![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава двадцать седьмая
Я велела Реквиему лечь на кровать, и он лег без колебаний. Элинор была права — он был как человек, пораженный взглядом вампира. Я опустилась рядом с ним на колени, подоткнув под них халат, туго завязанный на талии. Глядя на Реквиема, я подумала: есть ли что-нибудь, что я попрошу его сделать, и он откажется? Есть ли вообще какой-то предел? Я видела людей, подчиненных вампирами, которые в мгновение ока становились врагами своих друзей и пытались убить тех, кого любили. Мог бы Реквием убить для меня? Без причины, только по моей просьбе? Хотелось бы знать, но и не хотелось бы тоже. Я посмотрела на Жан-Клода: — Это все вертится вокруг секса, или он сделал бы все, что я попросила бы, как человек, загипнотизированный вампиром? — Не знаю, ma petite. — Если ты никогда не собираешься этого делать намеренно, то какая разница? — спросил Лондон, интонацией выражая все свое недоверие. На самом деле его можно было понять. — Ни с кем из своих я не собираюсь делать этого намеренно, но иногда я оказываюсь одна в гнезде вампиров, которых собираюсь убивать. Они на такие вещи реагируют раздражительно. Я просто подумала, не могла бы я вызывать ardeur в качестве оружия? Можно его сделать преимуществом, а не бедой? Лондон нахмурился и сказал: — Анита, я тебе не верю. — Лондон, — обратилась к нему Элинор. — Никогда больше не говори с ней таким тоном. — Я видел, что может сделать ardeur. Ты не видела, Элинор. — Его лицо так перекосилось от злости, что смотреть стало больно. — Я видел такое выражение у себя на лице, как сейчас у Реквиема. И помню это ощущение. Его руки стиснули стойку кровати так, что кожа побледнела — слегка. Если бы он уже был сыт, изменение цвета было бы заметнее. Дерево скрипнуло, протестуя, и он убрал руки. — Где-то в глубине души мне хочется снова испытать это ощущение. Это как все время быть под наркотиком. Радостный подъем, счастье. Пусть не настоящее счастье, но на пике ощущения разницы не чувствуешь. — Он крепко обхватил себя за плечи. — Без этого в мире темнее, холоднее. Но с этим ты — раб. Раб того, кто заставляет тебя делать такое… Он так резко замотал головой, что даже от взгляда на него голова кружилась. — Может быть, Лондону следует уйти до того, как мы начнем, — сказала я. — Нет, — ответил он. — Нет. Если я не могу вынести зрелища, как ты питаешь на ком-то ardeur, то мне нужно искать другого мастера и другой город. Если это мне невыносимо, то мне нужно уехать туда, где ни у кого ardeur ’а нет. — Жан-Клод — твой мастер, Лондон, — напомнила Элинор. — Уехать ты можешь только с его разрешения. — Мы это уже обсуждали, — сказал Жан-Клод. — Когда? — спросила я. — Он — наркоман, ma petite, у него пристрастие к ardeur ’у. Я его спас от Белль Морт, которая снова пристрастила бы его, но мы с ним обсудили, не может ли даже твой ardeur или мой оказаться ему опасен. Если это так… — то же грациозное пожатие плеч, — то я найду ему место подальше от подобных соблазнов, но на это потребуется время — найти место, где примут такого потенциально сильного вампира. Тем более этой конкретной линии крови и мужчину. Будь он женщиной, был бы целый список заявок. — А для мужчин — нет, — сказала я. — Non, ma petite, женщины-мастера уверены, что мужчины нашей линии их околдуют и подчинят. А мастера-мужчины убеждены, что с женщинами нашей линии сумеют справиться. — Что ж, все как всегда. — Я посмотрела на Лондона. — Если ты почувствуешь, что тебе чересчур, обещай мне, что ты уйдешь. — А какая тебе разница? Я подняла руку, останавливая Элинор, готовую опять сделать ему выговор. — Мне и без того хватает хлопот освобождать сейчас Реквиема. И заниматься такой работой в тот же день еще раз мне совершенно не хочется. Он кивнул: — Клянусь, что уйду, если мне будет чересчур. Лицо его было очень мрачным, но ни злости, ни вызова на нем не было. Я вдохнула поглубже и обернулась к лежащему на кровати Реквиему. Он смотрел на меня спокойными глазами, полными радостного ожидания. Агнец, ожидающий, пока ему перережут горло. Я подошла к нему, коснулась неповрежденной стороны его лица. Взяла его ладонью, и он прижался лицом к руке, закрыв глаза, будто даже такое невинное прикосновение наполняло его почти нестерпимым удовольствием. Я позвала его: — Реквием, Реквием! Вернись ко мне. Он накрыл мою руку ладонью, прижал к лицу: — Я же здесь, Анита, здесь. Я покачала головой, потому что это был не он. Тело было его, но того, что делало Реквиема Реквиемом, не видно было в этих глазах. Это было лицо незнакомца. То, что делает личность личностью, это не форма лица и не цвет глаз, а именно личность. Годы опыта, запечатленные на лице. Ее «Я», этой личности, за неимением лучшего слова. — О Реквием, вернись к нам! Он таращился на меня, недоумевая. Даже сам не понимал, что его нет. Я закрыла глаза, чтобы сосредоточиться и не видеть его глаз, таких доверчивых и пустых. Некромантия отличается от других сил, которые у меня есть, — может быть, потому, что принадлежит мне. Какова бы ни была причина, но некромантию мне не надо призывать сознательно — достаточно перестать ей сопротивляться, перестать блокировать эту силу. Когда я ее блокирую, то чувствую себя как кулак — крепко сжатый, давящий, давящий вовсю, чтобы сила не выскочила. И я этот метафорический кулак разжала, перестала напрягаться — и вот она, некромантия. До того, с Огги, столько произошло всякого, столько разных сил проявилось, что меня это отвлекло, а сейчас ничего, кроме некромантии, не было. И так было хорошо отпустить ее на свободу наконец-то. Так восхитительно хорошо. Я открыла глаза и посмотрела на Реквиема пристально. — Иди ко мне, — сказала я. — Иди ко мне. Он встал с кровати и потянулся ко мне. Приложив палец к его груди, я произнесла: — Стой, Реквием. Он тут же остановился. Как игрушка: нажми одну кнопку, и она запускается, другую — выключается. Святая Мария, Матерь Божья, что-то тут было неправильно. — Ma petite, ma petite, осторожнее! Я повернулась к Жан-Клоду: — Кажется, я занята? Мой голос не скрывал раздражения. — Я на твоем месте был бы конкретнее в призывах. Остановиться ты велела только Реквиему, остальные все еще под принуждением. Он показал на других вампиров. Лондон мертвой хваткой сжимал стойку кровати и был в панике, судя по виду. Истина и Нечестивец боролись у края кровати: Истина рвался ко мне, Нечестивец сдерживал своего брата. У Истины вид был испуганный, у Нечестивца — разозленный. Элинор стояла возле своего кресла, держась за него, будто только ее вес удерживал ее, не давая подойти ко мне. Я почувствовала, что бледнею. — Я не хотела… — Твоя некромантия набрала силу, как и твои звери. Приказывай конкретнее, ma petite, называй его по имени. Я посмотрела на Элинор: — Если бы я тебя позвала, ты бы пришла ко мне? Она с трудом проглотила слюну, даже слышно было. — Я бы сопротивлялась, но зов был бы сильный. Я еще не мастер города. Чтобы править городом, нужен определенный уровень силы, но и управление им, клятвы от подвластных, привязывающая магия — все это прибавляет вампиру сил. У меня еще нет таких связей, так что я… я не Огюстин и не Сэмюэл. Я думаю, если бы ты звала настоятельно, бороться было бы трудно. Мой черед настал глотать слюну. — Все мы привязаны к Жан-Клоду клятвой на крови, — сказал Лондон сквозь стиснутые зубы. — Я думаю, ее зов сильнее действует из-за ее связей с ним. Истина вырвался из рук брата и направился к креслу у камина. Подошел решительными шагами и спрятал лицо в ладонях. Нечестивец обернулся ко мне: — Он хотел подойти к