Я думал, ты не собираешься искать его всерьез, только делаешь вид. Вот этого перед всеми говорить не надо было. — Мне кажется, Ричард, что у меня сейчас уже нет выбора. — В следующий раз, как придет волчица, просто не противься ей, и ты сможешь быть моей лупой. Мы будем вместе, потому что ты ни с кем больше быть не сможешь. Ну все, вот оно. Я сказала правду. — Я не хочу быть только с тобой, Ричард. Не хочу терять ни Мику, ни Натэниела, ни Жан-Клода. — То есть если бы я сказал «выбирай», то потерял бы тебя. Я подумала: «Ты давно уже меня потерял, Ричард». А вслух сказала: — Я не могу быть только с одним мужчиной, Ричард, и ты это знаешь. — И даже если ardeur остынет, ты не выберешь кого-то одного из нас? Мы глядели друг на друга, и так тяжел был его взгляд, так тяжел… Он по-своему был упрям не меньше меня, и сейчас был момент, когда это взаимное упрямство могло бы нас погубить. — Нет, Ричард, вряд ли выберу. Он сделал глубокий, невероятно глубокий вдох — и выдохнул очень медленно. Потом кивнул, будто сам себе, и сказал, на меня не глядя: — Вот что мне нужно было услышать. Не в эти выходные — я буду занят, но в следующие, если по-прежнему захочешь, можешь пойти со мной в церковь. Не зная, что сказать, я ответила: — Ладно. — А потом семейный обед, как всегда, — добавил он и пошел к двери. Там он остановился, обернулся, держа руку на дверной ручке. — И я найду кого-нибудь, кто хочет той же жизни, что и я. — Надеюсь, что найдешь, — прошептала я. — Я тебя люблю, — сказал он. — И я тебя люблю, — ответила я совершенно искренне. — Я тебя ненавижу, Анита, — сказал он, почти не изменив интонацию. — И я тебя ненавижу, Ричард, — ответила я совершенно искренне.
|