тебе. Мы оба клялись на крови Жан-Клоду. Почему моего брата на твой зов тянуло сильнее? — Он брал кровь от ma petite, когда присягал нам, — ответил Жан-Клод. — Ты брал кровь у меня. — Я говорил, когда вы обратили его, что я должен быть обращен в точности тем же способом. Вы меня заверили, что нет никакой разницы. — Он показал на брата рассерженным взмахом руки. — Вот она, разница! Реквием обвил меня руками и поцеловал в шею. Для этого ему пришлось согнуться. Не больно ему было от ран в животе? Я сказала единственное, что пришло в голову: — Я же не знала. — Мы должны быть привязаны одинаково, — настаивал Нечестивец, — у нас все должно быть одинаково. В этом наша сила, в этом наша суть. То, что ты сделала с ним, нужно сделать со мной. Или исправить, что ты с ним сделала. — Я постараюсь, — кивнула я. — Начинаю понимать, почему мы убивали некромантов на месте, — сказал Лондон. — Это угроза? — нежным голосом спросил Жан-Клод. — Нет, мастер, нет! Но я поняла, что имел в виду Лондон. Реквием лизнул мне шею, и меня слегка проняла дрожь. — Реквием, перестань меня трогать. Он застыл, но все еще прикасаясь ко мне. Просто перестал меня целовать и лизать. Тщательней надо выбирать слова. Мне нужно было найти Реквиема — не просто какого-нибудь вампира или мертвеца. Мне был нужен именно он, его индивидуальность. Когда-то я нечто подобное проделала в Церкви Вечной Жизни, когда мы с полицией искали вампира, подозреваемого в убийстве. Я искала неповторимый облик некоей личности, причем того вампира я не знала. А Реквиема я знала. Я охватила его руками, убрала густые волосы на одну сторону, чтобы зарыться лицом в его шею, вдохнуть запах его кожи. Запах не был теплым. Ощущался одеколон, мыло, которым он мылся, а под всем этим — исчезающий запах смерти. Не трупов или разложения, потому что вампиры не разлагаются; это был запах давно запертых чуланов, отдаленно похожий на запах змей. Заплесневелый, холодный, ничего такого, к чему хотелось бы прижаться. Но руки у него были сильные, края ран на одной руке захватывали шелк моего халата. Он был вполне реальный, но не совсем живой. Я прижала его тесно и втолкнула некромантию в это тело. Осторожно, чтобы только в одно тело, никуда больше, — искала не этого одурманенного незнакомца, а ту искру, что была истинным Реквиемом. И нашла, в темноте, ушедшего в себя. Он не был испуган, был слегка смущен, растерян. Я видела его тюрьму, могла коснуться двери, глядеть на него сквозь решетку, но ключа у меня не было. И тут я поняла, что нам нужно: кровь. С каким бы видом нежити ни приходится иметь дело, обычно кровь является ключом. Я подняла голову от его шеи, отвела волосы в сторону. — Пей, Реквием. Пей от меня. Он показал мне глаза, расширенные от неожиданности, будто не мог поверить, что я ему такое позволю, но повторять ему не пришлось. Его рука взялась за мои волосы, другая — за спину. Он прижал меня к себе, наклонив шею в сторону, потянул вниз — потому что он сидел, а я стояла на коленях, притянул мою шею к своему рту, будто для поцелуя. Он не мог бы подчинить меня взглядом и не пытался. Ничего не было, что могло бы заменить боль удовольствием. Ощутив, как он напрягся, я постаралась расслабиться — но полностью расслабиться никогда не удается. Чуть напрягись, и получается больнее. Он укусил меня, вонзил клыки, и боль была настолько острой, что я толкнула его в плечи, будто старалась вырваться. Столько боли сразу я не могу выдержать, не попытавшись оттолкнуть. Он стал пить, горло его задергалось, глотая. Это могло быть так эротично, а получилось просто чертовски больно. Но это было как обезглавить курицу, чтобы поднять зомби, или намазать вампиру губы кровью, чтобы исцелить его. Кровь, даваемая с целью, и я послала с этой кровью свою магию. Воспользовалась ею, чтобы призвать Реквиема, найти его во тьме и освободить. Он отпрянул от моего горла, запыхавшись, как после бега. Кровь капала у него с нижней губы, и он смотрел на меня — первую секунду мутными глазами, а потом из них стал смотреть он. Глаза вспыхнули синим огнем с намеком на бирюзу посередине. Сила Реквиема танцевала по моей коже холодным, колючим бризом. — Я здесь, Анита. Ты мне прочистила мозги. Что ты хотела бы от меня? Я высвободилась из его объятий, отодвинулась, капая кровью. Римус уже послал молодого охранника Циско в ванную за бинтом и пластырем. — Я хотела, чтобы ты освободился и был самим собой. Это мы и получили. Он покачал головой и вздрогнул, будто только сейчас у него заболели синяки. Потом оперся спиной на груду подушек, чтобы не беспокоили грудь и живот, и устроил раненую руку поудобнее. — Это было как под наркотиками — ничего не болело, когда ты меня касалась. Теперь я свободен, но болит это все зверски. — Разве оно не всегда так? — улыбнулась я. Он снова был самим собой. Я оглянулась на других вампиров. На Элинор, все еще сжимающую спинку своего кресла. Ощутила ее. Почувствовала, как вкус мороженого, которое можно собрать в шарик и лизнуть. В основном сливочное, но с шоколадной крошкой. Посмотрела на Лондона. Точно не сливочное, что-то более темное, маслянистое, полное хрустящих крошек. Нечестивец ощущался как глазурь, шоколадная глазурь, которую можно размазать по коже и слизывать дочиста. Я встряхнула головой, отгоняя эти образы, и посмотрела на Истину, все еще жмущегося к камину. Что-то свежее и чистое, клубника, может быть, клубничное мороженое, тающее на коже, и его можно слизнуть и присосаться к прохладе вокруг сосков… — Анита! — Голос Жан-Клода. — Анита, это нужно прекратить. Он никогда не называл меня Анитой. Услышав свое имя, я повернулась к нему. — А почему твоего вкуса я не чувствую? — Потому что я твой мастер, а не игрушка для твоей силы. Выражение его лица напугало меня, потому что он был напуган. Облизав сухие губы, я сказала: — Наверное, это и есть ответ на наш вопрос. Не надо мне трогать чужих вампиров. — Да, — сказал он. — Да. — Он стоял у края кровати. — А теперь отключи это. Я не сразу поняла, о чем он. Некромантия, ее надо опять отключить. Я закрыла глаза и стала втягивать ее в себя. Тянула сильно, еще сильнее, закрывая и сжимая этот метафизический кулак все туже и туже. Но было так, будто ладонь слишком маленькая, чтобы ее удержать. Сжать можно, но вытекает наружу, будто песок сжимаешь в горсти. Нет, неправда. Я не хотела это прекращать — так хорошо было просачиваться в вампиров, куда приятней, чем играть с зомби. И как только я поняла, что это я сама позволяю кулаку протекать, я смогла его закрыть. Это было почти больно, но я закрыла. Смогла. Но мелькнула мысль, не наступит ли когда-нибудь день, когда силы будет столько, что я не смогу ее полностью перекрыть? Об этом надо будет поговорить с моей наставницей в магии Марианной. И чем раньше, тем лучше. Открыв глаза, я спросила: — Теперь как? — Теперь хорошо, — ответил он, но не слишком довольным голосом. — Это было страшно, — сказала Элинор. — Я ощутила твою силу, будто ты лижешь мне кожу, лижешь… Она вздрогнула, и не от наслаждения. — Прости, — ответила я. — Ты могла меня подчинить, — сказал Лондон. — Загипнотизировать, как я человека. Могла, я это чувствовал. — Ты должна исправить то, что сделала с моим братом, — заявил Нечестивец. — Или привязать меня так же, как привязала его. Я кивнула: — Давай потом об этом побеседуем, ладно? На сегодня я уже по горло сыта. — Ты мне обещала, — напомнил Нечестивец. Я вздохнула: — Послушай, я не знала, что взять кровь у меня вместо Жан-Клода — это будет такая большая разница. Я старалась как лучше, Нечестивец. Истина умирал, когда я предложила ему кровь. Я спасла ему жизнь, если я правильно помню, так перестань на эту тему собачиться. Я злилась, потому что чувствовала свою вину, а меня это почти всегда злит. — Анита как-нибудь в другой день займется вашими проблемами, — сказал Реквием. — А сегодня мой день. Что-то в его тоне заставило меня обернуться к нему. Он лежал, будто страдал от ран, но выражение его лица не говорило о боли. Скорее о предвкушении. — Что это ты задумал, Реквием? — спросила я. — Просто вспомнил, что тебе еще предстоит питать ardeur перед всей этой честной компанией. Я покачала головой: — Что-то меня не вдохновляет эта мысль. — Испытание в том, чтобы проверить, что будет, если ты начнешь питать ardeur на глазах у наших гостей. Мы уже знаем, что некромантию перед ними ты использовать не будешь, но этот вопрос все еще не решен. Я покачала головой: — По-моему, уже все понятно. — Я здесь солидарен с Анитой, — сказал Лондон. — Никакого ardeur ’а перед нашими гостями. Ничего такого на глазах других мастеров. — Не нам решать, — возразила Элинор. — Вы думаете, что я ошибаюсь? — спросил он. Не ответил никто, так что пришлось мне. — Нет, ты не ошибаешься. Мои силы слишком непредсказуемы, чтобы использовать их сейчас публично. Мне придется чертовски крепко закрываться щитами. — Может быть, ты и можешь в такой степени управлять своей некромантией, — сказал Реквием, — но ardeur еще не укрощен и не взнуздан. — Она только что освободила тебя, — сказал Нечестивец. — Как ты можешь хотеть, чтобы она снова тебя поработила? — Я не хочу снова быть рабом, но я хочу, чтобы она на мне напиталась. И хочу так, как давно уже ничего не хотел. Я обернулась к Жан-Клоду: — Так он свободен или нет? — Ты вернула меня обратно, и я теперь могу выбирать, Анита. Я посмотрела на него: — Не понимаю. — Ты сказала, что не будешь питать от меня ardeur, если я не освобожусь и не верну себе возможность выбирать. Ты сказала, что это было бы изнасилованием, если у меня нет выбора. — Не знала, что ты запомнил все, что я говорила. — Запомнил. — Я думаю, что сейчас питать на тебе ardeur было бы слишком опасно. — Ты поклялась, что будешь питаться от меня, если я освобожусь. Я освободился. — Я тебя освободила. — Ты уверена? Ты уверена, что моя воля тебе не помогла чуть-чуть? Хотела я сказать, что уверена, но… — Не знаю. — Тогда я выбираю, чтобы ты кормилась. Я все качала головой. — Пируй, Анита, пируй на моем теле, пей глубоко из моей воли, пока она не прольется на тебя подобно крови. — Ты еще не можешь ясно мыслить. Я встала и пошла прочь — он поймал меня за руку одним из тех движений, за которыми не уследить. — Я сделал не тот выбор, который сделала бы ты на моем месте. Я не сказал того, что ты хотела от меня услышать, но я свой выбор сделал. — Отпусти, Реквием. Он посмотрел на меня и улыбнулся. — Не хочу. И я свободен, могу не подчиняться. Я дрался за свое возвращение, потому что ты сказала: только в этом случае, только тогда будешь питать от меня ardeur. Отвергнешь ли ты меня теперь, когда я вернулся из битвы победителем? — А что, если от одного сеанса ты снова попадешь в рабство? Если ardeur снова поглотит тебя? — Если мне никогда не светит быть поглощенным любовью, что может быть тогда лучше, чем ardeur? — Похоже на речи наркомана, унюхавшего запах зелья после долгого воздержания. — Мое сердце умирало дважды. Один раз — когда кончилась моя смертная жизнь, и второй раз — когда у меня забрали Лигейю. И я столько времени ничего не чувствовал, Анита, — ты снова вернула мне способность чувствовать. Он сел и притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь, едва не угодив ладонью по ране от ножа. — Это ardeur заставляет тебя снова чувствовать. Он раненой рукой тронул мое лицо: — Нет, это в тебе что-то такое есть, что пробудило во мне сердце. Меня охватил панический страх, что он сейчас признается в вечной любви. Может, и Жан-Клоду он передался, потому что он подошел и положил руку мне на плечо. Реквием держал меня раненой рукой за щеку, но руку мою отпустил, потянулся здоровой рукой к Жан-Клоду, положил ее ему на талию. Я знала, что через толстый халат он ощутил немного, но это был самый интимный его жест по отношению к Жан-Клоду за все время, что он был с нами. — До сих пор всегда твой ardeur был одного вкуса с ее, Жан-Клод. — Он не обо мне говорил, а о Белль Морт, потому что «она» без уточнения всегда относилось в их разговорах к Белль. — А вчера этого вкуса в нем не было. Ощущалась только твоя сила и больше ничья. Я знал, что ты стал sourdre de sang, но до вчерашней ночи ты все еще был планетой, вращающейся вокруг солнца силы Белль Морт. Вчера ты стал солнцем, а она — луной. — Белль была луной, — сказала я. Он посмотрел на меня с улыбкой: — Нет, Анита, луной была ты. «Луна — нахалка и воровка тоже: Свой бледный свет крадет она у солнца».[2] — Что-то цитируешь, — сказала я. — Шекспир, ma petite. Он цитирует «Тимона Афинского». — Это я как раз не читала. — Пульс у меня бился в горле, и кровь капала из ранок на шее. — Мне не нужно прямо сейчас питать ardeur, Реквием, и поскольку все сейчас и так идет как-то неправильно, я лучше подожду, пока возникнет нужда. — В этом есть смысл, Реквием, — сказал Лондон. Реквием посмотрел на него неприязненно: — Ты стал бы ждать? — С разрешения мастера, — заявил Лондон, — я хотел бы уйти. — Иди, — разрешил Жан-Клод. Лондон не побежал к двери, но и нельзя сказать, что пошел неспешно. Черт побери, если бы я могла от всего этого сбежать, сбежала бы, не думая. Но от себя не убежишь. — Все, кто хочет уйти, — свободны, — сказал Жан-Клод. — Испытание не получится, если нас здесь не будет, — возразила Элинор. — Испытание закончено. Мы слишком опасны, и мы это знаем. Элинор не стала спорить и вышла. Нечестивец взял брата за локоть и вывел из комнаты. Кажется, Истина плакал. — А нам что делать? — спросил Римус. — Охраняйте нас, если можете. — Можем. Кажется, он слегка обиделся, что Жан-Клод в этом усомнился. — Можете нас охранять от нас самих? — спросил Жан-Клод. — Не понял, — сказал Римус. Циско принес бинты и пластырь. Он стоял возле кровати, будто не зная, что с ними делать. Я потрогала шею и увидела на пальцах кровь, но укус был чистый. Много крови не будет, если укус был нанесен правильно, а зная Реквиема, я в этом не сомневалась. — Антисептик нужен? — спросил Циско. Римус подошел к кровати и нетерпеливо сказал: — Ты с ней обращаешься как с оборотнем. — А, — сказал Циско, попытался положить все это на кровать, остановился, будто не хотел класть между Реквиемом и мной. Он все еще был при пистолете, но уверенный в себе телохранитель испарился и остался неловкий восемнадцатилетний мальчишка. — Дай ей марли, пусть прижмет к ране, — сказал Римус. — Бинты — это чтобы чисто было вокруг, не для самой раны. Циско кивнул, будто понял, но протянул мне марлю, глядя куда-то мимо меня. На самом деле он очень старался вообще на меня не смотреть, и я поняла часть его проблем. У меня куда сильнее была видна грудь, чем в начале всего этого. Когда Реквием пил, халат сбился на сторону. Не вся грудь, просто ниже линии шеи, но Циско это сильно отвлекало. Он старался не смотреть и все же таращился, боролся с собой. Я приложила марлю к ране и запахнула халат другой рукой. Чтобы завязать его снова, мне нужны были обе руки, так что сейчас я только держала его запахнутым. Это дало Циско понять, что я заметила, куда он смотрит. Внезапно мы встретились глазами, и он смутился, чуть ли не панический страх мелькнул у него в глазах, и краска поползла вверх от шеи по лицу. Страх сменился злостью, и он отвернулся, будто я слишком глубоко заглянула ему в душу. Римус взял у него аптечку первой помощи. — Иди в зал гробов и скажи Назарету, чтобы кого-нибудь вместо тебя прислал. — Почему? — возмутился Циско. — Ты таращишься на ее грудь. Детка, тут тебе не стриптиз. Ты на работе, понял? На работе. Можешь отметить, что она хорошенькая, но не пялиться, потому что это отвлекает. — Виноват, Римус. Второй раз не повторится. — Не повторится, — согласился Римус. — Давай в зал гробов. — Римус, можно… — Я дал тебе приказ, Циско. Выполняй. Циско опустил голову — не в поклоне, а от чувства вины. Сам по себе этот жест — по не самому крупному поводу — показал, насколько мальчишка молод. Но спорить он не стал и пошел к двери. Когда дверь за ним закрылась, Римус обернулся ко мне. — Кровь еще идет? Я отпустила марлю — она осталась на месте, прилипла. — Не пойму. Он попытался тронуть марлю, остановился, опустил руку. Я даже глянула вниз — проверить, что грудь у меня прикрыта полностью. Ничего не было видно. Так чего же Римусу так же не хотелось ко мне прикасаться, как и Циско? — Можешь снять марлю? — спросил он. Я не стала спорить, просто убрала ее. Это было не больно, и кровь уже так не шла. Отлично. — Поверни голову в сторону, чтобы я посмотрел. Пожалуйста, — добавил он. Я выполнила его просьбу, и у меня перед глазами оказался Жан-Клод. И слишком у него мрачный был вид. — Что теперь не так? — спросила я. — Ты так нас стыдишься, что спрячешь наш почетный знак под бинтами и пластырем? — О чем ты? — нахмурилась я. Римус приложил еще кусок марли мне к шее. — Можешь подержать, пока я возьму пластырь? Я автоматически прижала марлю к ране. Жан-Клод показал на мою руку, на Римуса, который повернулся к нему почти спиной. Римус повернулся приклеить марлю пластырем. Я остановила его, положив руку ему на бицепс. Он тут же отступил на шаг, все еще держа пластырь в пальцах. Я глянула ему в лицо, но он не смотрел на меня прямо, и я не знала, что выражают его глаза. Но шагнул он так, будто я сделала ему больно. А этого не было. Я отвернулась от охранника к Жан-Клоду. Проблемы Римуса — не мои проблемы, у меня и так хватает. — Ты спрашиваешь, почему я перевязываю укус? Он кивнул. — Я всегда их перевязываю. — Pourquoi? — спросил он. — Почему? Я открыла рот, потом подумала, что сказать. — Это рана. Обычно с проколом вены или артерии. На рану наносят антисептик, потом наклеивают марлю, чтобы не попала инфекция. — Ты видела когда-нибудь инфицированный укус вампира? Я нахмурилась, подумала. — Нет. — Почему так, ma petite? — Потому что у вампиров в слюне есть природный антисептик. У них гораздо меньше видов бактерий в слюне, чем у людей. — Теперь ты цитируешь, — сказал он. Я кивнула — едва-едва, потому что укус все же натянулся. Не то чтобы болел, но напоминал о себе. — Да, были статьи в «Аниматоре». Один доктор задался вопросом, почему укусы вампиров не воспаляются, как обычные укусы людей или животных. Давно известно, что у вас в слюне есть антикоагулянт, но это было первое исследование других свойств вампирской слюны. — Так я еще раз спрашиваю: зачем ты прячешь знак нашего расположения? Я подумала и пожала плечами: — По привычке. И отняла марлю от следа укуса. Два маленьких кружка остались, но почти уже не кровоточили. Так обычно и бывает, если нет разрывов. Грубый укус вампира больше похож на укус собаки, он кровоточит. А две аккуратные дырочки перестают капать быстрее, чем можно подумать, и редко кровоточат снова, если рану не вскрыть. Я знала вампироманов, которые пытались скрыть свое пристрастие, прося вампиров наносить укусы в одну и ту же точку несколько раз. Это не помогает с теми, кто знает о вампирах достаточно и понимает, как должен выглядеть укус, но праздных зевак или начальника на работе утром в понедельник вполне можно обмануть. Повторное ранение все равно повторное ранение, и это один из немногих случаев помимо грубых нападений, когда укус вампира сопровождается кровоподтеками и разрывами. Я отдала Римусу использованную марлю — он осторожно взял ее, стараясь не касаться моих пальцев. — Бинты не нужны, но все равно спасибо, Римус. Жан-Клод подошел ко мне, улыбаясь. Осторожно тронул укус, отняв пальцы с едва заметной капелькой крови. Поднял руку ко рту, и я уже знала, что он сейчас сделает. На моих глазах он облизал пальцы, и не могу точно сказать, какое у меня при этом было чувство. Не радостное, нет. Не то чтобы мне это нравилось. И нельзя сказать, что резко не нравилось, но зачем он это сделал? Обычно он сдерживался, чтобы не пугать меня, не быть слишком уж вампиром. Он наклонился ко мне, взял мое лицо в ладони, попытался поднять его для поцелуя. Обычно я бы подняла губы ему навстречу, но сейчас — нет. Я сидела, заставляя его наклоняться все ниже, рукой держала халат и смотрела, как он нагибается. Жан-Клод остановился, когда наши губы едва не соприкоснулись, отодвинулся, чтобы я ясно видела его лицо. — Ты меня столько раз целовала с этим сладким вкусом твоей крови на губах, но сейчас я вижу у тебя на лице нежелание, ощущаю его в твоем теле. Почему? Он смотрел мне в лицо, хотя я знала, что он мог бы сбросить щиты и тут же точно узнать, что я думаю. Может быть, он этого и боялся. Почему, спросил он? Потому что он слизнул с пальцев мою кровь? Я целовала его, когда он только отрывался от моей вены. Я целовала его, когда мой или его рот был уколот его клыками. Я привыкла капельку этого сладкого медного вкуса считать афродизиаком, потому что стала ассоциировать его с Жан-Клодом и с другими. Даже Ричард любил вкус капельки крови — ненавидел себя за это, но ему нравилось. Жан-Клод отодвинулся, выпустив мое лицо из сошедшихся ладоней. И очень грустными стали у него глаза. Я схватила его за руку: — Не надо. — Что не надо, ma petite? Не надо переставать скрывать, кто я? Я не могу быть человеком, ma petite, даже для тебя. Я думал, будто самое худшее в том, что мы притворялись людьми, ты и я, это наносило ущерб нашей силе, но не это ранит мне сердце. Я выпустила его руку. Мне не хотелось задавать следующий вопрос, но я знала, что это надо сделать — или получить клеймо труса. Сглотнув пересохшим до боли горлом, я спросила: — А что ранит тебе сердце? Это был едва слышный шепот, но вопрос я задала. Очко в мою пользу. — Что ты от меня отворачиваешься из-за такой мелочи. Я слизнул твою кровь с пальцев, и ты не хочешь целовать меня. — Я бы поцеловала тебя. Он покачал головой: — Но тебе не хотелось. С этим я спорить не могла. Отчасти жалела, что не могу, отчасти нет. — Что ты хочешь от меня услышать? — спросила я. — Я хочу, чтобы вы с Ричардом приняли сами себя, каковы вы есть, и мне уже некогда ждать этого чуда. — Что это должно значить? — спросила я. — Ты обещала накормить ardeur от Реквиема, если он вырвется из-под твоей силы. Ты берешь свое слово обратно? Я посмотрела на другого вампира, лежащего на груде подушек спиной к Жан-Клоду. — Пока что ardeur еще не поднялся ни для кого из нас. Я думала, нам следует за оставшееся время выработать стратегию. — Стратегию чего, ma petite? Это не битва ножей и пистолетов. Она куда более тихого сорта, хотя в результате не менее опасна. Я все качала головой, и первая струйка крови потекла у меня по горлу. Не от покачивания, а оттого что пульс у меня забился быстрее. — Мы не будем кормить ardeur до того, как это будет нужно. — Твоя сила растет, и ты все больше походишь на Белль Морт, — сказал Реквием. — О чем это ты? — Белль обычно обещала напитать на нас ardeur, а потом говорила, что имела в виду не сейчас, а потом. Всегда потом. И это могло быть очень потом, когда она хотела играть в свои жестокие игры. — Я не играю, — возразила я, — я боюсь. — Если ты сейчас будешь питаться от него, и он снова окажется околдован, то ты не сможешь питаться ни от кого из кандидатов в pomme de sang. Мы им покажем, в каком состоянии Реквием, и скажем, что ты слишком сильна стала для таких игр. — А если он не подпадет снова под мои чары? — Тогда некоторых из кандидатов ты сможешь попробовать без секса. Я все мотала головой. — Ardeur растет, ma petite, и ты должна это признать. То, что мы видели сегодня и накануне ночью, убеждает, что притворство больше не поможет. — Я не притворяюсь. — Притворяешься. — В чем я притворяюсь? — спросила я. — Прости, мне очень жаль, но мы должны признать правду. Я подползла к ногам кровати. Кровь текла струйкой по горлу, как щекочущие пальцы. Мне было так страшно, что на языке ощущался металлический вкус. — Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Ты суккуб моего инкуба, ma petite. Ты питаешься, как питаются вампиры, но сексом, а не кровью. — Это я знаю, — сказала я злобно, потому что не хотела говорить испуганно. — Ты говоришь, что знаешь, но знаешь ты здесь, — он коснулся моего лба, — а не здесь. — Он коснулся сердца. — Ты на самом деле не веришь, что ты вампир. — Я не вампир. — Не в традиционном смысле, нет, но только потому, что ты можешь черпать от Дамиана и Натэниела. Не черпая от них энергию, не кормя ardeur вовремя, ты станешь испытывать слабость. — Ты годами обходился без кормления ardeur ’а всерьез. Прежний мастер Сент-Луиса ни за что не позволила бы тебе питать ardeur полностью. — Oui, Николаос боялась той силы, которой я мог бы достигнуть. Мастер города, который меня ей продал, тоже боялся. И отослал меня к Николаос, рассчитывая, что ее детское тело я не стану соблазнять по своей воле. — Она выглядела лет на двенадцать-тринадцать. Есть места, где это разрешено законом. Он покачал головой: — Не для меня. — Его передернуло. — Ты ее видела, ma petite. Ты можешь себе представить, чтобы я добровольно привлекал к себе ее внимание в этом смысле? Я покачала головой: — Нет, она была просто жутью. Он кивнул: — Жуть — такое наименование подойдет, хотя есть и другие слова. — Он встряхнул головой, будто прочищая мозг от таких мыслей. — Будь ты другой, которая легче относится к своим связям, то быть суккубом моего инкуба было бы проще. Ты бы питалась от кого только захочешь. Ты — человек, применение вампирских фокусов для тебя не вне закона. — Не так, — возразила я. — Запрещается использование магии или парапсихических способностей для вовлечения или завлечения колдовским способом в участие в половом акте. Это рассматривается как наркотик для изнасилования на свидании. Он кивнул: — Я не знал, что закон расширен и теперь это тоже включает. Я пожала плечами: — Слежу за новыми законами. Это часть моей работы. Он снова кивнул. — Но все же, ma petite, многие с охотой пришли бы на зов твоего тела. У тебя бы не было недостатка в пище, если бы ты пожелала питаться на чужих. Я посмотрела на него хмуро. Он чуть улыбнулся. — Не хмурься, ma petite, я знаю, что ты в легкие связи не вступаешь. Ни у кого я такого серьезно отношения к сексу вообще не встречал. Ты вообще во всем смертельно серьезна. — Это жалоба? — спросила я. — Нет, но это правда. Я кивнула, поднесла руку к горлу, чтобы кровь не попала на шелковый халат, и поискала взглядом Римуса: — Дай, пожалуйста, марлю, а то придется это в химчистку отдавать. Римус без единого слова подал мне бинт. Я попыталась остановить кровь, но она выплескивалась с толчками пульса. А я не могла достаточно успокоиться, чтобы он стал медленнее. Вот тебе и все мои упражнения по медитации. — К чему ты ведешь? — спросила я. — Что тебе в пищу нужны те, с кем ты знакома и не испытываешь неловкости. Pomme de sang для вампира не должен быть просто пищей. Это скорее еда, которая всегда под рукой, и ты об этом знаешь. Но предполагается, что вампир питается от многих людей. — Вроде случайных связей? — Oui. — Извини, я в случайные связи не вступаю. — Верно, и вот почему для тебя кандидаты в pomme de sang еще важнее, чем для обыкновенного вампира. — Не улавливаю. — Ты должна выбрать pomme de sang и другую пищу. И выбрать достаточно пищи, чтобы не быть опасной для других. — Лепет какой-то. Он обошел вокруг кровати, хотел до меня дотронуться, но я отстранилась. — Если ты снова околдуешь Реквиема, то тебе нельзя будет искать pomme de sang среди наших гостей. Пищу придется выбирать еще тщательнее и более скрытно, за кулисами, от очень немногих мастеров, которым я доверяю. Но лучше будет сделать это сейчас, пока у нас столько желающих принцесс для нашего Прекрасного Принца. Потому что выбрать ты должна, ma petite, должна. — Я думала, что вся эта история с выбором pomme de sang — хитрость, чтобы заставить всех себя прилично вести. Никто не хочет ссориться с будущими родственниками — в этом роде. — Анита! — По имени. Нехорошо. — Мы должны выяснить, насколько ты опасна, пока Огюстин еще не проснулся. Если ты напитаешься от Реквиема и его не зачаруешь, то сможешь освободить Огюстина. Но если Реквием не будет свободен, то и он, и Огюстин будут как люди, которых мы отпустили, но знаем, что можем призвать в любой момент. Мы снимаем чары с их разума, чтобы не напрягать людскую полицию, но знаем, кто остался настолько нашим, что мы можем во сне ему шептать. И всегда можем позвать их обратно. — Он встал в ногах кровати, я видела, как он испуган, но под этим испугом проглядывала заинтересованность. — Если мы не сможем это контролировать, значит, мы сильнее, чем в самых смелых моих мечтах. Если мы не сможем это контролировать, значит, мы опаснее, чем в самых глубоких моих страхах. Если Реквием снова падет перед ardeur ’ом, нам придется все отменить. Я даже не посмею привести тебя на балет, где будет столько вампиров. — А если ничего с Реквиемом не случится? — Тогда сила контролируема. Невероятно, неимоверно мощная, но управляемая. Такая, которой будут бояться и жаждать наши враги и союзники, но бояться не слишком сильно и жаждать не любой ценой. Есть разница между оружием, которое можно использовать, и оружием, которое никогда не посмеешь пустить в ход. — Как ядерные бомбы, — сказала я. Он кивнул: — Oui. Я наморщила лоб: — Уточни, что значит — «питать ardeur»? Он то ли хмыкнул, то ли языком прищелкнул. — Питать, питать, ma petite. Реквием не урод. Питайся на нем полностью, не пробуя осторожно, не сдерживаясь никак. Кормись, и если он это выдержит, то сегодня будет балет, а потом прием. Я оглянулась назад, на Реквиема. Он пытался сохранить безразличный вид, но это плохо ему удавалось. — Давай проверим, правильно ли я поняла: ты хочешь, чтобы я совершила акт любви с другим мужчиной и напитала от него ardeur? — Да, — ответил Жан-Клод. Будь здесь Ронни, она бы застрелилась — или меня застрелила. Я не собиралась оставлять Реквиема при себе, это намечалось приключение на одну ночь. Но мне не верилось, никогда у меня ни с кем не было секса всего один раз. — Я не могу заводить еще одного постоянного мужчину, Жан-Клод. Не могу. — А ты о нем думай как думаешь о Джейсоне. Как он называет, что у вас с ним? Дружеский трах? Я приподняла бровь, потом повернулась к Реквиему: — Ты слышал? — Да. — Ты понимаешь, что означает этот термин? — Означает твоего друга, с которым иногда бывает секс, но это не отношения. Хотя я это называю ДПК. — ДПК? — Друзья По Койке. — Так красивее, конечно, — согласилась я. — Ладно, тебя устроит быть моим другом по койке? — Твое сердце тянется к другим, Анита, я это знаю. Мое ни к кому больше не тянется. Но тут речь не о сердцах, а о плоти и крови. — Он протянул ко мне руку. — Иди ко мне, Анита, прошу тебя. Ради этого шанса быть с тобой я сбросил твои шелковые цепи, не отвергай же меня. Может, дело в манере разговора Реквиема — сплошь поэзия да высокие чувства. Я девушка современная, к такому не привыкла. Жан-Клод умел красиво говорить, когда хотел, но он у меня возлюбленный всерьез, а вот слышать такое от мужчины, который предполагается разовым приключением, — это как-то было неправильно. Вроде как слова не подходили к ситуации. Насчет шелковых цепей — разве можно такое говорить не всерьез? Друзья по траху такого друг другу не говорят ведь? Конечно, мой опыт в этой области был весьма ограниченным, так что я могла и ошибаться. Много в чем ошибаться. Я глядела на Реквиема — и не чувствовала ничего. Он был красив, но этого мне никогда не было достаточно. Я была почти счастлива сейчас в своей личной жизни, впервые за долгое время. И не хотелось мне все это ломать, а я уже знала, что каждое новое добавление дает шанс взорвать все к чертям. Реквием уронил поднятую руку. — Ты просто меня не хочешь? — спросил он, и голос его звучал куда печальней и потерянней, чем когда он был под моим гипнозом. Не знаю, что бы я ответила, но меня спасла открывшаяся дверь. В нее вплыл Ашер — будто действительно его ноги под золотым атласным халатом не совсем касались земли. Волосы рассыпались по плечам, и сверкающая ткань была посрамлена их цветом. Глянув на кровать, Ашер широко улыбнулся: — Отлично, я вовремя, чтобы посмотреть. Я глянула на него недружелюбно. Он пожал плечами и улыбнулся, куда как собой довольный. — Элинор мне сообщила, что здесь происходит. Когда я проснулся рано, то понял, что если проснулся я, то и Менг Дье тоже. Тут мы остановились все, обернулись к нему. Римус даже шагнул прочь от стены, будто собрался куда-то бежать. Ашер махнул ему рукой. — Она все еще в гробу, хотя хочет выйти. Согласилась себя прилично вести. — Она поклялась меня убить или так изуродовать, что Анита меня не захочет, — сказал Реквием. Ашер подошел к Жан-Клоду, все еще стоящему возле кровати, обнял его сзади, положил голову ему на плечо, подставив свету щеку со шрамами. — Да, я присутствовал, когда она высказала эту конкретную угрозу. Она тогда посмотрела на меня и добавила: забыла, что Анита любит шрамы. Он попытался ничего не выразить лицом, но не сдержался — гнев мелькнул в бледной синеве глаз, сверкнувших ледяными сапфирами на свету. Жан-Клод прижал к себе руку Ашера, лежащую у него на груди, прильнул щекой к его волосам и спросил: — И как же ты уговорил Менг Дье быть разумной? — Она сказала, что ради такой силы, которую она ощутила, когда вы имели Огюстина, она согласна дальше жить девственницей. Всегда можно найти другого любовника, но сила такого рода — редкость. Я посмотрела на двух переплетенных мужчин, светлого и темного. В этот момент до меня дошло, что никогда раньше я такого не видела — чтобы Ашер, войдя в комнату, просто подошел к Жан-Клоду и вот так к нему прикоснулся. Никогда не видела, чтобы они обнимались, не говоря о чем другом. Прикосновения у них бывали, но никогда столь откровенные. Они так делают, когда меня нет? Или еще что-то? А мне это интересно? Может быть. Но что именно — что они любовники или что это у меня за спиной? Без меня? Жан-Клод высвободился из объятий. Ашер еще секунду подержался, потом убрал руки с выражением досады на лице, но не попытался его удержать. Просто дал Жан-Клоду подвинуться ближе к кровати, ко мне. Я хотела сказать: «Вам не надо скрываться», но не была в этом уверена. Не совсем понимала свои чувства, когда они так друг с другом воркуют. Но мысль, что при мне они стесняются друг друга трогать, тоже мне не нравилась. Вздохнув, я повесила голову. Боже мой, сама себя сконфузила, без чьей-либо помощи. Кровать шевельнулась. Я подняла глаза и увидела, что Реквием с нее слезает. Он встал осторожно, видно было, насколько он серьезно ранен, но держался он прямо, просто с военной выправкой, как большинство старых вампиров. Они происходили из тех времен, когда хорошую осанку в тебя вбивали — иногда буквально. — Куда ты? — спросила я. Он повернулся всем телом, а не одной головой, будто знал, что иначе будет больно. — Я видел, как ты смотрела на Ашера и Жан-Клода. Я сказал, что ты меня не хочешь, и так оно и есть. У тебя это на лице написано и в отсутствии реакции на меня тоже проявляется. Ирония судьбы, Анита: столько женщин меня хотели за эти века, а я их не хотел. Теперь мой черед гореть, когда никто не унимает пламени. — Non, — сказал Жан-Клод. — Ты останешься. Реквием показал здоровой рукой: — Посмотри на ее лицо, услышь, как у нее редок пульс. Ее тело на меня не реагирует. Она даже меня не видит в этом смысле. — Анита тебя видит, или тебе никогда не пришлось бы дважды питать ее ardeur. С этими словами Ашер обошел Жан-Клода по широкой дуге, чтобы взобраться ко мне на кровать. На его лице было выражение, которого я еще не видела, — стремление, почти яростное, но не так чтобы несчастное. Он тронул меня за лицо, и прикосновение было прохладным — сегодня он еще не питался. — Впервые с тех времен, как я умер, я проснулся до полудня. — Он потянулся ко мне, будто для поцелуя. — Столько силы бежит в моих жилах, даже без крови. Чудесное ощущение. Он остановился, чуть не дойдя до моих губ, так близко, что неправильным казалось не сократить дистанцию до поцелуя. Я так и сделала. Я думала, что это просто будет утренний приветственный поцелуй — приятный, но не сексуальный. Но чтобы поцелуй получился целомудренным, нужно согласие двоих, а у Ашера настроение было ну никак не целомудренное. Губами и языком он входил мне в рот, и я таяла в его поцелуе, танцевала языком по острым кончикам клыков, скользила между ними, глубже, глубже ему в рот. Он прижимал нас друг к другу, руки шарили по моему телу, одна развязала мне пояс халата, и наши обнаженные спереди тела вдруг коснулись друг друга. Я даже не успела заметить, когда он свой халат распахнул, но соприкосновение наших обнаженных тел бросило мои руки под ткань его одежды — гладить спину и ягодицы. И когда я ладонью охватила эту скользящую гладь, он отодвинулся заглянуть мне в лицо, и то, что там увидел, мелькнуло яростной улыбкой у него самого, и голос его прозвучал хрипло и с придыханием: — Дай мне крови. Я ответила просто: — Да. Он запустил руку мне в волосы, да так, что даже больно стало — чуть-чуть. Я даже ахнула, но совсем не только от боли. Это было от ощущения, что одним этим резким жестом он может обнажить мне шею и держать обнаженной, пока будет пить. Пусть я никогда не признала бы этого вслух, но именно немножко грубой силы вот такое со мной делало. Ашер запустил руку глубоко мне в волосы, дернул, заставил меня тихо вскрикнуть. Не совсем от боли. Свободная рука нашла мои запястья, сдвинула их вместе у меня за спиной, халат соскользнул у меня с плеч. Ашер оттянул мне голову вбок, и его лица не стало видно, но я видела нас с ним в большом зеркале на той стороне комнаты. Халат темной рамой охватывал белизну моего тела. Он покрывал наши руки, но мало что еще, и в зеркале казалось, что руки у меня связаны. От этого зрелища мне захотелось вырваться, и Ашер сжал руку, чуть-чуть травмируя мне запястья, лишь настолько, чтобы я ощутила, что мне не вырваться. Я ему доверяла. Доверяла настолько, что позволяла так держать. Какое-то движение в зеркале — там отразился Жан-Клод. Халат на нем был застегнут и завязан, но глаза горели полночным огнем. — Многовато публики для ma petite. — Она не возражает, — ответил Ашер. — И ты не находишь это странным? Ашер, казалось, попытался подумать, но потом сказал: — Не знаю. Кажется, мне трудно думать, держа ее в объятиях. — Он оглядел комнату. — А от их присутствия думать еще труднее. — Все охранники или кто-то из них? — спросил Жан-Клод. — Римус… — Ашер глянул в дальний угол, — и вот этот новый. — Пепито? Ты его ощущаешь так же сильно? Из мышц Ашера стало уходить напряжение, мне этого не хотелось. Я хотела, чтобы он пил. Мне это нужно было. — Не останавливайся, — попросила я, — пожалуйста, не останавливайся. Ашер посмотрел на меня своими горящими глазами. Будто искал на моем лице какой-то знак. — Ты хочешь, чтобы я взял тебя сейчас, на глазах у охраны? Я еще как хотела. — Да, Боже мой, да! Он посмотрел на Жан-Клода: — Что-то здесь не так. — Не так и все так, — ответил Жан-Клод. Он подошел к краю кровати. — Ты завладел ею полностью. Ты можешь сейчас делать с ней все, что хочешь, но когда она протрезвеет, она тебе этого не простит. Ашер повернулся ко мне. То, что он увидел, его успокоило, убрало свет из его глаз. — Анита, ты здесь? Сперва вопрос показался мне бессмысленным, а потом я ответила: — Я здесь, Ашер, здесь. Какой-то частью сознания я услышала собственные слова и подумала, что уже это где-то слышала. Я закрыла глаза, стараясь не видеть лица Ашера, и это помогло — отвернуться. Я поняла, где я слышала эту фразу: от Реквиема. Я повторяла слова Реквиема, когда он был под моим гипнозом. Ашеру случалось подчинять меня раньше, но никогда так, никогда так сильно. Воспоминание о Реквиеме помогло мне думать яснее, но закрыть глаза — это помогло больше. Я слишком была большой рыбой, чтобы взгляд Ашера мог меня удержать, но от взгляда в его глаза я просто потеряла себя. Когда я глядела в глаза Огюстина, это меня не унесло, так почему же у Ашера взгляд оказался сильнее, чем у мастера города возрастом в две тысячи лет? Я должна была быть иммунной к взгляду вампира. Моя некромантия и метки Жан-Клода должны были охранить меня. Ашер отпустил мои руки. Я почувствовала, как он отодвигается от меня. Тогда я открыла глаза и запахнула на себе халат. — Что происходит? — спросила я. Жан-Клод спросил, не двигаясь с места: — Ma petite, ты пришла в себя? — Кажется, да. — Я посмотрела в лицо Ашера, но он отвернулся, закрылся водопадом золотых волос. — Ашер, гляди на меня. — Я не хотел зачаровывать тебя взглядом. Даже не знал, что мой взгляд может тебя захватить. — Раньше он не был на это способен, — согласилась я и посмотрела на Жан-Клода. — Что происходит? Я была зачарована, как Реквием до того, как я его освободила. — Non, ты смогла вырваться, когда поняла, что случилось. — Да, но почему это вообще случилось? Что случилось и почему? И не уходи от моего вопроса, Жан-Клод, я хочу знать. Он то ли наклонил голову, то ли пожал плечами — одновременно и извинение, и жест «я-не-знаю». — Недостаточный ответ. Ты знаешь, что случилось. — Я знаю, что, по моему мнению, случилось. — Хорошо, так скажи нам. Я слезла с кровати, чтобы лучше поправить халат. — Все наши набрали силы от того, что мы сделали с Огюстином. Ашер очень давно уже мастер вампиров, но никогда у него не было многих из тех сил уровня мастера, которые среди нас считаются сами собой разумеющимися. — Его взгляд стал на несколько делений сильнее, это я поняла. Жан-Клод покачал головой: — Non, ma petite, не только взгляд. Какая у Ашера самая сильная из вампирских способностей? Я подумала пару секунд: — У него укус приносит оргазм. Жан-Клод едва заметно улыбнулся: — Это для тебя может быть самой заманчивой из его сил, но она не самая мощная. Я задумалась сильнее. — Притягательность. Он для тебя становится неотразим после того, как он от тебя пил. А после любви с ним — это вроде любовных чар, но действует так, как никакие любовные чары не могут. — Я думаю, что его способность притягивать тоже выросла в силе. Я посмотрела на Ашера — он все так же сидел на кровати, тщательно избегая на меня смотреть. Я покачала головой и подошла к нему ближе. — Ашер, пожалуйста, посмотри на меня. — Зачем? — спросил он очень ровным голосом, все так же старательно на меня не глядя. — Я хочу знать, вообще ли твой взгляд меня подчиняет, или это было потому, что я не защитилась от тебя. Он чуть не глянул на меня, но остановился, показав только совершенный профиль и разлив сверкающих волос. — В каком смысле — не защитилась от меня? — Я тебе доверяю, поэтому не ставлю от тебя щиты. Я хочу, чтобы твоя сила захватила меня. Но до сих пор у меня был выбор. Сейчас я хочу знать, остался ли еще выбор, или ты просто стал сильнее меня. — Дай ей полный вес твоего взгляда, mon ami, и мы посмотрим. Ашер повернулся, и по самому этому повороту его тела видно было, насколько ему не хочется. Его лицо обратилось ко мне, спокойное и непроницаемое, какое я у него редко видела. Много лет назад я совершенствовалась в искусстве смотреть в лицо вампира, не встречаясь с ним взглядом. Сейчас я несколько растренировалась, стала самоуверенной из-за возросшей силы, но доведенные до автоматизма умения никогда не уходят совсем. Я изучала закругление его губ, потом подняла глаза, медленно, встречая его взгляд. Глаза его были красивы, как всегда, — такая светлая-светлая голубизна. Чистая, прозрачная голубизна, только светлая, как зимний рассвет. Пристально глядя в эти глаза, я не ощущала ничего. — Ничего не получится, если ты не будешь пытаться захватить меня взглядом. — Я не хочу тебя захватывать. — Врешь. Он попытался сделать обиженный вид. — Не дури мне голову, Ашер, ты слишком любишь игры с силой. Ты любишь тот эффект, который на меня производишь. Тебе нравится делать со мной такое, чего не может Жан-Клод. Ты в восторге от того, что ты единственный вампир, который может со мной вампирствовать. На его лице ничего не отражалось. — Я никогда тебе ничего подобного не говорил. — Твое тело говорило за тебя. Он облизнул губы — давнее движение, которое прорывалось у него, когда он нервничал. — Чего ты от меня хочешь, Анита? — Правды. Он покачал головой, и вид у него был мрачный. — Ты очень часто просишь правды, но редко когда именно ее ты хочешь. Мне хотелось бы с этим поспорить, но я не могла — если хотела играть честно. — Ты прав, может быть, более прав, чем мне хотелось бы осознавать, но сейчас, пожалуйста, попробуй поймать меня взглядом. По-настоящему попробуй, чтобы мы знали, насколько я должна быть при тебе осторожной. — Я не хочу, чтобы ты была при мне осторожной. Я покачала головой: — Ашер, пожалуйста, мы должны знать. — Зачем? Чтобы ты могла от меня закрыться? Отказать мне во взгляде твоих собственных глаз? — Ашер, пожалуйста. Давай просто попробуем. — Я попрошу тебя как друг, — сказал Жан-Клод, — но следующая просьба будет исходить от мастера. Сделай, как она просит. Очень печально прозвучал его голос. Настолько печально, что я посмотрела на него — у меня было чувство, что я что-то упустила. Когда-то я бы не обратила внимания на это мелькнувшее в голосе предостережение, но я уже научилась задавать вопросы. — Я прошу что-нибудь плохое? Потому спрашиваю, что вы оба очень обеспокоены. Я упустила из виду что-то такое, что может потом извернуться и за жопу тяпнуть? Жан-Клод улыбнулся, почти засмеялся. — Ах, ma petite, как ты изящно формулируешь! — Да-да, но ответь на вопрос. — Мы боимся твоей возможной реакции, если Ашер действительно сможет тебя подчинить взглядом. Я перевела взгляд с одного на другого. Жан-Клод тщательно сохранял вежливое лицо. Ашер — непроницаемую надменность. Поодаль стоял Реквием, и лицо его было такое же непроницаемое, как у них, но не благожелательно-вежливое, как у Жан-Клода, или надменное, как у Ашера: он просто старался ничего на нем не выразить. Торс его все еще был украшен ранами, полученными от Менг Дье. Впервые у меня возникла мысль: если бы я напитала от него ardeur, раны бы зажили? Мне случалось исцелять метафизическим сексом. Нахмурившись, я повернулась обратно к Жан-Клоду. — Ты ведь не по одной причине хотел, чтобы я питала ardeur от Реквиема? — Ты же этого не будешь делать, так какая разница? Чуть слышный привкус злости ощущался в этих словах. Я посмотрела на него. Вежливая маска сменилась чем-то вроде той надменности, за которой прятался Ашер. — Я знаю, что со мной трудно, но давай притворимся, что это не так. Притворимся, что я не такой уж большой геморрой. Просто поговорим. Скажи мне свои соображения. — Соображения о чем, ma petite? Я подошла к нему, говоря на ходу: — Все причины, по которым мне стоило сейчас питаться от Реквиема. И причины твоей нервной реакции на то, что Ашер может подчинить меня взглядом. — Я теперь стояла перед ним и сообразила, что он успел отойти от кровати, а я этого сперва не заметила. Слишком была занята глазами Ашера. — Просто скажи мне. Я обещаю не паниковать. Обещаю не убегать прочь. Говори со мной так, как если бы я была разумным человеком. Он посмотрел на меня — очень красноречиво. Дал мне увидеть, как мысли сменяют друг друга у него на лице, но наконец сказал: — Ашер прав, ma petite. Ты просишь правды, но часто наказываешь нас, когда мы ее говорим. Я кивнула: — Я знаю и прошу за это прощения. Могу только сказать, что изо всех сил постараюсь не быть таким геморроем. Постараюсь слушать и не психовать. — Намерения благие, ma petite, но ты знаешь старую поговорку. Я снова кивнула: — Ага, ими вымощена дорога в ад. — Я коснулась одной из его рук, скрещенных на груди. Даже языком жестов он не хотел себя выдать. — Прошу тебя, Жан-Клод, мне кажется, сейчас не время ублажать мои комплексы. Если мы провалимся в этот уик-энд на глазах всех прочих мастеров, я не хочу, чтобы причиной этого был ваш страх быть честными со мной. Не хочу, чтобы катастрофа была на моей совести. Я понятно говорю? Он расплел руки, погладил меня по лицу. — Какая искренность, ma petite. Что на тебя нашло? Я подумала и сказала вслух: — Я боюсь. — Чего? Я положила ладонь ему на руку, прижала к своему лицу. — Что мы все провалимся только потому, что мне не хочется, чтобы что-то оказалось правдой. — Ma petite, это не так, не совсем так. Я отвела взгляд от его вдруг все понимающих глаз. — Наверное, тут дело в ребенке. — Я заставила себя поглядеть ему в глаза. Это было и легче из-за мудрой нежности в них, и труднее. — Если мы действительно это сделаем, сохраним ребенка, то должны до того все наладить. Все исправить. И я не могу себе позволить роскошь быть занозой в заднице, если от этого нам вред. — Ты всего несколько часов как узнала, и вдруг ты готова на компромисс. — Он посмотрел на меня серьезно, изучающе и нежно — одновременно. — Мне говорили, что беременность меняет женщину, но чтобы так быстро? — Может быть, мне просто не хватало последнего сигнала. — Сигнала о чем, ma petite? — Я твердила Ричарду, что приняла свою жизнь, но он прав, я все еще на какие-то ее аспекты закрываю глаза. Вы… — я оглянулась на Ашера, — все еще ходите вокруг меня на цыпочках, опасаясь того, что я сделаю? — Я снова повернулась к Жан-Клоду. — Так ведь? — Ты научила нас осторожности, ma petite. Он попытался меня обнять, но я отступила. — Не надо меня успокаивать, Жан-Клод, давай говорить. Он вздохнул: — Ты ведь понимаешь, ma petite, что такие требования полной честности, которые время от времени на тебя находят, — это просто другой способ быть занозой в заднице? Я не могла не улыбнуться. — Нет, до сих пор не понимала. Я думала, это значит быть разумной. — Non, ma petite, это не значит быть разумной. Это другой способ быть очень требовательной. — Ну, тогда, черт побери, скажи мне, что делать, потому что никакой другой у меня быть не получается. — Ты, как говорится на современном языке, «сложна в обслуживании». Но я это знал еще до того, как мы стали парой. — Ты хочешь сказать, знал, во что влезаешь. Он кивнул. — Насколько это вообще может знать мужчина, который решает полюбить женщину. В каждой любовной истории есть загадки и сюрпризы. Но я действительно несколько представлял себе, во что влезаю. И сделал это своей охотой и с радостью. — Трудности побледнели перед — чем? Силой, которую ты мог набрать? Он нахмурился: — Вот видишь, ты уже злишься. Ты хочешь не правды, ma petite. Но и лжи ты тоже не хочешь. И не даешь нам даже намека, как нам пройти твои рифы. — Никогда не слыхала от тебя морских метафор. — Может быть, встреча с Сэмюэлом напомнила мне о путешествии в эту прекрасную страну. — Может быть, — сказала я и сама услышала свои подозрительные интонации. Ашер издал какое-то грудное хмыканье. — Ты ищешь причины разозлиться, чтобы обвинить нас и сбежать. — Как Ричард сегодня хотел затеять ссору, — сказала я. Ашер кивнул. Я задумалась на пару секунд. — Дело в том, что мы с Ричардом не слишком отличаемся. Во многом мы похожи. Жан-Клод посмотрел на меня так, будто я наконец-то дошла до того, что он давным-давно знал. — Слишком похожи очень во многом, но ты больше способна на компромисс, и ваше сходство характеров заставляет его все время пытаться вынудить тебя к тем же решениям, что принял он. Он в тебе видит свое отражение и еще даже меньше тебя понимает, почему ты не видишь его правоты во всем. — Может быть, этим он меня и раздражает. Он ведь так похож на меня, почему он не может принимать те же решения, что и я? — Oui, ma petite, я думаю, в этом отчасти причина вашей столь великой злости друг на друга. — Он прав. Я пытаюсь сделать из него кого-то другого, а он то же самое делает со мной. Черт побери! — Что такое, ma petite? — Терпеть не могу, когда так торможу в вещах, настолько очевидных. — Очевидны они только тогда, когда их заметишь, — сказал он. — Не уверена, что поняла смысл, но ладно. Я ж не говорю, что мне понравится это слышать, но скажи, почему ты так обеспокоился, когда Ашер на меня подействовал взглядом. — На это отвечу я, — сказал Ашер. Он подошел ко мне, халат его был по-прежнему распахнут. Мне понадобилось больше усилий, чем я признала бы вслух, чтобы смотреть ему в глаза, а не ниже. — Если я тебя захвачу взглядом, мы оба тогда боимся, что ты изгонишь меня из своей постели. Своей и Жан-Клода. — За постель Жан-Клода я не отвечаю. Вы спите вместе в твоей постели, когда я днем залегаю в его. Мужчины обменялись взглядом, которого я не поняла. Я тронула Ашера за руку, привлекая его внимание к себе: — В чем дело? Он посмотрел на меня, закрыв золотыми волосами шрамы на лице. Вообще-то он уже перестал от меня прятаться. — Так что, ты думаешь, делаем мы с Жан-Клодом в моей постели, когда ты спишь вот в этой? Я нахмурилась, потом отвела взгляд от его слишком уж откровенных глаз. Вампирская сила не заставит меня отвести глаза, а вот смущение — может. — Ты прав, я не хочу честности. Я только думаю, что хочу. — Ты покраснела, — заметил Ашер с довольным смехом. — Ты думаешь, что мы любовники? Я так покраснела, что от прилива крови закружилась голова, и появилось такое чувство, что Ашер выставляет меня на посмешище. Так что — да, я рассердилась. Скрестив руки на животе, я ответила: — Да. Ашер посмотрел на Жан-Клода: — Она верит про нас, чему все верят. Наконец-то я взглянула на Жан-Клода — ничего, совсем ничего на его лице не отражалось. Мне пришлось облизнуть вдруг пересохшие губы,
|